Текст книги "Мастера детектива. Выпуск 6"

Автор книги: Дик Фрэнсис

Соавторы: Фредерик Форсайт,Грэм Грин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 48 страниц)

– Мне кажется, – упорствовал детектив, – вы хватаетесь за самые невероятные предположения.

По его виду Мейтер понял, как озадачен тот позицией, которую занял он, сотрудник Ярда: эти лондонцы всегда изобретут непонятно что.

Сам он больше верил в мидлендский здравый смысл. Недоверие задевало профессиональную гордость Мейтера, он даже ощутил холодок неприязни к Энн за то, что из-за своей привязанности к ней утратил объективность.

– У нас нет никаких доказательств, что она не пыталась сообщить в полицию, – сказал Мейтер и подумал: «А какой же я хочу ее видеть: мертвой и невинной или живой и виновной?»

Он начал методически обследовать комнату. Он даже совал в краны палец на случай, если... Ему пришла в голову дикая мысль, что, если это действительно Энн стояла здесь, она попыталась бы оставить записку. Он нетерпеливо выпрямился.

– Здесь ничего нет. – Он вспомнил, что надо еще проверить, не опоздала ли она на поезд. – Где тут телефон? – спросил он.

– В конторе агента, прямо по дороге.

Мейтер позвонил в театр. Там никого не было, кроме вахтерши, но она, как оказалось, знала, что на репетиции присутствовали все. Режиссер, мистер Кольер, всегда вывешивал фамилии отсутствующих с внутренней стороны служебного входа. Он любит дисциплину, этот мистер Кольер. Да, она помнит, былаеще одна новенькая. Она случайно видела, как в обед, после репетиции, та выходила с каким-то мужчиной. Сама она как раз тогда вернулась в театр, чтобы немного прибрать, она еще подумала: «Новенькая». Что это за мужчина, она не знает. Вероятно, один из спонсоров театра.

– Минуточку, минуточку, – сказал Мейтер. Он никак не мог сообразить, что делать дальше.

Сейчас она была для него только той девушкой, которая расплатилась ворованными деньгами; ему надо было забыть, что это Энн, которой так хотелось, чтобы они поженились до рождества, которой было противно, что на такой работе, как у нее, люди не очень разборчивы в отношениях, которая в тот вечер, когда они ехали в автобусе из Кью, обещала ему, что будет держаться подальше от богатых меценатов и поклонников сцены.

– А мистер Кольер? – спросил он. – Где я могу его найти?

– Он будет в театре вечером. В восемь репетиция.

– Я хотел бы видеть его немедленно.

– Это невозможно. Он уехал в Йорк с мистером Бликом.

– Где же мне найти кого-нибудь из девушек, которые присутствовали на репетиции?

– Не знаю. Адресной книги у меня нет. Они живут по всему городу.

– Должен же быть кто-то, кто приходил вчера...

– Разумеется, вы могли бы встретиться с мисс Мейдью.

– Где?

– Я не знаю, где она живет. Но вам стоит только посмотреть на объявления о благотворительном базаре, и вы ее отыщете.

– Благотворительный базар? Что вы хотите этим сказать?

– Она открывает благотворительную распродажу в соборе Святого Луки в два часа дня.

Из окна в конторе агента Мейтер увидел, как по замерзшей грязи между «уютными домиками» шлепает Сондерс. Он повесил трубку и окликнул его.

– Есть новости?

– Да, – ответил Сондерс.

Суперинтендент все ему рассказал, и Сондерс расстроился. Он любил Мейтера. Он был обязан Мейтеру всем: Мейтер помогал ему продвигаться по службе. Мейтер убедил начальство, что Сондерс, который был от природы заикой, может работать не хуже тех ребят, которые без запинки читали стишки на полицейских концертах. Но кроме того, он любил его за его идеализм, за чистую веру в свое дело.

– Ну?! Давайте выкладывайте.

– Ваша д-девушка... Она пропала. – Он выпалил эту новость с разгона, на одном дыхании. – Ее хозяйка позвонила в управление и сказала, что ее не было всю ночь и что она до сих пор не вернулась.

– Сбежала, – выдохнул Мейтер.

