Текст книги "Наперекор стихии"
Автор книги: Диана Хэвиланд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
35
Когда Селена проводила Рауля, с вокзала она не поехала сразу домой, на улицу Риволи; вместо этого ее экипаж направился к зданию телеграфа, где она послала телеграмму в Нью-Йорк, Мириам Сквайер, в которой спрашивала, может ли она снова работать корреспондентом в области мод и общественной жизни для «Лейдиз газетт». Через несколько дней она получила положительный ответ, сообщающий, что Мириам с удовольствием будет использовать ее материалы по обычной системе оплаты в случае напечатания, как это происходило с публикациями военных корреспондентов, устремившихся сейчас на границу с Пруссией. Итак, пока такие журналисты, как Вильям Рассел и Арчибальд Форбс, писали о сражениях, Селена посылала в Нью-Йорк последние новости о моде лета 1870 года.
Она не нуждалась в деньгах, так как Рауль оставил ей достаточно, но Селена чувствовала, что теперь ее жизнь должна пойти по-другому. Из-за отчуждения, возникшего между нею и ее мужем, из-за разлуки с сыном Селена не могла заполнять свои дни ничего не значащими делами, как она делала все эти годы. Она решила, что даже когда Рауль вернется с войны, она будет продолжать работать, а ее статьи будут подписаны одним словом: «Селин» – так ее имя звучит по-французски. Таким образом, Рауль не сможет жаловаться или укорять Селену, что работа жены приводит его в замешательство.
Селена видела, что в «Доме Ворта» и других учреждениях, связанных с модой, дела шли как обычно. Парижане были убеждены в скорой победе Франции, и все были возбужденно-радостными. Она даже слышала, как две дамы в салоне Люмьеров планировали заказать купе в поезде на Берлин.
– Я должна увидеть торжественный въезд императора в город… – говорила одна из них.
Селена хотела быть такой же уверенной, как и они, но, несмотря на разочарование в браке, она не могла не беспокоиться о Рауле, никогда не забывая, что он значил для нее в те месяцы в Алжире. Двадцать восьмого июля, когда Селена поехала в Сен-Клу, чтобы написать статью об отъезде Луи Наполеона вместе с его четырнадцатилетним сыном, принцем, ее охватила тревога… Ей и небольшой группке людей, собравшихся на вокзале, стало ясно, что король слишком болен даже для того, чтобы сидеть на лошади, не то что вести армию к победе. Стоя довольно далеко, Селена увидела слой грима на лице императора, скрывающий следы постоянной боли, все усиливающейся в последние месяцы. Ходили слухи, что Эжени, которая была сейчас регентом Франции, настояла, чтобы ее муж и сын поехали в Метц, откуда французские войска собирались атаковать Пруссию. Франция была на грани политического переворота, и сейчас, считала Эжени, победа объединит их, император должен въехать в Берлин во главе победоносной армии.
Но в тот же вечер Селена, работая над своей статьей об отъезде императора, неожиданно вспомнила, как императрица перекрестила сына, вспомнила ее взгляд, полный скрытой боли… Селена с содроганием представила Кейта на месте юного наследника. Слава Богу, ее сын слишком мал для войны, и он в безопасности в замке родителей Рауля.
Через несколько дней после отъезда императора Париж начал праздновать победу, узнав, что французские войска взяли Саарбрюккен, перейдя германскую границу. Селена немного успокоилась, прочитав статью в «Журнал офисьяль»:
«Сегодня, второго августа, в одиннадцать часов утра, между французскими и прусскими войсками произошло тяжелое столкновение, наша армия, перейдя в наступление, вторглась на территорию Пруссии. Несмотря на сильные вражеские позиции… наша артиллерия вытеснила противника из города. Французские солдаты совершили невероятный бросок…»
Никто не знал, что это была последняя настоящая победа французских войск, и, хотя в Париж приходили ложные известия о других успехах, все повернулось против армии Луи Наполеона. В те душные дни конца лета Селене трудно было сосредоточиться на капризах моды, чувствуя что-то истерическое в возвышенном настрое людей. Она не получила ни одной весточки от Рауля и только могла утешать себя воспоминаниями о его военном искусстве в алжирской кампании, стараясь разделить его уверенность в непобедимости французских войск, надеясь, что он вернется через несколько недель, чтобы отвезти ее в Биарриц.
