Текст книги "Солдат удачи"

Автор книги: Дина Лампитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Дина Лампитт
Солдат удачи

ПРОЛОГ

Сон был прекрасен. Подобно змее, меняющей кожу, он выскользнул из своего тела. Он увидел: прямо под ним, на остывшей походной кровати, лежала оболочка, бывшая еще недавно живым человеком. Но сознание того, что эта оболочка была его собственным телом, совсем не тяготило. Он был свободен, готов к движению вперед, к новым рискованным приключениям.

И все же бледность лица заставила его помедлить секунду. Когда-то – неужели с тех пор действительно прошло всего два дня? – оно было загорелым и красивым; глаза, теперь крепко закрытые, – ясными, темно-синими, как море, ждущее приближение шторма. А сейчас лицо было холодным и неподвижным, и никто больше никогда не скажет, что оно прекрасно.

Он помнил, что погиб в самой гуще боя – если, конечно, это могло служить утешением солдату. Из-за хлопающих стен палатки доносился чудовищный шум, который начался еще утром. Грохотали пушки, мортиры били по стенам осажденной крепости, крошились камни и кирпичи, и под безжалостным напором снарядов в стенах появлялись все новые и новые бреши. Шум битвы не мог заглушить слабые, но ужасные стоны: в лагере свирепствовала холера, и даже самые сильные и стойкие вынуждены были молить Бога о помощи. Все смешалось в какой-то дикий и бессмысленный гимн: пушечные залпы, вопли и тихие прерывистые стоны умирающих…

Мертвый солдат посмотрел вниз, на свое смертное ложе, и понял, что не сможет так просто уйти. Он увидел женщину, сидящую рядом с его постелью и теперь дремавшую, уронив голову на руки. Ее волосы отливали медью в янтарном солнечном свете, на лице ее, словно выточенном из слоновой кости, лежали землистые тени. Она заботилась о нем, как могла, и даже во сне продолжала сжимать его окоченевшую руку. От нее исходило такое душевное тепло, что на него нахлынули воспоминания давно минувших дней: залитые солнцем сады, их прекрасная любовь. Стало казаться, что возвращаются те незабываемые дни юности.

Не колеблясь ни минуты, он заставил свою ставшую бездомной душу вернуться в опустевшее тело: уж лучше вновь испытать ужас темноты, чем исчезнуть, не сказав ей ни единого слова. Несмотря на страшную боль в груди, он все же смог произнести:

– Горри!

Она открыла глаза:

– Джон Джозеф.

В глазах от боли стоял туман, но ему все же удалось сосредоточить свой взгляд на девушке. Она склонилась над ним, чтобы разобрать слова, которые он шептал ей:

– Уезжай из замка Саттон, Горри. Уезжай из этого проклятого дома.

Когда его пальцы выскользнули из ее руки, он увидел, как жена прижала к себе его безжизненное тело и громко зарыдала… И тут он проснулся, словно его спящий мозг не в силах был вместить в себя больше ничего.

Вокруг него в тусклом свете ночника, который няня оставила зажженным у его кровати, стали различимы очертания детской. Он разглядел бумажного змея, обруч, кукольный домик сестренки. Потом стала видна ее кровать, потом сидящая на ней Мэри.

Теперь, когда появились на свет двое младших – Матильда и Кэролайн, – он обитал в этой комнате вместе с Мэри. В действительности в этом не было особой необходимости, так как новый дом, недавно полученный отцом в наследство, был огромным, но мрачным и даже пугающим. Комнат было достаточно: каждый ребенок мог иметь собственную спальню. Но кому захотелось бы спать в одиночестве в замке, который подавлял малышей своими чудовищными размерами.

Джон Джозеф Уэбб Уэстон приподнялся в постели и шепотом позвал сестру:

– Мэри!

Сестра вздохнула во сне и перевернулась на другой бок.

– Мэри!

– В чем дело? Ты меня разбудил. Ты что, увидел привидение?

– Нет. Но мне опять снился сон.

Она зевнула:

– Что-что?

– Мне снился сон. Тот самый, где я умираю на поле боя, но не от ран, а рядом со мной моя жена.

– А, тот самый. Глупости все это. Мне она не нравится.

– Моя жена?