– Н-не верьте этому, – сказал Сондерс. – Вы же в-в-в-велели ей поехать этим поездом. Сама она никуда до ут-т-т-тра не собиралась.

– Действительно, – согласился Мейтер. – Я и забыл. Встреча с ним – это просто случайность. Да, тяжелый выбор, Сондерс. Может, ее уже нет в живых.

– Он не пойдет на убийство. Мы же разыскиваем его только из-за кражи. Что вы собираетесь делать дальше?

– Поедем в управление. А в два часа, – он жалко улыбнулся, – на благотворительную распродажу.

3

Викарий волновался. Он и слушать Мейтера не захотел, у него своих забот хватало.

Тем, что благотворительную распродажу откроет сама мисс Мейдью, викарий был обязан своему помощнику – умному, очень толковому священнику, который раньше служил в Лондоне, в Ист-Энде. Тот считал, что эта дива послужит приманкой, но, как объяснил Мейтеру сам викарий, когда они разговаривали в пахнущем смолистой сосной приделе храма Святого Луки, благотворительный базар уже сам по себе неплохая приманка. Уже образовалась очередь ярдов на пятьдесят: женщины с корзинками ждали, когда откроют двери, – они пришли не для того, чтобы посмотреть на мисс Мейдью, они пришли, чтобы купить подешевле то, что им нужно. Благотворительные распродажи в храме Святого Луки были известны на весь Ноттвич.

Настырная сухощавая женщина с брошью просунула голову в дверь.

– Генри, – сказала она, – члены комитета опять роются на прилавках. Ты не мог бы принять какие-нибудь меры? Пока откроется распродажа, там ничего не останется.

– Где Мэндер? Это его дело, – сказал викарий.

– Мистер Мэндер, само собой, поехал за мисс Мейдью.

Настырная женщина громко высморкалась и, крича: «Констанция! Констанция!» – исчезла в зале.

– Ничего не поделаешь, – сказал викарий. – Каждый год одно и то же. Эти женщины добровольно жертвуют своим временем. Без них «Общество алтаря» пришло бы в упадок. Они считают, что вправе первыми выбрать из того, что сюда присылается. И конечно же, вся беда в том, что и цены они устанавливают сами.

– Генри! – Нахальная особа снова появилась в дверях. – Ты просто обязанвмешаться. Миссис Пенни оценила ту хорошенькую шляпку, что прислала леди Кандифер, в полтора шиллинга и сама же ее и купила.

– Дорогая, ну что я могу сказать? Они же никогда больше не станут добровольно заниматься этим делом. Не забывай, что они пожертвовали своим временем и трудом... – Но он уже обращался к закрытой двери. – Меня одно беспокоит, – признался он Мейтеру. – А вдруг эта молодая леди будет ждать оваций?! Ей не понять, что всем тут глубоко безразлично, кто именно откроет распродажу. В Лондоне все совсем по-другому.

– Она запаздывает, – заметил Мейтер.

– Того и гляди, возьмут дверь штурмом, – сказал викарий, бросив в окно беспокойный взгляд, – очередь росла на глазах. – Я, знаете ли, пошел на маленькую хитрость. В конце концов, она наша гостья. Она тоже жертвует своим временем и трудом. – Время и труд были подношениями, которые викарий ценил больше всего. Ими жертвовали более охотнее, чем медяками. – Вы никаких мальчишек на дворе не видели? – продолжал он.

– Только женщин, – сказал Мейтер.

– О боже, боже. Я же просилЛанса. Это командир бойскаутов. Видите ли, я подумал, что, если бы два-три бойскаута, разумеется одетые в цивильное, попросили у нее автограф, это понравилось бы мисс Мейдью, показало бы, что ли, как мы ценим... ее время и труд. – Он помолчал и добавил: – А впрочем, на нашу приходскую команду бойскаутов надежды мало.

В дверь просунул голову седовласый мужчина с саквояжем в руке.

– Миссис 'Аррис сказала, что-то опять с туалетом?

– А, мистер Бэкон, – сказал священник, – очень мило с вашей стороны. Пройдите в зал. Миссис Харрис где-то там. Опять, наверно, засор.

Мейтер взглянул на часы и сказал:

– Я должен поговорить с мисс Мейдью сразу же, как только она появится.