Селена искала спасение в работе, писала о последней моде, сообщая читательницам «Лейдиз газетт», что этим летом наиболее популярны оттенки синего цвета; не было необходимости упоминать о том, что коричневый – цвет Бисмарка – уже давно не вызывал ни у кого симпатии. Селена также писала, что парижские дамы прячут свои лица от солнца под зонтиками, отделанными лебяжьим пухом, что кринолины вообще исчезли, а турнюр вырос до невероятных размеров и украшался бархатными лентами, кружевами и искусственными цветами. Для себя Селена заказала три платья для прогулок и новую амазонку, чтобы в сентябре ездить верхом в Биарриц.
Но первого сентября французские войска, а среди них и Рауль со своим Шоссерсом, попали в ловушку в городе Седан. Третьего сентября известия об этом несчастье начали проникать в Париж, и Селена вместе с другими гражданами французской столицы ужасалась, узнав, что маршал Макман, лихой французский командир, посланный на выручку осажденному гарнизону в Метце и обнаруживший на своем пути прусские войска, отошел к Седану, городу, окруженному холмами, с которых ружья Круппа обрушили на французов безжалостный огонь.
Со все возрастающим страхом Селена узнала о гибельной кавалерийской атаке, возглавляемой генералом Маргеритт, а после его ранения маркизом де Галифе. Рауль служил в кавалерии Галифе…
Ночью третьего сентября Селена лежала без сна под пологом своей широкой кровати, глядя в темноту, чувствуя напряжение во всем теле от мрачного предчувствия, сон пришел к ней перед самым рассветом. Она проснулась безоблачным летним утром, это было воскресенье, ставшее последним днем Второй империи. Несмотря на прекрасную погоду, в воздухе ощущалась надвигающаяся опасность, а позже в то же утро было сделано официальное объявление о поражении армии Макмана и о пленении императора прусским королем Вильгельмом. Уцелевшие в битве под Седаном французы были окружены и отправлены во временный лагерь для интернированных. Селена села в свой открытый экипаж и, хотя ее охватила тревога, когда она увидела людей, толпящихся на улицах города, она велела кучеру отвезти ее на площадь Согласия. На площади все больше рабочих и горожан среднего класса присоединялись к пению «Марсельезы». Некоторые размахивали трехцветным флагом, провозглашая республику.
Эжени, императрица-регентша, передав свои полномочия в руки законодательной ассамблеи, по настоятельному совету группы депутатов, приехавшей в Тюильри, бежала, решив предотвратить жестокую революцию. До сих пор ситуация была под контролем, но когда толпа направилась в сторону Тюильри, Селена поняла, что в любой момент все может измениться. Вспомнив о кошмаре в Сен-Дени, она начала молиться о безопасности императрицы.
В то же время, помня о своей работе, Селена велела кучеру ехать, но не домой, где ее ждало надежное убежище, а в Тюильри. Она говорила себе, что должна быть там, потому что именно в Тюильри сейчас совершалась история.
Селена видела, как с высоких ворот садов Тюильри сорвали золоченых орлов, а флаг императрицы исчез со своего флагштока. Толпа надвигалась на экипаж Селены, лошади испуганно заржали. Велев кучеру подождать, Селена вышла из экипажа и тут же была подхвачена волной людей, напиравшей на ворота и врывающейся в сады. Даже если бы она захотела вернуться, у нее не было пути назад, ее несло вместе со всеми, она стала частью толпы.
Императрица уже сбежала, вместе с князем Меттернихом и ее американским зубным врачом, доктором Эвансом. Селена надолго запомнила сорванную ограду и вытоптанные розы Тюильри.
