Текст книги "Мастера детектива. Выпуск 6"

Автор книги: Дик Фрэнсис

Соавторы: Фредерик Форсайт,Грэм Грин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 48 страниц)

2

Мейтер шел обратно по платформе. Ему было жаль, что он не встретился с Энн. Но ведь через несколько недель он снова увидит ее. Не то чтобы он любил ее меньше, чем она его, нет, он был тверже, лучше владел собой. Он выполняет задание, и, если справится с ним, его повысят в звании, и тогда они смогут пожениться. Он решил пока что больше не думать о ней, и это ему удалось.

Сондерс ждал его по другую сторону барьера.

– Поехали, – бросил Мейтер.

– Куда теперь?

– К Чарли.

Они уселись на заднее сиденье машины и двинулись по грязным улочкам, которые начинались сразу за вокзалом. Какая-то проститутка показала им язык.

– А как насчет Д-д-д-джо? – спросил Сондерс.

– Не думаю, но давай попробуем.

Машина остановилась неподалеку от закусочной, где торговали жареной рыбой. Полисмен, сидевший рядом с шофером, вылез и ждал приказаний.

– К черному ходу, Фрост, – сказал Мейтер. Выждав минуты две, он постучал в дверь закусочной. Внутри зажегся свет, и сквозь стекло Мейтер увидел длинный прилавок, кучу старых газет и остывшую решетку жаровни. Дверь приоткрылась. Ногою распахнув дверь, он огляделся по сторонам и сказал: – Добрый вечер, Чарли.

– Мистер Мейтер? – сказал Чарли. Он был жирный, как восточный евнух, и ходил походкой уличной женщины, игриво покачивая бедрами.

– Надо поговорить, – сказал Мейтер.

– О, я польщен, – заулыбался Чарли. – Пожалуйте сюда. Я только что улегся.

– Держу пари, что так оно и есть, – в тон ему отозвался Мейтер. – У вас, наверное, уже все в сборе?

– Ну что вы, мистер Мейтер. Какой же вы шутник. Два-три мальчика из Оксфорда, только и всего.

– Послушайте. Я ищу парня с заячьей губой. Ему около двадцати восьми.

– Здесь такого нет.

– Темное пальто, черная шляпа.

– Не видел я его, мистер Мейтер.

– Я бы хотел осмотреть подвал.

– Пожалуйста, мистер Мейтер. Там только два-три мальчика из Оксфорда. Вы не будете возражать, если я спущусь первым? Чтобы представить вас, мистер Мейтер. – Он начал спускаться по каменным ступенькам. – Так безопаснее.

– Я и сам могу за себя постоять, – сказал Мейтер. – Сондерс, останьтесь здесь.

Чарли открыл дверь.

– Ребятки, не пугайтесь. Мистер Мейтер, мой друг.

Они встали рядом на другом конце комнаты, эти оксфордские мальчики, и с неприязненным видом уставились на него. Поломанные носы, расплюснутые уши и синяки на физиономиях говорили о том, что мальчики вели бурную жизнь.

– Добрый вечер, – приветствовал Мейтер честнýю компанию.

Спиртное и карты уже успели убрать со столов. Он спустился по маленькой лесенке и оказался в комнате с каменным полом.

– Ну-ну, ребятки, не надо бояться, – сказал Чарли.

– Почему бы вам не принять в свой клуб двух-трех мальчиков из Кэмбриджа? – сказал Мейтер.

– Ах, какой вы шутник, мистер Мейтер.

Он пересек комнату, они не спускали с него глаз; говорить с ним они не желали. Им не надо было любезничать, как Чарли, и они не скрывали своих чувств. Они следили за каждым его шагом.

– А что у вас в том шкафу? – спросил Мейтер.

И он направился к шкафу. Они не сводили с него глаз.

– Простите их на этот раз, мистер Мейтер, – сказал Чарли. – Они не имели в виду ничего дурного. Это один из лучших клубов...

Мейтер потянул дверцу шкафа. Оттуда вывалились четыре женщины. Они были как игрушки, сделанные по одной модели, с яркими ломкими волосами. Мейтер засмеялся:

– Забавно. Вот уж чего я не ожидал увидеть ни в одном из ваших клубов, Чарли. Спокойной ночи, джентльмены.

Девушки поднялись и теперь отряхивались. Никто из парней не произнес ни слова.

