Текст книги "Солдат удачи"

Автор книги: Дина Лампитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

– Нет, сэр. Я всегда мечтал о карьере военного, хотя и верю, что, в конечном счете, погибну на войне.

Мистер Уэбб Уэстон не расслышал его.

– Прекрасная жизнь. Мужское общество. Свежий воздух. Заслуженное уважение. Стоящее дело, – проговорил он.

Джон Джозеф налил себе из графина еще стакан красного вина.

– Да, замок нашел еще один способ уничтожить хозяина имения, – задумчиво сказал он.

– Что ты?

– Я о тебе, отец. Он разорил, высосал все деньги, буквально раздавил тебя.

– Да.

– Но я все же наследник этого скверного места, будь оно проклято!

– Конечно. Всегда было так.

Джон Джозеф махнул рукой:

– Возможно, я просто глуп.

Он подумал, что его родственники Хелен и Джекдо смогли бы его понять, хотя он и не виделся с ними со времени того давно прошедшего рокового Рождества.

Мелодия флейты зазвучала громче. Глаза Джона Джозефа распахнулись, и его зрачки превратились в черные точки в холодной синеве глаз. К нему приближалась пестрая фигура, и на расстоянии было невозможно определить ее пол и возраст. На лицо незнакомец надвинул большую красную шляпу, полы плаща волочились по земле. У губ он держал флейту и казался истинным олицетворением Крысолова.

Джон Джозеф с удивлением уставился на него, но незнакомец, явно не замечая его пристального взгляда, приблизился настолько, что юноша смог разглядеть его. Это был не бродячий музыкант, а смуглая девушка, которая беззаботно брела по лесу. Ее веселые ореховые глаза сияли на загорелом личике, перепачканном грязью, а маленькие смуглые руки мелькали над флейтой, как две бегающие мышки.

– Здравствуй, – сказала она, поймав его взгляд. – Я – Кловерелла. А ты, должно быть, сын хозяина Джон Джозеф.

Он никак не мог поверить в ее реальность и продолжал неподвижно сидеть на месте, напрочь забыв о хороших манерах.

– Я напугала тебя? Прости, я не хотела. Ты раньше не встречал меня здесь, потому что я новенькая.

– Да ну! – это вес, что он смог выдавить из себя мальчишеским фальцетом.

Она села рядом с ним, и Джон Джозеф увидел две грязные пятки и пару загорелых ног.

– Да. Я – побочная дочь старика Блэнчарда. Когда умерла моя мать, я пешком пришла сюда из Уилтшира. Мне не хотелось, чтобы этот старый хрыч видел, как мы голодали. А ты когда-нибудь голодал?

– Э-э, нет.

– Так я и думала. Когда я пришла к нему, он сказал мне, что замок обнищал и обветшал, и что там мне не найдется работы. Но я сказала, что мне не нужна плата, лишь бы было где переночевать. Не хочешь подымить за компанию?

Откуда-то из складок одежды она извлекла глиняную трубку и принялась курить ее, часто затягиваясь.

– Нет, спасибо.

– А ты не очень-то болтлив, как я посмотрю.

Джон Джозеф выпрямился и одернул на себе куртку:

– Я хотел бы напомнить вам, мисс Блэнчард, что вы говорите с сыном своего работодателя.

Девушка так и покатилась со смеху, и Джон Джозеф не смог не заметить удивительно белозубую улыбку на ее черном от грязи лице.

– Провалиться мне на этом месте! Да ты сейчас лопнешь от злости. Ну, ладно, я пойду. – Она поднялась и вывела короткую трель на флейте. – Всего хорошего вам, сэр, не в обиду будь вам сказано.

И Кловерелла весело зашагала по берегу реки, наигрывая какую-то песенку.

Джон Джозеф несколько секунд смотрел ей вслед, а потом вскочил на ноги и побежал догонять.

– Мисс Блэнчард! Мисс Блэнчард!

– Разрешаю тебе звать меня Кловереллой.

– Кловерелла…

– Да?

– Оставайся, поболтаем. Ты – самая веселая собеседница из тех, что мне попадались.

– Вот тут ты не соврал. Что ж, хорошо. Не хочешь поплавать? Я не мылась неделю и чувствую, что малость измазалась. Заметно?

– Да, заметно.

– Значит, надо купаться.