Наконец Селене удалось пробраться назад к экипажу, где обеспокоенный кучер помог ей забраться и стал прокладывать путь через толпу. Уже вечерело, когда она вернулась домой, а ночью Селена так и не смогла заснуть.
Сидя за столом в кабинете Рауля, она начала записывать все, что видела и слышала в этот знаменательный день, прислушиваясь в то же время к голосам пьяных гуляк, напевающих гимн Второй империи, заменяя текст непристойными словами.
На мгновение она закрыла глаза, и ручка выскользнула из ее пальцев. Селена вспомнила ночь, когда она впервые услышала гимн Второй империи, – той ночью Крейг повез ее в Оперу…
В королевской ложе находились Луи Наполеон и Эжени, окруженные придворными. Она вспомнила великолепно одетых женщин в огромных кринолинах, сверкающих украшениями, красивых надменных офицеров. В империи многое было уродливым, но в блеске, веселье и очаровании ей нельзя отказать. Селена подумала о смотре на скачках в Лонгшамп, о Рауле и его офицерах, галопирующих мимо трибун с поднятыми саблями, сверкающими на солнце, и кричащих: «Да здравствует император!»
Потом Селена вспомнила Ортанс Шнайдер, которая в тот вечер играла в «Великой герцогине Жерольстинской». Певица смотрела на ложи, где сидели офицеры, и пела: «Ах, как я люблю военных!» Весь Париж отзывался на ее чувства, переполненный верой в свою непобедимую армию.
Сейчас уцелевшие в Седане, но побежденные войска потянулись в Париж. Император обманул ожидания своего народа, не став вторым Наполеоном Бонапартом, а лишь его слабой копией. За одну ночь целая армия империи, вся привычная жизнь были уничтожены и стали достоянием истории.
Но Селену, после того как она отправила в Нью-Йорк свои статьи, все больше начали тревожить личные проблемы. Она ничего не слышала о Рауле. Убит ли он при Седане или стал пленником в лагере Игес на реке Мойзе?
А что с Кейтом, с родителями Рауля в замке в Лоррейн? Конечно, прусским солдатам нет причины притеснять двух пожилых людей и маленького ребенка, но тем не менее она беспокоилась.
Через несколько дней после установления нового правительства Национальной защиты Селена решила отправиться на поиски сведений о муже и сыне. Если официальные источники молчали, ей могли помочь некоторые журналисты. Селена надевала красивое новое платье из голубой тафты, одно из тех, которые она заказала для поездки в Биарриц, когда в ее спальню вбежала запыхавшаяся горничная и сказала, что приехал солдат с новостями о полковнике де Бурже. Селена поспешила вниз, где ее ждал молодой капрал, пораженный окружающим великолепием. Она заметила окровавленную перевязку на его руке, мальчишеское лицо, бледное от усталости, его поношенный и рваный мундир.
– Мадам де Бурже? Мы привезли полковника в Париж. Он тяжело ранен. Если вы пойдете со мной, я отведу вас к нему.
– Почему его не привезли сюда? – спросила Селена.
– Мне сказали оставить его в… Ну, это нельзя назвать госпиталем, они все переполнены ранеными в Седане…
Не желая более тратить время на расспросы, Селена последовала за молодым человеком к ожидающему их экипажу. Он помог ей сесть, и они поехали.
– Насколько тяжело ранен мой муж? Вы должны сказать мне об этом.
Солдат смутился, стараясь не встречаться с ней взглядом.
– Всегда надо надеяться, мадам, – сказал он.
– Вы сами ранены, – мягко сказала Селена, глядя на его повязку. – Вы должны находиться в постели.
– Со мной все в порядке, мадам. Видели бы вы раненых при Седане, вы бы поняли, что это… – Он указал на перевязку. – Это простая царапина.
Парень был высокий, костлявый, вероятно один из фермеров, набранных в солдаты во время мобилизации, решила Селена.