– Ну, да.

Несмотря на торжественно-мрачное лицо брата, Мэри хихикнула.

Было так нелепо слышать подобные слова от десятилетнего мальчика, тем более что ей самой было всего восемь лет.

– Она толстая?

– Нет, – он сердито на нее посмотрел. – Совсем не толстая. Но, видишь ли, я никак не могу рассмотреть ее как следует.

– Я думала, она тебе часто снится.

– Не то чтобы мне снилась именно она. Скорее, мне снится сон о том, как я умираю. Но ты смеешься надо мной.

Он спрыгнул с постели и запустил в нее подушкой. Но сестра только еще больше развеселилась и ущипнула его сквозь ночную рубашку.

– Тише, няню разбудишь.

– Терпеть ее не могу – вечно от нее воняет ветчиной. А почему ты ни разу не видел свою жену?

– Она всегда отворачивается. Но я знаю, что у нее рыжие волосы.

– Фу-у-у!

– Ничего не фу-у! Это очень красиво.

– А я думаю, что это отвратительно. – Ее лицо на минуту стало серьезным, и она сказала: – Мне кажется, что плохие сны снятся из-за этого дома. Ведь в Лондоне у тебя такого не было, правда?

Лицо Джона Джозефа было тоже очень серьезно, когда он ответил ей:

– Слуги говорят, это несчастливое место, здесь всегда умирает наследник.

– Но ведь теперь наследник ты.

– Я знаю, – ответил ей брат и, не произнеся больше ни слова, вернулся в свою постель и лег, уставившись в темноту.

Она представляла себе, что купается в море. Она всегда прибегала к этой маленькой хитрости, когда приходило время рожать: мучительные схватки пробегали по ее телу, но она представляла себе, что ее колышут, вздымаясь и опадая, пляшущие морские волны, а она смело плывет им навстречу. У нее не было страха, ибо, несмотря на свое хрупкое сложение и внешнюю слабость, она всегда брала жизнь за глотку в твердой решимости не потерять ни одной минуты из отпущенного ей на земле времени. Она улыбнулась собственным мыслям и зарылась лицом в подушку, чтобы повитуха ничего не заметила. Она знала, что ее молчание вызовет беспокойство у няни, обо всем доложат ее мужу, который, в свою очередь, поднимется с кресла и начнет нервно расхаживать по библиотеке на Строберри Хилл среди книг своего родственника Горация Уолпола [1]1
  Гораций Уолпол (1717–1797) – младший сын английского премьер-министра, главы партии вигов, сэра Роберта Уолпола, графа Орфордского; известный английский литератор, автор знаменитого готического романа «Замок Отранто», а также ряда исторических трудов, стихотворений и мемуаров.


[Закрыть].

Она привела его к алтарю под угрозой страшного скандала. Ожидая его второго ребенка, она буквально заставила его жениться на себе и таким образом проложила себе дорогу в высший свет. И хотя времени на все ушло больше, чем она рассчитывала, это замужество было лишь частью ее обширных жизненных планов. Ибо ничто на свете не могло заставить ее остаться просто мисс Энн Кинг, дочерью захудалого армейского капеллана из Гастингса. Честолюбивые желания бушевали в ее душе, как пламя в очаге.

– Миледи, вы не заснули?

Она раскрыла свои огромные голубые глаза и взглянула на доктора:

– Нет, сэр, вовсе нет. Я размышляю над тем, как мне избавиться от этого ребенка.

Врач был слегка шокирован, но понял, что это упрек в его адрес, ведь он принимал у нее роды уже трижды за последние шесть лет, и два младенца уже умерли.

– Да, миледи.

– Итак, возвращайтесь через час, и тогда мы поторопимся.

– Да, миледи.

– И, доктор Картерет, будьте добры, проследите, чтобы граф в ожидании ребенка не поглощал слишком много виски. Но и не позволяйте ему идти спать, пока все не закончится.

Доктор улыбнулся. Его не могли обмануть ни хрупкий вид, ни голубые фарфоровые глаза графини Уолдгрейв. Он умел безошибочно распознать стойкого бойца в человеке, с которым его сводила судьба.