В комнату ворвался молодой человек.

– Простите, мистер Харрис, – обратился он к викарию, – а мисс Мейдью не будет выступать?

– Боюсь, что нет. Я уверен, что не будет, – сказал викарий. – Только бы удержать женщин, пока я не прочту молитву. Где мой молитвенник? Кто видел мой молитвенник?

– Дело в том, что «Джорнэл» поручил мне осветить это событие, ну, а если ее не будет, я могу уйти...

Мейтеру хотелось сказать: «Послушайте, чего стоит ваша благотворительность, если моя любимая в опасности. А может быть даже, ее нет в живых». Но он продолжал стоять, тяжелый, неподвижный, терпеливый. Усилием воли он подавлял тревогу и страх. Он убеждал себя: нельзя поддаваться эмоциям, надо спокойно идти вперед, надо накапливать факты; даже если она погибла, утешься тем, что ты сделал все, что мог. Ты сделаешь все как надо, ведь ты служишь в лучшей полиции в мире. Да только что толку в этом утешении, подумал он с горечью, наблюдая, как викарий разыскивает свой молитвенник.

Вернулся мистер Бэкон, бросил:

– Работает, – и удалился, позвякивая инструментами.

Кто-то громогласно возгласил:

– Повыше, мисс Мейдью, повыше, – и вошел помощник викария.

На нем были замшевые туфли, лицо лоснилось, волосы были прилизаны, под мышкой, как клюшку для крикета, он держал зонтик. Всем своим видом он напоминал игрока, который выбыл из состязания в самом начале игры и шумно, как и подобает настоящему спортсмену, принимает свое поражение.

– А вот это наш староста, мисс Мейдью. Я сейчас рассказывал мисс Мейдью о нашем театральном кружке, – сказал он викарию.

– Могу я поговорить с вами по личному делу, мисс Мейдью? – спросил Мейтер.

Но викарий уже увлек ее:

– Одну минуточку, сначала наша маленькая церемония. Констанция! Констанция!

И тут же в приделе не осталось никого, кроме Мейтера и журналиста, который сидел на столе, грызя ногти и болтая ногами. Из соседнего помещения донесся странный шум, похожий на топот копыт, неожиданно он прекратился, и в тишине было слышно, как викарий поспешно заканчивает молитву, а затем ясным и высоким голосом мисс Мейдью сказала: «Объявляю эту благотворительную распродажу...» – и снова поднялся топот. Говорила она совсем не то, что было нужно, но никто ничего не заметил. Когда стало ясно, что она не будет произносить речь, все облегченно вздохнули. Мейтер направился к двери. С полдюжины ребят выстроились перед мисс Мейдью с альбомами для автографов. Приходская команда, оказывается, не подкачала. Какая-то суровая с виду женщина с проницательным взглядом и в шляпке-ток сказала Мейтеру:

– Пройдите сюда. Здесь товары для мужчин. – И Мейтер увидел кучу подержанных перочисток, щеточек для чистки трубок, расшитых вручную кисетов. Кто-то прислал даже старые мундштуки. Он быстро соврал:

– Я не курю.

Но проницательная дама не отставала:

– Вы же пришли сюда истратить деньги, а заодно исполнить свой долг, не так ли? Вот и купили бы что-нибудь нужное. В других рядах вы ничего не найдете.

Стараясь следить из толпы за передвижением мисс Мейдью, окруженной толпой бойскаутов, он успел увидеть несколько выставленных на продажу жалких ваз с обитыми краями и груды пожелтевших детских салфеток.

– У меня есть несколько пар подтяжек. Вы могли бы приобрести одну.

И тут у Мейтера (он и сам не ожидал) вырвалось:

– Возможно, она уже мертва.

– Кто мертв? – спросила женщина и подняла с прилавка пару розовато-лиловых помочей.

– Простите, – извинился Мейтер, – я забылся.

Он был зол на себя за то, что потерял самообладание, и подумал: «Послали бы лучше кого-нибудь другого. Похоже, я не выдержу».

– Простите, – бросил он женщине, увидев, что последний бойскаут закрывает свой альбом.

Он повел мисс Мейдью в придел. Журналист уже ушел.

– Я пытаюсь разыскать одну девушку из вашей труппы. Ее зовут Энн Краудер.