Экипаж медленно ехал по переполненным улицам, и когда наконец остановился, Селена ахнула от удивления – перед ней был особняк Жизель Сервени.
– Он здесь? Но почему…
– Как я уже сказал, все госпитали переполнены, а леди, живущая здесь, предложила свой дом.
Следуя за капралом, Селена старалась стряхнуть с себя ощущение нереальности, охватившее ее. В прихожей не было ни ковра, защищавшего шелка и бархат гостей Жизель, ни лакеев в ливреях и напудренных париках. Вместо этого там стояли всевозможные транспортные средства, даже несколько фермерских тележек, наскоро приспособленных для перевозки раненых в Седане солдат обратно в Париж.
Хрустальные канделябры сверкали в прихожей, как и много лет назад, когда она приезжала сюда с Брайном, но свечи не горели, и на потолке едва были видны нарисованные там почти обнаженные нимфы и сатиры, сирены и богини с открытой грудью. Две монахини бесшумно сновали, каждая занятая своим делом, одна с подносом, другая с тазом.
Поднявшись следом за капралом по широкой, прежде ослепительно белой, теперь испещренной грязными следами ног лестнице, Селена безошибочно уловила одуряющий запах болезни, так непохожий на то, что можно было почувствовать здесь раньше, когда дорогие женские духи смешивались с ароматом тепличных цветов. Огромная бальная зала, где она с Раулем танцевала вальс Штрауса и Оффенбаха, теперь превратилась в больничную палату, заставленную рядами коек. Жизель вышла к ней навстречу. Она выглядела нарядно даже сейчас, в черном фуляровом платье с высоким воротом, с просто зачесанными назад темными густыми волосами.
– Мадам де Бурже, – сказала она, легко кивнув головой, – думаю, вы не возражаете, что ваш муж находится здесь.
Возможно, в ее голосе прозвучали нотки сарказма, но Селену сейчас это не волновало.
– Я благодарна вам за это, – с достоинством сказала Селена, отбрасывая воспоминания. – Могу я его видеть?
Жизель подошла к одной из монахинь.
– Это жена полковника де Бурже, – сказала она ей.
Монахиня кивнула и сказала:
– Сюда, пожалуйста, мадам.
– Мой муж… Как тяжело он ранен? – спросила Селена высокую бледную монахиню, пробираясь за ней по проходу между рядами коек.
– Взорвался снаряд, – объяснила монахиня. – У полковника в груди и плечах много осколков. Не все еще вынуты. А правая рука полковника была раздроблена. Ампутация происходила в полевом госпитале, он потерял огромное количество крови, несколько дней его нельзя было трогать. В Седане был полный хаос, понимаете…
Все ее разногласия с Раулем были забыты, горечь сменилась состраданием к этому сильному молодому мужчине, профессиональному солдату, теперь покалеченному. Она с трудом сдерживала слезы.
Монахиня предложила ей маленькое бархатное позолоченное кресло, раньше бывшее частью обстановки бальной комнаты, и Селена села возле узкой койки, на которой лежал Рауль. Его лицо потемнело, заросло щетиной, губы высохли и потрескались от лихорадки. Селена тихо позвала его, и когда Рауль открыл глаза, она увидела, какие они потускневшие, без тени узнавания. Справа под одеялом была впадина. Она потянулась к его левой руке и почувствовала, как он сжал ее пальцы.
– Селена?
– Да, дорогой, я здесь.
На его губах появилась слабая улыбка. Он снова сжал ее пальцы и закрыл глаза.
– Иногда его сознание проясняется, – объяснила монахиня. – А потом он снова впадает в забытье.
– Я должна поговорить с доктором, – взволнованно сказала Селена. – Где он?
– У нас нет постоянного доктора, мадам, – ответила монахиня. – Доктор Левассер из военного госпиталя «Валь де Грас» приходит сюда как только может. Остальное время мы сами как-то справляемся.