Когда он ушел, Энн вздохнула и опять уткнулась в подушку. На море поднялся шторм, и ей пришлось сражаться с огромными валами, прежде чем она достигла берега. Она закусила губу и услышала, как ноябрьский ветер мечется над Темзой и завывает в узких окнах готической виллы Горацио Уолпола. Внезапная резкая боль застала ее врасплох, она почувствовала, что ее уносит пенный гребень, и закричала.

Потом ей показалось, что на какое-то мгновение она покинула свое тело и находится в детской огромного мрачного особняка. Она стоит и смотрит на двух спящих детей. Мальчик, открыв глаза, произнес:

– Это ты, мама? Мне приснился такой страшный сон.

Потом он отвернулся и опять заснул, а она начала плакать, сама не понимая, почему.

– Ну-ну, леди Уолдгрейв, не надо так расстраиваться. Через минуту все кончится. Ну, еще одно маленькое усилие. Вот уже и головка показалась.

Она уже почти родила своего шестого ребенка, старательно тужилась. Наконец, повитуха сказала:

– На этот раз девочка. Очаровательная малышка. Пусть Господь благословит ее душу. Смотрите-ка, она будет рыжеволосой!

К Энн уже вернулось самообладание, и она произнесла:

– Значит, ее будут звать Горация Элизабет. Милое имя, вы не находите? Будьте так любезны, отправьте служанку, чтобы она известила моего мужа, и прикажите принести мне чаю.

Ей протянули малышку, завернутую в белое покрывальце, и она оценивающе взглянула на нее. У девочки было красивое личико, ее губы в дальнейшем приобретут гордый решительный изгиб. Она смотрела на мир широко раскрытыми удивленными глазами.

– Ну, что же, мисс, – произнесла Энн. – Посмотрим, на что вы окажетесь способной.

В дверях появился граф, от которого пахло виски.

– Джеймс, дорогой мой, подойди и взгляни на свою новую дочку. О Горации Элизабет еще услышит весь мир.

Граф Уолдгрейв улыбнулся и склонился над малюткой. Он уже давно взял себе за правило не спорить с женой в тех случаях, когда предмет спора не казался ему важным.

Джекдо [2]2
  Jackdow – «вороненок» (англ.).


[Закрыть]никогда толком не понимал, что означают эти пылающие кометы, которые проносятся у него в голове. Но, начиная с третьего дня рождения – а с тех пор миновало уже три года, – эти пляшущие звезды появлялись уже четыре раза. И сразу же после того, как они гасли, перед его взором вставали яркие картины, которых в действительности быть не могло.

В первый раз он увидел свою кошку, раздавленную колесами экипажа, – и через четыре дня она была мертва. Потом возник образ новорожденной девочки, завернутой в кружевное белое покрывальце; ее младенческое личико было обрамлено густыми рыжими волосами.

Третье видение просто испугало его: он увидел свою тетю, сестру-близнеца своей матери, умершую в возрасте семнадцати лет, которая некоторое время постояла в дверях его комнаты прежде чем растаять. Она улыбалась и протягивала к нему руку.

– Мама, зачем она приходила? Я думал, она умерла.

– Это происходило в потустороннем мире, Джекдо. Просто ты обладаешь особым даром, который позволил тебе увидеть ее.

– А что это за дар?

– Это наше фамильное свойство, мой дорогой. Время от времени у кого-то из нас оно проявляется, хотя у меня его нет. Мы происходим от одной цыганки, которая жила больше трехсот лет назад. От великого герцога Норфолкского у нее родился ребенок, который вырос и стал астрологом и мистиком. Его звали Захарий. Вот откуда у тебя этот дар.

Джекдо кивнул, ощутив радость от того, что в жилах его предков по материнской линии течет эта древняя дикая кровь. Его отец, Джон Уордлоу, не был ему близок. А Хелен Гейдж оставалась, как и много лет назад, притягательной и волнующей, с ее цыганскими волосами цвета воронова крыла, необыкновенно синими глазами и сердцем, в котором еще не угас огонь юности. Ее отцом был Джекоб Гейдж, один из чудесных детей дома Фитцховардов. У отца был брат-близнец, ее дядя Джеймс; оба они, так же как и тетя Пернел, являлись детьми якобита [3]3
  Якобиты – сторонники изгнанного короля Якова II Стюарта и его потомков