– Честное слово, мистер Мейтер, – покраснев, тараторил Чарли, когда они поднимались по лестнице. – Мне очень неудобно, что вы застали такое в моем клубе. Не знаю даже, что вы можете подумать. Но ребята ни о чем дурном не помышляли. Только... знаете, как это бывает. Не хотят оставлять своих сестер одних...

– Что там такое? – спросил сверху Сондерс.

– ...ну, я им и сказал, что они могут приводить их сюда, и милые девушки сидят...

– Что там такое? – спросил Сондерс. – Д-д-д-девушки?

– Не забудьте, Чарли, – сказал Мейтер. – Парень с заячьей губой. Лучше дайте мне знать, если он здесь объявится. Вы же не хотите, чтобы ваш клуб закрыли?

– А мне заплатят?

– Заплатят, заплатят, можете не беспокоиться.

Они снова сели в машину.

– Заберем Фроста, потом к Джо, – сказал Мейтер, вытащил записную книжку и вычеркнул еще одно имя. – А потом еще шесть мест.

– Мы не к-к-кончим до трех, – сказал Сондерс.

– Так уж положено. В городе его уже нет. Но рано или поздно ему придется разменять еще одну бумажку.

– Отпечатки пальцев нашли?

– Уйму. Тех, что были на мыльнице, хватит на целый альбом. Похоже, он чистюля. И все же шансов у него нет. Это всего лишь вопрос времени.

Огни Тоттенхэм-Корт-роуд освещали их лица. Витрины больших магазинов еще сияли огнями.

– Неплохой спальный гарнитурчик, а? – заметил Мейтер.

– Слишком много шума, – сказал Сондерс. – Из-за нескольких-то бумажек. Когда вот-вот начнется в-в-в...

– Будь там у ребят наша сноровка, войны можно было бы избежать. Мы бы уже давно поймали убийцу. И тогда весь мир узнал бы, сербы это или... Эх, – тихо сказал он, дав волю воображению, когда мимо проплыл Хилз – неяркое зарево с отблеском стали, – как бы я хотел взяться за такое дело! Убийца, за которым следит весь мир.

– А мы тут из-за б-бумажек... – с досадой сказал Сондерс.

– Нет, тут вы не правы, – возразил Мейтер. – Установленный порядок – вот что главное. Сегодня кража. Завтра – что-нибудь покрупнее. Порядок – это главное. Я так на это смотрю, – заявил Мейтер. Вопреки привычке он позволил себе пофилософствовать. Они объехали площадь Сент-Гайл и повернули на Севн-Дайэлс, останавливаясь возле каждой дыры, которой мог воспользоваться вор. – Для меня не имеет значения, будет война или нет. Когда она кончится, меня все равно потянет на эту работу. Порядок – вот что мне нравится. Мне всегда хочется быть на той стороне, которая вносит в эту жизнь порядок. У них, конечно, тоже есть свои гении, но в основном это просто жалкие мошенники. Жестокость, высокомерие и эгоизм – большего от них не жди.

Перечисленные пороки были в изобилии представлены в заведении Джо. Клиенты, сидевшие за пустыми столами, наблюдали, как Мейтер производит обыск. Запасные тузы были спрятаны в рукавах, виски с содовой убрано с глаз долой, в их взглядах читались особые жестокость и эгоизм. Высокомерие же, вероятно, затаилось в каком-нибудь углу, где, склонившись над листком бумаги, вело само с собой, поскольку не было достойного партнера, бесконечную игру в крестики и нолики.

Мейтер вычеркнул еще одно имя, и они поехали на юго-запад, в сторону Кенсингтона. По всему Лондону сотни полицейских на сотнях машин делали то же самое, что и он: он был частью организации. Ему никогда не хотелось быть лидером, но и отдаться во власть какого-нибудь богом данного фанатика-лидера он тоже не хотел бы, ему нравилось ощущать себя одним из многих тысяч более или менее равных, добивающихся одной, вполне определенной цели. Не ради равенства возможностей, не ради создания правительства из народа, или из самых богатых, или из самых лучших, а просто ради того, чтобы покончить с преступностью, порождающей неуверенность. Ему нравилась уверенность, ему хотелось знать наверняка, что в один прекрасный день он непременно женится на Энн Краудер.

