Текст книги "Покушение на шедевр"

Автор книги: Дэвид Дикинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Часть четвертая
Тициан

20

Коляска остановилась. Резкий ветер бил в лицо Имоджин Фоукс, пока ее вели к дому, которого она не могла видеть. Ее проводили в полутемную комнату с задернутыми шторами и потушенными лампами. Там ее спутник очень аккуратно снял с Имоджин бинты и маску.

– На ярком свету вашим глазам может быть больно с непривычки, – сказал он. – Лучше подождите здесь минут пять.

Орландо Блейн смотрел в окно Большой галереи. Из-за облаков вышла полная луна. Ветер шумел в кронах деревьев, гнал листья по запущенным лужайкам. Слева блестела поверхность озера, по которой бежали к берегу маленькие волны.

Имоджин вздрогнула, когда ее провожатый открыл дверь и в комнату упали лучи света. Теперь она увидела, что стоит в небольшой гостиной – стены были увешаны картинами, а у окна таинственно чернел огромный глобус. Постепенно глаза привыкли к свету. Имоджин шагнула в вестибюль, гигантское помещение с широкой лестницей, ведущей на верхние этажи.

– Могу я пойти к нему? – робко спросила она. В первое время, решила она, ей следует быть как можно более послушной. Потом, когда она узнает тюремщиков Орландо получше, в ход пойдет другое оружие.

– Идите по лестнице и налево, – сказал провожатый, – до самого конца коридора. Там увидите перед собой дверь.

Орландо размышлял, каким образом он мог бы сбежать из своей тюрьмы. Его последние письма с просьбами об освобождении и ссылками на то, что он уже заработал для своих временных хозяев достаточно денег, остались без ответа. Он хотел бы знать, где находится: через несколько недель своего пребывания здесь он так сильно увлекся работой, что перестал обращать внимание на все окружающее.

Поднявшись по лестнице, Имоджин миновала несколько оленьих голов с запылившимися рогами. Идя по коридору, она проверяла двери, но все они были заперты. Из-под самой последней пробивался наружу скудный свет.

Орландо отошел от окна и двинулся в дальний конец Большой галереи – он знал, что до него сто сорок футов. Его шаги отдавались эхом в стенах огромной комнаты: на деревянном полу по-прежнему валялись осыпавшиеся кусочки штукатурки. Он не слышал, как постучали в дверь. Во второй раз стук был погромче.

– Войдите, – сказал Орландо, даже не обернувшись. Наверное, кто-то из охранников проверяет, на месте ли он. Такие проверки обыкновенно устраивались каждый час.

Раздались приближающиеся шаги – очень тихие, словно человек двигался на цыпочках. Не подать ли ей голос? Имоджин видела, что Орландо дойдет до конца галереи и повернет назад меньше чем через минуту. Она остановилась примерно в центре помещения, у камина. Ей было трудно дышать. Ну вот – сейчас он обернется! Но она не угадала. Орландо замер у дальнего окна, устремив взор на поникшие деревья вокруг озера, на темную воду, блестевшую под луной.

Больше Имоджин не могла сдерживаться.

– Орландо, – едва слышно позвала она. – Орландо!

Орландо Блейн обернулся. Он не верил тому, что видит: Имоджин в темно-сером дорожном костюме, Имоджин с красными глазами, Имоджин, усталая после долгой дороги, – это была Имоджин. Его Имоджин.

– Это правда ты, Имоджин? – Он медленно пошел к ней по комнате: ему не терпелось обнять ее, но вместе с тем было боязно, что это видение у камина вдруг растает в ночи.

– Я, любимый, – ответила она. – Да, это правда я. – Побежав к нему со всех ног, она упала в его объятия. Они оставались в такой позе дольше минуты, и никто не отваживался заговорить первым. А затем обоих словно прорвало.

– Имоджин, они завязали тебе глаза…

– Орландо, что ты здесь делаешь…

– Ты, должно быть, устала с дороги…

– Тебя держат здесь в плену…

Орландо рассмеялся и хлопнул в ладоши.

– Стоп, стоп, – сказал он, ласково погладив Имоджин по руке. – Давай сделаем так. Сначала ты задаешь мне три вопроса. Потом я делаю то же самое. Идет?

Имоджин кивнула. Что бы спросить с самого начала, подумала она. Ага, вот!

– Орландо, ты все еще меня любишь?

Орландо Блейн рассмеялся снова.

– Конечно, люблю, – сказал он. – Этот вопрос можно было не задавать. Ответ на него тебе известен. – Он легонько поцеловал ее в губы.

– Тогда второй, – сказала Имоджин, увлекая Орландо на маленький диванчик рядом с камином. Вдруг наверху, над потолком, раздался шорох.

– Не обращай внимания. У крыс время вечерней разминки, – пояснил Орландо. – Они всегда бегают там в это время. Но никакого вреда от них нет.

– Итак, второй вопрос, – сказала Имоджин. – Что ты здесь делаешь? Ты пленник или вроде того?

– Это два вопроса.

– Нет, один.

– Нет, два.

– Нет, один.

– Ну хорошо, – сказал Орландо. – На сей раз я тебе уступлю. Пусть будет один. Что я здесь делаю? Сейчас покажу.

Он подошел к стене галереи и снял оттуда две картины.

– «Мужской портрет» Тициана, – сказал он. Потом поднес к свету другую. – «Мужской портрет» Тициана. Перед нами две совершенно одинаковые картины; чтобы в этом убедиться, не надо быть директором Национальной галереи. Но какая из них подлинная, Имоджин?

Имоджин внимательно рассматривала холсты. Один и тот же знатный венецианец, стоящий боком к художнику; на нем тот же самый голубой камзол, тот же синий плащ, наброшенный на плечи.

– Вот подлинник, Орландо, – произнесла Имоджин, указывая на дальнюю от себя картину.

– Нет, – торжествующе сказал Орландо. – Это не Тициан, а Блейн. А Тициан – вот он. Теперь понятно, чем я занимаюсь? Да, я пленник. Меня круглые сутки сторожат один старшина и трое его подчиненных. Если я выхожу на прогулку, кто-нибудь из них идет со мной. Я не знаю, где я: меня привезли сюда с завязанными глазами, и в дороге я был слеп, как крот. Все это из-за тех десяти тысяч фунтов, которые я проиграл в Монте-Карло. Когда я верну их, меня освободят на определенных условиях. Пока я не знаю, на каких именно. Однако у меня нет сомнений в том, что благодаря мне они уже заработали гораздо больше десяти тысяч. – Орландо помедлил и обвел рукой Большую галерею. – Это моя тюремная камера. Пожалуй, самая шикарная во всей Европе, – может быть, сюда и крыс завезли только ради того, чтобы я не забывал о своем положении узника. Тут я и делаю мою работу. Изготавливаю фальшивки на заказ. Мне велят – я копирую. Не знаю, откуда исходят приказы; наверное, из Лондона. Иногда мне присылают сюда картины, с которых надо сделать копии. А в последнее время шлют фотографии разных американских семей. Я должен превращать их в портреты кисти Гейнсборо, или Рейнолдса, или еще кого-нибудь в этом роде. То есть беру современное лицо и пишу его в манере Гейнсборо, например.

– А куда картины деваются потом, Орландо? Тебе не кажется, что дело здесь нечисто?

– Это был твой третий вопрос, любимая, – сказал Орландо, быстро целуя ее три раза подряд. – Через минуту наступит моя очередь. Я могу только догадываться о том, куда они деваются, но, по-моему, происходит примерно следующее. Кто-то посещает музей, где выставлен на продажу такой вот Тициан, и заявляет о своем желании его купить. Назначается цена – думаю, немаленькая. После успешного завершения торга продавец говорит покупателю, что перед отправкой картину надо почистить, проверить состояние рамы и так далее. Ее привозят сюда. Я делаю с нее копию. Потом обе возвращаются в Лондон. Там покупатель получает не подлинник, а мою копию. Торговец же прячет настоящую картину на несколько лет, а затем снова выбрасывает ее на рынок. Что же касается Гейнсборо – это, мне кажется, довольно хитрая уловка. По-видимому, мне присылают иллюстрации из американских журналов, потому что глава семейства, с родственниками или без них, приезжает в Лондон. Торговец показывает ему моего Гейнсборо. Американец поражается сходству персонажа в роскошном костюме восемнадцатого века с его женой или дочерью. И покупает картину.

Снаружи собиралась буря. Орландо подвел Имоджин к среднему из пяти окон. Верхушки деревьев гнулись, точно в зловещем ночном танце. То там, то сям ветер отрывал от стволов ветки и швырял их в разбитый фонтан в центре заброшенного сада.

– Видишь то первое окно, Имоджин? – Орландо показал в сторону двери, в которую она вошла. – Около него я думаю о дневном задании: о том, какие выбрать кисти, как правильно смешать краски. У второго окна я думаю, как закончить картины: о покрытии, о лаке, о последних штрихах. А у этого окна, – он привлек ее к своей груди, – у этого окна я думаю о тебе.

В окно хлестал дождь. Орландо заметил, что в верхнем стекле появились две новые трещинки. Он закрыл все ставни, кроме ставен на среднем окне, окне Имоджин – той самой Имоджин, что теперь прижималась к нему не во сне, а наяву.

– А теперь моя очередь спрашивать, – сказал он, увлекая ее обратно на диванчик. – Что было с тобой, любимая?

Имоджин рассказала ему о своей ужасной свадьбе, о приеме, на котором она ни разу не улыбнулась, о медовом месяце, когда она научилась запирать свою дверь. Рассказала о жизни в провинции, о скучных соседях, о бесконечных охотничьих историях, о недостатке цивилизованного общения, о нескончаемом потоке писем, в которых мать и сестра учили ее быть хорошей женой. Рассказала, какая тяжесть постоянно лежит у нее на душе там, в Дорсете, среди озер и оленей, как мучительно для нее это прозябание в глуши, как время и скука притупили ее чувства и она стала влачить свое существование точно в полузабытьи. Может быть, все вокруг чувствовали то же самое – она не знала.

– Здесь, с тобой, я словно опять вернулась к жизни, Орландо. Я уже много месяцев не ощущала ничего подобного.

Орландо снова заключил ее в объятия.

– Где ты спишь, Орландо? Уж конечно, не здесь? Если твоя спальня так же просторна, как эта Большая галерея, в ней должна стоять по меньшей мере двойная кровать с пологом.

Орландо помог Имоджин подняться на ноги и повел ее к двери в дальнем конце.

– Двойная кровать с пологом? – усмехнулся он, обняв ее за талию. – Именно на такой я и сплю.

– Фрэнсис, Фрэнсис! Кажется, я нашла ее!

Леди Люси вбежала в гостиную на Маркем-сквер, не тратя времени на то, чтобы снять в холле шляпку и перчатки. Ее муж, во весь рост распростершийся на диване, изучал взглядом потолок.

– Кого нашла, Люси? – Он встал и чмокнул жену в щеку. После вечерней прогулки по холодным лондонским улицам леди Люси разрумянилась, глаза у нее сияли.

– Думаю, ты будешь мной доволен, – сказала она, стягивая с рук перчатки. – Ты говорил, что это может оказаться очень важным.

– Я наверняка буду тобой доволен, Люси, – отозвался Пауэрскорт, – но мне все же хочется знать, кого именно ты нашла.

– Помнишь, как ты прохаживался насчет моих родственников, Фрэнсис? – Пауэрскорт внутренне застонал и выглянул в коридор, дабы убедиться, что в их дом не вторглись передовые отряды армии родственников жены. – Так вот, без них мы, возможно, никогда бы ее не отыскали. Господи Боже, Фрэнсис, что творится у тебя в голове, когда ты вот так лежишь на диване? Ты что, совсем забыл о своем расследовании и отправился воевать с бурами или еще куда-нибудь на край света?

– Я думал о Хорасе Алоизиусе Бакли, человеке, который обожает вечерние службы. Пожалуй, там, где он сейчас, такими развлечениями не балуют. Но скажи же мне наконец, кого ты нашла!

Леди Люси справилась с перчатками и положила на столик шляпку. Затем посмотрела на мужа с некоторым возмущением.

– Честно, Фрэнсис, – сказала она. – По-моему, пора бы тебе догадаться.

Пауэрскорт и вправду уже успел догадаться.

– Хорошо, я попробую, Люси. Ты нашла Алису Бридж, ту молодую женщину, которая приходила на Венецианскую выставку вместе с Кристофером Монтегю. Думаю, твои осведомители, иначе именуемые родственниками, донесли тебе, что в последнее время с ней творится что-то неладное.

– Ты прав, – сказала леди Люси. – Я действительно нашла Алису Бридж. И мне действительно сообщили, что она в последнее время сама не своя. Откуда ты знаешь?

– Это было только предположение. Ну а теперь скажи: тебе известно, где она живет и что она вообще за человек?

– Ее отец – преуспевающий финансист в лондонском Сити. Живут они примерно в миле оттуда, на Аппер-Гроувенор-стрит, дом шестнадцать. Ей двадцать два года, и моя троюродная сестра говорит, что она довольно красива.

– А почему, – сказал Пауэрскорт, постепенно перемещаясь к письменному столу в углу комнаты, – почему твоя троюродная сестра говорит, что она сейчас сама не своя?

Леди Люси смотрела, как движется ручка, зажатая в длинных тонких пальцах Пауэрскорта: он начал писать письмо.

– По официальной версии – ты ведь знаешь, Фрэнсис, никто не любит выдавать семейные тайны, – так вот, по официальной версии, она расстроена тем, что ее сестра уехала из Лондона и стала жить в провинции.

Пауэрскорт строчил с бешеной скоростью. Алиса Бридж несчастна. Связаны ли ее страдания со смертью Кристофера Монтегю, которого удушили гарротой в его собственном доме?

– Думаю, Орландо, мы должны быть послушными, как овечки, – сказала Имоджин Фоукс. Их разговор происходил в Большой галерее после завтрака. Обычно Орландо ел на кухне вместе со своими тюремщиками, но прошлым вечером комнатка, где Имоджин сняли бинты, была превращена в маленькую столовую, и влюбленным позволили пользоваться ею без посторонних. – Если мы не будем внушать им никаких подозрений, это усыпит их бдительность, – продолжала она. – А еще я намерена затеять самый отчаянный флирт с теми двумя, кто помоложе. Там есть один рыжий – ему года двадцать четыре или двадцать пять, вряд ли больше.

Представив себе, как его возлюбленная флиртует с охранниками, Орландо Блейн невольно вздрогнул.

– Нечего обижаться, Орландо. Если мы хотим отсюда выбраться, без этого не обойтись.

– Ладно. Только не слишком увлекайся, пожалуйста.

Имоджин была настроена решительно.

– Самое главное, Орландо, – похоже, она взяла контроль над ситуацией в свои руки, – это не опоздать с выполнением заказа. Поэтому я сяду в другом конце, чтобы не путаться у тебя под ногами и не мешать работать.

Орландо улыбнулся.

– Как ты относишься к тому, чтобы время от времени обмениваться со мной словечком-другим – просто чтобы я знал, какая погода на другом конце комнаты, ну и вообще?

Имоджин рассмеялась. Потом объявила, что пойдет прогуляться, пока Орландо занят своим делом.

– Кого ты подделываешь сейчас? – спросила она перед уходом. – Хотелось бы знать.

Орландо объяснил, что воссоздает пропавшую картину кисти Джованни Беллини. Когда-то она украшала стены одной церкви в Венеции, но потом здание сгорело. Все считали, что изображение Христа с несколькими святыми погибло в огне. Однако в ближайшее время картина должна была снова возникнуть из небытия, якобы вывезенная из Венеции неведомыми спасителями. Утраченный шедевр возвращается к жизни, и место его второго рождения – Большая галерея Орландо Блейна.

– Эти люди – умелые мошенники, – сказал Орландо. – Картина, которая существовала взаправду, имеет гораздо больше шансов сойти за подлинную, чем та, что взялась невесть откуда. Ведь у нее уже есть своя история.