Она кинула свою шляпу на куст боярышника, и Джон Джозеф с удивлением увидел, как по ее плечам рассыпалась густая грива черных кудрей.

– А у тебя красивые волосы, – сказал он.

– Мне уже говорили. А ты плаваешь голым?

– О, боже, конечно, нет.

– Ну, что ж, а я плаваю. Другого способа вымыться я не знаю. Извини, но ничего не попишешь.

Плащ полетел следом за шляпой, а за ним – оборванная юбка и блуза. Как не трудно было догадаться, нижнего белья она не носила. Девушка стояла напротив него, тоненькая, загорелая, совсем нагая.

– Я еще ни разу не видел женщину без ничего.

– Ну, что ж, теперь видишь. Нечего глазеть. Разве твои учителя не говорили тебе, что это невежливо?

С этими словами она прыгнула в реку. Джон Джозеф, оставаясь на берегу, смотрел, как она вынырнула и стала на ноги.

– Здесь мелко, иди сюда, я тебя не укушу.

Все еще колеблясь, он снял куртку, рубашку и брюки, некоторое время постоял в нижнем белье, потом нырнул в воду. До него донесся хохот Кловереллы.

– Ох, мистер Джон Джозеф, – произнесла она. – Вы так забавно выглядите.

Минут десять они молча плавали. Наконец, оба продрогли, несмотря на жару. Кловерелла, выйдя на берег, стала вытираться юбкой.

– Клянусь, это было чудесно, – сказала она. – Ну, как, теперь я выгляжу лучше?

Она стояла спиной к Джону Джозефу и тихо посмеивалась про себя, сознавая, что он не может отвести глаз от нагого женского тела, с таким бесстыдством открывшегося ему.

– Да. Думаю, да.

– Ты не уверен? Хочешь, чтобы я повернулась?

– Если ты это сделаешь, я швырну тебя на землю, распутница.

– О-хо-хо! Что за гневные слова я слышу от девственного хозяйского наследника?

Она повернулась и дерзко расхохоталась прямо ему в лицо, понимая, что невыносимо желанна, когда стоит вот так, с запрокинутой головой, и глаза ее сверкают буйным весельем.

– Может быть, я и девственник, но я могу и постараться, мисс Блэнчард.

– Я в этом не сомневаюсь, мистер Уэбб Уэстон.

– Вы что, хотите, чтобы я вам это доказал?

– Почему бы и нет? Научиться кое-чему от такой девушки, как я, – это не самое плохое занятие для такого милого молодого человека, как вы.

– Тогда скажи, что мне делать.

– Ну, что же, для начала поцелуй меня… – ее губы оказались такими же теплыми и сладкими, как и ее имя. – А теперь обними меня вот так. – Ее кожа была блестящей и нежной, как воск.

– О, Кловерелла, какая ты гладкая, вот здесь, потрогай…

– Ох, Джон Джозеф, из тебя получится чудесный любовник.

Он засмеялся от восторга: его охватило непередаваемое чувство, когда девушка скользнула вниз и оказалась лежащей перед ним на траве. Юноша никогда прежде не испытывал такого счастья, как сейчас, когда он сбросил с себя остатки одежды, и Кловерелла, увидев это, издала радостный возглас.

Джон Джозеф опустился рядом с ней на колени со словами:

– Надеюсь, что не разочарую тебя.

– Если ты разочаруешь меня на этот раз, тебе еще представится случай поправить дело.

– И сколько таких случаев у нас впереди?

– Это уж как ты скажешь, в конце концов, ты здесь хозяин.

Больше он говорить не мог. Он разом забыл обо всех своих тревогах, о замке Саттон, о долгах своего отца; все растворилось в необузданной страсти чувственных утех. Первый раз в жизни женское тело позволило испытать ему настоящее блаженство, невинное и греховное одновременно. Но в этот момент он почему-то подумал о девушке из своих снов и о том восторге, который им однажды будет суждено разделить вдвоем.

– Это превосходно, генерал Уордлоу. Это просто великолепно!

– Неужели? Могу сказать, что я вполне доволен. Ты хорошо потрудился, Джон. Очень хорошо.

Генерал стоял спиной к свету, лившемуся из окна кабинета старшего учителя, и в некотором замешательстве вглядывался в лицо наставника Джекдо.

