Текст книги "Мастера детектива. Выпуск 6"

Автор книги: Дик Фрэнсис

Соавторы: Фредерик Форсайт,Грэм Грин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 48 страниц)

Грэм Грин
Наемный убийца

Глава I

1

В убийстве как таковом Рейвен не видел ничего особенного. Работа как работа. Нужно быть осторожным, нужно шевелить мозгами. Ненависть тут ни при чем. Министра он видел только раз: его показали Рейвену, когда тот проходил по новому жилому району мимо зажженных рождественских елок – старый, неряшливый с виду человек, у которого не было друзей и который, как говорили, любил человечество.

Холодный ветер, гулявший по широкой улице, резко бил в лицо: хороший предлог для того, чтобы, подняв воротник пальто, прикрыть им рот. Заячья губа была серьезной помехой в его профессии. В детстве ему ее плохо зашили, остался безобразный шрам. С такой визиткой поневоле станешь безжалостным. Рейвен с самого начала взял себе за правило не оставлять улик.

В руке он держал «дипломат» и внешне ничем не отличался от любого другого молодого человека, возвращающегося с работы домой. Мимо прошел трамвай с зажженными по причине ранних сумерек огнями. Рейвен им не воспользовался. Экономный молодой человек, подумали бы вы, бережет деньги для семьи. А может быть, идет на свидание с девушкой. Но девушки у Рейвена никогда не было – по причине все той же заячьей губы. Еще мальчишкой он понял, как она отвратительна.

Войдя в один из высоких серых домов, он поднялся по лестнице – злобный, угрюмый, тощий субъект, в длинном темном пальто похожий на монаха.

У дверей одной из квартир на верхнем этаже он поставил «дипломат» и надел перчатки; вытащив из кармана кусачки, перекусил телефонный провод, тянувшийся от стены к шахте лифта, и позвонил.

Он надеялся застать министра одного. Маленькая квартира на верхнем этаже и была домом этого социалиста, жившего скудной, неприютной холостяцкой жизнью. Рейвену сказали, что секретарша обычно уходит в половине седьмого – министр очень внимателен к подчиненным. Но министр пришел получасом позже, а Рейвен – минутой раньше. Дверь открыла женщина – пожилая, в пенсне, с золотыми зубами. На голове шляпка, через руку перекинуто пальто. Видимо, уже собралась уходить и была недовольна тем, что ее задерживают. Не дав ему и слова вымолвить, она бросила по-немецки:

– Министр занят.

Ему не хотелось ее трогать, и вовсе не потому, что он был против лишнего убийства, а потому, что его хозяева, вероятно, предпочли бы, чтобы он оставался в рамках инструкции. Он молча протянул рекомендательное письмо. Пока она не слышит его иностранного акцента и не видит его заячьей губы, ей ничто не грозит. Холодно взяв письмо, она поднесла его к глазам. Близорукая, подумал он, это хорошо.

– Подождите, – сказала она и направилась вдоль по коридору. Он услышал ее недовольный гувернантский голос, затем опять приближающиеся шаги. – Министр примет вас. Следуйте за мной, пожалуйста. – Он не понимал немецкой речи, но по виду секретарши обо всем догадался.

Его глаза, как маленькие потайные фотокамеры, мгновенно запечатлели комнату: письменный стол, кресло, карта на стене, дверь в спальню, широкое окно, из которого открывался вид на нарядную и холодную рождественскую улицу. От маленькой газовой плитки шло тепло. Министр, видно, зажег ее, чтобы подогреть что-то в кастрюле. Будильник на письменном столе показывал семь. Послышался мужской голос:

– Эмма, положите в кастрюлю еще одно яйцо.

Министр вышел из спальни. Видимо, он пытался привести себя в порядок, но забыл стряхнуть с брюк пепел от сигареты. Он был старый, маленького роста и какой-то потертый. Из ящика письменного стола секретарша вытащила яйцо.

– И соль, не забудьте соль, – напомнил министр. – Чтобы не лопалась скорлупа, – медленно добавил он по-английски. – Садитесь, мой друг. Чувствуйте себя как дома. Эмма, вы можете идти.