[Закрыть]Гарнета Гейджа. Их дедушкой, прадедом Хелен, был знаменитый повеса Джозеф Гейдж. Впрочем, Хелен и ее умершая сестра Мелани еще совсем маленькими девочками слышали, что все было не совсем так. В семье разразился ужасный скандал в связи с тем, что отцом Гарнета был, вероятно, не Джозеф, а какой-то другой, совершенно неизвестный человек. Но Хелен гнала от себя прочь эту неприятную мысль. Ей казалось, что если в действительности она происходит не от легендарного Джозефа, то лучше было бы ей и вовсе не родиться на свет.

Но обо всем этом в семье никогда не говорили, и Хелен даже не была уверена, слышал ли вообще об этом Гарнет. Она надеялась, что не слышал, потому что ему было бы трудно смириться с этим.

С ее отцом Джекобом дела обстояли иначе: даже если он и знал обо всем, он никогда никому не рассказывал об этом и сделал блестящую карьеру. Сначала он был полковником в испанской армии, а потом стал пэром Англии – король Георг III наградил его, несмотря на небезызвестные якобитские взгляды всего семейства Гейджев, за то, что Джекоб выполнил некое деликатное поручение, которое помогло заключить торговый договор между Британией и Испанией.

Джекдо знал, что все эти старики до сих пор живы. Конечно, не Джозеф и не Гарнет, но зато были живы бабушка Пернел и дедушка Джеймс. И дедушка Джекоб все еще жил в Дорсете, наслаждаясь на старости лет жизнью английского аристократа. Его жена леди Гейдж родилась в Кастилии, ее отцом был испанский гранд. Именно от него Хелен и Джекдо унаследовали смуглую кожу и выразительные черты лица. Семейство было блестящим, и неудивительно, что очаровательные Хелен и Мелани Гейдж считались в английском обществе самыми выгодными партиями.

Поэтому никого не удивило, когда Джон Уордлоу, чопорный молодой человек, уставший от своей надоедливой матери, безумно влюбился в обеих сестер. Он с радостью женился бы на любой из них. Он был бы благодарен за брошенный на него нежный, пусть мимолетный взгляд. И когда Мелани умерла от лихорадки, Хелен, ища утешения, наконец обратила внимание на корректного молодого военного. Его самое заветное желание исполнилось.

Джекдо, их второй ребенок, всегда думал, что его рождение было горьким ударом судьбы для отца. Мальчик был маленького роста, одна нога была короче другой на три дюйма, поэтому полностью исключалась военная карьера, что было в традициях обеих семей. Тем не менее, его окрестили Джоном в честь отца. Но из-за смуглой кожи и острого зрения он вскоре получил прозвище Джекдо. Он был настоящим Вороненком, предоставив своему старшему брату Роберту расти большим и красивым – таким, как хотелось их отцу.

Хелен заметила в нем большие способности очень рано. Еще когда он был грудным младенцем, она поняла, что от своих предков по материнской линии ребенок унаследовал не только внешность, но и магический дар ясновидения. Когда он подрос, она заказала для него специальную обувь, в которой он мог ходить, как все нормальные люди. А вскоре, когда у мальчика обнаружился блестящий ум, Хелен научила его читать, писать и говорить по-испански.

И вот в эту ветреную ноябрьскую ночь в голове у Джекдо вновь возникли кометы. До него донесся какой-то странный гул, похожий на дыхание ворочающегося дракона. Он взглянул на игрушечный колокольчик своей сестры, и вдруг отчетливо возникло видение. Сначала это был младенец, потом он превратился в маленькую девочку с ярко-рыжими волосами, затем и эта картина угасла, чтобы уступить место образу взрослой женщины с пылающими рыжими кудрями, разметавшимися по плечам. Он уже почти расслышал ее имя, но тут видение начало таять.

Его нервы были напряжены до предела.

– Кто ты? – произнес он. И услышал в ответ:

– Горри.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Это было самым страшным из всего, что Горри когда-либо видела в жизни. Только что ее брат смеялся вместе с ней, подбрасывая ее в воздух над своей головой. И вдруг он уронил ее, а сам упал возле ее ног; изо рта хлынула пузырящаяся пена, высунулся язык, он задыхался и хрипел, тело сотрясалось в жестоких конвульсиях и подпрыгивало, как будто его стегали кнутом.