– Да, сэр, вам следует гордиться им. Могу честно сказать, что я никогда не видел четырнадцатилетнего мальчика, добившегося таких успехов, как ваш сын. Когда он приехал в Винчестер, то уже достаточно бегло говорил по-испански, а теперь к этому добавились французский, немецкий и итальянский. А со следующего семестра он начнет учить еще и русский. Ваш сын – украшение нашей школы.

– Никогда не подозревал в нем таких способностей.

– Это природный дар, генерал. Настоящий природный дар.

Они говорили о Джекдо так, словно его не было в этой комнате, и, в конце концов, он вынужден был сказать: «Благодарю вас, господа», – чтобы привлечь внимание хотя бы одного из них.

Оба они повернулись и в один голос произнесли:

– Мы вами гордимся, молодой человек. – Они не смогли бы сказать это лучше, даже если бы тренировались говорить хором.

Джекдо поклонился с серьезным видом, и генерал впервые в жизни взглянул на своего сына другими глазами. До сих пор, думая о Джекдо, он всегда презрительно прибавлял в своем уме к имени мальчика слово «калека».

– Ну, что ж, Джон, должен сказать, что решение послать тебя в Винчестер пошло тебе на пользу. Я так и знал, что эта школа пробудит твои добрые задатки.

– Способности к языкам всегда были при нем, генерал, – одобрительно сказал наставник. – Они проявились бы в любом случае, в какую бы школу он ни попал.

– Но Винчестер изменил его к лучшему. До этого у него голова была забита всяким вздором, доктор Фиске. Он просто спал на ходу. Два года назад я за него очень беспокоился.

– А что с ним было?

– Он все время мечтал о каких-то мистических вещах.

Доктор Фиске непонимающе взглянул на генерала, но тут вмешался сам Джекдо:

– У меня были предчувствия, сэр, а мой отец считал, что это – нездоровые явления.

Наставник кивнул и не произнес ни слова.

– Что бы там ни было, надеюсь, все уже позади, – поспешно произнес отец мальчика. – Сейчас приходится думать о серьезных вещах, правда, Джон? Подумать только – французский, немецкий и итальянский, – и все за такой короткий срок.

Генерал, прищурившись, поглядел на сына, и снова в глаза ему бросились черная прядь волос на лбу и блестящие, как драгоценные камни, глаза.

– Ты подрос и стал похож на свою мать, – сказал он.

– Она не смогла приехать? – полуутвердительно, полувопросительно произнес наставник.

– У нее небольшое недомогание. В общем, ничего страшного, – но, заметив, как нахмурился Джекдо, тут же добавил: – Легкая простуда, тебе не о чем беспокоиться. Ну, что ж, мне пора. Так держать, мой мальчик.

Отец ушел, а Джекдо продолжал молча стоять, не двигаясь с места и глядя на своего учителя.

– Расскажи мне о своих предчувствиях, – внезапно попросил наставник.

– Нет, лучше не стоит, сэр.

– Они что, очень личные?

– Да, сэр.

Как он мог говорить о чем-то, чего и сам до конца не понимал, даже этому человеку, которого он так любил, – человеку, который раскрыл перед ним удивительный мир языков?!

– Мне можно идти, сэр?

– Да, Уордлоу, вы свободны.

Джекдо снова поклонился с несколько комичной торжественностью и отправился в свой дортуар, который сейчас был пуст: все мальчики были с родителями и учителями.

Джекдо сел на кровать и извлек из недр самого вместительного кармана своей куртки старый зеленый шарик, который когда-то помог ему перенестись в волшебный мир, где возле реки играли смеющиеся обнаженные дети. С тех пор, даже во сне, он ни разу не видел ту девочку с огненными волосами. Казалось, после того невероятного происшествия она навсегда исчезла из его жизни.

Джекдо пытался понять, не утратил ли он свой дар ясновидения. А вдруг то ужасное видение с захлопывающейся крышкой гроба оказалось самым тяжелым для его сознания? Эту картину он увидел в игре света на поверхности блестящего медного кувшина, висевшего на кухне замка, в ту ночь, когда исчез Сэм Клоппер, и он понял тогда, что мальчик умер. Но когда люди из поместья искали Сэма в лесу и в реке, Джекдо ничем не мог помочь им: древняя сила покинула его.

