Текст книги "Покушение на шедевр"

Автор книги: Дэвид Дикинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

– Надеюсь, – с ударением сказал Сток, – что среди книг, пропавших из квартиры Монтегю, не было наших. Срок пользования литературой составляет один месяц.

Пауэрскорт подумал, что в Лондонской библиотеке вряд ли предусмотрена система штрафов для пользователей, которые умерли, не успев вернуть книги.

– Вообще-то у нас не принято раскрывать, какие книги выданы на руки отдельным клиентам. – Пауэрскорту вдруг стало любопытно, не хранятся ли в подвалах библиотеки груды эротических изданий. – Однако, – поспешно добавил Сток, сообразив, что его предыдущие замечания не слишком уместны, – я уверен, что в этом случае можно сделать исключение. Если вы дадите мне несколько минут, я наверняка сумею вам помочь.

Сток торопливо вышел. Пауэрскорту было слышно, как он раздает указания своим подчиненным.

На противоположной стороне площади слуги уже собирали тарелки из-под супа.

– С одним блюдом покончено, – сказала Розалинда Пембридж, – осталось еще три. Ну что, Люси, ты по-прежнему считаешь, что Фрэнсис вот-вот появится?

– Фу, как нехорошо, – хором воскликнули две другие сестры.

Леди Люси не собиралась добавлять к упрекам, сыплющимся на голову ее мужа, еще и свои собственные. Она будет защищать его, как бы трудно ей ни пришлось.

– Думаю, нам надо продолжать, – заявила она. – Так, как будто его и не должно быть здесь.

– В том-то и дело, – живо подхватила Элеонор. – Его ведь и вправду здесь нет. Может, его похитили какие-нибудь злодеи?

– Не говори глупостей, – вмешался Уильям Берк. – Мы на Сент-Джеймс-сквер, а не в Шордитче.

Сток вернулся к себе в кабинет с пачкой заказных квитанций в руке.

– Ну вот, лорд Пауэрскорт. Я кое-что нашел. Думаю, Гарсон тоже может оказаться вам полезным. – Гарсоном звали того юношу, к которому Пауэрскорт с самого начала обратился в вестибюле.

– «Жизнь Джованни Беллини», автор – немец. «Жизнь Джорджоне». Тоже немец. Обе книги переводные. «Жизнь Тициана» – эта написана итальянцем. Вазари, «О технике». А еще два тома он попросил нас заказать у одного надежного итальянского посредника в Лондоне. Эти книги он взял незадолго до своей кончины.

– Простите, что задаю вам еще один вопрос – вы и так сделали для меня уже очень много, – сказал Пауэрскорт. – Но не могли бы вы сообщить мне точные даты получения книг?

Пауэрскорт достал из кармана блокнот. Оказалось, что все книги взяты на следующий день после открытия выставки работ старых итальянских мастеров в Галерее Декурси и Пайпера. Он поинтересовался насчет томов, заказанных у итальянца. Монтегю выписал их в тот же день?

– Да, сэр, – подтвердил молодой библиотекарь, Гарсон. – Так оно и было.

– И как они называются? – жадно спросил Пауэрскорт.

– Если грубо перевести их названия, сэр, это будет что-то вроде «Как самому изготавливать картины старых мастеров» и «Искусство подделывания картин», – ответил Гарсон. – Обе они появились в Риме в восемнадцатом веке как руководства для тех, кто изготавливал подделки под старых мастеров для заезжих английских туристов.

– Что вы говорите! – удивился Пауэрскорт, довольный тем, что в окутывающей его тьме наконец-то забрезжил тонкий лучик света. – А что еще вы могли бы мне рассказать, мистер Гарсон? Конечно, вы и так очень мне помогли. – Он снова незаметно бросил взгляд на часы. О Боже! Наверное, они уже перешли к пудингу.

– Только одно, милорд. – Гарсону явно было не по себе. – Во время своих посещений библиотеки мистер Монтегю часто общался со мной. Я помогал ему отыскивать нужную литературу, ну и так далее. В то утро, когда он забирал эти книги, – Гарсон слегка содрогнулся, – мистер Монтегю сказал, что собирается стать одним из основателей нового журнала. Спрашивал меня, не хочет ли библиотека на него подписаться.