Девочка так испугалась, что даже не могла кричать, а просто стояла неподвижно и смотрела на ставшее таким чужим существо, бьющееся в судорогах на земле перед ней; ее брат Джордж пришел ей на помощь. Он рванулся вперед с того места, откуда бросал мяч их сестре Аннетте Лауре, дернул язык изо рта Джей-Джея и крепко прижал его. Другой рукой он оторвал, как тряпку, воротник Джей-Джея и освободил ему горло. Потом крикнул Аннетте:

– Уведи детей в дом! Быстро! И приведи маму. У Джей-Джея припадок.

Горри никогда не слышала этого слова раньше, и вечером, когда уже прошло много времени с тех пор, как Джей-Джея унесли в дом лакей и доктор, она спросила у няни, что оно означает.

– Я не могу сказать вам этого, леди Горация. Вы должны спросить об этом у ее сиятельства. Хотя маленькие девочки не должны спрашивать обо всем, что видят, вы же знаете.

Но когда наступила ночь, и граф и графиня Уолдгрейв, собираясь на обед к королю Георгу – четвертому по счету, носившему этот титул, – совершали, как это было заведено, обход детской, чтобы пожелать спокойной ночи своим детям, Горри не удержалась и спросила:

– Мама, папа, что такое припадок?

Граф, одетый в парадное платье – белый атласный жилет, расшитый по низу золотой нитью, черную с золотом визитку и великолепный кружевной галстук, – быстро взглянул на нее. Когда-то он был одним из самых сумасбродных молодых людей, но семейные заботы остепенили его. Энн ответила дочери первая:

– Это болезнь, Горри, она называется эпилепсией. Временами ее приступы возникают у Джей-Джея.

– Она все равно не поймет, – сказал граф.

– Поймет, Джеймс. Я никогда не запрещала детям задавать любые вопросы, тебе хорошо это известно. Иначе как они смогут все узнать?

Они стояли, тихо пререкаясь друг с другом, и Горация подумала, что ее мама, должно быть, самая красивая женщина на свете. Следуя моде, она сменила свои белокурые локоны на «узел Аполлона» с приколотым на затылке накладным шиньоном и кудрями надо лбом. Это великолепное творение было украшено сверху множеством цветов и увенчано диадемой; крупные бриллианты мерцали на ее шее и в ушах. И, чтобы совершенно покорить светское общество, Энн надела юбку самой модной длины, из-под которой соблазнительно виднелись изящные, обтянутые шелком лодыжки и миниатюрные бальные туфли из черного атласа.

– Тебе лучше знать, – наконец, чтобы закончить спор, сказал граф.

Он был так же красив, как и его жена: густые черные вьющиеся волосы, с уже начинающей пробиваться сединой, сияющие голубые глаза, обрамленные загнутыми черными ресницами. Джей-Джей и Джордж совершенно повторили отца, а Аннетта Лаура, любимица матери, отличалась ото всех золотистыми волосами и обманчиво мягким, как сияние лунного камня, взором. Было трудно что-либо сказать наверняка о малышке Иде, за исключением того, что она обладала карими глазами и уже научилась надувать свои маленькие, как бутон розы, губки, если ей отказывали в просьбе.

Горация же, как все в один голос утверждали, пошла в свою бабушку – знаменитую красавицу леди Лауру Уолдгрейв, внучатую племянницу Горация Уолпола. С нее писал портрет сам Джошуа Рейнолдс, которого покорила ее утонченность. Тем не менее она сама воспитала пятерых детей, когда ее муж, четвертый граф Уолдгрейв, умер всего лишь через семь лет после их свадьбы. От нее-то отец Горри и унаследовал Строберри Хилл – маленький готический замок Уолпола на Темзе близ городка Туикнам.

Горация унаследовала от бабушки огненно-рыжие волосы и глаза русалки, от матери она унаследовала решительную линию губ, от отца – любовь к приключениям – было известно, что Джеймс, который сражался под командованием герцога Веллингтонского, заключал совершенно невероятные пари со своими товарищами, например, кто из них сможет обрюхатить за год больше девиц.