Теперь он почти по привычке поднес стеклянный шар ближе к глазам. В ту же секунду, словно ответ на вопросы, которые он задавал себе, перед ним предстала Хелен, и одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, что она борется за жизнь.

Он видел ее бледное лицо на кружевной подушке, похолодевшее и влажное от пота, слышал ее хриплое свистящее дыхание. Над ней в тревоге склонился доктор, прижимаясь ухом к сердцу, ощупывая ее тонкое детское запястье. Потом доктор выпрямился и покачал головой. Джекдо вскочил на ноги, немедленно поняв, что он должен предпринять.

– Останови карету генерала Уордлоу! – крикнул он какому-то испуганному младшекласснику, с которым столкнулся в дверях. – Давай, поживей, что ты, не видишь, что я хромаю?

Впрочем, несмотря на свою хромоту, он не отставал от мальчика. Лошади генерала попятились, наконец, назад и остановились.

– Что, черт побери, здесь происходит? – У генерала даже бакенбарды встали дыбом от возмущения.

– Мама, сэр, она умирает!

– Что?

– Она умирает.

Не тратя времени на дальнейшие объяснения, сын, опершись здоровой ногой о колесо, залез в карету.

– Что, об этом пришло известие в школу?

– Да, – кратко ответил Джекдо. – Да, пришло. – Он разъяренно уставился на отца. – А теперь поехали, сэр. Быстрее.

– Но…

– Молчите. Скорее в Гастингс.

Джекдо внезапно перегнулся через плечо отца и, не обращая внимания на его протесты, закричал в ухо кучеру:

– Гони живее, миссис Уордлоу при смерти!

Видя такую неукротимую решимость сына, генералу оставалось лишь покорно молчать, пока карета мчалась вперед в летних сумерках.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В ту ночь слившиеся воедино море и небо казались огромной сапфирной чашей. Звезды, планеты, новорожденный серп луны освещали неподвижное море, разомлевшее от жары только что угасшего летнего дня. Ничто не волновало их, ничто не тревожило их глубокий покой, кроме человека, извечно разрушавшего гармонию мироздания.

Когда карета свернула на освещенную фонарями дорогу, ведущую к дому у подножия скал, Джекдо повернул голову и прислушался к вечному божественному зову, к хорам Вселенной, звучащим в монотонном шуме моря.

Но в эту ночь Джекдо не мог слиться с напевом прибоя, он не пытался истолковать это величественное непостижимое знамение. Он ощущал так же отчетливо, как собственное дыхание, что сестра-близнец Хелен явилась за ней. Мелани устала скитаться одиноко в сумеречных тенях и пришла, чтобы увести свою сестру за собой. Переступив порог дома, он увидел ее почти наяву: вверху на лестнице как будто промелькнула серебристая тафта.

Когда Джекдо вошел в комнату Хелен, он ощутил густой аромат гиацинтов. В воздухе струился пронизывающий холод.

– Мелани? – спросил Джекдо.

Она не ответила, но подвески на канделябрах звякнули стеклянным смешком.

– Мелани, ты ее не получишь. Прекрати свои злые шутки.

Ответа не было, но пламя свечи, стоявшей у постели Хелен, резко качнулось, как от сквозняка, и край покрывала приподнялся. На руку Джекдо легла холодная невидимая рука, и послышался голос, легкий и шуршащий, как лист дерева на ветру:

– Мы с ней одно.

– Но у нее другая душа, Мелани, – мягко ответил он.

Занавески на окне колыхнулись и захлопали на ветру. Джекдо вздрогнул от страха. Дух тетки определенно решил увести с собой его мать. Хелен, будто что-то почуяв, слегка вздохнула и медленно приоткрыла глаза. Джекдо заставил ее сесть в постели и настойчиво произнес:

– Мама, прошу тебя, если ты меня слышишь, скажи всего два слова: «Мелани, убирайся». Скажи это, умоляю тебя.

Хелен смотрела на него невидящим взглядом.

– Просто скажи эти два слова, если ты хочешь жить. Я поддержу тебя, а ты просто шепни их, и все.

Хелен склонилась к нему:

– Мелани, уби… райся.

Она произнесла это почти беззвучно и снова потеряла сознание.

Потянуло полуночным холодом. Шелеста тафты больше не было слышно, и Джекдо лишь на мгновение заметил мерцание серебра. Потом двери в спальне сами собой распахнулись, а вслед за ними открылась и закрылась входная дверь. Мелани покинула этот дом навсегда.