Из динамика в машине донеслось: «Полицейским машинам проследовать обратно в район Кингс-Кросс и продолжать поиски. Около семи вечера Рейвен подъехал на машине к Юстонскому вокзалу. Он мог не уехать поездом».

Мейтер наклонился к шоферу:

– Развернитесь и давайте обратно к Юстону.

Они были у Вокс-холла. Другая полицейская машина прошла мимо них через туннель. Мейтер поднял руку. Они двинулись друг за другом через мост. Залитые светом часы на здании «Шелл-Мекс» показывали половину второго. Горел свет и на Вестминстерской башне с часами: парламент заседал всю ночь – оппозиция вела заранее обреченную на провал борьбу против мобилизации.

Было шесть утра, когда они повернули обратно к набережной. Сондерс спал. «Прекрасно», – без заикания сказал он во сне. Ему снилось, что у него самостоятельный доход, он со своей девушкой пьет шампанское и все просто замечательно. Мейтер делал пометки в своей записной книжке.

– Наверняка ведь сел на поезд, – бросил он Сондерсу. – Спорим, что...

Но увидев, что Сондерс спит, он накинул ему на колени плед и снова задумался. Они въехали в ворота Нью-Скотленд-Ярда.

Окно главного инспектора светилось, и Мейтер поднялся к нему.

– Что нового? – спросил Кьюсак.

– Ничего. Он, вероятно, сел в поезд, сэр.

– У нас есть кое-какие сведения. Рейвен за кем-то следовал до Юстона. Мы пытаемся разыскать шофера первой машины. И еще он заходил к некоему доктору Йогелю, хотел, чтобы ему подправили губу. Опять предлагал эти самые бумажки. Все еще носится со своим пистолетом. Мы о нем уже кое-что знаем. Ребенком попал в ремесленную школу для беспризорников. Парень с головой, и с тех пор ни разу не попадался. Не могу понять, почему он сорвался. Неглупый вроде парень... И всюду оставляет следы. За ним будто борозда тянется.

– У него много денег, кроме этих бумажек?

– Не думаю. Есть какая-нибудь идея, Мейтер?

Небо над городом начинала красить заря. Кьюсак выключил настольную лампу, и в комнате стало темновато.

– Пойду, пожалуй, посплю.

– Я полагаю, – сказал Мейтер, – номера этих бумажек есть во всех железнодорожных кассах?

– Во всех без исключения.

– Мне кажется, – сказал Мейтер, – если у тебя нет никаких других денег, кроме фальшивых, и ты хочешь сесть в экспресс...

– Откуда нам знать, что это экспресс?

– Даже не знаю, почему я так сказал, сэр. Хотя, вероятно... если бы это был пассажирский, который останавливается за Лондоном у каждого столба, наверняка бы уже кто-нибудь сообщил нам.

– Возможно, вы и правы.

– Если бы, скажем, я хотел сесть в экспресс, я бы подождал до последней минуты и заплатил в поезде. Не думаю, чтобы у кондукторов были номера.

– Думаю, здесь вы правы. Устали, Мейтер?

– Нет.

– Ну, а я устал. Не останетесь ли обзвонить Юстон, Кингс-Кросс и Сент-Панкрас – словом, все вокзалы? Составьте список всех отошедших после семи вечера экспрессов. Попросите позвонить по прямому на все станции и узнать, не было ли человека, который сел без билета и уплатил в поезде. Скоро мы узнаем, где он сошел. Доброй ночи, Мейтер.

– Доброго вам утра, сэр.

Он предпочитал быть точным.

3

А в Ноттвиче в тот день не было видно зари. Над городом, как ночное беззвездное небо, лежал туман, но на улицах над самой землей воздух был чист. Ничего не стоило вообразить, что это ночь. Первый трамвай выполз из парка и двинулся к рынку. На дверях Королевского театра ветер трепал старую афишу.

По окраинным улочкам Ноттвича, тем, что были ближе к шахтам, брел старик с шестом и стучал в окна. В витрине магазина канцелярских товаров на Хай-стрит красовались молитвенники и Библии. Среди них, как увядший венок красных маков у памятника погибшим, виднелась открытка – сохранившаяся, наверно, со Дня перемирия: «Взгляните и поклянитесь павшими на войне, что никогда не забудете». В слабом свете наступившего дня вспыхнул зеленый глаз светофора, и освещенные вагоны трамвая медленно проехали мимо кладбища, мимо туковой фабрики и пересекли широкую, чистую, одетую в бетон реку. Из католического собора донесся звон колокола. Потом раздался свисток.