К несчастью, а, возможно, к счастью, потому что рано или поздно кто-то ведь должен был набросить на него уздечку, он не устоял перед напором миниатюрной Энн Кинг.

Он сдался ей в Париже, где их часть была расквартирована после позорного поражения Наполеона. Шел 1812 год, и весь город ликовал и праздновал победу. Когда дочке капеллана, с ее детской фигуркой и всегда опущенными глазами, впервые позволили прийти на бал, она показалась подполковнику графу Уолдгрейву легкой добычей.

Впоследствии он часто удивлялся, как это его угораздило допустить такую ошибку. Как только он пригласил ее на первый танец, так сразу же стал послушной марионеткой в ее руках. Маленькой Энн Кинг слишком наскучила ее жизнь, и Джеймс должен был стать ступенькой лестницы, ведущей наверх.

Поначалу граф пытался сопротивляться. Когда Энн сказала ему, что беременна, он твердо ответил, что его мать, леди Лаура, ни за что не благословит такой неравный брак. Итак, к ужасу отца и офицерских жен, дочь капеллана, так и не добившись своего, родила первого ребенка – Джона Джеймса, которого все стали звать Джей-Джей.

– Неужели ты женишься на ней? – спрашивали Джеймса товарищи.

– Конечно, нет, – высокомерно отвечал граф.

– О, это слова настоящего повесы Уолдгрейва.

Но он уже не выглядел таким независимым и самоуверенным, когда Энн, ворвавшись в офицерскую столовую, сунула ему орущего и мокрого младенца, потому что ей не с кем было оставить его, чтобы навестить больного родственника. С лица графа исчезла его вечная улыбка, когда Джей-Джей перебудил всю казарму и не давал никому заснуть в течение нескольких часов летней короткой ночи.

Подобные случаи происходили несколько раз. Однажды граф нашел своего сына в корзине, там же он увидел записку, приколотую к шерстяному одеяльцу:

«Будь так добр, покорми своего ребенка в шесть часов, я не могу оставить его у себя, потому что отец слег с головной болью, и, если продолжать его беспокоить, он не поправится».

Граф уговаривал себя, что не следует обращать внимание на такие вещи. Нужно быть выше этого, нужно вести себя так, словно этой нахальной девицы вовсе не существует на свете. Но в тесном армейском кругу осуществить это было не так-то просто, а, кроме того, после рождения ребенка в Энн появилось какое-то новое очарование. И потом у нее были самые хорошенькие на свете ножки, изящные и смуглые.

Когда она сказала ему, что опять беременна, он почувствовал, как его верхняя губа от ужаса покрылась капельками пота.

– Ну, вот! – воскликнула она, садясь в кресло с видом недотроги и оскорбленной невинности и живо напомнив ему детскую фарфоровую куклу.

– Что «ну, вот»?

– Ну, что, повторится прежняя история, или ты все-таки станешь законным отцом своему наследнику?

В ее словах заключался глубокий смысл: Джей-Джей, рожденный вне брака, уже никогда не сможет унаследовать от отца графский титул. Собирался ли граф наплодить целый выводок бесправных сыновей, или намеревался сделать хотя бы одного из них законным наследником?

– Я жду.

Ее тонкие брови приподнялись так, что совершенно спрятались под челкой. У шестого графа Уолдгрейва был жалкий вид. Он проглотил комок, стоявший в горле. Ему нравилась его разгульная жизнь, и, по правде говоря, не очень хотелось с ней расставаться. Но Энн была так хороша и пробуждала такие чувства, каких он ни разу не испытывал по отношению к другим женщинам.

– Не представляю, что скажет моя мать.

– Но беременна я, а не твоя мать.

Они поженились в Париже три недели спустя после этого разговора. А еще через четыре месяца, в январе 1816 года, леди Лаура умерла в Строберри Хилл. Граф и новоявленная графиня могли свободно возвращаться в Англию.

– Но я не могу вторично отпраздновать с тобой свадьбу уже после того, как Джорджа окрестили. – Джеймс изо всех сил протестовал против предложения Энн устроить торжества, которое она высказала сразу же после прибытия в новый дом. – Что скажут в обществе?