– Не знаю такой, – сказала мисс Мейдью.

– Она только вчера приехала.

– Они все на одно лицо, – сказала мисс Мейдью, как китаянки. Я никак не могу запомнить их по именам.

– Она блондинка. С зелеными глазами. У нее хороший голос.

– Только не в этойтруппе, – сказала мисс Meйдью, – только не в этой. Слышать их не могу. Прямо уши вянут.

– А вы не помните, не выходил ли кто из девушек вчера из театра после репетиции с каким-нибудь мужчиной?

– А зачем мне помнить?

– Он ведь и вас приглашал.

– Толстый дурак, – сказала мисс Мейдью.

– Кто он такой?

– Не знаю. Кольер, кажется, называл его Дейвнант. Или Дейвис? Прежде мне его не приходилось видеть. Наверное, это тот самый человек, с которым поссорился Коэн. Хотя кто-то что-то такое говорил о Коллитропе.

– Это очень важно, мисс Мейдью. Девушка исчезла.

– В таких труппах всегда что-нибудь да случится. Зашли бы вы хоть раз в их уборные да послушали – у них только и разговору что о мужчинах. Как они еще думают после этого играть? Такое убожество!

– Значит, вы ничем не можете мне помочь? А как вы думаете, где бы я мог найти этого Дейвнанта?

– Кольер наверняка знает. Он вернется вечером. А может, и нет. Не думаю, чтобы он познакомился с ним у Адама. Ага, теперь припоминаю. Кольер назвал его Дейвисом, а он сказал, нет, он Дейвнант. Он выкупил долю Дейвиса.

Мейтер ушел огорченный. Какой-то инстинкт, всегда влекший его в толпу, потому что в толпе незнакомых людей дельные мысли посещали его гораздо чаще, чем в пустых комнатах или на безлюдных улицах, погнал его через зал. Глядя на этих увлеченно торгующихся женщин, никак нельзя было сказать, что Англия находится на грани войны.

– А я говорю, мисс 'Опкинсон, если вы обращаетесь ко мне, говорю я...

– На Доре это будет выглядеть очень мило.

Ветхая старуха, склонившаяся над кипой панталон из искусственного шелка, сказала:

– Он лежал пять часов подряд, задрав ноги кверху.

А какая-то девушка, хихикая, хрипло шептала:

– Ужас. Залез рукой прямо под юбку.

Эти люди, казалось, и не думали о войне. Они суетились сейчас в душном зале между прилавками, и волновали их собственные горести, романы и болезни. Какая-то женщина с помятым лицом дотронулась до руки Мейтера. Ей было, вероятно, около шестидесяти лет, и Мейтеру сразу бросилась в глаза ее странная манера при разговоре отдергивать голову, словно ожидая удара, но тут же снова с мрачным и злобным видом вскидывать ее. Идя вдоль рядов, он, даже не отдавая себе в этом отчета, наблюдал за ней. А тут она сама вцепилась в него. Он почувствовал, как воняют рыбой ее пальцы.

– Достань мне вон тот кусок, милый, – просипела она. – У тебя руки длинные. Нет, не тот. Розовый, – и полезла в сумку за деньгами... Это была сумка Энн.

4

Брат Мейтера покончил жизнь самоубийством. Он куда больше, чем Мейтер, нуждался в том, чтобы быть частью какой-нибудь организации, ему также нужен был порядок и дисциплина, но, в отличие от Мейтера, он своей организации не нашел. Когда дела у него пошли плохо, он покончил с собой, и Мейтера вызвали в морг опознать тело. Он все еще надеялся, что это кто-то другой, пока не увидел бледное, потерянное лицо утопленника. Весь тот день он провел в поисках брата, обегал весь город, но первым чувством, возникшим у него при виде мертвого тела, было не горе. Он тогда подумал: «Мне некуда спешить, можно и посидеть». Выйдя из морга, он зашел в кафе и заказал целый чайник чаю. Выпил, как ни в чем не бывало, две чашки и только тут вдруг почувствовал, какое горе на него свалилось.

То же самое произошло и сейчас. Он подумал: «Если бы я не торопился, я бы не свалял дурака перед той женщиной, что продавала подтяжки. Ее наверняка убили. И зачем я только торопился?»