Переполненный поезд въехал в новое утро. На лицах пассажиров осела копоть, все спали не раздеваясь. Мистер Чамли съел слишком много сладкого, во рту появился неприятный привкус, ему хотелось почистить зубы. Он высунул голову в коридор, и Рейвен тут же отвернулся к окну и принялся разглядывать подъездные пути и груженные углем платформы. От туковой фабрики несло тухлой рыбой. Мистер Чамли метнулся в другую сторону вагона, чтобы узнать, к какой платформе прибывает их поезд.

– Простите, – извинился он, наступив Энн на ногу. Она улыбнулась про себя и тоже толкнула его ногой. Мистер Чамли свирепо воззрился на нее.

– Простите, – сказала она и стала краситься, чтобы привести себя в человеческий вид, а заодно смириться с мыслью о тесных уборных Королевского театра, керосинках, предстоящих скандалах и интригах.

– Пропустите вы меня или нет? – прошипел мистер Чамли. – Я здесь выхожу.

По отражению в окне Рейвен видел, как мистер Чамли вышел из поезда, но преследовать его не решился. Ему показалось, будто какой-то голос, донесшийся через сотни туманных миль, через бескрайние поля, где сейчас шла охота, вдруг сказал ему: «Всех, кто едет без билета...» В руках он держал полоску белой бумаги, которую ему дал кондуктор. Он открыл дверь и смотрел, как поток пассажиров течет мимо него к выходу. Ему нужно выиграть время, а бумажка в руке очень скоро поможет им опознать его. Ему нужно время, а в его распоряжении – теперь он это понял – не больше двенадцати часов. Полиция обойдет все гостиницы, все дома, где сдаются комнаты. Остановиться ему негде.

И тут, у торгового автомата на второй платформе, в голову ему пришла мысль, которая наконец столкнула его с жизнью других людей и разбила скорлупу его одиночества.

Большинство пассажиров уже ушло, но у дверей буфета какая-то девушка ждала носильщика. Он подошел к ней.

– Помочь вам поднести вещи?

– О да, если это вам не трудно, – сказала она.

Он стоял, слегка наклонив голову, чтобы она не увидела его губы.

– Как насчет сандвича? – спросил он. – Дорога была утомительная.

– А что, уже открыто? Рано ведь еще, – спросила она.

Он тронул дверь.

– Да вроде открыто.

– Это что, приглашение? – спросила она. – Вы угощаете?

Он посмотрел на нее с легким удивлением: улыбка, аккуратное личико, широко поставленные глаза. Он больше привык к рассеянным, механическим нежностям проституток, чем к такому вот естественному дружелюбию, к такому вот бесшабашному озорству.

– О да, плачу я, – отозвался он, внес ее вещи внутрь и постучал по стойке.

– Вы что возьмете? – спросил он, стоя к ней спиной при бледном свете лампы: он пока не хотел ее пугать.

– Здесь богатый выбор, – заметила она. – Сдоба, булочки, наверное с прошлого года, сандвичи с ветчиной. Я бы хотела один с ветчиной и чашку кофе. Или это вас разорит? Тогда кофе не надо.

Он подождал, пока буфетчица уйдет, а его спутница набьет рот (чтобы не могла закричать, если вздумает), и повернулся к ней лицом. Его смутило, что она не только не проявила никаких признаков отвращения, но даже улыбнулась, насколько позволял набитый рот.

– Мне нужен ваш билет, – сказал он. – Меня разыскивает полиция. Я пойду на все, чтобы получить ваш билет.

Она проглотила хлеб и закашлялась.

– Ради бога, – попросила она, – стукните меня по спине.

Он готов был выполнить ее просьбу – так она его удивила. Он не привык к нормальной жизни, и это его раздражало.

– У меня пистолет, – сказал он и добавил неловко: – Взамен я дам вам вот это. – Он положил бумажку на стойку, и она, все еще кашляя, с интересом прочла:

– Первый класс. Проезд до... Так ведь я же могу потребовать с них разницу. Мне это даже выгодно, но при чем здесь пистолет?

– Билет, – потребовал он.

– Вот.

– Итак, – продолжал он, – вы выйдете из вокзала вместе со мной. Я не хочу зависеть от случая.