Рейвен сел, не отводя взгляда от письменного стола. «Дам ей три минуты по этому будильнику, чтобы ушла подальше», – подумал он. Он перевел взгляд на грудь министра: «А выстрелю я прямо сюда». Он опустил воротник пальто и со злостью заметил, что старик вздрогнул при виде его заячьей губы.

– Столько лет от него не было ни строчки. Но я никогда не забывал о нем, никогда. Хотите, покажу вам его фотографию? Она у меня в той комнате. И вспомнил же старого друга! Хоть он теперь богат и, можно сказать, всесилен... спросите его, когда вернетесь, помнит ли он, как...

Неистово зазвенел звонок.

«Телефон?! – подумал Рейвен. – Я же перерезал провод». Он почувствовал раздражение. «А-а, это будильник...» Министр нажал кнопку.

– Одно яйцо готово, – сказал он и склонился над кастрюлей.

Рейвен открыл «дипломат», к его крышке был прикреплен автоматический пистолет с глушителем.

– Простите, звонок, видимо, испугал вас. Понимаете, я привык, чтобы яйцо варилось ровно четыре минуты.

В коридоре послышались быстрые шаги. Дверь открылась. Рейвен сделал нетерпеливое движение, кровь прилила к его злосчастной губе. «Опять эта секретарша! – подумал он. – Ну и шалман! Не дадут человеку спокойно сделать дело». Он даже позабыл о своей губе, он был просто вне себя от ярости, он был несчастен. Она вошла, строгая и подобострастная, блеснуло золото зубов.

– Я уже выходила, когда услышала телефонный звонок. – При виде его уродства она изменилась в лице и отвела взгляд, пытаясь скрыть отвращение. Тем самым она подписала себе смертный приговор. Он выхватил пистолет и дважды выстрелил министру в спину.

Министр повалился на плитку, кастрюля опрокинулась, и яйца разбились. Перешагнув через стол, Рейвен для верности выстрелил еще и в голову жертвы – вогнал пулю прямо в основание черепа, расколов его, как фарфоровую игрушку. Потом повернулся к секретарше – она стонала, она слова не могла вымолвить, по отвисшей губе стекала слюна. Она словно просила пощадить ее. Он снова спустил курок. Она качнулась, точно теленок брыкнул ее в бок. Но на этот раз он не рассчитал. Старомодное платье секретарши, его складки, скрывавшие очертания тела, обманули его. К тому же она оказалась крепкой – такой крепкой, что он глазам своим не поверил: не успел он выстрелить второй раз, как она уже захлопнула за собой дверь. Только запереть не смогла – ключ находился с внутренней стороны. Старуха действительно была на удивление сильной – дверь лишь слегка подалась, когда Рейвен навалился на нее. Послышался истошный вопль.

Мешкать было нельзя. Рейвен, отступив, выстрелил в дверь. Он услышал, как разбилось упавшее на пол пенсне. Старуха вскрикнула еще раз и замолкла. Послышались звуки, похожие на рыданье. Это через раны исходил ее дух. Рейвен немного успокоился и вернулся к министру.

Одну улику ему велено было оставить, а другую – забрать. Рекомендательное письмо лежало на столе. Он сунул его в карман, а в скрюченные пальцы министра вложил клочок бумаги. Рейвен не был любопытен, он лишь взглянул на письмо, но подпись на нем ничего для него не значила – в этом смысле на него можно было положиться. Он обвел взглядом маленькую пустую комнату – не проглядел ли чего. «Дипломат» и пистолет следовало оставить на месте. Все было очень просто.

Он открыл дверь спальни. И вновь глаза его сфотографировали интерьер: односпальная кровать, деревянный стул, запыленный комод, фотография какого-то молодого еврея с небольшим шрамом на подбородке – как будто от удара дубинкой, две коричневые деревянные щетки для волос с инициалами Дж. К. и повсюду пепел от сигарет – дом старого, неряшливого человека, дом военного министра.