– Я заявляю, – сказала миссис Уэбб Уэстон, повысив голос, – что упаду в обморок от перенапряжения. Я никогда не была выносливой, вы же знаете. Никогда. А теперь я должна вынести этот переезд – и это в мои-то годы. Что будет с нами в Доме Помоны? Ведь он по сравнению с замком – простая коробка.

Она устало опустилась на ящики с чайными принадлежностями и сжала щеки покрасневшими кулачками. Уголки губ опустились, придав лицу глупое выражение.

– Кошмар, – сказал ее муж, переминаясь с ноги на ногу, на которых были надеты гамаши. – Ужасно жаль. Так жаль. О, боже. – И зашагал прочь, поскрипывая ботинками.

– Я не знаю, что мне делать, – стонала миссис Уэбб Уэстон.

Три ее дочери – Мэри, Матильда и Кэролайн – безучастно глядели на нее, в то время как мисс Хасс, гувернантка, взирала на все это в немой ярости. Ей уже сообщили, что больше не смогут выплачивать ей ее скудное жалованье, и она (хотя и обругала себя последней дурой) согласилась на сокращение своей жалкой зарплаты, лишь бы не потерять место. Мисс Хасс презирала себя, считая это раболепием и слабоволием. Но что было делать? Будь она помоложе, стоило бы лучше пойти на панель с раскрашенным лицом и зазывать военных, приподнимая юбки и показывая подвязки на шелковых чулках. Ее все еще так тянуло к этому: возбуждающий запах дешевых духов, немытого тела и вожделения.

– Мисс Хасс!

Резко вздрогнув, она вернулась к действительности. Ее окликнул Джон Джозеф – каким чудным молодым человеком он стал за последние дни: в нем появилось неуловимое обаяние уверенного в себе мужчины. Гувернантка возбужденно улыбнулась, представив себе на миг, ради развлечения, что бы он стал делать, если бы она пригласила его выпить с ней чаю, а затем сбросила перед ним свои юбки.

– Мисс Хасс!

Смотрел ли он на нее как-то необычно?

– Да, Джон Джозеф?

– Не могли бы вы принести нюхательной соли для моей матери? Мне кажется, она очень переживает из-за этого переезда. Гораздо больше, чем следовало бы.

У миссис Уэбб Уэстон слезы уже лились обильным потоком, и мисс Хасс гадала, сколько еще эмоций выплеснет на окружающих ее хозяйка. Тем не менее она ничего не сказала и тихо поплелась в свою спальню. Вдруг она увидела Кловереллу Блэнчард – закутанная с головы до пят в золотисто-зеленую шаль, та пыталась пробраться через Средний Вход, неся огромный поднос с бисквитами.

– О, Кловерелла, – сказала гувернантка. – Я не думаю, что сейчас подходящее время для гостей.

Было приятно продемонстрировать хоть такое ничтожное превосходство, но Кловерелла бесцеремонно ответила ей:

– Очень хорошо, мисс, – и повернулась, чтобы уйти.

В этот момент из-за спины мисс Хасс раздался голос Джона Джозефа:

– Все в порядке, мисс Блэнчард. Можете оставить это здесь.

Гувернантка, быстро оглянувшись, заметила, как хозяйский сын шаловливо подмигнул этой оборванке, и удивленно замерла, увидев, что Кловерелла ответила ему тем же и – когда еще можно было увидеть подобную бесстыдную демонстрацию? – прошептала: «Позже».

Это было уж слишком. Прежде чем мисс Хасс успела подумать, с ее губ невольно сорвалось:

– Ну и ну!

– Что-нибудь не так? – вежливо спросил Джон Джозеф.

– Э-э… нет. То есть – да. Джон Джозеф, я чувствую, что должна сказать. Ваша мать была бы так расстроена, и это моя обязанность… Вы получили такое прекрасное воспитание, а эта испорченная девчонка… Она – всего лишь цыганская замарашка, – гувернантка ярко покраснела от своих лихорадочных мыслей. – Я надеюсь… Джон Джозеф, ничего такого не было?

Глаза цвета морской волны загадочно смотрели на нее.

– Чего именно?

Гувернантка быстро перешла на другое место, хорошо понимая, что Мэри – этот противный маленький поросенок – уловила серьезный тон их разговора и глазела в их сторону, хотя и не могла слышать слов.