– А почему бы вам сначала не съесть свой сандвич?

– Перестаньте, – сказал он. – Мне сейчас не до шуток.

– Люблю настоящих мужчин. Меня зовут Энн. А вас?

Послышался свисток поезда, вагоны двинулись, длинная полоса огней ушла в туман, вдоль платформы тянулся шлейф пара. На какое-то мгновение Рейвен потерял Энн из виду – это она подняла чашку и выплеснула ему в лицо горячий кофе. От боли он откинулся назад, закрыв руками глаза, взвыл, совсем как зверь, так ему было больно. Вот что чувствовал, наверно, и военный министр, и его секретарша, и отец, когда петля захлестнула его шею. Прижавшись спиной к двери, он искал правой рукой пистолет; люди вынуждали его творить черт знает что: он терял голову, но он сдержал себя и усилием воли превозмог боль от ожога, боль, толкавшую его на убийство.

– Ты у меня на мушке, – сказал он. – Бери чемоданы и эту бумажку. Выходи первой.

Она повиновалась. Шла она нетвердой походкой – мешали тяжелые чемоданы.

– Передумали? – спросил кондуктор. – По этому билету вы могли бы ехать до Эдинбурга. Или хотите сделать остановку?

– Да, – ответила она, – да. Именно так. – Он вытащил карандаш и стал что-то писать на этой ее бумажке. Энн пришла в голову одна мысль: надо, чтобы он запомнил ее и этот билет. Возможно, ее будут допрашивать. – Нет, – тряхнула она головой. – Пожалуй, дальше я не поеду. Останусь здесь. – И она прошла мимо него, надеясь, что теперь-то он ее все-таки запомнит.

Улочке, бежавшей между двумя рядами маленьких запыленных домов, казалось, не будет конца. Прогромыхав, скрылся за углом фургон молочника.

– Ну, теперь-то я свободна? – спросила она.

– Ты что, за дурака меня держишь? – со злостью сказал он. – Топай дальше.

– Могли бы и взять один чемодан. – Она оставила его на дороге и пошла. Рейвену пришлось взять его. Чемодан был тяжелый. Рейвен нес его в левой руке, правой сжимал пистолет.

– Эта дорога не в Ноттвич, – сказала она. – Нам надо было свернуть направо на том углу.

– Я знаю, куда иду.

– Хотела бы и я знать.

Маленьким домишкам, потонувшим в тумане, казалось, не будет конца. Какая рань! Открылась дверь, и женщина забрала оставленный молочником бидон с молоком. Через окно Энн увидела мужчину. Он брился. Ей захотелось позвать его, но он словно был в другом мире: она представила себе его тупой взгляд, представила, как он будет долго-долго соображать, пока до него дойдет, что тут что-то не так! Они все шли и шли – впереди она, Рейвен на шаг позади. Как узнать, он и в самом деле готов стрелять или только пугает? Если он может выстрелить, значит, что-то натворил.

– Вы убийца? – спросила она.

Это ее простодушие, этот шепот, в котором сквозил страх, Рейвен воспринял как что-то знакомое, близкое – ведь сам он привык к страху. Страх жил в нем двадцать лет. Это с нормальной жизнью он не мог сладить.

– Да нет, – не задумываясь ответил он. – Разыскивают меня по другому делу.

– Тогда вы побоитесь стрелять. – Она бросила ему вызов, но у него уже готов был нужный ответ – ответ, который не мог не убедить, потому что был правдой.

– Я не собираюсь сидеть в тюрьме. Пусть лучше повесят. Как повесили моего отца.

– Куда мы идем? – снова спросила она, пытаясь сообразить, как же все-таки выбраться из этого положения.

Он промолчал.

– Вы знаете эти места?

Но он уже не хотел больше говорить.

И вдруг вот он – выход: напротив магазинчика канцелярских товаров, рядом со стендом, на котором были расклеены утренние газеты, разглядывая витрину, заполненную дешевой писчей бумагой, ручками и чернильницами, стоял полицейский. Она почувствовала, как Рейвен приблизился к ней: все произошло слишком быстро, она просто не успела решиться. Они миновали полицейского и пошли посередине улицы. Теперь кричать уже поздно – до полицейского ярдов двадцать, все равно не спастись.

– Наверняка вы убийца, – повторила она тихим голосом.