За дверью низкий голос шепотом, но отчетливо звал на помощь. Рейвен снова схватил пистолет. Кто бы подумал, что старуха окажется такой живучей! Как и в прошлый раз, когда зазвенел будильник, этот стон вывел его из себя: будто некий дух вмешивается в людские дела. Чтобы открыть дверь кабинета, ему пришлось ее толкать – мешало тело. Она, похоже, была уже мертва. Но чтобы не оставалось сомнений, Рейвен дважды, почти касаясь дулом глаз, выстрелил.

Пора было уходить. Пистолет он взял с собой.

2

Они сидели рядышком и дрожали от холода. Маленькая, яркая внутри и закопченная снаружи коробка несла их в сгущавшихся над улицами сумерках, автобус катился в Хэммерсмит. Витрины магазинов сверкали, как лед.

– Смотри, – сказала она, – снег пошел.

Автобус уже въехал на мост; несколько крупных снежинок проплыли мимо окна, падая, точно бумажные хлопья, в темную Темзу.

– Пока мы вместе, я счастлив, – сказал он.

– Мы же встретимся завтра... Джимми. – Она всегда запиналась, прежде чем произнести его имя. Глупое, в сущности, имя для человека такого богатырского сложения.

– Ночи – вот что не дает мне покоя.

Она засмеялась.

– Это пройдет. – Но тут же посерьезнела. – Я тоже счастлива. – Когда речь заходила о счастье, она тут же становилась серьезной, а когда чувствовала себя несчастной, начинала смеяться. Она не могла относиться несерьезно к тому, что было ей дорого, а ощущение счастья заставляло ее мрачнеть при мысли о том, что может его разрушить.

– Не дай бог война, – сказала она.

– Войны не будет.

– Тогда все тоже началось с убийства.

– Так то ведь был эрцгерцог. А здесь всего-навсего какой-то старый политик.

– Осторожнее, – предупредила она. – Разобьешь пластинку... Джимми.

– Черт с ней, подумаешь!

Она замурлыкала мелодию, ради которой и купила эту пластинку: «Ты говоришь мне, что это сад...», а большие снежинки все падали и падали за окном и таяли на мостовой. «Вот белый цветок, он раскрыл лепестки...»

– Какая глупая песня, – сказал он.

– А по-моему, очень милая песенка... Джимми, – возразила она. – Нет, не могу я так тебя называть. Ты не Джимми. Слишком уж ты здоров. Сержант-детектив Мейтер. Это из-за таких, как ты, ходят разные шуточки насчет полицейских ботинок.

– А если «дорогой»?

– Дорогой, дорогой... – Она будто попробовала слово на язык, покатав его между ярко накрашенными губами цвета калины. – Нет, – решила она. – Так я буду звать тебя только лет через десять после свадьбы.

– Тогда «милый»?

– Милый, милый... Нет, не нравится. Звучит так, как будто я тебя знаю давным-давно.

Дорога пошла в гору, мимо дешевых рыбных закусочных. В окне промелькнула пылающая жаровня, до них донесся запах жареных каштанов. Они почти приехали, оставалось пересечь еще две улицы и повернуть налево у церкви, которую уже было видно: ее шпиль торчал поверх крыш, как сосулька. И чем ближе подъезжали они к ее дому, тем несчастней она казалась самой себе и тем легче ей было говорить. Она старалась выбросить из головы мелкие мысли о потрескавшихся обоях и утомительных пролетах лестницы, по которой ей предстояло подниматься, о холодном ужине с миссис Бруэр и предстоящем завтра разговоре с агентом, о том, что работать придется опять где-нибудь в провинции, далеко от Джимми.

– Ты любишь меня не так сильно, как я тебя, – мрачно сказал Мейтер. – Ведь почти день пройдет, прежде чем я увижу тебя снова.

– Даже больше, если я найду работу.

– Тебе все равно, тебе решительно все равно.

– Взгляни, взгляни на афишу!

Но он не успел разглядеть ее сквозь запотевшее стекло, она уже уплыла. «Европа объявляет мобилизацию» – эти слова тяжелым камнем легли ей на сердце.

– Что там такое?

– Да опять это убийство.

– Ты все о том же. Уже целая неделя прошла. Нас оно совершенно не касается.