– Ты очень хорошо знаешь, что я имею в виду. Я не должна говорить с тобой о подобных вещах. Это обязанность твоего отца.

Джон Джозеф взял ее за руку и сказал абсолютно искренне:

– Я так и сделаю, мисс Хасс. Я сейчас же пойду и поговорю с ним. Благодарю вас за заботу.

Она не ожидала такого ответа и почувствовала дрожь от нарастающего возбуждения. Джон Джозеф держал ее за руку и с сочувствием смотрел на нее, качая головой.

Мисс Хасс выдернула свою руку:

– Что же, тогда идите. У меня много дел, Джон Джозеф. Все должно быть упаковано и перевезено к наступлению сумерек, а что касается вас…

– Да, мисс Хасс?

– О, не смотрите на меня так.

Она резко повернулась и, поджав губы, поспешно вышла.

Она вздрогнула от сентябрьской прохлады затененного двора. Некогда он был четырехугольным, и по нему, как на маскараде, прошли важные персонажи английской истории – короли, королевы, государственные мужи и воины.

Здесь бывали не только они, но и простые люди. Здесь суетились целые армии слуг, они мели двор и придерживали лошадей, пока знатные дамы и господа, спешившись, проходили через массивные двери, из которых сейчас торопилась выйти неприметная гувернантка.

Мастеровые выстроили стены, камни для которых вырубили каменотесы. Простой люд Англии – смеющийся, потеющий, страдающий, искусанный блохами, – приходил в Саттон, чтобы поработать и поглазеть на высокородных особ. Их косила чума, их уничтожали войны, но замок Саттон продолжал стоять, поражая своей неуязвимостью: может быть, замок и вправду был властелином тех, кто в нем обитал?

Подобные мысли проносились в голове у бедной мисс Хасс, пока она металась по двору, как испуганная птица, с ужасом поглядывая на нависающие стены, словно грозящие в любой момент сомкнуться над ней; равнодушные окна недружелюбно глядели на нее.

– Как я рада, что мы уезжаем! – воскликнула она вслух. – Где угодно будет лучше, чем в этом угрюмом месте.

И тут она резко подскочила от неожиданности – за спиной кто-то резко произнес:

– Мисс Хасс!

На какое-то мгновение гувернантке почудилось, что это сам замок обрел голос и зовет се. Но когда она обернулась, то увидела Кловереллу Блэнчард, стоящую в тени Западного Крыла.

– О, как ты меня напугала, – сказала мисс Хасс. – Что тебе нужно, Кловерелла? Не стоит бродить повсюду, пугая людей.

– Простите, мисс, – ответила оборванка, слегка присев в реверансе. – Я просто хотела узнать, можем ли мы поговорить с глазу на глаз.

– Думаю, можем. Но я очень занята, ты же видишь. Миссис Уэбб Уэстон крайне расстроена, и вся ответственность за переезд легла на мои плечи.

– Осмелюсь предположить, что госпожа сможет заменить вас на несколько минут. Может быть, мы пройдем в сад? Там будет уютней.

– Ну, я…

Она хотела отказаться, но веселые ореховые глаза Кловереллы, похожие на беличьи, так сверкнули, что гувернантка не стала возражать. Она пошла за Кловереллой, чувствуя себя полной дурой, а тут еще эта негодная девчонка достала свою затасканную флейту и начала пританцовывать в такт музыке.

– Но, Кловерелла, в самом деле, нас же могут заметить из дома.

– Это неважно, мисс. В любом случае, они слишком заняты переездом, как вы сами сказали, и у них нет времени, чтобы на нас глазеть. Давайте, мисс, станцуйте тоже.

– Не буду. Как ты можешь быть такой дурой? Я должна напомнить тебе, что я – гувернантка и должна подавать пример.

Кловерелла обернулась и взглянула на нее. Черные кудри рассыпались по ее плечам.

– Тогда вы должны быть более жизнерадостной. Вы же не хотите, чтобы дети выросли несчастными? – сказала она.

– Да как ты смеешь?

– Это правда, мисс. Хотя мне кажется, вам нечему особенно радоваться. Жизнь сдала вам не такие уж хорошие карты. Разве я не права?