Его вдруг словно прорвало, когда она повторила это слово.

– Вот тебе и справедливость. И всегда ведь так. Хорошо о тебе никто не подумает. Мне пришили кражу, а я даже не знаю, где их украли – эти деньги.

Из кабачка вышел человек и принялся протирать ступеньки мокрой тряпкой. Запахло жареным беконом. Чемоданы оттягивали им руки. Рейвен не мог сменить руку из боязни отпустить пистолет.

– Если уж кто родился уродом, – сказал он, – пиши пропало. Все начинается в школе, даже еще раньше.

– А что у вас с лицом? – злорадно спросила она.

Ей казалось, пока он говорит, еще остается надежда. Трудно, наверное, убить человека, с которым ты только что разговаривал.

– Губа, конечно.

– А что с ней?

Он удивился:

– Ты хочешь сказать, ты не заметила...

– Ах да, – понимающе сказала Энн. – Заячья губа... Я видела кое-что и похуже.

Наконец грязные домишки остались позади. Она прочитала на табличке название: «Улица Шекспира». Стены из ярко-красного кирпича с фахверком, крыши с коньками в стиле Тюдоров, двери с витражными стеклами, и названия у этих домов были соответствующие – что-нибудь вроде «Приют отдохновенья». Эти дома несли в себе даже нечто худшее, нежели убожество бедности, – это было убожество духа.

Они находились уже на самой окраине Ноттвича, где жилье строили дельцы-спекулянты: потом они продавали его в рассрочку. Энн пришло в голову, что он привел ее сюда, чтобы убить на этих истерзанных полях, тянувшихся за районом новостроек, где трава была втоптана в глину, а там, где когда-то шумела рощица, теперь торчали пни. Спотыкаясь под тяжестью чемоданов, они миновали дом с открытой дверью, куда в любое время дня мог войти покупатель и осмотреть все – от маленькой квадратной гостиной до такой же маленькой квадратной спальни и ванной и уборной на лестничной площадке. Большой плакат гласил: «Войдите и осмотрите этот дом. Он называется «Обитель уюта». Десять фунтов наличными – и он ваш».

– Вы что, собираетесь купить дом? – отчаянно пошутила она.

– У меня в кармане сто девяносто фунтов, а я не могу купить на них и коробки спичек. Говорю тебе, со мной вели двойную игру. Не крал я этих денег. Мне дал их один ублюдок.

– Вот это щедрость!

Рейвен в нерешительности остановился у «Тихой завади». Дом был только что построен – окна даже не успели помыть.

– Мне дали их за одну работенку, – пояснил он. – Я сделал ее хорошо. Он должен был заплатить мне как положено, зовут этого ублюдка Чел-мон-дели. Я его преследую.

Он подтолкнул ее к калитке «Тихой завади», они прошли по дорожке (она еще была не доделана) и завернули за угол к черному ходу. Туман здесь внезапно обрывался: казалось, они стоят на границе дня и ночи. Рассеиваясь, туман уходил длинными космами в серое зимнее небо. Рейвен навалился плечом на дверь этого крохотного, будто кукольного домика, гнилое дерево хрустнуло, и замок отскочил. Они оказались на кухне, где с потолка свисали провода, а из стены торчали трубы для газовой плиты.

– Отойди к той стенке, чтобы я мог тебя видеть. – Не выпуская пистолета, он опустился на пол. – Я устал. Всю ночь простоять в этом проклятом поезде... Я уже ничего не соображаю. Не знаю, что с тобой и делать.

– Я нашла здесь работу, – сказала Энн. – Если я ее потеряю, то останусь без гроша в кармане. Даю вам честное слово, что никому ничего не скажу, только отпустите. Только вы ведь мне не поверите, – безнадежно добавила она.

– Честное слово! Мне его уже не раз давали, – мрачно размышлял Рейвен. Он сидел в пыльном углу возле раковины. – Пока ты здесь, я на некоторое время в безопасности. – Он закрыл лицо руками и поморщился: ожог давал себя знать. Энн пошевельнулась. – Не двигайся. Буду стрелять.

– Сесть-то я могу? – сказала она. – Я тоже устала. Мне придется быть на ногах всю вторую половину дня. – И тут она вдруг представила себе, как ее еще теплое тело запихивают в шкаф. – Я оденусь китаянкой и буду петь в театре.