– Правда?

– Случись это здесь, мы бы его уже поймали.

– Интересно, почему он это сделал?

– Политика. Патриотизм.

– Ну, вот мы и приехали. Нам лучше сойти тут. Ну, что с тобой? Ты же сказал, что счастлив.

– Это было пять минут назад.

– А-а, – понимающе протянула она, испытывая и облегчение, и вместе с тем какую-то смутную тревогу, – чувства теперь у всех так непостоянны.

Они поцеловались под фонарем. Ей пришлось стать на цыпочки, чтобы дотянуться до него. Даже когда он казался мрачным и малость бестолковым, от него все равно исходило спокойствие – как от большой собаки. Только кто же выгоняет собаку в холодную темную ночь?

– Энн, – сказал он, – мы поженимся, да? После рождества...

– У нас же нет ни гроша, – сказала она. – Ни гроша... Джимми.

– Я пойду на повышение.

– Ты опоздаешь на дежурство.

– Черт возьми, тебе все равно.

– Ты прав, дорогой, – отшутилась она и пошла по улице к дому номер пятьдесят четыре, молясь в душе, чтобы у нее поскорее появились деньги, чтобы на этот раз все сбылось. Она уже успела разувериться в себе. Мимо прошел какой-то человек в темном пальто. Он весь съежился и посинел от холода. У него была заячья губа. Несчастный, подумала она, но уже успела забыть о нем, пока открывала дверь, поднималась на самый верхний этаж (ковровая дорожка кончалась на втором), ставила новую пластинку, впитывая глупые, бессмысленные слова, медленную сонную мелодию:

 
Ты говоришь мне, что это сад,
А я говорю – это рай.
Голубой незабудки приветливый взгляд —
Глаз твоих радостный май.
 

Человек с заячьей губой пошел в обратном направлении. Быстрая ходьба не согрела его. Подобно Каю из «Снежной королевы», он всегда носил в себе кусочек льда. Снежинки все падали и превращались на мостовой в слякоть; слова песни слетали вниз из освещенной комнаты на четвертом этаже:

 
Вот белый подснежник. Его привезли
Из царства вечного льда.
Вот белый цветок. Он раскрыл лепестки
И стал прохладой твоей руки.
 

Человек даже не сбавил шага. Он продолжал быстро идти по улице, он не чувствовал боли от кусочка льда, который нес в своей груди.

3

В «Корнер-хаусе» Рейвен сел за пустой столик у мраморной колонны и с отвращением пробежал глазами длинный список сладких холодных напитков, parfait [1]и пломбиров с сиропом, coupes [2]и прочих сластей с орехами и фруктами. Посетитель за соседним столом запивал горликсом [3]черный хлеб с маслом. Под взглядом Рейвена он съежился и закрылся газетой. Огромное слово «УЛЬТИМАТУМ» занимало всю верхнюю часть газетного листа.

Мистер Чамли уже шел к нему, пробираясь между столиками.

Это был толстый субъект с изумрудным перстнем на руке. Его широкое квадратное лицо обвисшими жирными складками выпирало из воротника. Он был похож на агента по продаже недвижимости или преуспевающего торговца женскими поясами. Он сел за столик Рейвена и коротко поздоровался:

– Добрый вечер.

– Я уж начал думать, что вы не придете, мистер Чол-мон-де-ли, – произнося по складам его фамилию, сказал Рейвен.

– Чамли, дорогой мой, Чамли, – поправил его тот.

– Неважно, как произносится, наверняка ведь это не ваша фамилия.

– Во всяком случае, выбрал я ее сам, – заметил мистер Чамли. Его изумруд сверкнул в свете огромных люстр, когда он перелистывал меню. – Возьмите parfait.

– Как можно есть холодное в такую погоду! Если жарко – достаточно выйти на улицу. Но не будем терять времени, мистер Чол-мон-де-ли. Вы принесли деньги? Я на мели.

– Здесь готовят очень хороший коктейль «Мечта старой девы», – задумчиво произнес мистер Чамли. – Не говоря уже об «Альпийском сиянии». Или о «Славе Никербокера».

