Текст книги "Мастера детектива. Выпуск 6"

Автор книги: Дик Фрэнсис

Соавторы: Фредерик Форсайт,Грэм Грин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 48 страниц)

Глава VIII

1

Когда кто-нибудь входил или выходил из ресторана, в вестибюль доносились запахи блюд. В отдельном кабинете наверху сидели за ленчем местные ротарианцы [29], и, когда дверь снова открылась, Руби услышала звук хлопнувшей пробки и обрывок шуточного стихотворения. Было пять минут второго. Руби вышла поболтать со швейцаром.

– Хуже всего, что я никогда не опаздываю. Он сказал в час, и вот пожалуйста... Я уже торчу тут и жду кормежки. Знаю, девушке не следует приходить первой, но что поделаешь, если есть хочется. То-то он удивится, когда увидит, что я уже здесь. Понимаете, я невезучая. Мне романы крутить вообще противопоказано – наверняка влипну. Ребенка, правда, пока не успела нажить, но зато умудрилась однажды подхватить свинку. Мыслимое ли дело – подхватить свинку от взрослого мужчины? Но так уж мне, видно, на роду написано. У вас такой вид – галуны, медали... Что вы все время молчите?

На городском рынке было необычайно многолюдно: только теперь, когда химическая тревога закончилась, сюда повалил народ. Одна лишь миссис Пайкер как жена мэра подала пример и явилась на базар в противогазе. Теперь она направлялась домой, и рядом с ней бежал Чинки: лапки и брюшко у него были выпачканы в грязи. В зубах он держал противогаз. Остановившись у фонарного столба, он уронил его в лужу.

– Ах ты, негодник, – пожурила его миссис Пайкер.

Швейцар в ливрее пристально смотрел в сторону рынка. На нем была медаль «За взятие Монса [30]», военная медаль и три нашивки за ранения. Он распахнул дверь перед двумя бизнесменами, пришедшими перекусить, – старшим коммивояжером фирмы «Кростуэйт энд Кростуэйт» и управляющим большим бакалейным магазином на Хай-стрит. А один раз даже выскочил на улицу, чтобы помочь какому-то толстяку выбраться из такси. Потом вернулся к Руби и со спокойным добродушием продолжал слушать ее.

– Опаздывает уже на десять минут, – сказала Руби. – Я думала, он человек, которому можно верить. Надо было по деревяшке постучать или плюнуть через левое плечо. Так мне и надо. Я бы скорее согласилась потерять честь, чем отказаться от этого бифштекса. Вы-то его наверняка знаете. Он называет себя Дейвисом. Большой хвастун.

– Он сюда все время девушек водит, – ответил швейцар.

Мимо торопливо прошагал человек в пенсне.

– С рождеством вас, Хэллоус.

– И вас, сэр, с рождеством, – отозвался швейцар. – С этим самым Дейвисом каши не сваришь.

– Я еще и до супа не добралась, – сказала Руби.

Мимо прошел мальчишка-газетчик, выкрикивая названия специального дневного выпуска «Ньюс» и вечернего «Джорнэл», а несколько минут спустя появился другой – с экстренным «Пост» и вечерним выпуском аристократической «Гардиан». Невозможно было разобрать, что они кричат, а сильный северо-восточный ветер так трепал афиши, которые они навесили себе на грудь, что можно было разобрать только слоги «гедия» на одной и «ство» на другой.

– Есть пределы, до которых может опуститься девушка, ожидающая поклонника, – сказала Руби. – Десять минут – это крайний срок.

– Вы даже больше прождали, – заметил швейцар.

– Уж такая я, – вздохнула Руби. – Вы, чего доброго, подумаете, что я за ними гоняюсь, да? Знаете, я и сама так думаю, только вот пока ничего не получается. – И с грустью добавила: – Беда вот в чем: я просто создана для того, чтобы их осчастливить. И каждый это замечает. Потому-то они и сторонятся меня. Впрочем, я их не виню. Мне бы и самой такое не понравилось.

– Вон идет начальник полиции, – кивнул швейцар. – Идет в управление выпить со своими ребятами. Его жена не выносит, когда он пьет дома. С рождеством вас, сэр.

– Похоже, спешит. – Газетная афиша затрепетала под ветром, и стали видны буквы «Тра». – А он не может угостить девушку ромштексом с луком и жареной картошкой?