Монахиня повернулась, услышав хриплый крик с одной из коек, и Селена осталась наедине с Раулем. Несмотря на жару снаружи, окна были плотно закрыты, так как считалось, что свежий воздух вреден больным и раненым; зловоние было тошнотворным.
Селена не знала, сколько она сидела перед Раулем, пока он не открыл глаза.
– Селена, – сказал он, с трудом дыша, боль искажала его лицо, – я хочу, чтобы ты знала…
Она подвинулась ближе и услышала:
– Мы не струсили под Седаном, мы сражались, атаковали снова и снова…
Она хотела сказать Раулю, что это не имеет никакого значения, но, прочитав его взгляд, поняла, что для него это важно.
– Я горжусь тобой, – сказала Селена. – И твой отец будет гордиться.
– Правда? Как только я поправлюсь, мы поедем в Лоррейн…
Селена старалась не думать о войсках, все еще сражавшихся между Парижем и северо-восточным побережьем Франции, о пруссаках, которые войдут во французскую столицу. Уже сейчас шли приготовления к долгой осаде. Французской армии оставалось только отступать назад, к столице, где усиливались укрепления.
– Да, дорогой, – успокоила она Рауля. – Скоро мы поедем в замок.
– Но мы не сможем поехать туда надолго, – сказал Рауль. – Как только я достаточно поправлюсь, я снова присоединюсь к полку. И в этот раз мы выгоним пруссаков…
Он замолчал. Господи! Селена подумала, что Рауль не знает, что произошло. Может быть, он не осознает, что потерял руку.
– Напиши моим родителям, – снова заговорил Рауль. – Но подбирай слова осторожно. Папа все такой же драчун, несмотря на свой возраст, но мама… Ее сердце может не вынести удара…
– Я буду осторожна, – пообещала Селена.
Он улыбнулся и снова закрыл глаза. Когда Селена прикоснулась к его лбу, чтобы отбросить назад прядь темных волос, она почувствовала, как пылает его кожа от лихорадочного жара.
– Мой муж не осознает того, что с ним произошло? – спрашивала Селена изможденного, усталого доктора Левассера, когда вечером он пришел в «госпиталь» Жизель.
– Не полностью. Я думаю, он не хочет смириться с потерей руки. Но время…
– У него есть время, доктор?
Мгновение седовласый доктор изучал ее лицо, как будто пытаясь понять, достаточно ли в ней сил.
– Его шансы невелики, мадам. Ампутация происходила в самых примитивных условиях, в Седане. А потом он проделал путь в Париж в открытой крестьянской повозке. У него воспаление легких. Многие мужчины не вынесли бы подобного. Но полковник де Бурже молод и силен. Мы должны верить, что он выкарабкается.
Селена кивала, думая о Кейте, о том, когда она снова сможет увидеть его. Но она знала, что было бы безумием оставить сейчас Рауля. Она вспомнила, как он сжал ее пальцы. Она должна остаться и сделать для него все возможное.
– Доктор, вы нам нужны. Несколько минут назад принесли больного тифом. Мы не можем положить его вместе с другими ранеными, – сказала одна из монахинь.
Доктор Левассер поклонился Селене, улыбнулся ей ободряюще и поспешил к больному.
Селена делила свое время между Раулем, который временами впадал в беспокойный лихорадочный сон, и другими больными, так как временному госпиталю катастрофически не хватало рук. Ей дали большой белый передник, чтобы прикрыть ее модное платье из синей тафты, и, засучив рукава до локтей, она ходила по палате, выполняя инструкции монахинь – выносила грязные тазы и кувшины, мыла грязные, искалеченные тела, выбирала личинки из гноящихся запущенных ран, привыкая к запаху омертвелой плоти.
Селена не возвращалась домой, а спала в маленькой комнатке на верхнем этаже. В редкие минуты отдыха ей приходилось слушать рассказы раненых о поражении под Седаном. Некоторые из них стоически относились к поражению, другие же с горечью говорили об императоре и генералах, приведших их в окружение.