– У меня во рту с самого Кале и крошки не было.

– Дайте мне письмо, – сказал мистер Чамли. – Спасибо. – И бросил подошедшей официантке: – Принесите мне «Альпийское сияние» и еще стаканчик тминной.

– Деньги, – сказал Рейвен.

– Вот, в бумажнике.

– Тут одни пятерки.

– Вы, надеюсь, не думали, что вам выдадут две сотни мелочью. Меня не спрашивали, – сказал мистер Чамли. – Я всего-навсего агент. – Его глаза смягчились, остановившись на малиновом коктейле, стоявшем на соседнем столе, и он с грустью признался Рейвену: – Я сладкоежка.

– Разве вас не интересуют подробности? – спросил Рейвен. – Старуха...

– Ради бога, ради бога, – запротестовал мистер Чамли, – я не желаю ничего слушать. Я всего-навсего агент. Я ни за что не отвечаю. Мои клиенты...

Рейвен с угрюмым презрением скривил свою заячью губу.

– Неплохое имечко для них.

– Когда же официантка принесет мне parfait? – пожаловался мистер Чамли. – Мои клиенты действительно прекрасные люди. Эти акты насилия... они рассматривают их как войну.

– А я и старуха... – заговорил Рейвен.

– Находитесь на передовой. – Чамли мягко засмеялся собственной шутке. Его крупное белое лицо напоминало экран театра теней, на котором можно показывать разные фигурки – зайчика или чертика. При виде массы мороженого, которое ему несли в высокой вазочке, его маленькие глазки засветились удовольствием.

– Вы сделали свое дело очень хорошо, очень чисто, – сказал он. – Вами вполне довольны. Теперь вы сможете хорошо отдохнуть.

Мороженое капало у него изо рта. Толстый, вульгарный, фальшивый, он, однако, производил впечатление человека, наделенного большой властью: воплощение процветания, один из тех, кому принадлежит все; у Рейвена же не было ничего, кроме содержимого бумажника, одежды, что на нем, заячьей губы да автоматического пистолета, который ему велено было оставить в той квартире.

– Я пошел, – сказал он.

– Будьте здоровы, дорогой мой, будьте здоровы, – ответствовал мистер Чамли, потягивая водку.

Рейвен встал и вышел. Мрачный и худой, созданный для того, чтобы разрушать, он чувствовал себя неуютно среди столиков и ярких фруктовых напитков. Миновав площадь Пикадилли, он пошел по Шефтсбери-авеню. Витрины магазинов были забиты мишурой и темно-красными рождественскими ягодами. Они сводили его с ума, эти сантименты. Его руки в карманах сжались в кулаки. Прислонившись к витрине магазина готового платья и усмехаясь, он молча смотрел сквозь стекло. Молодая еврейка с аккуратной точеной фигуркой склонилась над манекеном. Его взгляд с презрением и похотью пробежал по ее ногам и бедрам. Этакое богатое тело выставлено на продажу в рождественской витрине, подумал он.

Какая-то глухая жестокость погнала его внутрь магазина. Он распустил свою заячью губу перед девушкой, когда она подошла к нему, с таким же удовольствием, с каким направил бы пулемет на выставку картин.

– То платье, что в витрине, – сказал он. – Сколько оно стоит?

– Пять гиней, – ответила она, даже не подумав добавить «сэр». Губа выдавала его: она свидетельствовала о бедности родителей, которым хороший хирург был не по карману.

– Красивое, правда? – спросил он.

– Им все любуются, – манерно прошепелявила она.

– Мягкое. Тонкое. Вам бы хотелось иметь такое, а? Подошло бы оно хорошенькой богатой девушке?

– Это модельное, – безо всякого интереса лгала она. Будучи женщиной, она знала, что к чему, знала, какой убогой и вульгарной была на самом деле эта лавчонка.

– Шик платьице, а?

– Несомненно, – сказала она, увидев в окне какого-то итальяшку в ярком костюме. – Платье – шик.

– Ладно, – сказал он, – вот вам за него пять фунтов. – Он вытащил ассигнацию из бумажника мистера Чамли.

– Завернуть?