– Спасибо, милый, – сказала старуха и убрала кусок розовой ткани.

Насчет сумки у него не было никаких сомнений. Он сам подарил ее Энн. Дорогая сумка, такую вряд ли найдешь в Ноттвиче, а тут еще видно, что из-под маленькой бляшки крученого стекла содраны инициалы. Все кончено. Навсегда. Ему больше некуда спешить. Боль, гораздо сильнее той, что он чувствовал тогда в кафе (человек за соседним столом ел жареную камбалу, и теперь, он сам не знал почему, боль утраты ассоциировалась в его мозгу с запахом рыбы), вонзилась ему в сердце. Но сначала он почувствовал какое-то холодное, спокойное наслаждение при мысли о том, что преступники у него в руках. И он, вероятно, отправит их на виселицу. Старуха выбрала маленький лифчик и с неприятной ухмылкой пробовала на ощупь эластичную ткань: лифчик предназначался для молодой красивой девушки, которой стоит заботиться о своей груди.

– И чего только они теперь не нацепят, – буркнула она.

Он мог арестовать ее сразу же, но он уже решил, что не будет этого делать: тут замешан кто-то поважнее старухи, и он поймает их всех, и чем дольше продлится погоня, тем лучше; ему не придется думать о том, что его ждет, пока со всем этим не будет покончено. Мейтер испытывал радость от того, что Рейвен вооружен. Он тоже взял с собой оружие, и теперь ему, вероятно, представится возможность им воспользоваться.

Он поднял глаза и по другую сторону прилавка увидел мрачную злую фигуру, которую искал. Взгляд Рейвена тоже был устремлен на сумку Энн. Короткая поросль усов не могла скрыть заячьей губы.

Глава IV

1

Рейвен все утро был на ногах. У него еще оставалось немного мелочи, но потратить ее на еду он не мог, потому что боялся обратить на себя внимание. У почты он купил газеты и увидел в ней свои приметы – жирным шрифтом и в рамке. Его разозлило, что ему отвели место где-то на последней странице – на первой была статья о положении в Европе. Болтаясь по городу в поисках Чамли, он устал как собака. На мгновение он задержался у окна парикмахерской и посмотрел на свое отражение: он не брился с тех самых пор, как удрал из пансиона, где жил. Усы могли бы скрыть шрам, да только волосы у него растут неравномерно: на подбородке – густые, на губе – редкие, а по обеим сторонам безобразного шрама волосы вообще не росли. Своей физиономией, заросшей колючей щетиной, он тоже мог обратить на себя внимание, но войти в парикмахерскую и побриться он не решался. На пути ему попался автомат с шоколадом, но туда можно было бросать только шестипенсовики и шиллинги, у него же были одни полукроны, флорины и полупенсовики. Если бы не эта горькая ненависть, он бы давно уже сдался полиции: больше пяти лет все равно не дадут, но теперь, когда он ощущал себя усталым и загнанным, смерть старого министра страшно тяготила его. Ему трудно было представить, что разыскивают его только по обвинению в краже.