– Знаете что, – предложил швейцар. – Подождите еще пять минут: я приглашаю вас на ленч.

– Вот это да, – отозвалась Руби. Она постучала по дереву.

Усевшись в вестибюле, она повела воображаемый разговор с театральным продюсером – его она представляла очень похожим на мистера Дейвиса, но только такого мистера Дейвиса, который всегда держит слово. Продюсер называл ее очень талантливой девочкой, он пригласил ее на обед, а потом повез к себе и угощал разными коктейлями. Он спросил, что она думает насчет ангажемента в Уэст-Энде с окладом пятнадцать фунтов в неделю, а потом стал показывать ей свою шикарную квартиру. Смуглое огорченное лицо Руби просветлело, она возбужденно взбрыкнула ножкой, чем вызвала неудовольствие какого-то дельца, изучавшего таблицу курсов биржевых акций. Он пересел на другой стул, что-то бормоча себе под нос. А Руби между тем говорила, обращаясь сама к себе:

– Это столовая. А вон там ванная. Элегантно, не правда ли? Это моя спальня.

Руби сразу заявила, что от пятнадцати фунтов в неделю она бы не отказалась, но так ли уж ей нужен ангажемент в Уэст-Энде? Потом она взглянула на часы и вышла. Швейцар уже ждал ее.

– Боже мой! – воскликнула она. – Почему вы не сняли эту ливрею?

– У меня всего двадцать минут, – торопил ее швейцар.

– Значит, ромштекса не будет? – приуныла Руби. – Что ж, согласна и на сосиски.

Они уселись на высокие стулья за стойкой в закусочной напротив рынка и заказали по порции сосисок и кофе.

– Эта ваша ливрея ставит меня в неловкое положение, – сказала Руби. – Люди могут подумать: вот охранник вышел для разнообразия с девушкой посидеть.

– Слышали пальбу? – спросил бармен.

– Какую пальбу?

– Как раз за углом, в «Мидленд стил». Три мертвеца. Старый дьявол сэр Маркус и еще двое.

Он положил на стойку развернутый дневной выпуск газеты, и из-за тарелок с сосисками, чашек с кофе, перечницы и стоявшего рядом кофейника глянули на них старая сморщенная физиономия сэра Маркуса и искаженное страхом полное лицо мистера Дейвиса.

– Так вот почему он не пришел, – вслух подумала Руби. Некоторое время она молча читала.

– Интересно, кого хотел найти этот Рейвен, – сказал швейцар. – Взгляните. – И он указал на небольшой абзац внизу, где сообщалось, что начальник особого политического отдела Скотленд-Ярда прибыл самолетом и направился прямо в управление «Мидленд стил».

– Мне это ни о чем не говорит, – сказала Руби.

Швейцар полистал страницы, что-то ища.

– Забавно, а? – сказал он. – Мы тут, того и гляди, опять ввяжемся в войну, а они всю первую страницу заняли сообщениями об убийстве. А войну – на последнюю.

– Может, войны и не будет.

Они замолчали, занятые едой. Руби казалось странным, что мистер Дейвис, который сидел с ней на ящике и смотрел на елку, уже умер, да еще такой дикой и страшной смертью. Возможно, он и пришел бы на свидание. Он был неплохой человек.

– Мне его как-то жалко, – сказала она.

– Кого? Рейвена?

– Да нет, не его! Я имею в виду мистера Дейвиса.

– Понимаю ваши чувства. Мне тоже чуть жаль... старика. Когда-то я сам служил в «Мидленд стил». Временами он бывал ничего. Случалось, рассылал индеек на рождество. Не такой уж он плохой человек. В отеле для нас и половины того не делают.

– Что ж, – заключила Руби, цедя остатки кофе, – жизнь продолжается.

– Еще чашечку, а?

– Не хочу разорять вас.

– Ничего.

Руби прислонилась к нему, их головы коснулись, и они притихли – ведь каждый из них был знаком с человеком, который неожиданно умер; но их причастность к случившемуся пробудила в них чувство товарищества, странно сладкое и утешительное, оно было сродни ощущению покоя и любви – любви без страсти, без сомнений, без боли.