Стройный молодой лейтенант сказал ей:
– Такие люди, как Макман, Базейн, Канробер… достаточно храбры, но не понимают тактики пруссаков. Они учились своему искусству в Крыму. Или сражаясь против алжирских повстанцев и мексиканских крестьян. А прусская армия… она как машина. – Он покачал головой. – Машина, которая сейчас катится к Парижу. – Он запнулся, потом продолжил: – Лучше бы вам уехать из Парижа, перед тем как здесь появятся пруссаки. У вас, наверное, есть дети?
– У меня сын, – сказала ему Селена. – Но он вроде бы в безопасности в Лоррейне, вместе с родителями моего мужа.
– В безопасности в Лоррейне? Когда пруссаки кишат по всей стране? Вы думаете, что во время войны понятие безопасности существует?
Слова молодого лейтенанта не давали Селене покоя. Но она не могла оставить Рауля сейчас. Слабый от лихорадки, он цеплялся за нее, как это делал бы Кейт. Бывали дни, когда, казалось, он поправляется, а однажды доктор заговорил о дальнейшей операции, чтобы удалить оставшиеся в его теле осколки снаряда. Но этого не произошло – лихорадка усилилась; вечером семнадцатого числа доктор Левассер неохотно сообщил Селене, что у Рауля воспаление легких в тяжелой форме и что надежды практически не осталось.
Она сидела возле Рауля всю ночь, прислушиваясь к его хриплому, неровному дыханию, смотря, как он борется за глоток воздуха. Душная бальная комната была закрыта, к утру пошел дождь, и Селена услышала раскаты грома. Рауль беспокойно шевельнулся, а потом, когда вспышка молнии осветила комнату, попытался приподняться, не отрывая глаз от ее лица.
– Эта комната… выглядит не так, как… тогда, когда я увидел тебя здесь впервые… – Он глотнул воздух. – Ты помнишь ту ночь… Селена?..
– Конечно, помню. Но ты не должен говорить. Ляг.
– В ту ночь я решил… Ты будешь моей… – Он сражался за каждый вздох, но не мог молчать. – Солгал насчет Брайна… потому что хотел тебя так сильно…
– Я знаю, Рауль. Ты говорил мне. Сейчас это не имеет значения.
– Имеет… Слишком много лжи между нами… Я должен быть более честным с тобой… – Он схватил ее за юбку. – Мне очень жаль, дорогая… Все, что я сделал… изменял…
– Пожалуйста, – просила Селена, отгоняя слезы. – Постарайся отдохнуть.
– Да, отдохнуть… Как только я поправлюсь, мы поедем… Больше никаких обманов… Никаких…
Он начал задыхаться. Селена позвала одну из монахинь, но когда женщина подошла к кровати, Рауль уже впал в забытье. Он умер перед самым рассветом, сжимая ее юбку.
Прусские войска сужали кольцо вокруг Парижа, наступая на близлежащий город Сен-Жермен, когда Селена в сопровождении горничной Бланш села на один из последних поездов, покидающих город. Она предупредила Бланш о возможных сложностях путешествия, но худая гибкая девушка, прислуживавшая до Селены матери Рауля в замке, сказала:
– Все равно лучше ехать. Тетя Тереза, моя единственная родственница, содержит небольшую гостиницу неподалеку от замка. Она уже немолода, и в случае опасности я не оставлю ее. Да и вам, мадам, не следует путешествовать одной.
Селена, движимая необходимостью уехать из Парижа, пока еще есть возможность, потрясенная смертью Рауля, была безразлична ко всему. Тем не менее она была благодарна Бланш за компанию. Ее болтовня помогала Селене отгонять мрачные предчувствия.
Осада еще не началась, и некоторые из наиболее безрассудных парижских дам забирались на баррикады, пренебрегая опасностью, и наблюдали перестрелку батарей; жены солдат приносили корзины с едой и вином и устраивали пикники. Но очень скоро они поняли, что значит жить в городе, осаждаемом безжалостным врагом…