Рейвен боялся ходить переулками и задерживаться в тупиках: если бы мимо прошел полицейский, он оказался бы единственным человеком, на которого тот мог обратить внимание. Полицейский стал бы к нему присматриваться; поэтому он все время ходил по самым людным улицам, постоянно рискуя быть опознанным. День стоял холодный и пасмурный, хорошо еще, что дождь перестал. Магазины были завалены рождественскими подарками. Никому не нужная старая рухлядь, целый год провалявшаяся на складе, теперь была выставлена в витринах: брошки в форме лисьей головы, подставки для книг в виде Сенотафа [12], шерстяные стеганые чехольчики для вареных яиц, бесчисленные игры с фишками и костями и нелепые патентованные варианты игры в дротики или багатель. Старые домашние игры «Кошкин дом» и «Золотая рыбка». В лавке при католическом соборе ему суждено было вновь увидеть то, что так разозлило его тогда в немецком кафе в Сохо: гипсовые мадонна с младенцем, волхвы и пастухи. Они были расставлены в пещере из коричневой бумаги среди молитвенников и крохотных ларчиков с мощами святой Терезы. «Святое семейство». Он прижался лицом к стеклу, проклиная все и вся за то, что эта сказка по-прежнему жива. «Потому что для них не было места на постоялом дворе...» Он вспомнил, как они, обитатели приюта, сидели рядами на скамейках и ждали рождественского обеда, а высокий педантичный голос все читал им о Цезаре Августе и о том, как все разошлись по своим городам платить подати. На рождество никого не били: все наказания приберегали на второй его день, «день подарков». Любовь, милосердие, терпение, покорность: он был грамотный, он все знал об этих добродетелях и видел, чего они стоят. Все извратили: даже вон та сказка в окне, ведь это история, это было на самом деле, но они все переврали, чтобы история могла им служить. Они объявили его богом потому, что им так было удобно: чтобы не отвечать за то зло, которое они ему причинили. Он ведь смирился, разве не так? В самом деле, он ведь мог позвать легион ангелов с неба, если не хотел погибнуть на кресте. «Честное слово, мог», – подумал Рейвен, с горечью ощущая в себе отсутствие веры и понимая, что спастись Христу было не легче, чем его родному отцу, принявшему чашу сию в Уондсворте [13], когда его возвели на эшафот. Он продолжал стоять, прижавшись лицом к стеклу, в надежде, что кто-нибудь опровергнет это доказательство, и с какой-то смесью злобы и нежности глядя на запеленутого младенца. «Недоносок», – подумал он. Он был грамотный и знал, что ожидает ребенка, – трусливые евреи и двурушники-иуды, и среди них только один человек, который обнажит меч в его защиту, когда воины придут за ним в сад.

Рейвен стоял и смотрел, а мимо, даже не взглянув на него, прошел полицейский. Интересно, что они про него знают? Выдала ли его Энн? Наверняка уже все растрепала. Об этом и в газете должны были написать, потому он и купил ее. Но о ней там не было ни слова. Это потрясло его. Он чуть не убил ее, а она не пошла его закладывать. Значит, поверила тому, что он ей рассказал. Он перенесся мысленно в гараж возле Уивила; тогда было темно, лил дождь, и он стоял там с ужасным чувством безысходности, потому что упустил что-то ценное, совершил непоправимую ошибку, и он уже не мог успокоить себя привычной фразой: «Дай ей время... с юбками всегда так». Ему захотелось найти ее, но он подумал: «На это мало надежды. Я не могу найти даже Чамли». И, со злостью обращаясь к крошечному комочку гипса в гипсовой колыбельке, проговорил:

– Будь ты богом, ты бы знал, что я не принесу ей вреда, ты бы дал мне шанс, ты бы сделал так, что, обернувшись, я увидел бы ее на тротуаре, – и, в тщетной надежде, он обернулся, но конечно же никого там не было.

Отходя от окна, он увидел в канаве шестипенсовик. Он поднял его и двинулся назад, туда, откуда пришел, к автомату с шоколадом, для которого у него не нашлось подходящей монеты. Рядом с кондитерским магазином была церковь, и женщины, выстроившись в очередь на тротуаре, ждали открытия какого-то базара. Назначенное время уже прошло, и они шумно выражали свое нетерпение. Для опытного карманника местечко – клад, подумал он. В такой толчее и не заметишь, как к тебе лезут в сумку. Он думал не о себе: сам он – уж это точно – никогда бы до такого не опустился. Просто, проходя вдоль очереди, он не мог не обратить на это внимания. Одна сумка выделялась из всех остальных. Ее держала в руках какая-то мерзкая старуха – сумка была новая, дорогая, вычурная, он такую уже где-то видел. И вдруг вспомнил где: маленькая ванная; он стоял, вскинув пистолет, а она из этой самой сумки достала несессер.

Дверь открылась, и толпа повалила внутрь. На какой-то миг он остался на тротуаре, один, рядом с кондитерским автоматом и объявлением о благотворительной распродаже: «Плата за вход 6 пенсов». «Это не ее сумка, – сказал он себе, – таких сумок, наверное, сотни». И тем не менее он пошел следом за владелицей сумки, которая уже скрылась за дверью из смолистых сосновых досок.

– «И не введи нас во искушение», – читал викарий в другом конце зала, стоя на помосте, возвышавшемся над старыми шляпками, вазами с обитыми краями и кипами женского нижнего белья.

Когда молитва окончилась, толпа оттеснила Рейвена к тому ряду, где продавались безделушки: маленькие, в рамках, акварели с видами Озерного края, явно любительские, аляповатые портсигары, купленные во время отпуска в Италии, медные пепельницы и несколько никому не нужных романов. Но вот, сорвав с места, толпа понесла его и бросила к прилавку, пользовавшемуся наибольшим успехом. Тут уж он ничего не мог поделать. Отыскать кого-нибудь в этой толпе было почти невозможно, но, к счастью, его придавили к столу, на другой стороне которого оказалась и старуха. Он наклонился, чтобы рассмотреть сумку получше. Он вспомнил, как девушка сказала: «Меня зовут Энн», и там, где еще недавно красовалась хромированная буква инициала, проступало отпечатавшееся на коже «Э». Он оторвал взгляд от сумки, не замечая, что у стола стоит еще один мужчина, взгляд которого прикован к злобному старушечьему лицу.

Это открытие потрясло его не меньше, чем двурушничество мистера Чамли. Он не чувствовал вины, когда убил старика министра – тот был одним из великих мира сего, одним из тех, кто, как сказано в Писании (уж он-то знает, как там сказано, он грамотный), «занимает лучшие места в синагогах». Иногда его тревожили воспоминания об этом дне, он вспоминал приглушенный голос секретарши за дверью, но он всегда мог найти себе оправдание в том, что убил ее, защищаясь. Когда же такие, как он, люди его круга наживаются на своих же, этого он перенести не мог. Он протиснулся вдоль прилавка, пока не оказался рядом с нею, и, наклонившись, прошептал:

– Откуда у тебя эта сумка?

Но толпа женщин, хищно роющихся на прилавках, тут же разделила их, старуха даже не успела заметить, кому принадлежал голос. Возможно, одной из прихожанок, которой захотелось купить такую же, тем не менее вопрос испугал ее. Он видел, как она, работая локтями, пробирается к двери, и ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы выбраться вслед за нею.

Оказавшись на улице, он увидел, как ее длинная старомодная юбка, волочась по земле, скрывается за углом. Он шел быстро. В спешке он не заметил, что за ним, в свою очередь, идет некто, чья одежда не вызвала бы в нем сомнения: мягкая шляпа и пальто, которые носят полицейские в штатском. Очень скоро он начал узнавать дорогу, по которой они шли: он уже проходил здесь с той девушкой. Он как бы снова переживал былое. Сейчас будет газетный киоск, там как раз стоял полицейский, а он тогда хотел убить ее, завести куда-нибудь за дома и уложить быстро и безболезненно выстрелом в спину. Злобная, сморщенная старая образина, которую он видел через прилавок, казалось, говорила ему: «Не беспокойся, мы сами обо всем позаботились».

Старуха удирала невероятно быстро. В одной руке она держала сумку, другой придерживала нелепо длинный подол. Настоящий Рип Ван Винкль, только в юбке – как раз такие носили лет пятьдесят назад. «Они ее убили», – подумал Рейвен. Но кто «они»? В полиции она не была, она поверила тому, что он ей рассказал: единственным человеком, заинтересованным в том, чтобы она куда-нибудь исчезла, был Чамли. Впервые с тех пор, как умерла мать, он испытал страх за другого человека: он-то слишком хорошо знал, что Чамли ни перед чем не остановится.

За вокзалом старуха свернула налево, на Хайбер-авеню, где выстроилась шеренга мрачных жилых домов. Грубые серые гардины полностью скрывали внутренность маленьких комнат, лишь кое-где между гардинами виднелись пальмовые ветви, тянувшиеся к стеклу своими сочными зелеными листьями. Здесь не было ярких гераней, жадно поглощавших воздух за закрытыми окнами: алые цветы гераней были приметой рабочих кварталов, а здесь жили люди побогаче. На Хайбер-авеню все разводили азиатские ландыши, как и подобает мелким собственникам, эдаким маленьким «чамли». Перед домом № 61 старуха остановилась и стала искать ключ. Это дало Рейвену возможность ее догнать. Он поставил ногу так, чтобы старуха не могла закрыть дверь, и сказал:

– Я хочу задать вам несколько вопросов.