2

Сондерс спросил у клерка «Мидленд Стил», как пройти в уборную. Он вымыл руки и подумал: «Дело сделано». Да, дело было закончено, но удовлетворения он не испытывал – все началось с обыкновенной кражи, а закончилось двумя убийствами и смертью убийцы. Вокруг этого дела была какая-то тайна, отнюдь не все было ясно. Мейтер сейчас был наверху с начальником политического отдела, они знакомились с личными бумагами сэра Маркуса. И впрямь похоже, что девушка говорила правду.

Из-за нее-то Сондерс и тревожился больше всего. Он не мог не восхищаться ее храбростью и дерзостью и в то же самое время он ненавидел ее – за то, что она заставила Мейтера так страдать. Обиды Мейтера он переживал как свои.

– Ее придется отправить в Ярд, – сказал Мейтер. – Против нее может быть выдвинуто обвинение. Посадите ее в закрытый вагон поезда, отходящего в пятнадцать ноль пять. Я не хотел бы с ней встречаться, пока все не прояснится.

Единственным приятным моментом во всей этой истории было то, что констебль, которого Рейвен ранил на угольном складе, начал потихоньку оживать.

Сондерс вышел из здания «Мидленд стил» на Тэннериз со странным чувством, что ему нечего делать. Он вошел в кабачок на углу рынка, выпил пинту горького пива и закусил двумя холодными сосисками. Жизнь, казалось, снова вошла в колею. Его внимание привлекла афишка за баром, рядом с афишами кино. «Новое средство против заикания». Мистер Монтэгю Фелпс, магистр искусств, приглашал желающих на собрание в Мэсоник-холл, чтобы рассказать о новом способе лечения. Вход свободный, но будет сбор пожертвований. Начало ровно в два. В одном кинотеатре шел фильм с Эдди Кантором, в другом – с Джорджем Арлиссом. Торчать в управлении и ждать, когда придется везти девушку на вокзал, Сондерсу не хотелось. Правда, он уже перепробовал от заикания массу рецептов, но можно попробовать и еще один.

Зал был большой. На стенах – увеличенные фотографии членов масонской ложи, увешанных какими-то лентами и значками. От фотографий веяло гнетущим духом благосостояния преуспевающих бакалейщиков. Сытые, благополучные, самоуверенные, они смотрели со стен на жалкое собрание неудачников в старых макинтошах, выцветших розовато-лиловых шляпах и школьных галстуках. Сондерс вошел следом за какой-то полной женщиной. У нее была странная крадущаяся походка. Служитель, заикаясь, обратился к нему:

– Д-д-д...

– Я один, – сказал Сондерс.

Он уселся в одном из передних рядов и прислушался к похожему на речь китайцев разговору двух заик у себя за спиной. Они выстреливали очередью слов, как пулемет; потом наступала неизбежная и непреодолимая пауза. В зале было около пятидесяти человек. Они разглядывали друг друга, как урод, который смотрится в зеркало: если посмотреть вот с этой стороны, думает он, я не так уж и плох. Они обретали сейчас чувство товарищества: общий недостаток, затруднявший их общение, в некотором роде заменял им это общение. Все они ждали чуда.

И Сондерс тоже ждал – и ждал так же терпеливо, как тогда возле угольной платформы. Он не чувствовал себя несчастным. Вполне возможно, что он преувеличивает значение своего недостатка. Даже говори он свободно, вряд ли ему было бы легче выразить свое восхищение и свою любовь. Дар речи – это еще не слова, которые нужны человеку.

Мистер Монтэгю Фелпс, магистр искусств, вышел на сцену. Он был облачен в сюртук, темные волосы были напомажены. Выбритый до синевы подбородок его был слегка припудрен, а манера держаться у него была решительная и хладнокровная. Всем своим видом он как бы говорил этим подавленно молчавшим людям: «Смотрите, какими вы можете стать, если, немного поверив в себя, возьмете у меня несколько уроков».