Мисс Хасс застыла на месте, и ее единственным желанием было ударить по этому смуглому личику, смотревшему на нее с таким сочувствием.

– Что ты в этом понимаешь? Как ты смеешь говорить со мной подобным образом?

– Просто я хочу помочь вам. Вы не были созданы для такой жизни, мисс Хасс. Вы должны были стать женой помощника приходского священника и растить сыновей. А теперь… – Кловерелла запустила свою грязную руку в глубину большого кармана, – возьмите вот это.

Она вручила мисс Хасс какую-то отвратительную конфету, завернутую в рваный носовой платок.

– Что это?

– Если вы дадите это мужчине, на котором остановите свой выбор, он не сможет сопротивляться.

Гувернантка отшвырнула конфету прочь, словно это была змея:

– Кловерелла, я просто возмущена! Как ты можешь говорить о заговорах, магии и прочих нехристианских вещах?

На лице Кловереллы появилось очень странное выражение:

– О, так значит, то, что я делаю, не по-христиански? Значит, нехорошо помогать людям? Мисс Хасс, вы просто ничего не понимаете.

– Я понимаю, что нехорошо служить Сатане. На какое-то мгновение Кловерелла разозлилась:

– Я не служу Сатане, мисс. Я служу Богу, потому что Он дал мне жизнь и разум. Он дал мне возможность греться на солнышке и танцевать под флейту. Он подарил мне дыхание, мисс, и дал мне шанс овладеть Судьбой. Мне вовсе не жаль вас, мисс. Нам всем предоставляется такая возможность, а вы просто слишком заняты оплакиванием своего жалкого жребия. Ну, что же, тогда я заберу свою волшебную конфетку, и всего вам хорошего.

– Кловерелла…

– Ну?

– Можно, я ее оставлю у себя?

– Но вы же сказали, что это не годится для верующего.

– Да… Нет… Я не знаю.

Кловерелла снова сунула конфетку в руку мисс Хасс:

– Послушайте меня, вы, глупое создание. Эту вещь благословили смехом и весельем, которых дьявол не переносит. И вот что я вам еще скажу. Она не поможет, пока вы не выполните то, что от вас требуется.

– Что ты имеешь в виду?

– Научитесь быть веселой, и я обещаю вам, что это окупится сторицей. Ну, а теперь я пойду. Слишком много сказано для одного раза. Храните как следует эту конфетку, а когда встретите его, вспомните обо мне.

И Кловерелла исчезла. Флейта у ее губ издала победную трель, цыганка скрылась за деревьями, и только в ушах испуганной гувернантки продолжал звенеть ее крик:

– Прощайте, мисс Хасс!

– Нет, – сказал граф.

– Но, Джеймс…

– Энн, я сказал тебе, нет. Я не хочу, чтобы Джей-Джей здесь оставался. Ему уже давно пора устраивать свою жизнь. И потом, от него слишком много шума.

– Но его здоровье…

Граф взглянул поверх очков и нахмурился:

– Когда он перестанет пить так много, то поправится.

Граф и графиня Уолдгрейв находились в своей спальне в Строберри Хилл. Граф лежал в постели, удобно устроившись на кружевных подушках, и, как всегда, читал свою газету. А графиня сидела за туалетным столиком, расчесывая свои светлые волосы, и вглядывалась в зеркало, пытаясь обнаружить на своем лице следы прожитых лет.

Спальня была восьмиугольной формы, и ее называли «Трибуной» (это название ей дал сам Уолпол). Она находилась в одной из маленьких готических башенок замка, и Энн в порыве энтузиазма, когда она впервые вступила хозяйкой в этот дом, приказала обить стены голубым шелком. В результате получилось уютное гнездышко для любящих людей, в котором было особенно хорошо, когда за каминной решеткой весело потрескивал огонь. Она часто бывала недовольна своими детьми, которые рождались после того, как они с графом приятно проводили время в спальне, обитой голубым шелком, но сейчас она не могла допустить ни малейшей шутки со стороны графа.

– А знаешь, Джеймс, – сказала она, глядя на себя в зеркало, – ты кажешься таким старым, когда сердишься. Я всегда стараюсь сохранять спокойствие – так я выгляжу гораздо привлекательней.

– В самом деле? – произнес граф, не глядя на нее.

– Да, и кроме того, верно говорят, что глаза – это зеркало души. А если человек все время хмурится и косится, то нельзя обвинять людей, которые думают о нем, что в глубине души он скрывает что-то темное и дьявольское.

– Верно.

– Я от всей души надеюсь, что никто из детей не унаследовал от тебя этой привычки. Конечно, я не могу помешать бедному Джей-Джею вредить себе… Ох, подумать только, что с ним будет, когда он останется один!.. Но что, если тебе начнет подражать кто-нибудь из девочек? Мне страшно даже думать об этом.

– В самом деле.

– Да ты меня совсем не слушаешь.

– Слушаю. Ты сказала, что Джей-Джею не стоит оставаться в одиночестве при таких привычках, а я на это отвечу, что сейчас этот юный негодник окружен девицами легкого поведения и спиртными напитками и днем, и ночью. В Нэйвстоке ему будет прекрасно.

– Но ведь Эссекс так далеко.

– Вздор.

– Почему же так происходит, – произнесла Энн со вздохом (и в ее словах заключалась доля истины), – почему родители, которые в юности отличались самым вольным поведением, обращаются со своими детьми суровее других?

– Потому что, – ответил граф, откладывая в сторону свою газету, – они опасаются, что дети могут пойти по их стопам. – Он оглядел жену с ног до головы. – Ты до сих пор так красива, моя дорогая. Пойди, я тебя поцелую.

– Нет, не хочу. Ты противный ворчун и жестокий отец.

– Ну, да.

– А еще, от того, что ты постоянно хмуришься, ты стал таким уродливым, что я лучше буду целоваться с жабой.

Граф снял очки. Со времен своей юности он изменился не больше, чем Энн, и под пронзительным взглядом его голубых глаз она покраснела от смущения.

– Значит, ты считаешь меня отвратительным?

– Да, просто ужасным.

Она отвернулась к зеркалу, уже почувствовав разгорающееся возбуждение, которое он всегда вызывал в ней. В зеркале она увидела, как он приподнялся, сбросил свой пурпурный халат на пол и выпрямился во весь рост.

– Совсем-совсем ужасным?

– Да.

– Тогда мне придется использовать силу, чтобы заставить тебя заняться со мной любовью.

– Да.

– Очень хорошо.

Он подошел к ней вплотную.

– Мне взять вас силой, графиня, по праву мужа и без жалости?

– Нет, – он почувствовал ее дыхание на своей груди. – Возьми меня с любовью.

– Прекрасно.

Не успев еще раз вздохнуть, графиня очутилась на кровати. Граф стоял перед ней обнаженный и дерзко улыбался, как в первый день их встречи. Она набросилась на него, но он схватил ее одной рукой за запястья, а второй подтолкнул к себе поближе. Она не смогла сопротивляться, и он задвигался внутри нее, вначале как бы нехотя, затем все сильней, сильней и сильней.

– Так я отвратителен, маленькая болтунья? – прошептал он ей в ухо.

– Да.

– Весь целиком?

Она не могла отвечать.

– И даже в этом? – Она почувствовала вздымающуюся волну чувственной страсти. – Ну?

– Я люблю тебя, – это было все, что она смогла выдохнуть.

– И я люблю тебя, черт тебя побери, будь ты проклята, прекрасная Энн Кинг.

И они оба вскрикнули, когда он утратил контроль над собой и они оба утонули в бушующих волнах восторга.

В большую спальню в другой части Строберри Хилл, которую Горация делила с Аннеттой и Идой Энн, донеслись крики родителей. Глядя в потолок, залитый лунным светом, широко открыв глаза и лежа без сна, Горация размышляла, о чем бы они могли спорить в такое позднее время. Ее также удивляло, почему весь дом, казалось, так и пышет жизнью, в то время как давно уже должен был тихо спать.

Освещенная лунным светом, она приподнялась и тихонько спросила:

– Аннетта, ты спишь?

Ответа не было, только Ида Энн вздохнула и перевернулась во сне. Натянув одеяло на голову, Горри посмотрела по сторонам. В комнате было светло, как днем. В лунном свете девочка видела постели своих сестер и изящные очертания мебели в стиле чиппендейл [8]8
  Чиппэендейл – стиль английской мебели XVIII века.


[Закрыть], которую ее родители собирали много лет. Все было неподвижно, но тем не менее чувствовалось какое-то незримое, но вполне осязаемое напряжение.