– В обществе разговоров будет намного больше, если мы так и останемся в глазах всех порядочных людей неженатыми. Ну, Джеймс, дорогой, соглашайся, брось упрямиться. Пожалуйста.

Он снова сдался. И июня малютка Джордж, почти утонувший в огромной крестильной рубашке Уолдгрейвов, был крещен в церкви городка Туикнам. А на следующий день шестой граф Уолдгрейв сыграл свадьбу с Энн Кинг, ставшей отныне графиней Уолдгрейв.

Новобрачная была вся в кремовых кружевах. Юбка с шестью рядами оборок доходила до самых носков изящных туфелек. Голову невесты украшала диадема, принадлежавшая ее покойной свекрови, и фата, ниспадавшая до пят. Она была самой красивой невестой городка Туикнам за долгие, долгие годы. Крестьяне приветствовали ее радостными криками, когда зазвонили колокола, запели трубы органа и новобрачная ступила за порог церкви, освещенная ярким летним солнцем. Никто не мог понять, зачем понадобилась повторная церемония, да и догадаться, что творилось в голове у этой джентри [4]4
  Джентри – нетитулованное мелкопоместное дворянство в Англии.


[Закрыть], тоже никому не было дано.

И вот теперь, одиннадцать лет спустя, граф и графиня стояли в парадных платьях с голубыми перевязями и на прощанье желали спокойной ночи своим детям. Правда, уже не все дети были с ними: Уильям и Фредерик скончались на первом году жизни. Леди Аннетта Лаура, леди Горация и крошечная леди Ида Энн выжили. Граф часто чувствовал благодарность к своей жене за то, что она заставила его в свое время признать Джорджа законным сыном: ведь остальные мальчики умерли.

– А я могу заразиться этими припадками? – спросила Горри.

– Нет, дорогая, – ответила Энн. – Припадками заразиться невозможно. Эта болезнь сама по себе приходит к некоторым людям.

– А почему она пришла к Джей-Джею?

– Ну, довольно, – перебил ее граф. – Вы уже достаточно поговорили. Спокойной ночи, Горация. – Он выглядел настоящим красавцем даже когда хмурился, как сейчас, а его голубые глаза превращались в щелочки под грозно сдвинутыми бровями.

Дочь посмотрела на него с восхищением:

– Спокойной ночи, сэр.

Сердитое выражение исчезло с лица графа, он улыбнулся дочери и сказал:

– Будь примерной девочкой и веди себя хорошо, пока меня не будет. Иначе я пожалуюсь на тебя королю.

– А король рассердится?

– Очень.

Блестящий, за столетия пропитавшийся запахом воска пол в дортуаре имел небольшой наклон, и по нему лавиной неслись разноцветные шары: первый – большой, синий; за ним еще два, маленькие, отливающие жемчугом; затем – красный и желтый и, в заключение, гордость всей коллекции – большой, зеленый, сверкающий, как глаз пантеры. Снаружи доносились крики мальчиков, сражавшихся на спортивных площадках старой школы, но Джекдо не слышал их. В воображении его стремительно нее куда-то шумный изумрудный водопад, а он смело погружался в эту бурную, окаймленную густыми зарослями реку и в то же время наблюдал, как по комнате мчались шары, чтобы, наконец, остановиться возле большого открытого окна.

Мальчик улыбнулся про себя. Он не думал о том, что его небольшое увечье – хромота, пусть даже не очень заметная, когда он носил специальную обувь, – лишало его возможности резвиться со школьными товарищами. Он на самом деле был вполне доволен жизнью. Пусть его дружелюбный, как щенок, брат Роб добывает семейную спортивную славу; а он, Джекдо, больше предпочитает гулять и играть в одиночестве.

Шары стукнулись друг о друга и остановились возле окна. Взобравшись на подоконник, ребенок удобно вытянулся на осеннем солнышке, подложив под голову и спину подушку и скрестив ноги. Крики становились тише по мере того, как игра перемещалась к дальним воротам.

Джекдо поднес шар к своим глазам и вгляделся в зеленые спирали и извилины внутри него: ему привиделась некая затерянная пещера, средоточие мироздания… Он совсем не испугался, когда почувствовал, что растворяется внутри магического шара.