– А он не назвал имени своего партнера, Гарсон? – Пауэрскорт чувствовал, как у него сосет под ложечкой. Интересно, оставит ему Розалинда хоть что-нибудь съедобное?

– Нет, милорд. Боюсь, что тут мне нечего вам подсказать.

Поблагодарив библиотекарей, Пауэрскорт пересек Сент-Джеймс-сквер в обратном направлении. Была уже чуть ли не половина третьего.

– Как мило, что ты наконец удостоил нас своим посещением, – сурово сказала Розалинда, глядя на него через стол. – Ты опоздал всего лишь на два часа!

– Очень жаль, но нам уже пора идти, – сказала Мэри.

– Подумать только, что когда-то, давным-давно, ты читал нам нотации о том, как важно быть пунктуальными и иметь хорошие манеры! – сказала Элеонора. – Постоянно твердил, что надо всюду успевать вовремя и прилично себя вести.

Леди Люси почувствовала, что ее муж вот-вот вспыхнет. Фрэнсис крайне редко терял терпение – последний раз он вышел из себя четыре года назад. Она ласково похлопала его по колену. Пауэрскорт и впрямь чуть было не закричал на сестер: в конце концов, он был занят поисками убийцы, который мог в любую секунду нанести новый удар, а они обвиняли его в недостатке пунктуальности. Там, за пределами их дома и обнесенной оградой площади, находился полный опасностей мир, где одни люди накидывали на шею другим струны от фортепиано или крепкие бечевки и стягивали их до тех пор, пока жертва не переставала дышать. Пожалуй, это никак не назовешь хорошими манерами! Кто-то должен был делать грязную работу ради того, чтобы общество могло наслаждаться безопасностью и спокойно исполнять свои ритуалы.

Но он подавил в себе желание огрызнуться. Вместо этого он лишь виновато улыбнулся родственникам.

– Простите, что опоздал, – сказал он. – Мне нужно было непременно зайти в Лондонскую библиотеку напротив. Можете дать мне паек для провинившихся, если таковой у вас предусмотрен. Кусочек хлеба с сыром? Или пирожок с пикулями?

Эдмунду Декурси давно хотелось написать руководство по продаже предметов искусства, основанное исключительно на талантах Уильяма Аларика Пайпера. В своей области Пайпер был истинным гением. Для каждой жертвы у него имелись свои интонации и своя манера поведения. Он умел уговаривать. Умел подкупать. Умел запугивать. Умел вдохновлять. Умел льстить. Он умел превозносить достоинства картины, которую продавал, и изображать презрение в отношении картины, которую продавали ему. И частенько это была одна и та же картина.

Сейчас Декурси и Пайпер находились в одной из столовых Траскотт-парка в обществе Джеймса Хэммонд-Берка. Гости сидели на софе слева от камина; на Пайпере был темно-синий костюм и сверкающие черные туфли. Хэммонд-Берк устроился напротив них в кресле, из-под продранной обивки которого торчал пучок конского волоса. По обе стороны от гигантского зеркала висели портреты предыдущих Хэммонд-Берков. В левой части зеркала зияла длинная трещина. Рафаэль, все еще в оберточной бумаге, занимал почетное место между Декурси и Пайпером.

– Мистер Хэммонд-Берк, – начал Пайпер тихим, вкрадчивым тоном, – позвольте сказать вам, какое это было удовольствие – нет, какая честь – провести в обществе вашего Рафаэля тот краткий отрезок времени, в течение которого он был вверен нашему попечению! Какие линии! А палитра! Какая красота и невинность! То, что этому шедевру удалось сохраниться до наших дней, поистине можно счесть благословением Божьим.

Хэммонд-Берк открыл рот, собираясь заговорить. Но Пайпер опередил его:

– Разумеется, мы привезли ваше сокровище обратно. Только вы можете вынести окончательное решение, от которого будет зависеть его судьба. Картина была осмотрена лучшими лондонскими экспертами. Конечно, ни у вас, ни у нас нет и тени сомнения в том, что это подлинный Рафаэль, но мне нет нужды напоминать вам, что в наше время всякое случается. Всегда может найтись шарлатан, который вопреки очевидности, вопреки тому, что говорят наши глаза, что подсказывает нам сердце, коли на то пошло, вдруг примется отрицать, что «Святое семейство» действительно принадлежит кисти Рафаэля. Эксперты подтвердили то, что мы знали и так: ваша картина подлинная. А это означает, хоть и оскорбительно в присутствии такой святыни заводить разговор о деньгах, – Уильям Аларик Пайпер сделал паузу, бросив почтительный взгляд на шедевр в оберточной бумаге, – так вот, это означает, что картина будет оценена согласно ее истинной стоимости.

Пайпер снова умолк. Хэммонд-Берк не преминул этим воспользоваться.

– Сколько? – спросил он. Это был, вспомнилось Декурси, в точности тот же самый вопрос, какой он уже слышал от Хэммонд-Берка во время своего предыдущего визита. Для такого мастера своего дела, как Пайпер, момент был наивыгоднейший. Декурси подумал, что высокопарная риторика сейчас едва ли может сослужить его компаньону хорошую службу. Хэммонд-Берк был не из тех, кого мог задеть за живое красноречивый оратор, будь то Демосфен, Цицерон или Уильям Аларик Пайпер. Но на ходу сменить одну роль на другую – это ведь не так просто.

Однако Пайпер не замешкался ни на секунду. Его ответ был таким же прямым и грубым, как заданный ему вопрос.

– Сорок пять тысяч фунтов, – сказал он. Потом пошарил у себя в нагрудном кармане, достал оттуда чек и протянул хозяину.

Хэммонд-Берк взглянул на него. Наверное, такой суммы на чеке он не видел еще ни разу в жизни. Выдать Джеймсу Хэммонд-Берку, значилось там, ровным счетом сорок пять тысяч фунтов. Интересно, подумал Декурси, может быть, у его спутника заготовлено несколько чеков на разные суммы, и поменьше, и побольше? Откуда он тогда знает, что вынет правильный? Было бы, мягко говоря, неудобно, если бы выписанная Пайпером сумма оказалась тысяч на десять меньше той, которую он только что назвал вслух.

– Благодарю вас, – произнес Джеймс Хэммонд-Берк, не в силах отвести глаз от проставленной на бумаге магической цифры. – Но у меня есть к вам несколько вопросов, мистер Пайпер. – У него был такой вид, словно он готовился потребовать больше денег. – Это ваше окончательное предложение?

Пайпер наклонился вперед с заговорщическим видом.

– Мистер Хэммонд-Берк, – сказал он, – поверьте мне на слово. Я беззаветно люблю живопись. В ней я черпаю вдохновение, в ней заключена моя жизнь. – Ну же, переходи к делу, мысленно поторопил компаньона Декурси. – Нашим нерушимым правилом всегда было предлагать обладателям подобных шедевров самую высокую цену. Еще в поезде на пути сюда Эдмунд называл менее значительную сумму. Гораздо менее значительную, мистер Хэммонд-Берк.

Пайпер подождал, пока мысль о менее значительной сумме не угнездится в самых потаенных глубинах сознания Хэммонд-Берка. Затем опять откинулся на спинку софы.

– Но я переубедил его. Я не отступлю от своих слов. Ни пенни больше – но, само собой разумеется, и ни пенни меньше.

Декурси пристально наблюдал за лицом Хэммонд-Берка. Алчность и беспокойство отражались на нем в равной пропорции.

– Сколько вы возьмете за нее при продаже? – спросил он.

Декурси, откинувшись назад, смотрел, как развивается действие. У него было лучшее место в партере. Какой Пайпер появится на сцене сейчас?

– Не имею ни малейшего понятия, – ответил его компаньон. Декурси знал, что это ложь. У Пайпера был на примете по крайней мере один американский миллионер, владелец Бостонской железнодорожной компании Уильям Маккракен. А может, и еще кто-нибудь.

– Пока я ничего не могу сказать на этот счет, – продолжал Пайпер, грустно качая головой. – Все зависит от рынка, от того, кто и в какой момент пожелает ее купить. Хотя это, безусловно, достойно сожаления, но, мистер Хэммонд-Берк, признаюсь вам, что прекрасные творения рук человеческих, подобные вашему Рафаэлю, точно так же зависят от прихотей и капризов рынка, как и любой другой товар, вроде пшеницы или картофеля. Возможно, нам удастся получить за него пятьдесят тысяч фунтов. Я буду приятно удивлен, если мой прогноз сбудется.

Тут ты не соврал, старый мошенник, – ты и впрямь будешь здорово удивлен, подумал Декурси. Ведь ты уже рассчитываешь получить за содержимое этого перевязанного бечевкой пакета семьдесят пять, а то и все восемьдесят тысяч.

– Впрочем, картина вполне может быть продана и за сорок тысяч, и за тридцать пять, и даже за тридцать, хотя это уже весьма низкая цена. Иногда на поиски подходящего покупателя уходят целые годы. От всей души советую вам, мистер Хэммонд-Берк, взять сорок пять тысяч сейчас.

Хэммонд-Берк уставился в пол. Мы можем потерять все, мелькнуло в голове у Декурси – в ближайшие несколько секунд добыча способна ускользнуть из сетей, так тщательно расставленных его компаньоном.

Но Уильям Аларик Пайпер тоже почувствовал грозящую им опасность.

– Мы готовы предложить вам еще кое-что, мистер Хэммонд-Берк, – снова заговорил он. – Разумеется, в том случае, если вы решите продать Рафаэля. Мы с удовольствием отправим к вам одного из наших специалистов, с тем чтобы составить подробную опись ваших картин. Возможно, среди них таятся и другие шедевры. Такое на моей памяти часто случалось. Работа неизвестного английского художника может оказаться подлинником Гейнсборо, а в каком-нибудь загадочном венецианце вдруг узнают самого Джорджоне. Наш специалист осмотрит дом и внимательно изучит все, что в нем найдется. Результаты его труда будут запечатлены на бумаге с вашим фамильным гербом, перевязаны ленточкой и вручены лично вам. Конечно, Гейнсборо и Джорджоне стоят дешевле Рафаэля, но и за них порой удается получить тысяч десять – пятнадцать.

Пайпер остановился, чтобы оценить эффект, произведенный его словами. Хэммонд-Берк посмотрел на чек, который держал в руке.

– Очень хорошо, джентльмены, – сказал он. – Вы меня убедили. Я принимаю ваше предложение.

6

Лорд Фрэнсис Пауэрскорт и Джонни Фицджеральд, недавно вернувшийся из Испании, играли в шахматы за маленьким столиком у окна на Маркем-сквер. В комнату падали лучи солнца, оставляя лицо сидящей на диване леди Люси в глубокой тени. Пауэрскорт и Фицджеральд вместе служили в Индии, и между ними установилась особая близость людей, в бою не раз спасавших друг другу жизнь.

Никто не обвинил бы Джонни Фицджеральда в том, что он осторожный игрок. Он разворачивал свои шахматные войска с огромной энергией, неутомимо добиваясь преимущества. «L’audace, – время от времени бормотал он себе под нос, точно пылкий француз, командующий кавалерийской ротой, – toujours l’audace», [10]10
  Отвага, только отвага (фр.).


[Закрыть]– и бросал в битву все новые силы.

Пауэрскорт был более осмотрителен, более терпелив. Он заставлял передовые отряды Фицджеральда блуждать в лабиринтах пешек, где их то и дело атаковали верховые налетчики. Он всегда с особой тщательностью охранял своего короля. В наступление он переходил лишь после продолжительной осады, дождавшись, пока батальоны Фицджеральда изнурят себя напрасными попытками сокрушить неприступные стены его крепости.

Но в этот раз безрассудству, похоже, суждено было восторжествовать над осторожностью. Воины Фицджеральда, регулярно подкрепляющие свои силы изрядными порциями «Шато де Бокастель», неудержимо рвались вперед. Под началом главнокомандующего оставались королева, две ладьи, конь и одинокий, но грозный слон. Были у него и две пешки, по одной на каждом краю доски. Джонни никогда не жалел пешек и, нападая, щедро жертвовал их противнику. Пауэрскорт успел потерять королеву. На поле боя остались две его ладьи, конь и пятеро пехотинцев. Он всегда очень берег свои пешки. На правом фланге поля развивалась свирепая атака, которая угрожала гибелью королю Пауэрскорта.

– Когда я в последний раз выигрывал у тебя в шахматы, Фрэнсис? – сказал Фицджеральд, уже предвкушая разграбление павшей цитадели – этот праздник, венчающий победу.

– По-моему, лет пять назад, Джонни, – откликнулся Пауэрскорт, сосредоточенно глядя на своего коня. – Но имей в виду, я просто так не сдамся. Буду сопротивляться, покуда у меня еще есть хоть одна пешка.

– Шах, – сказал Фицджеральд, двигая свою королеву на три горизонтали вперед. Фигуры были сделаны в Индии, и королева выглядела особенно устрашающе – как часто говорил Пауэрскорт, она напоминала рвущуюся в битву Боудикку. [11]11
  Боудикка – королева древнебританского племени, напавшего на Лондон и опустошившего его в I в. н. э.


[Закрыть]

Пауэрскорт спрятал короля за двумя пешками. Теперь его монарх, имеющий все основания опасаться за свою жизнь, находился примерно на средней линии доски, с правой стороны. Фицджеральд бросил вперед коня, готовясь нанести последний удар. Леди Люси подошла посмотреть на развязку сражения и встала позади мужа, опустив руку ему на плечо. Пауэрскорт передвинул одну из своих ладей на две клетки влево.

– По-моему, тебе пора сдаваться, Фрэнсис, – снисходительно заметил Джонни. – Лучше не доводить дело до кровавого конца. Пожалей своих солдат, и давай обойдемся без мясорубки.

– Нет уж, спасибо, – с улыбкой откликнулся Пауэрскорт и сделал ход конем. Конь был защищен ладьей. – Шах, – сказал он. Это было совершенно неожиданно. Может быть, это просто жест отчаяния – стремление выиграть время? Или Пауэрскорт и впрямь выхватил победу из пасти поражения?

Внезапный выпад Пауэрскорта застал Фицджеральда врасплох, как гром среди ясного неба. Это была вилка. Его королю угрожали шахом, и он должен был бежать. Другой вариант состоял в том, чтобы съесть напавшего на него коня какой-нибудь фигурой Фицджеральда. Но ни одна из них не могла этого сделать. А на другом зубце вилки оказалась его гордая королева в блестящем боевом облачении, причем нахального коня защищала ладья Пауэрскорта. Если бы какая-нибудь другая фигура отважилась поразить его после гибели королевы, ее саму разнесла бы в клочки ладья.

Джонни Фицджеральд рассмеялся.

– Черт меня побери, – воскликнул он, – только я решил, что загнал тебя в угол, как ты вывернулся! Прямо какой-то шахматный Гудини! [12]12
  Гудини Гарри (наст, имя Эрик Вейс, 1874–1926) – знаменитый американский фокусник, прославившийся умением выпутываться (и в буквальном смысле тоже) из труднейших положений.


[Закрыть]

Он мог бы еще побороться. Но ему было ясно, что очень скоро Пауэрскорт превратит одну из своих пешек в новую королеву. Это всего лишь вопрос времени. Один-единственный ход – и положение на доске изменилось кардинальным образом.

– Моим воинам грозят плен и тюрьма, но я избавлю их от этого унижения, – сказал он, принимая благородную позу оскорбленного Брута. – Сдаюсь.

Противники обменялись рукопожатием. Леди Люси похлопала обоих по спине.

– Отличная игра, – сказала она. – Думаю, ты должен был победить, Джонни. Но старый хитрый Фрэнсис в конце концов тебя одолел!

Раздался стук в дверь – это лакей принес письмо, на котором стремительным почерком было написано: «Челси, Маркем-сквер, 25, лорду Фрэнсису Пауэрскорту».

«От председателя Королевской академии», – стояло в заголовке печатного бланка. Пауэрскорт прочел послание вслух.

– «Уважаемый Пауэрскорт, я обещал дать вам знать, если услышу что-нибудь, касающееся гибели несчастного Кристофера Монтегю. Сегодня до моих ушей дошел один слух. Я не могу утверждать, что он соответствует действительности, и обойду вопрос о том, насколько этично распространять подобные сплетни, но моя совесть не даст мне покоя, если я вам об этом не сообщу: говорят, что перед смертью у Кристофера Монтегю был роман с замужней женщиной, проживающей в Лондоне. Ее супруг якобы не из покладистых. Имени его я не знаю. Хочется верить, что при расследовании преступлений не так уж часто приходится копаться в чужом белье. Ваш Фредерик Ламберт».

Пауэрскорт протянул письмо Джонни Фицджеральду, который уже знал о загадочной смерти Кристофера Монтегю не меньше своего друга.

– Это может оказаться очень важным, – заметил Пауэрскорт. – Нам ведь еще почти ничего не известно об убитом. Из того, что мне рассказали в Лондонской библиотеке, можно сделать вывод, что перед своей гибелью он писал статью о подделках. Но какого рода были эти подделки? Возможно, он собирался объявить, что все картины Национальной галереи, авторство которых приписывается старым флорентийским мастерам, на самом деле копии или специально изготовленные фальшивки. Возможно, его мишенью должен был стать хранитель какого-нибудь музея… Эти люди искусства похожи на историков. Их хлебом не корми, дай только потрепать друг другу нервы.

– Или поубивать друг друга, – жизнерадостно добавил Фицджеральд. Он заливал горечь поражения на шахматном поле новыми порциями «Шато де Бокастель».

– Не знаю, не знаю, – протянул Пауэрскорт. – Удавить соперника – такого скорее можно ожидать от разъяренного мужа, чем от искусствоведа.

– Вот что, Фрэнсис, – сказал Фицджеральд. – Давай-ка подключим к этому расследованию мою тетушку. У нее картин тьма-тьмущая.

– Это не та ли тетушка, что собирает старые экземпляры «Иллюстрейтед Лондон ньюс»? [13]13
  «Иллюстрейтед Лондон ньюс» – иллюстрированный журнал консервативного направления с большим количеством фотографий.


[Закрыть]– с улыбкой спросил Пауэрскорт. Он помнил, как ехал в Венецию на поиски лорда Эдварда Грешема, не имея с собой фотографии подозреваемого. Фицджеральд нашел друга за несколько секунд до отправления поезда и сунул ему в руки номер «Иллюстрейтед Лондон ньюс» со снимком Грешема. С тех пор минуло семь лет, а Пауэрскорт еще не забыл его слов: «Моя тетушка хранит все журналы до единого. Набила ими целые комнаты. Она говорит, в будущем они приобретут огромную ценность. Сумасшедшая – что с нее возьмешь. Винтиков не хватает…»

– Она самая, тетя Уинифред, – отозвался Фицджеральд. Он покачал головой, размышляя о странностях своей родственницы. – И картины свалены у нее на чердаке, – продолжал он. – Одному Богу известно, почему она не хочет вешать их на стены, как все нормальные люди. Говорит, так они будут целее: грабители, мол, их не заметят.

Леди Люси улыбнулась.

– Она ведь уже совсем старенькая, верно, Джонни?

– По-моему, ей около ста трех лет, – подтвердил Фицджеральд. – Впрочем, нет – пожалуй, все-таки поменьше. Но она, несомненно, очень стара. – Он прикончил остатки вина в своем бокале и устремил взгляд в сумерки, сгустившиеся на Маркем-сквер. – Тут есть одна небольшая трудность, – продолжал он. – Мы не знаем, что за народ все эти дельцы от искусства и их эксперты. Да, сэр Фредерик из Королевской академии согласился помочь. Но если бы это были военные, или светские личности, или даже воротилы из Сити, мы знали бы, с какого рода людьми имеем дело. А тут нет. Ты не согласен со мной, Фрэнсис?

– Согласен, – ответил Пауэрскорт. – Но я не понимаю, какой нам прок от статрехлетней тетки. Разве что у нее есть телепатические способности или что-нибудь в этом духе…

Фицджеральд опять воззрился на шахматную доску – там лежал на боку его поверженный король, а рядом с ним, в пыли ристалища, валялись его великолепная могольская корона и скипетр.

– Что настоящее? А что фальшивое? Как отличить подлинное от поддельного? Готовы ли эти торговцы шедеврами назвать одно другим – или наоборот, если ты понимаешь, о чем я? Сами-то они подлинные – или тоже поддельные? В коллекции моей тетки есть один заведомо, на сто процентов подлинный Тициан. А еще у нее есть Леонардо, про которого все говорят, что это кто угодно, только не он. Возьму-ка я этого фальшивого Леонардо и прогуляюсь по художественным галереям – посмотрю, сколько можно за него выручить. Наверняка узнаю много интересного…

– Отлично, Джонни, просто великолепно.

– А каким будет твой следующий шаг, Фрэнсис? – спросила леди Люси, с опасением глядя на супруга.

– Я еду в Оксфорд, Люси. Помнишь того юношу, который сюда приезжал, Томаса Дженкинса? По-моему, он наврал мне с три короба. Я отправляюсь в город сказочных шпилей и проигранных тяжб, чтобы узнать правду о покойном Кристофере Монтегю.

Уильям Аларик Пайпер ждал своего нового американского друга Уильяма Маккракена у Галереи Декурси и Пайпера на Олд-Бонд-стрит. Он снова взглянул на часы. Оставалось еще десять минут. Но американцы иногда приходят раньше назначенного часа. Пайпер возобновил свои ухаживания за бостонским железнодорожным королем. Он добился знакомства с помощью простой уловки: как-то утром уселся рядом с ним завтракать в отеле «Пикадилли». Этот маневр удалось осуществить благодаря персоналу отеля, заранее получившему свою мзду. От первой беседы было уже рукой подать до уик-энда в шикарном загородном особняке под Ледерхедом. Особняк принадлежал банкиру Пайпера, и, поскольку плата за картины из Галереи Декурси и Пайпера, висящие в доме лорда Анстрадера, еще не была внесена, получить подобное приглашение ничего не стоило, а для соблазнения богатых американских клиентов трудно было придумать что-нибудь более эффективное.

Он повел Маккракена в Национальную галерею. Их тепло приветствовали старшие сотрудники музея, предложившие закрыть для остальных посетителей любые залы, какие только вздумается осмотреть Маккракену и Пайперу.

– Ну что вы! – Пайпер одарил музейных работников, уже имевших возможность убедиться в его щедрости, благосклонной улыбкой. – Не станем же мы отлучать простых лондонцев от принадлежащего им культурного наследия! Так вот, мистер Маккракен, – продолжал он, поднимаясь бок о бок со своим новым другом по ступеням Национальной галереи, – могу сказать вам, что вы обладаете весьма тонким вкусом. Как вам известно, ваши соотечественники сейчас принялись усердно скупать европейские картины. – Он помедлил перед входом в зал старых итальянских мастеров. – Но они покупают не то, что нужно, мистер Маккракен. Они покупают посредственные работы представителей барбизонской школы, [14]14
  Барбизонская школа – группа французских живописцев-пейзажистов, работавших в деревне Барбизон близ Парижа в 30-60-е гг. XIX в.


[Закрыть]художников вроде Розы Бонер и Констана Труайона, – это французская деревня, перенесенная на холст. Разве может стадо ленивых коров, жующих свою жвачку, сравниться с шедеврами Леонардо и Рафаэля? Что такое кучка деревенских девушек с корзинками, полными этой странной французской снеди, по сравнению с пейзажем Рубенса или Гейнсборо? Искусство предназначено для того, чтобы возвышать, выводить за рамки обыденного, заставлять нас обращать свой взгляд на величие человека и его свершений, а не разглядывать грязь у себя под ногами.

Уильям Маккракен грустно кивнул. Всего год назад он отдал изрядную сумму за своего Труайона. Картина напоминала ему о равнинах Айовы, где находилась его родная ферма – он жил там до того, как занялся железными дорогами. Пожалуй, стоит ее продать. Или спрятать где-нибудь на чердаке.

Пайпер подвел его к выполненному в темных тонах «Распятию» Тинторетто – на нем были изображены страдающий Христос в окружении двух разбойников и плачущая женщина у его ног.

– Почему, черт возьми, она такая темная? – спросил Маккракен, вглядываясь в картину. – Если этот малый, Тинторетто, хотел вызвать у нас сочувствие к тому, что происходит, почему он нарисовал ее так, что на ней почти ни черта не видно? А то, что видно, только расстраивает. Не думаю, что миссис Маккракен захочет иметь в доме вещь, которая нагоняет такую тоску.

Зато висящая на боковой стене коллекция венецианских портретов сразу пришлась Маккракену по душе.

– А эти хороши, – сказал он Пайперу. – Этот красный малый, граф как-его-там, здорово похож на моего банкира из Конкорда в Массачусетсе. А вон тот, как бишь его – дож Лоренцо? Сразу видать, бизнесмен что надо – такому палец в рот не клади. Что скажете насчет полумиллиона долларов за всех четырех? Здесь ведь, наверное, оптом дешевле?

Маккракен привык покупать огромные партии рельсов с большой скидкой. Ему казалось, что подобный принцип должен распространяться и на картины.

Пайпер объяснил, что экспонаты, выставленные в Национальной галерее, не продаются. Затем повел Маккракена к здешнему Рафаэлю, «Мадонне Ансидеи». Основную часть картины обрамляла серая арка. За ней купалась в мягких солнечных лучах итальянская равнина. В центре, на деревянном троне, упирающемся спинкой в потолок арки, сидела Мадонна в красном платье и синей пелерине. Правой рукой она баюкала младенца Христа, а левую, с вытянутым пальцем, положила на раскрытое Писание. Слева от трона находился Иоанн Креститель в коричневой тунике и красном плаще (Пайпер подумал, что он одет несколько лучше обычного), взирающий на Мадонну снизу вверх. А справа сосредоточенно изучал Писание святой Николай из Бари – в руке посох, просторный плащ скреплен на груди богатой брошью.

– Вы только посмотрите, – прошептал Пайпер. – Какие цвета! А композиция! А эта арка – какое прекрасное обрамление! – Похоже, Маккракен проникся достоинствами картины. – И, кроме всего прочего, – шептал Пайпер, – посмотрите, как грациозно, как прелестно и безмятежно лицо самой Мадонны! И подумайте еще вот о чем, мистер Маккракен, – продолжал он. – «Мадонна Ансидеи» – одна из самых дорогих в мире картин. Меньше двадцати лет назад Национальная галерея заплатила за нее семьдесят тысяч фунтов. Ровным счетом семьдесят тысяч!

– А за сотню они ее сейчас не уступят? Наличными, а не какими-нибудь там ценными бумагами? – спросил Маккракен без особой надежды в голосе. Пайпер уверил его, что Рафаэль не продается. Он грустно поведал американцу, что даже наличные не смогут заставить Национальную галерею расстаться с этим шедевром – такую популярность он снискал в народе. Но в душе делец ликовал. Если Маккракен еще и не окончательно попался на крючок, то, по крайней мере, проглотил щедрую порцию наживки. Оставалось только осторожно вытащить рыбу на берег.

И вот теперь он снова увидел американца – в ярком клетчатом костюме, накинутом поверх него плаще и начищенных до блеска коричневых туфлях, Маккракен приближался к парадному входу в Галерею Декурси и Пайпера.

– Как мило с вашей стороны посетить нашу скромную галерею, мистер Маккракен! – по своему обыкновению, Пайпер вновь принялся рассыпаться в любезностях.

– Вам спасибо, что пригласили, – ответил Маккракен, отдавая плащ швейцару в холле.

Пайпер сказал, что хотел бы продемонстрировать своему новому другу еще действующую Венецианскую выставку. Сегодня утром галерея закрыта для публики. А потом, объяснил Пайпер, взяв Маккракена под локоть и направляясь с ним к итальянцам, потом он покажет ему кое-что выдающееся, спрятанное в зале на верхнем этаже, куда обычным посетителям доступа нет. Ни одна из картин, вывешенных в галерее, не продается; у каждой из них есть хозяин.

Поначалу все шло хорошо. Уильям Маккракен с большим интересом отнесся к портретам.

– Сдается мне, мистер Пайпер, – сказал он, разглядывая «Мужской портрет», приписываемый Тициану, – что за много лет человеческая природа не так уж и изменилась. Да, сэр! Этот мужчина здорово похож на одного малого, с которым судьба свела меня года три-четыре тому назад. Негодяй хотел прикрыть мою железную дорогу. И чуть было не добился своего!

Но потом разразилась беда. Они повернули за угол и остановились перед любимой картиной Пайпера на этой выставке – «Спящей Венерой» Джорджоне. На заднем плане был идиллический итальянский ландшафт – посередине равнина, вдали горы. Справа, на склоне холма, приютилась живописная деревенька. В центре картины, на шелковом покрывале и темно-красной подушке, лежала женщина. Она была абсолютно нагой. Томная и чувственная, спящая Венера словно спустилась с небес только ради того, чтобы вздремнуть после обеда в мирной сельской местности.

Пайпер уже собирался произнести очередную хвалебную речь. Потом он благодарил Бога, что не стал делать это сразу, дабы не мешать гостю проникнуться всей прелестью зрелища, представшего перед его глазами.