– Нет, – ответил он. – За ним придут. – Он улыбнулся ей своей рваной губой. – Вы знаете, какая это шикарная женщина! Это ведь лучшее, что у вас есть? – И когда она, кивнув головой, взяла деньги, он сказал: – Тогда оно подойдет Элис.

Излив на нее свое презрение, он вышел на авеню, перешел на Фрит-стрит и свернул за угол к немецкому кафе, где снимал комнату. Там его поджидал сюрприз: небольшая елка в кадке, увешанная разноцветными стекляшками, и ясли. Он спросил старика, владельца кафе:

– И вы в это верите? В эту чепуху?

– Неужели снова будет война? – ответил старик вопросом. – То, что пишут, просто ужасно.

– Вашего заведения это никак не коснется. Я помню, как нам давали сливовый пудинг на рождество. Декрет Цезаря Августа. Видите, и я кое-что знаю. Я тоже грамотный. Раз в год нам об этом читали.

– Я уже видел одну войну.

– Ненавижу сантименты.

– Да, – старик продолжал свое, – она нужна большому бизнесу.

Рейвен взял в руки игрушечного младенца, который лежал в яслях. Младенец был сделан из дешевого размалеванного гипса.

– Его прямо так и кладут, да? Видите, я знаю эту басню. Я грамотный.

Он поднялся в свою комнату. Ее не убирали: грязная вода в тазу, кувшин пустой. Он вспомнил, как толстяк, сверкая изумрудом, внушал ему: «Чамли, дорогой мой, Чамли. Произносится так: Чамли». Перегнувшись через перила, он рявкнул в бешенстве:

– Элис!

Она вышла из соседней комнаты, кособокая грязнуля, лица почти не видно под космами обесцвеченных волос.

– Чего орешь? – сказала она.

– Развели тут свинарник, – проворчал он. – Я не потерплю такого обращения. Иди убери в комнате. – Он закатил ей оплеуху, она в страхе отшатнулась, не смея ничего сказать, кроме:

– Ты что это себе позволяешь?

– Пошевеливайся, ты, шлюха горбатая. – И когда она нагнулась над его кроватью, убирая постель, он начал глумиться над ней: – Я купил тебе рождественское платье, Элис. Вот чек. Иди забери его. Очень красивое платье. И как раз по тебе.

– Оставь свои дурацкие шутки! – сказала она.

– Эти шутки стоили мне пятерки! Поторопись, Элис, а то закроют магазин.

Но последнее слово осталось за ней.

– Уж я-то ничуть не хуже, чем ты, с твоей расквашенной губой, – крикнула она снизу.

Ее, конечно, слышали все в доме: старик в кафе, его жена в гостиной, посетители у стойки. Он представил себе, как они ухмыляются: «Полноте, Элис, из вас выйдет симпатичная парочка – два таких урода!» На самом деле ему даже не было больно: он впитывал этот яд с детства, каплю за каплей, так что теперь едва ли замечал его горечь.

Он подошел к окну, открыл его и поскреб по подоконнику. По водосточному желобу к нему приблизилась кошечка и стала тереться о его руку.

– Ну здравствуй, сукина дочь, – ласково сказал он. – Здравствуй, помоешница.

Он вытащил из кармана пальто бумажный стаканчик сливок за два пенса и вылил его содержимое в мыльницу. Кошка перестала ласкаться и, жалобно мяукая, устремилась к еде. Рейвен взял ее за шкирку и поставил на комод вместе со сливками. Кошка вырвалась у него из рук, она была не больше крысы, которую он когда-то дрессировал дома, но мягче на ощупь. Рейвен почесал ей за ухом, а она, мотнув головой, с занятным видом продолжала насыщаться. Быстро-быстро работая язычком, она лакала белые густые сливки.

«Пора обедать», – сказал он себе. С такими деньгами можно пойти куда угодно. Заказать, скажем, шикарный обед у Симсона – туда обычно ходят бизнесмены, – съесть ромштекс с овощным гарниром.

Проходя мимо телефонной будки в темном углу под лестницей, он услышал свое имя.

