Текст книги "Покушение на шедевр"

Автор книги: Дэвид Дикинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Пью что-то быстро нацарапал на бумажке. Потом передал ее Пауэрскорту, сидевшему в следующем ряду.

– Таким образом, за неделю, – продолжал сэр Руфус, – вы обслуживаете в среднем около двухсот пятидесяти человек?

– Точнее, от двухсот до двухсот пятидесяти, сэр.

– Отлично, – сказал сэр Руфус. – Значит, за десять недель, прошедшие со дня первого предполагаемого визита миссис Бакли в ваш магазин до настоящего времени, вы должны были обслужить от двух тысяч до двух тысяч пятисот человек, мистер Мортон. Это так?

– Да, сэр, – откликнулся Мортон.

– Я убежден, мистер Мортон, что ни один продавец на свете, как бы хорошо он ни знал свое дело, не в силах запомнить в лицо всех клиентов, которых он обслужил за такой промежуток времени. Особенно если их количество составляет от двух тысяч до двух тысяч пятисот человек. Разве я не прав?

Пауэрскорт передал записку Джонни Фицджеральду, сидевшему около него.

– Простите меня, сэр, но мне кажется, не совсем.

Сэр Руфус слегка приподнял брови в знак удивления.

– Видите ли, сэр, – продолжал Мортон, – почти всех своих клиентов я знаю в лицо. Некоторые из них ходят ко мне в магазин уже много лет. Мы всегда стараемся, чтобы они чувствовали себя желанными гостями, – надеюсь, вы меня понимаете, сэр. Девять из каждых десяти, а может, и больше – мои добрые знакомые. А многих из тех, с кем я не знаком лично, я иногда вижу в городе, или в церкви, или в школе, среди родителей.

Джонни Фицджеральд вернул записку Пауэрскорту. Тот передал ее леди Люси, сидящей с другой стороны от него.

– Тем не менее, мистер Мортон, я не понимаю, как вы могли запомнить эту леди при таком количестве посетителей и с учетом того, что с момента ее предполагаемого визита прошло столь значительное время.

– Я объясню, сэр, – сказал Мортон так, словно это была самая очевидная вещь на свете. Пауэрскорт кинул быстрый взгляд на присяжных. Сэмюэл Мортон принадлежал к их миру. Он был одним из них. Возможно, они тоже держали свои магазины и знали в лицо всех своих постоянных клиентов. – В Ричмонде редко появляются незнакомцы. Наш городок – это не Вест-Энд, где чуть ли не каждого посетителя продавцы видят впервые в жизни. Новые люди, вроде этой дамы, заглядывают к нам не чаще, чем один-два раза в год. Это ведь дама из высшего света. Я не говорю, что с нашими добрыми ричмондцами что-нибудь не в порядке, сэр, но они другие. А в этой даме чувствовался класс, если вы меня понимаете.

Пауэрскорт снова перечитал записку. «Пока дела складываются благоприятно. Если я сейчас же верну миссис Бакли на свидетельское место, все закончится уже до перерыва. Если будем ждать, она может прийти в себя и даже привести с собой какого-нибудь чертова адвоката. Да или нет? ЧОП».

Пауэрскорт видел, что оба – и Джонни, и леди Люси, – приписали внизу «да». Он добавил от себя то же словечко и возвратил записку Пью.

– Понимаю, мистер Мортон, – продолжал сэр Руфус. – Но я должен еще раз повторить свой вопрос. Уверены ли вы на сто процентов – и помните, что от вашего ответа зависит жизнь человека, – так вот, можете ли вы утверждать без всякой тени сомнения, что леди, находящаяся в зале, – именно та, что приходила к вам в магазин долгих два с половиной месяца назад?

Но Мортона трудно было сбить с толку. Во всяком случае, сэру Руфусу это не удалось.

– Я уверен, сэр, – сказал он, глядя на жюри. – Если бы не был уверен, то, наверное, и не опознал бы ее, правда?

На лицах присяжных появились улыбки. Уильям Маккензи сиял от удовольствия. Хорас Бакли выглядел расстроенным. Старший инспектор Уилсон просматривал свои записи. Букмекер на местах для прессы менял ставки. После первого выступления сэра Руфуса он принимал деньги из расчета два к одному в пользу обвинительного приговора. Он опасался, что много потерял на этом. Теперь он предлагал коллегам ставить на обвинительный приговор из расчета один к одному. Но желающих не находилось. Репортерам не нравились такие условия.

Чарлз Огастес Пью поднялся на ноги и потребовал снова вызвать на свидетельское место миссис Бакли. Он сделал очередной щедрый глоток из стакана. Джонни Фицджеральд смотрел на этот сосуд с подозрением. Он быстро нацарапал записку и отдал ее Пауэрскорту. «У нашего друга в стакане вовсе не вода. Посмотри на ее цвет. Он подмешал туда джину или чего-то вроде того. Счастливчик!»

– Миссис Бакли, – так начал Пью свой самый необычный вопрос к свидетельнице, слегка трепещущей под его взглядом, – мне известно, что вы занимаетесь стрельбой из лука и много путешествуете, упражняясь в этом виде спорта. Можете ли вы подтвердить, что благодаря этому увлечению у вас очень сильные руки, что они гораздо сильнее, чем у среднего человека – такого, например, как Кристофер Монтегю?

Судья Браун выглядел удивленным. Сэр Руфус уставился на Пью с открытым ртом. Накануне суда помощник Пью, смышленый юноша по имени Джеймс Симпсон, хотел принести в зал настоящий лук. «Это будет как конец „Одиссеи“, сэр, – уверял он Пью. – Помните, как никто из женихов Пенелопы не мог натянуть лук? С этим справился только Одиссей, переодетый нищим. А здесь выяснится, что натянуть лук не может никто из присяжных. И вы тоже. Это получится только у миссис Бакли. Нас ждет фантастическое зрелище!» Но Пью сомневался, что ему разрешат принести лук в Центральный уголовный суд. Кроме того, он понимал, что их план может провалиться, если миссис Бакли тоже не сможет натянуть тетиву или хотя бы притворится, что у нее не хватает на это сил. Но ему надо было убедить жюри, состоящее из мужчин, и судью-мужчину в том, что женщина может оказаться сильнее представителя мужского пола.

– Стрельба из лука действительно укрепляет мышцы рук, сэр, – скромно ответила миссис Бакли. – Но я не понимаю, какое отношение это имеет к делу, которое здесь рассматривается.

Чарлз Огастес Пью внимательно посмотрел на присяжных. Он почти не сомневался, что сумел произвести на них нужное впечатление.

– Я хочу предложить вам одну гипотезу, миссис Бакли. – Пью помедлил. Пальцы его правой руки на мантии опять вернулись к исполнению воображаемой классической музыки – теперь это было что-то вроде Бетховена. В голосе Пью слышалось больше печали, чем гнева, словно он искренне сочувствовал свидетельнице. – Мне думается, что вы были рассержены… более чем рассержены, когда узнали, что Кристофер Монтегю бросил вас ради более молодой женщины – женщины, с которой он мог соединиться священными узами церковного брака, женщины, которая, уж простите меня, могла стать матерью его законных, а не внебрачных детей. Мне думается, что вы вспомнили подробности той сравнительно недавней трагедии в Риме, когда отмщение совершилось с помощью фортепианной струны. Мне думается, что вы действительно отправились в Ричмонд и приобрели там это роковое орудие. Вечером в день убийства вы, как я предполагаю, пришли в квартиру Кристофера Монтегю, где так часто бывали в прошлом. Наверное, вы представляли себе, что там произойдет, но это только подлило масла в огонь вашей ненависти. Ибо ваш муж собирался спросить Монтегю, какое решение тот принял – отказывается он от вас или нет. И Монтегю сказал бы ему, что ваш роман кончился несколько месяцев назад. Вы были бы унижены перед своим мужем, который и без того стал для вас чужим. Подумать только, какой это был бы для него повод поиздеваться над вами! Итак, миссис Бакли, в тот вечер вы вошли в квартиру своего возлюбленного, открыв дверь собственным ключом. Мне думается, вы приняли меры предосторожности, чтобы обеспечить успех своему замыслу. Полиция нашла в кухне Монтегю два чисто вымытых бокала из-под вина. Женщина, которая вела у него хозяйство, их не мыла. Сам Монтегю не имел привычки мыть за собой бокалы. Я подозреваю, что вы добавили в вино опиум или какое-нибудь другое подобное средство, чтобы вызвать у хозяина квартиры сонливость и лишить его способности к сопротивлению. Затем вы убили Кристофера Монтегю. Вы забрали из его стола все бумаги, чтобы сбить с толку следствие. Кроме того, вы забрали с полок книги, которые могли бы подсказать, чему была посвящена его последняя статья – та самая, о подделках на Венецианской выставке. Полиция должна была предположить, что убийство тесно связано с тем, над чем Монтегю работал накануне своей гибели.

Пью остановился. Присяжные не сводили глаз с Розалинды Бакли. Судья тоже. И газетчики уставились на нее – ведь им предстояло как можно живее изобразить в своих очерках поведение свидетельницы. Только Пауэрскорт не смотрел на миссис Бакли. Он смотрел на человека, сидящего на скамье подсудимых, – Хорас Алоизиус Бакли то открывал рот, то закрывал его, словно очень хотел что-то сказать и не мог.

– Мне думается, миссис Бакли, – возобновил Пью свою обвинительную речь, – что вы сочли необходимым совершить и второе убийство. Возможно, в тот вечер Томас Дженкинс был в Лондоне и столкнулся с вами после убийства Монтегю. А может быть, вы думали, что он вас подозревает, и не были уверены, станет ли он держать рот на замке. Вероятно, вы опасались, что он выдаст вас полиции. И тогда вы снова поехали в Ричмонд и приобрели там вторую фортепианную струну.

Пью взял со стола вещественное доказательство номер один и показал его миссис Бакли. Его руки стали совершать медленные движения: Пауэрскорт мог бы поклясться, что он складывает струну в форме петли.

– Итак, миссис Бакли, полагаю, что вы отправились в Оксфорд, прихватив с собой не только струну, но и один из галстуков вашего мужа. Вы бросили его там, на месте преступления, чтобы в убийстве Томаса Дженкинса обвинили вашего собственного мужа. И там тоже были обнаружены две вымытые чашки; это позволяет нам предположить, что и мистеру Дженкинсу вы подсыпали в чай опиум или нечто подобное. Вы забрали у него из стола бумаги с той же целью, с какой очистили стол Кристофера Монтегю: а именно, надеясь сбить с толку следствие. Полагаю, миссис Бакли, что вы виновны в обоих этих убийствах. Я прав?

Единственным, что нарушало тишину в зале, были рыдания, доносящиеся со свидетельского места. Пью вынул большой белый платок и протянул его свидетельнице.

– Соберитесь с силами, миссис Бакли, – сказал он. – Вам нужно ответить всего на один вопрос. Я снова заявляю, что вы совершили оба этих убийства. Это правда?

Розалинда Бакли по-прежнему не отвечала.

– Я спрашиваю еще раз, миссис Бакли, – теперь Пью говорил с ней так, будто утешал плачущего ребенка. – Это правда?

Розалинда Бакли подняла взгляд на судью.

– Я должна ответить на этот вопрос, милорд?

Судья Браун хорошо знал законы.

– Вы не обязаны обвинять себя, миссис Бакли, – твердо сказал он. – У вас есть право хранить молчание, если хотите.

Розалинда Бакли опустила глаза. Еще раз вытерла их платком. Пауэрскорт заметил, что все вокруг затаили дыхание.

– Да, – наконец прошептала она, – почти все это правда.

Вдруг со скамьи подсудимых раздался крик. Пускай Хорас Бакли и не хотел умирать, но в этот момент он не чувствовал ничего, кроме всеподавляющей жалости к жене.

– Нет! Нет! – закричал он. – Это неправда! Неправда! Это я их убил! Обоих! Пожалуйста, верьте мне!

– Тишина в зале! Уведите обвиняемого! Заприте его!

Позже сэр Руфус вынужден был признать, что никогда еще не видел судью Брауна в таком гневе. Когда Хораса Алоизиуса Бакли выводили из зала, он плакал. Миссис Бакли была в полуобмороке. Судья в очередной раз поднял свой молоточек и яростно обрушил его на стол.

– Заседание откладывается до трех часов дня, – объявил он. – Сэр Руфус, мистер Пью, инспектор Максуэлл, старший инспектор Уилсон – я попрошу всех вас прибыть ко мне в кабинет ровно в половине второго.

28

Первый американец явился к Уильяму Аларику Пайперу незадолго до десяти. Корнелиус Скотман с недоверием воззрился на новую вывеску над входом в галерею. Еще более недоверчивым взглядом он наградил самого Пайпера, лично вышедшего ему навстречу.

– Как мило с вашей стороны навестить нас в столь ранний час, мистер Скотман. Обратите внимание, – он эффектным жестом указал на слова «Галерея Солсбери», – новая фирма, подобно мифическому фениксу, восстанет из пепла старой. Но входите же, мистер Скотман, у меня есть что вам рассказать и показать. Я не бездельничал со дня нашей последней встречи.

Пайпер усадил американца в своем маленьком кабинете. Он поведал ему о предательстве Декурси, о том, как партнерство, основанное на доверии, лопнуло по вине этого негодяя. Он поведал Скотману о том, что все контакты с художником, подделывавшим картины, осуществлялись только самим Декурси; о том, как фальшивки поступали в галерею, спрятанные в общем потоке картин; о том, как Декурси рассказывал ему, что обнаружил эти полотна в загородных особняках, владельцы которых находятся в стесненных обстоятельствах и потому согласились расстаться с долей фамильного наследия.

– Я думаю, мистер Скотман, – продолжал Пайпер, – что даже в Америке, этой стране свободы и огромных возможностей, гнилое яблоко иногда умудряется попасть в кадушку и испортить все ее содержимое. Буду счастлив, если это не так. Я очень надеюсь, что вам в своей стране не доведется столкнуться со столь гнусным предательством, что подобное может произойти только в нашей декадентской, прогнившей Европе.

Пайпер сокрушенно покачал головой. Скотман не слишком ясно представлял себе, что означает слово «декадентский», однако не мог не признать, что и его соотечественники порой бывают способны на низкие поступки.

– Боюсь, мистер Пайпер, – сказал он, – что даже в Америке мы почти ежедневно сталкиваемся с таким поведением. Считается, что богатство в моей стране должно быть наградой за честность и упорный труд. Однако многие пытаются заполучить его с помощью лжи и обмана.

Такое криводушие заокеанских жителей, казалось, весьма огорчило Пайпера.

– Как это печально, мистер Скотман! Но дела должны идти своим чередом. Человек должен работать. Он должен выполнять свой долг, следовать своему призванию. Пойдемте наверх, я хочу вам кое-что показать.

Пайпер первым поднялся в маленький зал на верхнем этаже. Там уже покоились на мольбертах шесть картин; на обнаженные женские тела падал мягкий свет.

– Смотрите, мистер Скотман, – сказал он, – вот подлинник вашей «Спящей Венеры» Джорджоне. Без моего ведома этот подлец Декурси отправил ее в свою подпольную мастерскую и изготовил копию. Она стоит напротив.

Две обнаженных Венеры мирно спали в лучах летнего солнца неподалеку от итальянской деревушки. Скотман внимательно осмотрел обеих.

– Разумеется, от фальшивки я избавлюсь, – заметил Пайпер, набрасывая покрывало на работу Орландо Блейна. – А вот первые четыре из тех одиннадцати картин, которые вы заказывали дополнительно.

Еще четыре нагие красавицы – одни пышные, другие постройнее – дремали на кроватях и диванах, услаждая взор Корнелиуса Скотмана. Он уже видел, как эти полотна висят на стенах его новой галереи, пристройки к основному дому. И предвкушал, как после долгого трудового дня заглянет туда, чтобы отдохнуть душой, любуясь на свои сокровища.

– Не выбрасывайте фальшивку, мистер Пайпер, – сказал он. – Эта дамочка так красива, что я с удовольствием оставлю ее себе в двух экземплярах. – Он поразмыслил несколько секунд. – Продолжайте, мистер Пайпер, – добавил он. – И дайте мне знать, когда доберетесь до дюжины.

Без четверти три, за пятнадцать минут до открытия очередного заседания, зал суда был уже полон. Пауэрскорт занял свое место за спиной Чарлза Огастеса Пью, между Джонни Фицджеральдом и леди Люси. Двумя рядами дальше сидели Орландо Блейн и Имоджин Фоукс: они тоже хотели присутствовать при развязке. Букмекер на местах для прессы, набитых газетчиками не менее плотно, чем на утреннем заседании, подсчитывал свои убытки. Хорас Алоизиус Бакли на скамье подсудимых выглядел так, словно самообладание под конец все-таки ему изменило. Он не сводил глаз с жены, которая сидела всего в каких-нибудь пятнадцати футах от него под охраной двух кряжистых полицейских. Ни Пью, ни сэра Руфуса Фитча в зале не было. Старший инспектор Уилсон и инспектор Максуэлл также пока отсутствовали. Секретарь около судейского стола с подозрением глядел на собравшихся, которые болтали друг с дружкой, точно находились не в государственном учреждении, а на трибуне ипподрома «Аскот» близ Виндзора.

Без пяти три в дверях показались присяжные. Они не спеша уселись на скамью для жюри. Это было их последнее появление на публике. Две минуты спустя свои места заняли двое юристов – у обоих был весьма торжественный вид.

– Уважаемые члены жюри! – начал судья Браун, глядя на двенадцать добропорядочных граждан. – Наше дело оказалось весьма необычным. Благодарю вас за то внимание и терпение, которое вы проявили, выслушивая свидетелей. Однако неожиданности еще не кончились. – Судья Браун сделал паузу и полистал лежащие перед ним бумаги. – Сегодня в перерыве представитель Ее Величества сообщил мне, что корона снимает с подсудимого свои обвинения. Вы не услышите заключительной речи от сэра Руфуса Фитча. В данных обстоятельствах будет только справедливо, если и мистер Пью воздержится от своего выступления.

Публика зашумела. Один из репортеров вскочил с места и кинулся прочь. Он еще мог поспеть к позднему вечернему выпуску. Судья Браун обвел присутствующих суровым взглядом. Он надеялся, что ему больше никогда в жизни не придется вести такое дело. Это было все равно что выступать в роли арбитра на футбольном матче.

– Тихо! – твердо сказал он. И подождал, пока волнение в зале уляжется. – Еще одно нарушение порядка кем бы то ни было, – он с особенной свирепостью посмотрел на дам из высшего света, – и зал будет очищен до конца заседания. Никому не позволят вернуться обратно.

Он снова повернулся к жюри.

– Хотя представитель короны и отказался от своих предыдущих заявлений, вердикт по этому делу все же должен быть вынесен. Подсудимому было предъявлено самое тяжкое из обвинений, какие только возможны в нашей стране, – а именно обвинение в убийстве. Если бы жюри присяжных решило, что он виновен, моим печальным долгом было бы вынесение ему приговора, предусмотренного законодательством: подсудимого ждала бы неминуемая смерть через повешение.

Бакли содрогнулся. Пью писал что-то у себя в блокноте. Интересно, подумал Пауэрскорт, не жалеет ли этот Вешалка Браун, что Бакли ускользнул из его лап?

– Хотя обстоятельства нашего дела за последние несколько часов изменились самым кардинальным образом, – продолжал судья, – мы по-прежнему обязаны следовать установленной процедуре. Мистер Бакли должен испытать на себе всю справедливость наших законов. Крайне важно, чтобы обвинение с него было снято по всей форме, чтобы он мог покинуть этот зал без малейшего пятна на своей репутации. Итак, я прошу вас выйти и обсудить вердикт. Мой вам совет – вынести решение в пользу обвиняемого. Если сама обвиняющая сторона признала свои заявления ошибочными, это значит, что она считает мистера Бакли ни в чем не повинным. Если же вспомнить, как действовал на протяжении нескольких последних дней представитель защиты, мистер Пью, становится абсолютно ясно, что и он придерживается того же мнения. Итак, я прошу вас удалиться в комнату для совещаний.

Присяжные двинулись к двери. В обычных условиях судья Браун последовал бы за ними, чтобы дождаться вердикта у себя в кабинете. Но сейчас он остался на месте.

Прошли пять минут. Потом десять. Дамы из высшего света едва не лопались от нетерпения: так им хотелось обсудить происходящее. Сэр Руфус Фитч изучал материалы очередного дела. Чарлз Огастес Пью сидел, глубоко задумавшись. Похоже, его ждал самый блестящий успех за всю карьеру.

Пятнадцать минут. Ожидание становилось для Пауэрскорта невыносимым. Он думал о том, сколько долгих недель было потрачено на добывание доказательств невиновности Хораса Бакли. Ему вспомнилась их роковая встреча в Линкольнском соборе, бледный Бакли, которого после окончания вечерней службы вывели из храма представители закона. Вспомнил он и свою поездку на Корсику – как они с леди Люси бежали по дороге в Ареньо, преследуемые неведомыми стрелками. Вспомнил встречу с Орландо Блейном и Имоджин Фоукс во время метели в Норфолке, красные пятна крови художника на белом снегу. «Господи Боже, Пью, – нацарапал он, – что эти чертовы присяжные там делают?» Ответ Пью не заставил себя ждать. «Они не хотят выходить слишком быстро. Наверное, наливаются там своим отвратительным судейским чаем».

Двадцать минут. Наконец присяжные вереницей потянулись обратно на свои места. Многие зрители, рискуя вновь разъярить судью, все же испустили облегченный вздох. Под обеспокоенным взглядом старшины жюри секретарь зачитал обвинение.

– Хорас Алоизиус Бакли обвиняется в убийстве мистера Кристофера Монтегю, а также в убийстве мистера Томаса Дженкинса. Каково мнение присяжных: виновен подсудимый или невиновен?

Прежде чем ответить, старшина присяжных выдержал долгую паузу. Позже леди Люси призналась Пауэрскорту, что была почти готова услышать обвинительный вердикт.

– Невиновен, – сказал старшина.

После этого в зале началась настоящая буря. Репортеры наперегонки рванулись к дверям, расталкивая локтями дам из высшего света. Дорогие шляпки, ценные сумочки, элегантные перчатки – все полетело в разные стороны под натиском представителей прессы, жаждущих сообщить широкой публике вердикт, вынесенный присяжными.

– Мистер Бакли, – звучно произнес судья, – вы свободны. Вы можете покинуть зал с абсолютно чистой совестью и репутацией.

Засим он повернулся и отправился в свои частные покои. Неподалеку от скамьи присяжных Орландо Блейн обнимал Имоджин Фоукс с пылом, доселе невиданным в Центральном уголовном суде. Джонни Фицджеральд обнял леди Люси. Согбенная, понурая фигура миссис Бакли удалилась из зала в сопровождении двоих полицейских. Простая публика покидала палату номер три в приподнятом настроении. Пью по-прежнему имел торжественный вид. Только один из присутствующих выглядел глубоко несчастным – это был Хорас Алоизиус Бакли, с которого только что сняли обвинение в двух жестоких убийствах. Казалось бы, во всем здании Центрального уголовного суда не должно быть человека счастливее его, однако при взгляде на беднягу можно было подумать, что победа обернулась поражением прямо у него на глазах. Он сидел, обхватив голову руками, и смотрел вслед жене – ее уводили полицейские. Когда они исчезли за дверью, он так и не встал со скамьи, на которой столько времени ждал решения своей участи, и по лицу его покатились слезы.

Вдохновленный успехом объяснения с Корнелиусом Скотманом, Пайпер устремился прямо в отель к Льюису Блэку. Он повторил свою филиппику в адрес Декурси с еще большим энтузиазмом, чем раньше. Он со всей убедительностью дал американцу понять, что ни слухом ни духом не ведал о подпольной мастерской в Норфолке. Он сказал Блэку, что хочет начать все сначала и попробовать оправиться от страшного удара, нанесенного его галерее. Он предложил Блэку чек на пятнадцать тысяч фунтов, что было на две с половиной тысячи больше суммы, уплаченной им за фальшивого Джошуа Рейнолдса кисти Орландо Блейна.

До прихода Пайпера Блэк успел получить консультацию в ведущей юридической фирме столицы. Ему объяснили, что быстро довести дело до суда не удастся. Его предупредили, что он, по всей видимости, должен будет задержаться в Лондоне на весьма продолжительное время. Ему сказали, что подробности процесса наверняка будут широко обсуждаться во всех газетах Британии и Америки. Такая шумиха может иметь отрицательные последствия. И под конец ему со всей возможной деликатностью попытались намекнуть, что адвокат обвиняемого будет стараться изобразить его, Блэка, в лучшем случае наивным американским туристом, а в худшем – откровенным дураком.

– Здесь на две с половиной тысячи больше, чем я заплатил за картину, мистер Пайпер, – сказал американец, глядя на чек.

– После всего, что заставил вас пережить этот негодяй Декурси, я счел необходимым… Это самое малое, что я могу для вас сделать. А теперь, если вы вернете мне вашу поддельную картину, я отвезу ее к себе и немедленно уничтожу. – Пайпер уже заметил, что фальшивый Рейнолдс висит на почетном месте, над камином, в личной гостиной Блэка. Миллионер посмотрел на подделку, которая в прошлом доставила ему столько приятных минут.

– Вы не будете возражать, если я оставлю картину себе, мистер Пайпер? В конце концов, я за нее заплатил. И уже успел здорово к ней привязаться. – Блэк сунул чек ему в нагрудный карман.

Пайпер попятился к двери, донельзя довольный тем, что ему удалось так легко отделаться.

– Скажите, мистер Пайпер, – спросил Льюис Блэк, – кого мне считать автором картины? Если в Америке будут интересоваться?

Уильям Аларик Пайпер улыбнулся.

– Говорите, что она принадлежит кисти ученика сэра Джошуа Рейнолдса, мистер Блэк, – ответил он. – В английских загородных усадьбах полно картин, которые характеризуют подобным образом. Только при этом частенько опускают слово «ученика». Как вы думаете, почему?

– Поздравляю вас, сэр. Великолепное выступление в суде! – Клерк из конторы Пью хлопнул его по спине. Младший помощник адвоката прыгал от радости. В заваленной папками комнате, где Пауэрскорт и Пью встретились впервые, дабы обсудить предстоящий процесс, проходила импровизированная вечеринка в честь победы. Имоджин шептала Орландо на ухо, чтобы он не злоупотреблял шампанским. Джонни Фицджеральд, примостившись на краешке стола, пил за здоровье хозяина.

– Скажу вам откровенно, Пауэрскорт, – Пью покончил со стаканами и теперь то и дело прикладывался к огромной бутыли «Боланже», – в начале я не был уверен, что мы выкрутимся. Нет, куда там! – Он хохотнул и сделал очередной щедрый глоток из бутыли. Пауэрскорт надеялся, что шампанское в животе адвоката не вступит в слишком уж непримиримый конфликт с разведенным джином, который попал туда пару часов назад.

К празднующим присоединились еще двое. Леди Люси пожалела мистера Бакли, глаза которого до сих пор были красны от слез. Она подала ему бокал шампанского. Он снова был свободным человеком.

– Могу я перемолвиться с вами словечком наедине, мистер Пью? – тихо спросил Бакли.

Пью отвел его в угол комнаты, к окну. На лужайку снаружи опустилась стайка черных дроздов.

– Если мою жену будут судить, вы возьметесь ее защищать? Конечно, я заплачу.

Чарлз Огастес Пью поставил бутыль на полку и обнял Бакли за плечи.

– Не думаю, что мне будет удобно самому браться за это дело, – сказал он. – В конце концов, сейчас все выглядит так, словно именно я посадил ее на скамью подсудимых. Однако я обещаю, что найду для вас самого лучшего адвоката в Лондоне.

После этих слов Бакли, похоже, немного воспрянул духом. Подойдя к окну, леди Люси снова взяла его под свое крылышко.

– Я выпью последний бокал, – сказал Пауэрскорт, обращаясь к Пью, – а потом мне придется вас покинуть. Я обещал рассказать обо всем, что случится, председателю Королевской академии. Бедняга ведь уже одной ногой в могиле.

– Конечно, – ответил Пью. – Сегодня здесь поднимают бокалы за мое здоровье. Но я надеюсь, что вы понимаете, Пауэрскорт: главные поздравления следует адресовать вам. Вы обеспечили меня боеприпасами, а я только стрелял.

– Чепуха, – с улыбкой отозвался Пауэрскорт и выскользнул из комнаты. Через две минуты после его ухода вечеринка была прервана появлением нового гостя. Солидный на вид человек постучал тростью об пол и попросил тишины.

– Я правительственный курьер, – объявил он. – Мне нужен лорд Фрэнсис Пауэрскорт. У меня есть причины полагать, что он здесь. Мне поручено передать ему письмо от премьер-министра.

Шторы в кабинете сэра Фредерика Ламберта были плотно задернуты. Пауэрскорт заметил, что на столике перед хозяином до сих пор лежат стопки писем с иностранными штампами. Ему показалось, что сегодня вечером председатель Королевской академии выглядит чуть лучше. Щеки по-прежнему покрывала смертельная бледность, но глаза были ясные. Может быть, помогли лекарства?

– Не больше десяти минут, – предупредила сиделка. – Он очень быстро утомляется.

Пауэрскорт рассказал старику о процессе, об оправдании Хораса Бакли, о том, как был найден Орландо Блейн.

– Как странно, что это дело не имеет ничего общего с миром искусства! Всего лишь ревнивая любовница. Правильно сказал классик: фурия в аду ничто по сравнению с брошенной женщиной. – Сэр Фредерик закашлялся. Теперь его кашель стал сухим, отрывистым. Около его кресла уже не лежали платки, запачканные кровью.

– Расскажите мне об Орландо, – попросил он. – Значит, он нашел себе супругу? Надеюсь, это поможет ему остепениться.

Пауэрскорт объяснил, что Орландо пользуется всеми благами супружеской жизни, хотя и обошелся без формальной процедуры бракосочетания. Сэр Фредерик издал слабый смешок.

– Хорошая девушка? – поинтересовался он.

– Красавица, – ответил Пауэрскорт. – По-моему, родители выдали ее замуж за нелюбимого человека. Ее мать не хотела, чтобы она вышла за Орландо.

– Когда Орландо был совсем молод, многие матери мечтали выдать за него своих дочерей, – сказал сэр Фредерик. – Жаль, что тогда для него не нашлось подходящей пары. – Старик вдруг приподнялся на своем кресле. Дотянувшись до стола, он взял оттуда несколько листков гербовой бумаги. – Вы не могли бы написать за меня письмо, Пауэрскорт? Как в тот раз, для суда? Моих сил хватит только на то, чтобы поставить подпись.

– Конечно, сэр Фредерик. Что за вопрос!

Пауэрскорт принялся записывать под диктовку.

– «Синьору Пьетро Росси, главному директору реставрационной компании Росси, Рим, Виа-Венето, 217». – Старик помедлил, переводя дыхание. – Росси – ведущие реставраторы в Италии, – сказал он. – Много работают по заказам Ватикана. – Он снова остановился. Пауэрскорт подумал, что отпущенное на их разговор время, должно быть, уже на исходе. – «Уважаемый синьор Росси! Я хотел бы порекомендовать Вам своего доброго знакомого, молодого англичанина по имени Орландо Блейн. В нашей Королевской академии он был одним из самых блестящих учеников. Полагаю, что его дарование окажется весьма полезным в Вашем деле. С наилучшими пожеланиями Вам и членам Вашей семьи…»

Пауэрскорт протянул старику бумагу и перо. Прежде чем расписаться, сэр Фредерик помедлил. Он надеялся, что руки не подведут его. Решившись, он одним махом вывел «Фредерик Ламберт» и, обессилев, откинулся на спинку кресла. Сиделка наградила Пауэрскорта сердитым взглядом.

– А еще передайте юному Орландо, – сказал председатель Королевской академии, – что я собираюсь изменить завещание. Не понимаю, зачем мне отдавать столько денег Обществу нуждающихся акварелистов. Передайте Орландо, что я хочу оставить ему двадцать тысяч фунтов. Это поможет им с подругой обосноваться в Риме.