Но он не слушал ее, он напряженно размышлял, как ему самому выбраться из этого кошмара. Она попробовала подбодрить себя песенкой, которая почему-то пришла ей на ум, и замурлыкала ее. Песенка напоминала ей о Мейтере, о долгой дороге домой и о том, как он сказал ей «до завтра».

 
Ты говоришь мне, что это сад,
А я говорю – это рай.
 

– Я слышал эту мелодию, – сказал он, но не мог вспомнить где: вспомнилась лишь темная ночь, холодный ветер, чувство голода и скрип граммофонной иглы. Ему казалось, будто что-то острое и холодное с невыносимой болью вонзается в его сердце. Сидя в углу, под раковиной, с пистолетом в руке, он заплакал. Он плакал беззвучно, и слезы, которые он не в силах был остановить, застилали ему глаза. Слезы, казалось, были отдельными от него живыми существами, обладавшими собственной волей. Энн, ничего не замечая, продолжала мурлыкать песенку:

 
Вот белый цветок, он раскрыл лепестки
И стал прохладой твоей руки.
 

И вдруг, заметив, что он плачет, оборвала песню.

– Что случилось?

– Ни шагу от стенки – пристрелю.

– Я вас расстроила?

– Тебя это не касается.

– Я тоже человек, – сказала Энн. – Вы пока не сделали мне ничего плохого.

– Ничего не случилось. Просто я устал. – Он оглядел голые пыльные доски кухни. – Надоело болтаться по гостиницам. Я бы взялся доделать эту кухню. Когда-то я учился на электрика. Я образованный. «Тихая завадь», – вспомнил он. – Звучит недурно, особенно когда ты так устал. Только вот написано неправильно: вместо о – а.

– Отпустите меня, – попросила Энн. – Можете мне поверить. Я ничего не скажу. Я даже не знаю, кто вы такой.

– Да уж куда там – поверить! – грустно усмехнулся он. – Как только попадешь в город, сразу увидишь в газетах мою фамилию и мои приметы: сколько мне лет, в какой я одежде. Не крал я этих денег, но я могу сообщить в газеты приметы человека, которого я разыскиваю: фамилия – Чол-мон-дели, профессия – шулер, жирный с виду, носит изумрудный перстень...

– Постойте, постойте, мне кажется, я ехала с ним сюда. Вот уж не подумала бы, что он способен...

– Он всего-навсего агент, – сказал Рейвен, – но если бы я его нашел, я бы уж вытряс из него, кто его хозяева...

– Почему бы вам не сдаться властям? Сообщить полиции, что на самом деле произошло...

– Великолепная мысль! Сообщить полиции, что друзья Чамли укокошили этого старого чеха. Умно, ничего не скажешь!

– Старого чеха?! – воскликнула она. Туман над районом новостроек поднялся, обнажив истерзанные поля, и в кухоньке стало немного светлее. – Это вы о том, про что сейчас все газеты пишут?

– Вот именно, – с мрачной гордостью ответил он.

– И вы знаете человека, который убил его?

– Как самого себя.

– И Чамли в этом замешан? Тогда, выходит, все ничего не поняли?

– Точно. Ничего они там не понимают, в этих ваших газетах. И никогда не поверят тому, чему надо поверить.

– А вы с Чамли все знаете. Тогда, если бы вы нашли Чамли, войны бы не было.

– Да плевать мне, будет она или нет. Я только хочу узнать, кто это ведет со мной двойную игру. И расквитаться с этим ублюдком, – глядя на нее, пояснил он.

Он заметил про себя совершенно спокойно, что она молода и красива. Как женщина она сейчас для него не существовала. Он чувствовал себя как пойманный волк, который смотрит из клетки на выросшую в тепле и уюте домашнюю собачку.

– От войны людям хуже не будет, – сказал он. – Она покажет им, что к чему, покажет, кто чего стоит. Что-что, а это я знаю. Я ведь все время на войне. – Он похлопал по пистолету. – Меня вот что волнует: что мне с тобой сделать, чтобы ты хотя бы день сидела тихо.

– Неужели вы хотите меня убить? – прошептала она.

– Если мне ничего больше не останется, – сказал он. – Дай мне немного подумать.

– Но я была бы на вашей стороне, – умоляла она, лихорадочно выискивая глазами, не найдется ли чего такого, что можно было бы швырнуть в него, чтобы спастись.