– ...всегда держит здесь комнату, – говорил старик. – Он куда-то уезжал.

– Ты, – сказал чей-то незнакомый голос, – как там тебя? – Элис, покажи-ка мне его обиталище. Не спускайте глаз с двери, Сондерс.

Опустившись на колени, Рейвен вполз в телефонную будку. Дверь он оставил чуть приоткрытой – он не любил сидеть взаперти. Выглянуть он не мог, но не нужно было и видеть говорившего, чтобы сразу определить: это полицейский в штатском и, судя по выговору, из Скотленд-Ярда. Он был так близко, что пол дрожал от его шагов. Вскоре он спустился вниз.

– Там никого нет. Он забрал шляпу и пальто и, наверное, вышел.

– Вполне возможно, – согласился старик. – Ходит он бесшумно.

Незнакомец начал задавать вопросы.

– Как он выглядит?

Оба – старик и девушка – в один голос ответили:

– Заячья губа.

– Это очень важно, – сказал детектив. – Не трогайте его комнату. Я пришлю человека снять отпечатки пальцев. Что он собой представляет?

Рейвен слышал все до единого слова. Почему это его разыскивают? Ведь он не оставил никаких следов. Это он знал наверняка. Он не из тех, кто может вообразить черт знает что. Картина места преступления отпечаталась у него в мозгу так же ясно и отчетливо, как на фотоснимке, – только фотографий у него не было. Нет у них никаких улик. Он не выполнил приказа, прихватив с собой пистолет-автомат, зато теперь, когда оружие под мышкой, чувствуешь себя безопаснее. И потом, если бы они напали на след, его бы задержали уже в Дувре. Со сдержанной злостью он слушал эти голоса. Его мучил голод. Он ничего не ел почти сутки, но теперь, имея две сотни фунтов в кармане, может купить что угодно – все, что только заблагорассудится.

– ...Вполне возможно, – соглашался старик. – Сегодня вечером он глумился над рождественскими яслями моей бедной жены.

– Чертов задира, – поддержала девушка. – Ни капельки не пожалею, когда вы его засадите.

«Они меня ненавидят», – с изумлением сказал он себе.

– Противный-препротивный, – продолжала Элис. – От этой его заячьей губы у меня прямо мурашки по всему телу...

– Да уж, клиент не из приятных.

– Я бы его не держал, – оправдывался старик, – да он платит. Таких разве выгонишь. В наше-то время.

– Есть у него друзья?

– Не смешите меня, – сказала Элис. – У него – друзья! Что бы он с ними делал?

Стоя на коленях в маленькой темной будке, глядя снизу на стекло, с пистолетом в руке, он тихонько засмеялся: «Это они обо мне говорят, обо мне».

– Ох ты и зла на него! Что он тебе, интересно, сделал? Он же вроде хотел подарить тебе платье.

– Уж такие у него идиотские шутки.

– И все же ты хотела его забрать.

– А вот и нет. Неужели вы думаете, я бы приняла от него подарок? Я хотела сдать его обратно и показать ему деньги. Вот была бы потеха!

И опять с чувством горького изумления он подумал: «Они меня ненавидят. Пусть только сунутся, всех перестреляю».

– Как бы я хотела врезать ему по этой его губе! Вот была бы потеха! Я говорю, вот бы потеха-то была!

– Я поставлю человека на той стороне улицы, – закончил незнакомец. – Моргните ему, когда ваш клиент явится.

Дверь кафе закрылась.

– Эх, жены нет на месте, – сокрушался старик. – Она бы и десяти шиллингов не пожалела за такое зрелище.

– Я ей позвоню, – сказала Элис. – Болтает, наверное, у Мэсонов. Пусть и миссис Мэсон пригласит. Пусть все теперь потешатся. Не далее как неделю назад миссис Мэсон говорила, что не желает больше видеть его мерзкой рожи в своей лавке.

– Да-да, Элис, будь умницей, позвони ей.