– Убирайся, – буркнула старуха. – Я с такими, как ты, дела не имею.

Он надавил на дверь и открыл ее.

– Лучше будет, если ты выслушаешь меня, – сказал он. – Для тебя же лучше.

Старуха неуверенно подалась назад, отступив в беспорядочно заставленную вещами маленькую темную прихожую. Он с ненавистью отметил все, что в ней было: чучело фазана под стеклянным колпаком, изъеденная молью голова оленя, купленная на каком-нибудь аукционе в деревне в качестве вешалки для шляп, черная металлическая подставка для зонтов, разукрашенная золотыми звездами, стеклянный розовый абажурчик над газовой горелкой.

– Откуда у тебя эта сумка? – спросил он. – Имей в виду, мне ничего не стоит свернуть тебе шею.

– Эки! – крикнула старуха. – Эки!

– Чем вы тут занимаетесь, а?

Он открыл наугад одну из дверей и увидел длинную дешевую кушетку (сквозь дыры в покрывале был виден матрас), большое золоченое зеркало, картину с изображением девушки, стоявшей по колено в морской воде; весь дом пропах неприятной смесью духов и газа.

– Эки! – снова позвала старуха. – Эки?

– Так вон оно что! Ах ты, старая сводня, – сказал он, возвращаясь в прихожую.

Но теперь у нее была поддержка, ибо в этот момент появился Эки. Он вынырнул откуда-то из задних комнат, совершенно беззвучно – на нем были ботинки на резиновом ходу. Высокий, лысый, он смотрел на Рейвена с видом одновременно хитрым и благочестивым.

– Что вам угодно, дорогой мой?

Он принадлежал к совершенно иному классу; произношение его свидетельствовало о том, что он окончил хорошую школу и колледж, где изучали богословие. Правда, нос ему сломали явно не в колледже.

– Еще обзывается! – почувствовав себя в безопасности под защитой Эки, набросилась старуха на Рейвена.

– Я тороплюсь, – сказал Рейвен. – Ответь мне, где ты взяла эту сумку, и я ничего вам не сделаю.

– Если вы имеете в виду ридикюль моей жены, – сказал лысый, – так его ей подарила одна жиличка – верно, Тайни?

– Когда?

– Несколько дней назад.

– Где она сейчас?

– Она провела здесь одну ночь.

– Почему она отдала ей свою сумку?

– Мы живем только раз, – сказал Эки, – и следовательно... Вам известна эта цитата?

– Она была одна?

– Разумеется, она была не одна, – сказала старуха.

Эки кашлянул, прикрыл ей рот рукой и слегка отстранил ее, заслоняя своей грудью.

– С ней был ее нареченный, – пояснил он и приблизился к Рейвену. – Где-то я видел это лицо. Тайни, милая, принеси-ка номер «Джорнэла».

– Не к чему, – сказал Рейвен. – Это я и есть. Вы мне мозги не крутите этой сумкой. Если девушка и была здесь, так прошлой ночью. И сейчас я обыщу ваш бордель.

– Тайни, – сказал муж, – выйди через черный ход и позови полицию.

Рука Рейвена лежала на пистолете, но он не двигался, оружия не доставал, но и со старухи глаз не спускал. Она тем временем довольно нерешительно проковыляла на кухню.

– Тайни, милая, побыстрей.

– Да если бы она и осмелилась, – сказал Рейвен, – я бы пристрелил вас на месте. Обоих. Только никуда она не пойдет. Полиции вы боитесь больше, чем я. Она теперь, поди, забилась в угол на кухне.

– О нет, уверяю вас, она пошла в полицию, – сказал Эки. – Я слышал, как хлопнула дверь. Можете сами проверить.

И когда Рейвен проходил мимо, он поднял руку и замахнулся кастетом.

Но Рейвен этого ожидал. Увернувшись от удара, он отскочил в сторону и встал на пороге кухни с пистолетом в руке.

– Ни с места, – предупредил Рейвен. – Пистолет с глушителем. Только один шаг – и пристрелю как собаку.

Старуха оказалась там, где он и ожидал ее найти: забилась в угол между дверью и шкафом для посуды.