Это был человек лет сорока пяти, он, несомненно, жил в свое удовольствие и явно пользовался успехом у женщин. При виде его невольно думалось о двуспальной кровати и плотном обеде в одном из курортных отелей. На мгновение он напомнил Сондерсу мистера Дейвиса, который в то утро так важно прошествовал в управление «Мидленд стил», а полчаса спустя так неожиданно и страшно умер. Ему вдруг показалось, что поступок Рейвена ровно ничего не изменил, что убийство иллюзорно, как мечта. Убили одного – и вот, пожалуйста, новый мистер Дейвис. Штампуют их, что ли? И вдруг за плечами мистера Монтэгю Фелпса над сценой Сондерс увидел фотографию Великого Мастера Ложи: лицо старика с кривым носом и клочком бороды, лицо сэра Маркуса.

3

Покидая «Мидленд стил», майор Колкин был очень бледен. Впервые в жизни он увидел, что такое убийство. Это была настоящая война. Он быстро, как только мог, направился в полицейское управление и был очень рад, когда встретил там суперинтендента. Он смиренно попросил глоток виски.

– Хочу встряхнуться, – объяснил он. – Ведь только вчера вечером он обедал у меня. Миссис Пайкер тоже была со своей собачкой. Чего мы только не делали, чтобы он о ней не узнал.

– Эта собачонка, – сказал суперинтендент, – доставляет нам больше хлопот, чем любой из жителей Ноттвича. Я вам когда-нибудь рассказывал, как этот пес забрался в женский туалет на Хайэм-стрит? Ведь и смотреть-то не на что, а временами в него прямо бес вселяется. Если бы он не принадлежал миссис Пайкер, мы бы от него уже давно избавились.

– Он хотел, чтобы я дал нашим людям команду стрелять в этого парня без предупреждения, – сказал майор Колкин. – Я сказал, что не могу. А теперь вот все думаю о том, что мы могли бы спасти две жизни.

– Да не переживайте вы так, сэр, – утешил его суперинтендент, – мы бы не выполнили такого приказа. Даже если бы он исходил от самого министра внутренних дел.

– Чудак он все же был, – продолжал майор Колкин. – Послушать его, так я несомненно имею на всех вас какое-то там влияние. Обещал мне золотые горы. Наверное, он был из тех, кого называют великими людьми. Таких, как он, мы больше не встретим. И это когда нужны именно такие люди... Война... – Майор Колкин замолчал, держа стакан в руке. Он смотрел на стакан виски, а перед глазами у него стояли совсем другие картины: учебное подразделение, старый армейский мундир в шкафу. Не бывать ему теперь полковником, но, с другой стороны, сэр Маркус не сможет помешать... странно, что он не почувствовал радости при мысли о том, что снова станет председателем трибунала. – Учебная химическая тревога, кажется, прошла неплохо. – Он переменил тему разговора: – Не знаю только, разумно ли было так полагаться на студентов-медиков? Они ни в чем не знают меры.

– Целая толпа, – сказал суперинтендент, – прошла с криками мимо нас. Искали мэра. Не знаю, как это объяснить, но мистер Пайкер, похоже, действует на них как на кошек валерьянка.

– Добрый старина Пайкер, – механически проговорил майор Колкин.

– Они заходят слишком далеко, – сказал суперинтендент. – Мне звонил Хиггинботэм, кассир из Вестминстера: говорит, его дочь обнаружила у них в гараже одного из этих студентов, и, представьте, он был без штанов.

Майор Колкин оживал на глазах.

– А, это Роза Хиггинботэм? – сказал он. – Розе можно верить. И что же она сделала?

– Говорит, задала ему перцу.

– Задала перцу – это неплохо, – похвалил майор Колкин. Он повертел в руке стакан и осушил его. – Непременно передам старине Пайкеру. А вы ему что на это сказали?

– Повезло еще вам, говорю, что она не наткнулась там на убийцу. Понимаете, там-то Рейвен, вероятно, и раздобыл одежду и противогаз.

– Не важно. А что этот парень делал в гараже? – сказал майор Колкин. – Пожалуй, схожу погашу чек и порасспрошу обо всем старину Хиггинботэма.

Он засмеялся. Очередной скандал, выпивка с супером, какой-нибудь анекдот, который можно рассказать старине Пайкеру, – жизнь возвращалась в старую колею.

По дороге к Вестминстеру он чуть не налетел на миссис Пайкер. Он вынужден был нырнуть в магазин, чтобы избежать встречи с нею. Он вдруг с ужасом подумал о том, что Чинки, бежавший впереди, последует за ним. Он размахнулся, точно бросал мяч, но Чинки, похоже, к таким играм был равнодушен. Резко повернувшись спиной, майор Колкин склонился над прилавком. Он обнаружил, что попал в галантерейную лавочку, в которой никогда еще не был.

– Чем могу служить, сэр?

– Подтяжки, – не раздумывая бросил майор Колкин. – Пару подтяжек.

– Какого цвета, сэр?

Уголком глаза майор Колкин увидел, что Чинки, сопровождаемый миссис Пайкер, протрусил мимо дверей лавки.

– Лилового, – с облегчением произнес он.

4

Старуха тихонько прикрыла парадную дверь и на цыпочках прошла через маленькую темную прихожую. Чужой не понял бы, куда идти, но она тут хорошо ориентировалась: вон там вешалка для шляп, там этажерка, а вот выход на лестницу. Она держала в руках вечернюю газету, и когда, стараясь не шуметь, чтобы не побеспокоить Эки, она открыла дверь кухни, ее лицо осветилось радостным возбуждением. Но она сдержала себя и сначала выложила из корзины картошку, банку консервированных ананасов, два яйца и кусок трески.

Эки за кухонным столом писал длинное письмо. Он отодвинул в сторону фиолетовые чернила, которые купила жена, и писал своими лучшими темно-синими, макая в них сломанную авторучку. Писал он медленно и с трудом, иногда набрасывая несколько фраз на отдельном листке бумаги. Старуха стала рядом с раковиной. Она смотрела на него, ожидая, что он заговорит, и сдерживая дыхание – иногда оно со свистом прорывалось. Наконец Эки отложил ручку.

– Ну, моя дорогая? – обратился он к ней.

– Эки, – с ликованием сообщила старуха, – ты представляешь? Мистер Чамли мертв. Убит. Об этом написано в газете, – добавила она. – И этот Рейвен тоже.

Эки взглянул на газету.

– В самом деле, какой кошмар, – с удовлетворением сказал он. – Еще одна смерть. Настоящая резня. – Он не спеша прочел хронику.

– Подумать только, что все это произошло здесь у нас, в Ноттвиче.

– Он был дурной человек, – сказал Эки, – хотя мне и не следовало бы говорить о нем плохо теперь, когда он мертв. Он втянул нас в гнусную историю, за которую мне до сих пор стыдно. Теперь, наверное, нам можно безбоязненно оставаться в Ноттвиче.

Он оглядел три страницы, исписанные мелким каллиграфическим почерком, и разлитое на его лице блаженство сменилось выражением усталости.

– Ах, Эки, ты не жалеешь себя.

– Пожалуй, – сказал Эки, – это письмо прояснит все.

– Прочитай мне его, милый, – попросила старуха.

Опершись о раковину, она приняла позу бесконечного терпения, и на ее злобной птичьей физиономии появилось выражение нежности. Эки, теребя лацкан пиджака, начал читать. Сначала он читал неуверенно и тихо, но звук собственного голоса придал ему уверенности:

– «Милорд епископ...» Я решил, – пояснил он, – что лучше начать официально, не стоит злоупотреблять старым знакомством.

– Правильно, Эки. Все они, вместе взятые, тебя не стоят.

– «Я обращаюсь к Вам в четвертый раз... после почти полуторагодичного перерыва».

– Неужели прошло уже столько времени, милый? Мы тогда как раз вернулись из Клэктона.

– «Год и четыре месяца... Я хорошо помню все, что Вы мне писали прежде, я знаю, что дело мое уже разбиралось в церковном суде, но я не могу поверить, милорд епископ, что присущее Вам чувство справедливости – если только мне удастся убедить Вас, как глубоко я оскорблен, – не побудит Вас сделать все, что в Вашей власти, для пересмотра моей жалобы. Я осужден страдать всю свою жизнь за то, что у других людей считается мелким грешком, грешком, к которому я даже не причастен...»

– Написано очень мило, дорогой.

– В этом месте, моя радость, я перехожу к деталям. «Как, милорд епископ, прислуга отеля могла показать под присягой, что узнала человека, которого она видела всего один раз, за год до суда, притом в затемненной комнате, – ибо в своих показаниях она признала, что он не позволил ей поднять штору? Что же касается показаний швейцара, милорд епископ, так я спросил на суде, правда ли, что он получил деньги от полковника и миссис Марк Эгертон, однако мой вопрос был признан непозволительным. Это ли правосудие, если оно основано на лжесвидетельстве и недоразумении?»

Старуха улыбнулась с нежностью и гордостью за него.

– Это лучшее из всех твоих писем, Эки.

– «Милорд епископ, в приходе было хорошо известно, что полковник Марк Эгертон стал моим злейшим врагом в церковном совете, и именно по его настоянию велось это разбирательство. Что же касается миссис Марк Эгертон, так она обыкновенная шлюха».

– Разумно ли так писать, Эки?

– Иногда, дорогая, оказываешься в таком положении, что сделать уже ничего нельзя, а высказаться еще можно. Тут я разбираю показания во всех подробностях, как я делал и раньше, но, наверное, мои мнения не в меру резки. А в конце, моя дорогая, я обращаюсь к этому человеку в той единственной манере, которая понятна ему. – Этот отрывок он знал наизусть, и, подняв свои безумные запавшие воспаленные глаза фанатика, он стал возбужденно декламировать: – «Но предположим даже, милорд епископ, что эти основанные на взятках и клятвопреступлении показания верны, что тогда? Неужели я совершил такой непростительный грех, что должен страдать всю свою жизнь, быть лишенным средств пропитания и зарабатывать на жизнь самыми низменными способами, дабы не дать умереть от голода себе и своей супруге? Человек, милорд епископ, – и никто этого не знает лучше, чем Вы сами (ибо Вы у себя во дворце живете в полном довольстве), – имеет не только душу, но и плоть. Поэтому даже духовному лицу простительны проявления чувственности. Даже вы, милорд епископ, в свое время несомненно резвились с деревенскими девочками в стогу сена». – Он немного запыхался и замолчал: оба они смотрели сейчас друг на друга с благоговением и любовью. – А теперь, дорогая, – сказал Эки, – я хочу написать немного о тебе. – Взором, полным глубокой и чистой любви, он смотрел на нее – на ее темную мешковатую юбку, заношенную блузку, землистое, сморщенное лицо. – Дорогая моя, – произнес он, – что бы я делал без... – Он принялся набрасывать черновик нового абзаца, произнося фразы вслух, по мере того как писал их. – «Что бы я делал во время этого долгого разбирательства... нет, – мученичества... я не знаю, не могу себе представить, если бы меня не поддерживала вера и неизменная преданность... нет, – преданность и неизменная вера моей дорогой супруги, супруги, которую миссис Марк Эгертон, в силу своего положения, сочла возможным презирать. Как будто наш Господь выбрал себе в услужение только богатых и знатных! Это разбирательство, по крайней мере, научило меня отличать друзей от врагов. И однако, на суде ее слово, слово женщины, которая всегда любила меня и верила в меня, не ставилось... ни во что по сравнению со словом... этой гнусной и лживой интриганки».

От переполнявшего ее чувства гордости на глаза у старой Тайни навернулись слезы.

– Как мило. – Склонившись к нему, она таяла от счастья. – Как ты думаешь, жена епископа прочитает это? Я знаю, дорогой, мне пора идти убирать комнату наверху – к нам, вероятно, опять пожалуют молодые люди, – но почему-то, Эки, милый, мне так хочется побыть здесь, с тобой. То, что ты пишешь, внушает мне такое чувство, будто я святая. – Она плюхнулась на кухонный стул возле раковины и смотрела, как движется его рука, точно перед нею открывалось какое-то невероятной красоты видение, нечто такое, чего она никогда не надеялась увидеть и что теперь принадлежало ей.

– И наконец, моя дорогая, – закончил Эки, – я предлагаю написать следующее: «В этом мире, полном клятвопреступлений и жестокости, лишь одна женщина остается моей единственной надеждой, лишь ей я могу верить как при жизни, так и после смерти».

– Пусть им станет стыдно за себя, Эки, мой дорогой. – Она расплакалась. – Подумать только, что они с тобой сделали. Но ты сказал правду. Я никогда не оставлю тебя. Я не оставлю тебя, не оставлю, даже когда умру. Никогда, никогда, никогда. – И они – два старых, битых жизнью человека, глядели друг на друга с безграничным доверием, состраданием и любовью, точно скрепляя этим взглядом свой вечный союз.