Рейвен протянул руку вверх и выкрутил лампочку из патрона, потом встал и прижался к стенке будки. Элис открыла дверь и оказалась рядом с ним. Не успела она крикнуть, как он закрыл ей ладонью рот и предупредил:

– Не опускай монету, а то буду стрелять. Только пикнешь, тут же прикончу. Делай, что я тебе скажу. – Он шептал ей в ухо. Они были так близко, как будто лежали в одной постели. Ее кривое плечо уперлось ему в грудь. – Сними трубку. Сделай вид, что говоришь со старухой. Давай. Мне тебя застрелить – раз плюнуть. Говори: «Алло, фрау Грёнер».

– Алло, фрау Грёнер.

– Рассказывай все.

– Рейвена разыскивают.

– Почему?

– Из-за пятифунтовой ассигнации. Его уже поджидали в магазине.

– То есть?

– У них записан ее номер. Она краденая.

Его обманули. Мозг работал с механической точностью, как арифмометр. Только загрузи его цифрами – и ответ готов. Им овладела глубокая слепая ярость. Будь мистер Чамли сейчас с ним в будке, он бы застрелил его, застрелил безо всякой жалости.

– Откуда?

– Тебе лучше знать.

– Не груби. Откуда?

Он даже не знал, на кого работает мистер Чамли. Одно только ясно: ему не доверяют. Подстроили все так, чтобы от него можно было избавиться. Мальчишка-газетчик прошел по улице, крича: «Ультиматум! Ультиматум!» Слова пронеслись в его мозгу, нисколько его не затронув: к нему это как будто не имеет ни малейшего отношения. Он повторил:

– Так откуда?

– Не знаю. Не помню.

Приставив пистолет ей к спине, он попытался уговорить ее:

– Вспомни, неужто не можешь? Это важно. Я ничего не крал.

– Ну еще бы! – зло сказала она в молчавшую трубку.

– Ну пожалуйста. Мне только и надо от тебя, чтобы ты вспомнила.

– Честное слово, не могу.

– Я ведь подарил тебе платье, правда?

– Нет, неправда. Ты просто пытался сбыть эти деньги, только и всего. Ты не знал, что номера ассигнаций разосланы по всем магазинам города. Они даже в нашем кафе есть.

– Если бы я действительно их украл, зачем бы я тогда стал спрашивать, откуда эти деньги?

– Вот будет потеха, если тебя засадят за то, чего ты не делал.

– Элис, – раздался голос старика, – она идет?

– Я дам тебе десять фунтов.

– Краденых-то денег? Нет уж, спасибо, Ваша Щедрость.

– Элис, – снова позвал старик. Было слышно, как он идет по коридору.

– Будь справедлива все-таки, – мрачно буркнул он, ткнув ее пистолетом под ребра.

– Он мне говорит о справедливости, – сказала она. – Гоняет, как в тюрьме. Бьет почем зря. Пепел по всему полу. Молоко в мыльнице. Хватит с меня этой грязи. Справедливости захотел, как же!

Прижатая к нему в тесной темной будке, она вдруг стала для него желанной. Он так этому удивился, что на время позабыл о старике, пока тот не открыл дверь.

– Ни слова, или я всажу в тебя пулю, – выразительно прошептал он из темноты. Он велел Элис выйти из будки. – Поймите, – сказал он, – меня им не взять. В тюрьму я не пойду. Мне ничего не стоит всадить пулю в любого из вас. Плевать я хотел на виселицу. Моего отца повесили... а ему хоть бы что. Марш оба в мою комнату. Кто-то должен за это ответить.

Загнав их к себе, он запер дверь изнутри. Внизу в кафе настойчиво звонил какой-то посетитель. Он повернулся к ним:

– Прикончить бы вас обоих. О моей губе тут трепались. Вы что, по-человечески никак не можете?

Рейвен подошел к окну. Спуститься вниз здесь было очень просто, потому он и выбрал эту комнату. На глаза ему попался котенок, он разгуливал, как крошечный тигр, по краю комода, боясь спрыгнуть. Он взял его и бросил на постель, тот попытался его укусить. Выбравшись на плоскую оцинкованную крышу, Рейвен взглянул на небо. Облака заволокли луну, и земля, холодный, безжизненный шар, двигалась вместе с ними в бесконечную тьму.