– На мою сторону никто не станет, – сказал он. – В этом я убедился. Даже тот коновал... Понимаешь, я урод. Я и не пытаюсь корчить из себя красавца. Но я образованный. Я во всем разобрался. – Он быстро добавил: – Я только напрасно трачу время. Пора.

– Что вы хотите делать? – спросила она, медленно подымаясь на ноги.

– А-а, – разочарованно протянул он, – опять испугалась. Мне нравилось, когда ты не боялась. – Направив пистолет ей в грудь, он посмотрел на нее в упор и сказал: – Не надо бояться. Эта губа...

– Да что мне ваша губа, – в отчаянии сказала она. – И никакой вы не урод. Будь у вас девушка, вы бы и думать об этом забыли.

Он покачал головой.

– Ты говоришь так потому, что боишься. Ко мне так не подъедешь. Тебе очень не повезло, что я наткнулся именно на тебя. Не бойся смерти. Все мы умрем. Если будет война, тебе все равно не выжить. Все произойдет неожиданно и очень быстро, и даже не больно будет, – сказал он, вспомнив раздробленный череп старика. Вот она смерть: убить человека – все равно что разбить яйцо.

– Вы хотите застрелить меня? – прошептала она.

– Да нет же, нет, – сказал он, пытаясь успокоить ее. – Повернись спиной к стене и иди к той двери. Тут есть, наверно, комната, где я мог бы запереть тебя часа на два.

Он смотрел ей в спину, ему хотелось сделать все чисто, чтобы ей не было больно.

– А с вами можно договориться, – сказала она. – Мы могли бы стать друзьями, если бы встретились при других обстоятельствах. Скажем, у служебного входа в театр. Кстати, вы когда-нибудь водили девушек в театр?

– Я?! – удивился он. – Нет. Да и кто со мной пойдет?

– Вы вовсе не так некрасивы, – сказала она. – По мне, так уж лучше быть с заячьей губой, чем со сплющенными ушами, как у тех парней, что воображают себя силачами. Когда они в шортах, девушки от них без ума, но до чего же у них глупый вид во фраках.

«Застрелишь ее здесь, еще кто-нибудь увидит в окно, лучше наверху, в ванной», – пронеслось у Рейвена в голове.

– Иди, иди, – сказал он. – Шагай.

– Отпустите меня, пожалуйста, во второй половине дня, – взмолилась она. – Если я не явлюсь в театр, я потеряю работу.

Они оказались в небольшом холле, еще пахнувшем краской.

– Я дам вам билет на наш спектакль, – сказала она.

– Иди, иди, – сказал он. – Поднимайся по лестнице.

– Стоит посмотреть. Альфред Блик в роли вдовы Туонки.

На лестничной площадке было всего три двери, одна из них с матовым стеклом.

– Открой вот эту дверь, – приказал он, – и зайди туда.

Он решил, что выстрелит ей в спину, как только она переступит порог. Тогда ему останется только потянуть за ручку, и ее не будет видно. Ему вспомнился тихий голос секретарши, бормотавшей что-то в агонии за дверью. Воспоминания никогда его не тревожили. Он был равнодушен к смерти. Глупо бояться ее в этом пустом холодном мире.

– Ты счастлива? – хрипло спросил он. – Я хочу сказать – ты любишь свою работу?

– Только не эту, что нашла сейчас, – ответила она. – Но не вечно же я буду работать. Или, вы полагаете, никто на мне не женится? Я все же надеюсь.

– Входи, – прошептал он. – Выгляни в окно.

Его палец был уже на спусковом крючке. Она послушно пошла вперед. Он поднял пистолет. Рука не дрожала. Она ничего не почувствует, уверял он себя. Если и нужно чего-то бояться в этом мире, то только не смерти. Она взяла сумочку, которую до этого держала под мышкой. Сумочка была причудливой, замысловатой формы, сбоку кусочек крученого стекла и хромированные инициалы Э. К. Она, видимо, собиралась подкрасить губы.

Внизу хлопнула дверь и кто-то сказал:

– Простите, что я притащил вас сюда так рано, но мне придется допоздна задержаться в конторе...

– Ничего, ничего, мистер Грейвс. Какой милый домик, не правда ли?

Энн повернулась, и он опустил пистолет. Она беззвучно прошептала: