Текст книги "Торговец кофе"

Автор книги: Дэвид Лисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

6

Мигель был на площади Дам за четверть часа до полудня, когда открываются ворота биржи, и биржевой гул уже отражался от стен окружающих зданий. Городские власти ограничили время торговли на бирже с полудня до двух часов после полудня, поскольку гильдии жаловались, что гул мешает торговле во всем Амстердаме. Мигель считал такие меры абсурдными. Гул биржи был финансовым возбудителем, он заставлял людей опустошать свои кошельки. Если торговые часы биржи увеличить вдвое, город становился бы вдвое богаче каждый день.

Мигелю нравилось возбуждение, которое охватывало площадь всякий раз перед тем, как открывались ворота биржи. Разговоры утихали. Дюжины мужчин были похожи на спортсменов, готовых броситься вперед, как только прозвучит сигнал.

Повсюду на площади уличные торговцы предлагали хлеб, пироги и безделушки в тени грандиозных достопримечательностей, монументов голландского величия: огромного и внушительного здания ратуши, похожего скорее на собор, и маленького в сравнении с ним здания Весовой палаты. Вдоль всей улицы Дамрак выстроились торговцы рыбой, громкими голосами зазывающие покупателей; девицы легкого поведения, пытающиеся подцепить любвеобильных инвесторов; ростовщики, в нарушение закона, выискивающие отчаянно нуждающихся и готовых рискнуть; продавцы фруктов и овощей, толкающие тележки по лабиринту из коммерсантов, готовых потратить свои недавно заработанные деньги на все, что блестит, выглядит аппетитно и ярко. Продавцы дружелюбно шутили с коммерсантами-толстосумами, а женщины соблазняли мужчин на покупку такими непристойными речами, что Мигель, заслышав их, краснел.

У маклеров и биржевых дельцов черные костюмы, подобные мигелевскому, были по-прежнему на пике моды среди голландцев. Возможно, это объяснялось влиянием кальвинистской аскетичности. Проповедники реформатской церкви задавали тон моде, и считалось, что пышность и яркость в одежде лишь потворствуют тщеславию, поэтому мужчины в Амстердаме носили скромные черные костюмы, но оживляли их тонкой тканью, дорогим кружевом, шелковыми воротничками и шикарными шляпами. Море из черных костюмов иногда разбавлялось иберийским евреем, одетым в красное, синее или желтое, или непокорным голландцем католиком, который мог носить одежду любого цвета. В других странах местные жители таращили глаза на иноземцев, одетых по-другому, но в этом городе было так много иноземцев, что на необычную одежду смотрели скорее с восторгом, чем с осуждением. Мигель считал голландцев самым любознательным народом, в котором протестантская вера сочеталась с деловой жилкой.

Рассматривая толпу, Мигель обратил внимание на недовольного мужчину, который направлялся прямо к нему. Он подумал, что, возможно, это мелкий торговец, повздоривший с покупателем, но, когда Мигель отошел в сторону, незнакомец по-прежнему не сводил с него глаз.

Мужчина подошел и улыбнулся, обнажив рот, полный гнилых зубов.

– Вы не узнаете меня, Лиенсо?

Услышав голос, Мигель успокоился. Он действительно знал этого человека. Это был Иоахим Вагенар. Иоахим, который когда-то одевался, как аристократ, в бархатные костюмы и тонкое кружево, теперь был в тесном кожаном кепи, какие обычно носят крестьяне, запятнанном камзоле из грубого сукна и мешковатых, рваных бриджах. Когда-то пахший духами и подстригавший усики, теперь он источал запах мочи и пота, как нищий.

– Иоахим, – сказал Мигель после паузы, – я вас сначала не узнал.

– Меня это не удивляет. – Иоахим снова растянул губы в подобие улыбки. У него всегда были плохие зубы, но теперь несколько сломанных до этого зубов выпали, а те, что остались, были обломаны у краев. – Время меня не пощадило.

– Я слышал о ваших потерях. Мне очень жаль, – ответил Мигель, говоря так быстро по-голландски, что сам себя едва понимал. – Я сам понес большие убытки, – поспешно добавил он, словно оправдываясь.

В конце концов, это он уговорил Иоахима вложить все его деньги в неудачные фьючерсы на сахар, надеясь, что, если он найдет достаточно инвесторов, ему удастся удержать высокие цены. Однако эти усилия были не более чем мешки с песком на пути наводнения, и цены все равно упали. Убытки Иоахима были несравнимо меньшими, чем у Мигеля, но и его состояние было меньше тоже, поэтому его крах наступил раньше.

– Какую чудесную одежду вы носите! – Иоахим окинул его взглядом с головы до ног и провел рукой по своему лицу. Щетина была такой неровной, словно он пытался бриться тупым лезвием. – Они оставили вам одежду, – сказал он. – Мою одежду забрали. Заставили продать ее им.

О ком он говорил? О кредиторах, ростовщиках? Мигеля похищали несколько раз и насильно удерживали в тавернах, пока он не соглашался заплатить долги. Ему приходилось переживать унижение, когда разгневанный торговец вином сбивал с него шляпу и та падала в грязь. Его запугивали и оскорбляли, он сталкивался с необузданной яростью. Но его не заставляли продавать свою одежду.

Трудно даже предположить, что может произойти с таким странным человеком как Иоахим. Он был сыном владельца рыбной лавки, разбогатевшего во время тюльпаномании тридцать лет тому назад. Он вырос с убеждением, что зарабатывать на жизнь трудом – удел глупцов и что вместо этого можно покупать и продавать. Но при этом единственное, что он знал о бирже, – это какие таверны находились по соседству, и в результате полностью зависел от маклеров в своих решениях. Что делать с деньгами, он понимал не многим лучше самого последнего пьянчужки и трясся над своими сбережениями, сердился, когда приходилось терять стювер то здесь, то там, и относился с подозрением к тому способу зарабатывать деньги, который сам избрал.

– Биржа похожа на погоду, – сказал ему как-то Мигель. – Можно увидеть признаки скорого дождя, но затем выглянет солнце.

– Да, но что с моими гульденами? – спрашивал его Иоахим, потеряв жалкие пятьсот гульденов в ост-индской сделке, когда все сложилось не совсем так, как предполагал Мигель.

Мигель делано засмеялся:

– Куда девается ветер после того, как он подул вам в лицо?

Он чуть не добавил, что человеку, который задает подобные вопросы, лучше всего забрать свои деньги с биржи и заняться обычной торговлей. Мигель считал, что Иоахим не подходит для этого нового типа коммерции, но, с другой стороны, у Мигеля было не так много клиентов, чтобы ими разбрасываться.

Теперь Иоахим стоял перед Мигелем, тяжело дыша, как собака, прямо ему в лицо. Впереди раскрылись ворота биржи, и маклеры устремились внутрь, некоторые от нетерпения расталкивали друг друга локтями, как озорные мальчишки.

Хотя все были заняты своими делами, Мигель волновался, что его могут увидеть с этим жалким человеком. Амстердамские власти запретили евреям выступать посредниками для неевреев, и, несмотря на то что маамад грозился наказывать за этот проступок отлучением от общины, это был второй, самый часто нарушаемый закон (первым был закон, запрещающий маклерам совершать сделки с целью получения выгоды и для себя, а не только для своих клиентов). Тем не менее человек в положении Мигеля должен был соблюдать особую осторожность, ибо мог быть обвинен в преступлении, которое другим сошло бы с рук. Разговор с Иоахимом надо было заканчивать.

– Мне жаль, что на вас обрушились все эти неприятности, но сейчас я не располагаю временем, чтобы поговорить об этом. – Мигель попробовал шагнуть назад.

Иоахим кивнул и сделал шаг вперед:

– У меня есть к вам деловое предложение. Я хочу попытаться компенсировать свои потери. Возможно, как вы говорите, в том, что случилось, не было злого умысла.

Мигель растерялся. "Не было злого умысла". Неужели этот человек осмелился обвинить Мигеля в обмане, в том, что убытки Мигеля на сахаре были уловкой, дабы заполучить у Иоахима его пятьсот гульденов? Дня не проходит, чтобы маклер не дал кому-нибудь неправильного совета, и те, кому он стремится служить, иногда разоряются. Люди, неспособные рисковать, не должны играть на бирже.

– Я хочу, чтобы вы вернули то, что мне причитается, – настаивал Иоахим.

И тут Мигель понял, кто посылал ему странные записки. Он понял, кому принадлежит этот неровный, нервный почерк.

– Это вы посылали мне эти записки.

– Я хочу, чтобы вы вернули мои деньги, – подтвердил Иоахим. – Я хочу, чтобы вы помогли мне их вернуть. И не меньше, чем вы мне должны.

Мигель больше слышать не мог о долгах. Он просчитался, и только. Они оба пострадали. На этом нужно поставить точку.

– О каких деловых отношениях можно говорить, когда вы посылаете подобные записки? Как я должен это понимать?

Иоахим молчал. Он смотрел на Мигеля, как собака – на человека, который ее ругает.

Мигель сделал еще одну попытку.

– Мы поговорим об этом, когда я буду свободен, – сказал он Иоахиму, нервно озираясь в страхе быть увиденным шпионами маамада.

– Я понимаю, что вы занятой человек, – развел руками Иоахим. – У меня, как вы видите, полно свободного времени.

Мигель бросил взгляд в сторону биржи. Каждая минута, проведенная здесь, могла означать потерянные деньги. А что, если человек, которому он мог бы сбыть свои фьючерсы на бренди по вполне приемлемой для него цене, сейчас покупал эти акции у кого-то другого?

– Однако я спешу, – сказал он Иоахиму. – Поговорим позже. – Он снова шагнул назад.

– Когда?!

Вопрос был задан с такой решимостью, что скорее походил на приказ. В нем была такая страстность, словно Иоахим крикнул: "Стоп". Лицо того изменилось тоже. Теперь он смотрел на Мигеля сурово, как мировой судья, объявляющий вердикт. В мясных рядах несколько человек остановились и посмотрели в их сторону. У Мигеля бешено заколотилось сердце.

Иоахим продолжал идти с ним рядом по направлению к площади Дам.

– Как вы собираетесь со мной связаться, если не знаете, где меня искать?

– Это правда, – согласился Мигель, глупо хихикнув. – Как непростительно беспечно с моей стороны. Поговорим в понедельник, после закрытия биржи, в таверне "Поющий карп".

Это была небольшая тихая таверна, в которую Мигель заходил, когда ему нужно было выпить и что-то обдумать.

– Хорошо-хорошо! – радостно закивал Иоахим. – Я позабочусь, чтобы все было сделано как надо. Можно все вернуть назад. А теперь пожмем руки как деловые люди.

Но Мигель не намеревался дотрагиваться до Иоахима ни за что на свете, поэтому он поспешил прочь, притворившись, будто не слышал. Нырнув в толпу у входа в биржу, Мигель отважился оглянуться и, не увидев Иоахима, решил передохнуть, прежде чем войти. Биржевые дельцы проходили мимо, устремляясь к воротам, некоторые приветствовали его. Мигель поправил шляпу, глубоко вдохнул и прошептал на древнееврейском молитву, возносимую при получении плохих новостей.

7

Не двигаться на бирже с места было ошибкой. Как только Мигель остановился, на него набросилась дюжина маклеров самого низкого пошиба, испытывая степень его платежеспособности.

– Сеньор Лиенсо! – кричал едва знакомый Мигелю человек в нескольких шагах от него. – Я хотел поговорить с вами о поставках меди из Дании.

Другой отталкивал первого:

– Уважаемый сеньор, вы единственный, кому я могу это сказать, но у меня есть сведения, что цены на корицу сильно изменятся в ближайшие несколько дней. Но пойдут ли они вверх или вниз? Хотите это узнать, пойдемте со мной.

Молодой маклер в португальской одежде, которому на вид было не больше двадцати, пытался вытащить его из толпы:

– Я хочу вам рассказать, насколько вырос рынок сиропа за последние три месяца.

После тягостной встречи с Иоахимом у Мигеля не было настроения общаться с этими мусорщиками. Среди них были представители всех народов, их сплачивала нужда, которая не требовала единого языка или происхождения, достаточно было желания выжить, готовности перепрыгивать с одного обрыва над пропастью на другой. Мигель пытался пробиться сквозь толпу, чтобы двинуться дальше, когда увидел, что к нему идет его брат в сопровождении парнасса Соломона Паридо. Ему было крайне неприятно, что Даниель и Паридо видят его в столь недостойной компании, но теперь, когда его уже увидели, скрываться было поздно. Все зависит от того, как себя держать.

– Господа, господа, – обратился он к окружающим его неудачникам, – боюсь, вы приняли меня не за того человека, который мог бы вести с вами дела. Всего вам доброго.

Он пошел прочь, чуть не натолкнувшись на брата, который теперь находился всего в нескольких футах от него.

– Я тебя искал, – сказал Даниель, который после сахарного кризиса даже не смотрел в сторону Мигеля на бирже. Теперь он стоял рядом, наклонившись к нему, чтобы не перекрикивать окружающий гул. – Однако я не предполагал, что найду тебя в компании людей столь никчемных.

– Что вы хотите, господа? – спросил он, обращаясь главным образом к Паридо, который стоял молча.

Что-то в последнее время парнасс стал попадаться на его пути чаще, чем хотелось бы Мигелю.

– Мы с вашим братом обсуждали ваши дела, – поклонился ему Паридо.

– Господь и вправду наградил меня, если двое таких значительных людей нашли время, чтобы обсудить мои дела.

Паридо сощурился:

– Ваш брат сказал, что у вас трудности.

Он попытался улыбнуться, но от этого не стал менее угрюмым. Мигель холодно посмотрел на него, не зная, что ответить. Если этот болван брат опять говорил о кофе, он задушит его прямо в центре биржи.

– Не думаю, – сказал он, – что мой брат так хорошо осведомлен о моих делах, как он думает.

– Я знаю, что ты по-прежнему получаешь письма от этого еретика Алферонды, – сказал Даниель небрежно, словно ему было неведомо, что он раскрыл сведения, из-за которых на Мигеля может быть наложен черем.

Паридо покачал головой:

– Ваша переписка меня не интересует. Ваш брат, насколько я понимаю, желает вам помочь и считает, что не стоит посвящать посторонних в дела семьи.

– В этом я с вами согласен, – осторожно сказал Мигель.

Что означало такое великодушие? Действительно, гнев Паридо немного остыл после того, как Мигель потерял деньги в результате сахарного кризиса. Паридо больше не подходил к дельцам, с которыми разговаривал Мигель, и не советовал им найти маклера почестнее. Он больше не выходил демонстративно из комнаты, когда туда входил Мигель. Он больше не отказывался разговаривать с Мигелем, когда Даниель приглашал парнасса к ужину.

Но даже после разорения Мигеля Паридо находил способы навредить ему. Например, он и его друзья, стоя на площади Дам, открыто дразнили и высмеивали Мигеля и показывали на него пальцами, словно школьники. И теперь он набивался в друзья?

Мигель не скрывал своего недоумения, но Паридо только пожал плечами:

– Полагаю, мои действия развеют все ваши подозрения. Пойдемте со мной, Мигель.

Мигелю ничего не оставалось, как согласиться.

Проблемы с парнассом у Мигеля начались после того, как, последовав совету Даниеля, он решил взять в жены единственную дочь Паридо, Антонию. Это случилось около двух лет назад, когда Мигель был успешным торговцем, и тогда казалось, что, во-первых, Антония была достойной ему парой, а во-вторых, что брак с ней укрепит позиции его семьи в Амстердаме. Даниель уже был женат и не мог породниться с семьей Паридо, а Мигель мог. По мнению кумушек Влойенбурга, он слишком долго не женился во второй раз и ему надоели охотившиеся за ним свахи. Кроме того, у Антонии было солидное приданое и деловые связи Паридо.

У него не было причин не любить Антонию, но она не трогала его сердца. Она была красивой женщиной, но общение с ней не доставляло ему особого удовольствия. До встречи с ней он увидел ее портрет, который ему очень понравился, но, несмотря на поразительное сходство, художник на портрете изобразил ее более живой, чем она была в действительности. Сидя в гостиной Паридо, он пытался вести беседу с девушкой, которая не встречалась с ним взглядом, не спрашивала ничего не относящегося непосредственно к еде или напиткам, подаваемых слугами, и отвечала на его вопросы не иначе как: "Да, сеньор" или "Нет, сеньор". Вскоре Мигелю пришло на ум подразнить ее вопросами, затрагивающими теологию, философию и влойенбургские интриги. Тогда реакция была чуть более занимательной: "Я не знаю, сеньор".

Он понимал, что не следует издеваться над своей будущей женой, но ничего более занимательного придумать не мог. Интересно, каково это – быть женатым на такой скучной женщине? Конечно, можно сделать из нее что-нибудь более отвечающее его интересам, приучить ее говорить, что она думает, иметь свое мнение, даже выучить ее читать. В конце концов, предназначение жены – это производить на свет сыновей и содержать дом в порядке. Альянс с патроном брата будет благоприятен для его дел, а если она вовсе ни на что не годна, то в Амстердаме полно проституток.

Мигеля, который был полон решимости выполнить обещанное, Антония обнаружила в комнате своей служанки. У него были спущены бриджи, у той задраны юбки. Шок, который перенесла Антония, увидев голую задницу Мигеля, был неописуем. Она вскрикнула и упала в обморок, ударившись головой о косяк двери.

Женитьба, естественно, расстроилась, но позора можно было бы избежать, и Мигель считал, что дело приобрело скандальный оборот по вине Паридо. Мигель написал ему длинное письмо, в котором просил прощения за то, что злоупотребил его гостеприимством и невольно поставил его в неловкое положение:

Я не могу просить Вас не думать более об известных событиях или вычеркнуть их из памяти. Но я могу просить Вас поверить, что я не хотел причинить вреда ни Вам, ни Вашей дочери. Я могу лишь надеяться, что наступит день, когда у меня будет возможность выразить степень как моего уважения, так и моего раскаяния.

Паридо в ответ написал несколько резких строчек:

Никогда больше не обращайтесь ко мне. Мне нет дела до вашего уважения, так же как и до вашего скудного раскаяния. Теперь мы с вами враги во всем.

К восторгу кумушек Влойенбурга, письмо не поставило точку в конфликте. Вскоре обнаружилось, что служанка беременна, и Паридо публично настаивал, чтобы Мигель взял на себя заботу по обеспечению незаконнорожденного. Община приняла сторону Паридо и сочувствовала ему – не его же застали со спущенными бриджами, – и в течение целой недели пожилые женщины улюлюкали и плевали вслед Мигелю, а дети швыряли в него тухлыми яйцами. Мигель отрицал обвинения. Из опыта ему было кое-что известно о репродуктивных ритмах, и он знал, что ребенок не мог быть от него. Он отказался платить.

Горя желанием мести, а не справедливости, Паридо настоял, чтобы Мигель предстал перед маамадом, куда Паридо еще не был избран. Совет привык разбирать дела об отцовстве, и его дознаватели установили, что отцом ребенка был сам Паридо. Потерпев публичное унижение, он не показывался на людях около месяца, выжидая, пока новый скандал не утихнет. В течение этого времени, полагая, что Антония никогда не сможет найти себе мужа в городе, где все знали, что она видела Мигеля Лиенсо с голым задом, он выдал дочь за своего племянника, купца средней руки в Салониках.

Все знали, что Мигель собирался жениться на Антонии Паридо, что помолвка расстроилась, что Паридо выступил с обвинениями, которые обернулись против него. Но кое о чем не знал никто.

Пока маамад рассматривал его дело, Мигель не сидел сложа руки, поскольку Паридо был влиятельным человеком, которого скоро изберут в совет, а Мигель – лишь начинающим коммерсантом. Так что он наведался к шлюшке-служанке и провел собственное дознание. Сперва она отпиралась, но потом признала, что не может назвать имя отца. Она не могла этого сделать, потому что никакого ребенка не было. Беременной она сказалась потому, что нуждалась в деньгах, ведь ее выгнали на улицу.

Мигель мог бы убедить ее рассказать правду, но что, если Паридо наплюет на этот его жест? В итоге Мигель пообещал девушке, что если она скажет дознавателям, будто ребенок от Паридо, то будет щедро вознаграждена за беспокойство.

Так что Паридо выдал девушке сотню гульденов и отпустил на все четыре стороны. Мигель мог снова ходить по улицам Влойенбурга, не опасаясь нападок бабушек и детей. Однако старые опасения сменились новыми. Узнай Паридо о вероломстве Мигеля, он бы его не пощадил.

Огромная открытая биржа простиралась перед ними, не отличающаяся по своей архитектуре от любого другого торгового центра в Европе. Амстердамская фондовая биржа представляла собой гигантский прямоугольник высотой с трехэтажный кирпичный дом, с навесом по внутреннему периметру. Центр был открыт всем стихиям, включая дождь, который моросил в данный момент, такой мелкий, что его было не отличить от тумана. Внутри прямоугольника и под навесом, поддерживаемым толстыми, мощными колоннами, собралось множество мужчин, чтобы перекрикиваться на голландском, португальском, латинском или других европейских и неевропейских языках, покупать и продавать, торговать слухами и пытаться предсказать будущее. По традиции каждый участок биржи был отведен под свой тип торговли. Вдоль стен торговали драгоценными камнями, недвижимостью, шерстяными тканями, китовым жиром и табаком. С маклерами общались торговцы товарами из Ост-Индии, Вест-Индии, Прибалтики или Леванта. В менее престижном некрытом центре собирались торговцы вином, красками, медикаментами, торговцы английскими товарами. Ближе к южному краю собирались торговцы бренди и сахаром.

Мигель регулярно встречался с испанцами, немцами и французами. Не столь часто он имел дело с турками и даже выходцами из Ост-Индии. Непонятно почему, но за последние пятьдесят лет этот город стал центром мировой торговли, куда съезжались купцы со всех стран. Здесь вообще по логике вещей не должно было быть города. Местные жители любили говорить, что Бог создал мир, а голландцы создали Амстердам. Построенный на болоте, с портом, куда мог зайти только самый опытный лоцман (и то, если ему сильно повезет), лишенный каких-либо природных богатств, кроме сыра и масла, Амстердам стал великим городом только благодаря решимости его жителей.

Паридо шел молча несколько минут, но Мигель не мог избавиться от впечатления, что парнассу доставляло удовольствие тянуть время.

– Я знаю, что долги висят на вас тяжким бременем, – наконец заговорил Паридо, – я знаю, что вы занимались фьючерсами на бренди. Вы делали ставку на то, что цены будут повышаться. Но до закрытия сделок осталось два дня, и совершенно очевидно, что они останутся такими же низкими, как сейчас. Если я не ошибаюсь, ваши убытки должны составить около тысячи пятисот гульденов.

Так, речь идет о бренди, а не о кофе, слава Тебе, Господи. Но что Паридо об этом известно и почему это его беспокоит?

– Скорее, около тысячи, – сказал он как можно спокойнее. – Я вижу, вы очень хорошо осведомлены о состоянии моих дел.

– На бирже трудно утаить какие-либо секреты от человека, который хочет их узнать.

Мигель нервно засмеялся:

– Но зачем вы хотите узнать мои секреты, сеньор?

– Как уже говорил, я хочу, чтобы наши отношения были менее напряженными и чтобы вы поверили мне – поверили, что я не стану использовать свое влияние парнасса против вас, и убедились, что я действую в ваших интересах. Что касается насущной проблемы, я знаю одного покупателя, француза, который избавит вас от ваших фьючерсов.

Раздражение вмиг исчезло. Вот она удача, на которую Мигель не мог и надеяться. Основываясь на слухах о грядущих сокращениях поставок, полученных из надежного источника, Мигель купил фьючерсы на бренди, рассчитывая на семидесятипроцентную маржу, уплатив только тридцать процентов стоимости в качестве первого взноса, при этом его шансы потерять или выиграть оставались такими же, как если бы он инвестировал всю сумму целиком. В расчетный день, если цена бренди вырастет, он получит прибыль такую, как если бы инвестировал большую сумму, но, если цена бренди упадет, что, по-видимому, было неизбежно, его долг намного превысит его вложения.

Покупатель – это как раз то, что ему нужно, подарок небес. Избавление от этого долга было бы знаком того, что удача вновь к нему вернулась. Может ли он действительно поверить, что его недруг из лучших побуждений вознамерился подарить Мигелю решение его самой насущной проблемы? Откуда взялся покупатель на эти фьючерсы, если каждому известно, что они принесут одни лишь долги?

– Не могу представить, чтобы нашелся кто-то, француз или кто-либо еще, настолько сумасшедший, чтобы купить мои фьючерсы на бренди, когда рынок обернулся против них. Цена бренди существенно не изменится за те несколько дней, что остались до расчетного.

"Если только, – подумал Мигель, – тут не задумало вмешаться торговое объединение". Сколько раз Мигель терял, когда ему казалось, что наметилась новая тенденция в ценах, а впоследствии узнавал, что стал жертвой заговора объединения.

– Цена может измениться, но может и не измениться. – Паридо пожал плечами. – Достаточно того, что он желает купить то, от чего вы хотели бы избавиться.

Не успев ответить Паридо, Мигель услышал свое имя, которое выкрикивал мальчик с ярко-рыжими волосами и прыщавой кожей. Неприглядный юноша размахивал письмом и снова выкрикнул имя Лиенсо, перекрывая шум. Мигель подозвал его и вручил монету за доставку письма. Он сразу узнал почерк Гертруды и отошел в сторону, прежде чем вскрыть письмо.

Сеньор!

Я надеюсь, цены на бирже складываются для вас удачно, но прибыль, которую вы получите, ничтожна в сравнении с богатством, которое может принести вам кофе. Пока вы занимаетесь своими ежедневными делами, пусть дух этого удивительного плода оживит ваш дух и увеличит ваши прибыли. Желаю вам этого как ваш друг.

Гертруда Дамхёйс

Паридо ухмыльнулся:

– Похоже на женский почерк. Надеюсь, вы не позволяете себе отвлекаться на интриги в часы, отведенные для работы. Вы человек любвеобильный, но эти ворота открыты лишь два часа в день.

Мигель натянуто улыбнулся:

– Никаких интриг здесь нет. Как и ничего важного.

Паридо потер нос:

– Тогда сделаем то, что важно. Найдем этого торговца и попробуем все уладить.

Они протиснулись сквозь толпу в южный конец биржи, где торговали бренди. Некоторые купцы пришли за заказами, некоторые – чтобы продать то, что привезли их корабли, но в основном люди покупали опционы и фьючерсы, то есть торговали товаром, которым не намеревались владеть и который даже в глаза не видели. Это был новый вид коммерции, когда биржа превращалась в огромный игорный дом, где результат определялся не случаем, а спросом на рынках в разных странах мира.

Раньше Мигель полагал, будто владеет особым талантом угадывать этот самый спрос. Он дорожил своими связями с самыми влиятельными купцами из Вест-Индии и мог покупать сахар по великолепным ценам и продавать его еще более выгодно. Краснокирпичные пакгаузы на Броуверсграхт ломились от его товаров, и любой на бирже знал, что, если человек интересуется сахаром, ему следует обращаться к Мигелю. Но потом удача отвернулась от Мигеля, и те запасы сахара сошли на нет.

В углу, где шла торговля бренди, Паридо представил Мигеля щуплому низкорослому французу – не выше ребенка, с грустным пухлым лицом и носом, похожим на грецкий орех. На нем было жабо, вышедшее из моды пятьдесят лет назад, и красный кафтан, в амстердамском климате ставший почти коричневым.

– Не судите по одежде, – прошептал Паридо, беря на себя роль великого мудреца биржи. – Глупцов можно одурачить побрякушками и яркими цветами, но кто не знает, что цыпленок вкуснее малиновки?

Этот француз, которого Мигель принял бы за небогатого парня из среднего сословия, со смешным акцентом заявил, что хочет заключить сделку. Он протянул руки к Мигелю.

– Вы тот человек, у которого есть на продажу фьючерсы на бренди, – сказал он на ломаном голландском. – Я бы хотел поговорить об этих ваших фьючерсах, но не думайте, что со мной можно быть настырным, месье, иначе сделка не состоится.

– Я всегда веду свои дела как человек чести, – заверил его Мигель.

Его сердце выпрыгивало из груди, когда он объяснял французу, что имеет фьючерсы на сто семьдесят бочек бренди. Он старался говорить ровным голосом, чтобы не давить на потенциального покупателя. Ситуация исключала какой бы то ни было нажим.

– Так вот что у вас есть! – вскричал француз, как ужаленный. – Ба, да это меньше, чем я ожидал. Мне нужно больше, но и это, впрочем, сойдет. Шестьсот гульденов – это больше, чем вы ожидали, но я вам их заплачу.

– Что за абсурдное предложение?! – ответил Мигель.

И это действительно было так, но по причинам, о которых Мигель предпочел бы умолчать. Француз, должно быть, лишился ума, чтобы заключать сделку, которая обрекает его на убытки. Или он знает какой-то секрет, на котором Мигель мог бы заработать. Но так как Мигель вложил чуть больше пятисот гульденов, предложение нельзя было просто так отклонить, оно все же сулило небольшую прибыль вместо значительных убытков.

– Я не продам меньше чем за шестьсот пятьдесят, – сказал он.

– Тогда вы не продадите их вовсе. У меня нет времени, чтобы торговаться, как у вас принято в Голландии. Или мы заключаем эту сделку, или я найду другого человека и предложу ему ту же цену. Он наверняка будет более благодарным.

Мигель улыбнулся, извиняясь, и повел Паридо прочь.

– Само собой разумеется, вы примете его предложение, – объявил Паридо.

Вот вкусный червяк, а рыбой был Мигель. Червяка можно съесть, но хочет ли он, чтобы его поймали на крючок?

– Это несерьезно, – сказал Мигель, потирая большой палец об указательный; он нюхом чуял: что-то здесь не так. – Почему ему так нужны эти фьючерсы? Будет умнее не продавать их вовсе, так я смогу получить прибыль из секрета, который он знает.

– Прибыль на бирже – это сокровище гоблинов, которые превращают уголь в алмазы, а потом снова в уголь. Надо извлекать прибыль там, где это возможно.

– Я предпочитаю более смелый подход, – сухо сказал Мигель.

– Иногда хорошо быть смелым, иногда благоразумным. Подумайте. Что мы знаем об этом французе? Может быть, эти фьючерсы нужны ему для какой-то собственной махинации, из которой вы не можете извлечь прибыли. Может быть, он лишь хочет расстроить планы своего недруга, скупая то, что нужно другому человеку. Может быть, он сумасшедший. Может быть, ему известно, что цена вырастет в три раза. Вы этого не знаете. Единственное, что вы знаете,– это что, если вы сейчас продадите ваши фьючерсы, вы избавите себя от долга и даже немного заработаете. Именно так создаются состояния: понемногу и с большой осторожностью.

Мигель отвернулся. Не у многих были такие связи на бирже, как у Паридо, и, если тот решил положить конец давней вражде, эта сделка станет первым шагом в дружеских отношениях, которые помогут Мигелю избавиться от долгов. Может ли Паридо ухудшить положение Мигеля у всех на виду? Но, с другой стороны, вражда длилась почти два года, и Мигель чувствовал что-то зловещее в этом неожиданном альтруизме.