Но, к своему удивлению, пройдя сквозь барьер времени и пространства, он очутился не в тайной обители Мерлина, как ожидал, а на берегу быстрой реки, где купались обнаженные загорелые дети. Ныряя в воду, мальчики поднимали фонтаны радужных брызг, и маленькие девочки пронзительно визжали от радости. Даже самая младшая из сестер, хоть и была вся в кружевах и аккуратно застегнутых ботиночках с загнутыми кверху носочками, ухитрилась обрызгать всю себя, и нянька сердито кричала:

– Леди Аннетта, из-за вас леди Ида совершенно промокла!

Джекдо подумал, что мальчики хорошо сложены. Старшему, которого остальные называли Джей-Джей, было около шестнадцати. У него были темные вьющиеся волосы. Другой – Джордж – настолько похожий на Джей-Джея, что их почти невозможно было отличить друг от друга, за исключением лишь синеватого пробора в волосах Джорджа от бровей до самого затылка. То, что оба проказника пребывали в приподнятом настроении, было очевидно. Джей-Джей спрятался в укрытии ивовых ветвей, пока Джордж выуживал из своих брюк, небрежно брошенных на землю, бутылку спиртного, из которой они оба уже порядочно отхлебнули.

– Эх, хорошо было, но мало, – хихикнул Джей-Джей, выдавливая последние капли.

– Восхитительное ощущение, – ответил его брат, присоединившись к веселому развлечению.

Абсолютно уверенный в том, что они не могут его видеть, Джекдо шлепнул их по обнаженным ягодицам. Затем, выйдя с другой стороны ивового укрытия, он столкнулся лицом к лицу с ней. Он уже видел эту девочку, тогда она отражалась в шаре над кроватью Виолетты, а теперь она была перед ним – обнаженная в солнечном свете – с прилипшими к плечам мокрыми завитками волос цвета пряного вина. В ее влажных желто-зеленых глазах отражались речные блики.

Без сомнения, что и она увидела его в эту минуту, потому что девочка вздрогнула и спросила:

– Ты кто?

Ее старшая сестра, Аннетта Лаура, девочка лет двенадцати, спросила:

– В чем дело, Горри?

Но в ответ услышала:

– Да так, ничего. Мне показалось, что я вижу мальчика. Но это, должно быть, обман зрения.

– Наверное, привидение.

– Привидение? – сказал Джей-Джей, выходя с Джорджем из зарослей ивы. Он выглядел очень довольным после того, как пообщался с природой.

– Вы все равно ничего такого никогда не увидите, – Аннетта Лаура сурово посмотрела на бутылку, которую Джордж пытался засунуть в карман брюк. – Ты же знаешь, что Джей-Джею нельзя пить.

– К черту все ваши советы. Это мое лекарство. Да говори потише, а то Паркинс сейчас раскричится, как торговка рыбой. Ну, пойдемте, пора возвращаться в Строберри Хил л. Джордж, может, посидим в моем кабинете и выпьем чаю?

– С горячим пуншем?

– Ты попал в точку. Перестаньте поджимать губы, Аннетта Лаура. Ну, да ладно, когда у тебя будет муж, он научит тебя понимать такие вещи.

Горация уже собралась уходить, но вдруг в смятении обернулась – в ее взгляде сквозила тоска.

– В чем дело? – спросил Джей-Джей, усаживая Иду Энн на свои широкие плечи. – Ты опять увидела привидение?

Произнеся эти слова, он улыбнулся, ибо Джей-Джей не верил ни во что на свете, кроме самого себя – Джона Джеймса Уолдгрейва, эсквайра. Мысль о том, что его лентяй отец не побеспокоился надеть обручальное кольцо на палец Энн Кинг еще тогда, когда должен был родиться он, Джей-Джей, ужасно его забавляла – он даже щурил от удовольствия свои ярко-голубые глаза. Ведь только поэтому он не входил в список претендентов на графство и на владение Строберри Хилл. Он мог пользоваться всем и при этом не нее никакой ответственности. Не удержавшись, он хихикнул.

– Почему ты смеешься? – спросила Горри.

– Потому что я передумал пить пунш. Когда мы вернемся домой, я раздавлю бутылочку шампанского.

– А тебе не кажется, что ты слишком много пьешь?