Когда Имоджин вышла из парадной двери – рыжеволосый охранник почтительно держался в нескольких шагах позади нее, – оказалось, что вчерашний ураганный ветер стих. Зато упорный дождь и не думал прекращаться. Над полем летела стайка потрепанных ворон. Имоджин свернула на дорожку, ведущую к главной аллее. Интересно, подумала она, как далеко мне позволят зайти? Справа от нее тянулись поля; за ними, в нескольких милях, темнел лес. Впереди, чуть поодаль от дорожки, стояла маленькая церквушка. Даже за сотню ярдов Имоджин видела дыры в крыше на тех местах, где черепицу сорвало ветром. Слева были конюшни из красного кирпича – там, должно быть, держали лошадей. Лошади. Удастся ли ей с Орландо незаметно выбраться из дома и ускакать отсюда? Спокойно, сказала она себе, спокойно. Пока мы даже не знаем, где находимся. Огромный особняк, построенный, наверное, еще в начале семнадцатого века, запущенные поля – это может быть где угодно. Она зашагала по той же аллее, по которой ее, скорее всего, и привели сюда накануне вечером. В десяти шагах за ней, как верный пес, трусил рыжеволосый охранник. Она миновала озерцо и еще одну кучку строений. По-видимому, в лучшие дни здесь была домашняя ферма. Дорога стала подниматься на небольшой холмик, и Имоджин подумала, не пора ли ей заговорить с охранником. Как его зовут? Откуда он родом? Нравится ли ему здесь? Она репетировала в уме фразы, с помощью которых надеялась завязать разговор, но потом решила с этим повременить. Успеется.

В шести сотнях ярдов от них, в небольшой рощице справа от аллеи, лежал человек с биноклем. Он так ловко выбрал пункт наблюдения, что его нельзя было заметить практически ни с какой стороны. Словно не веря своим глазам, человек подкручивал колесико бинокля. Нет, все правильно – это и впрямь женщина, молодая и очень красивая, если можно доверять этим немецким стеклам.

Рыжеволосого Джонни Фицджеральд видел и раньше. Он успел повидать всех охранников. Прошлым вечером он слышал, как к дому подкатил экипаж, однако разглядеть ничего не смог. Значит, эту незнакомку в нем и привезли, решил Джонни. Выходит, она пленница? И рыжеволосый ее сторожит? А если здесь устроили что-то вроде психиатрической лечебницы, и этот рыжий – санитар? Может, здесь держат какого-нибудь опасного сумасшедшего – например, эту девушку. Вдруг она буйнопомешанная?

Джонни Фицджеральд поселился в Кроумере, в гостинице на побережье – одной из тех немногих, которые не закрылись в межсезонье. Окна в общих комнатах выходили на серое море, на просторах которого изредка появлялись ловцы крабов и омаров. Скучные слуги подавали скучную еду в скучной столовой, где, кроме Фицджеральда, ужинала еще только одна супружеская пара. Эти супруги так надоели друг другу, что почти не разговаривали. Даже излюбленный «Бон», отличный напиток в более жизнерадостной обстановке, – и тот словно бы поскучнел. Вино казалось пресным на вкус, под стать Кроумеру и его пляжу.

Лежа в засаде, Фицджеральд продолжал наблюдать за тем, что происходит на аллее. Когда девушка очутилась примерно в трехстах ярдах от его укрытия, рыжеволосый нагнал ее. Они обменялись несколькими словами. Потом девушка повернула назад. Джонни не слышал, о чем они говорили. Он смотрел, как стройная фигурка медленно бредет обратно к дому, глубоко задумавшись – а может быть, просто не в себе. Сегодня вечером, сказал себе Фицджеральд, надо будет пробраться к другому концу дома. Пойти в лес, который подступает к нему вплотную, и проверить, насколько близко можно подкрасться к особняку сзади.

Позднее Имоджин думала, что легко могла бы пропустить его – серый камень, почти не заметный на фоне серой стены между домом и конюшнями. Когда она его заметила, ее сердце забилось сильнее, а в лицо бросилась кровь. Этот камень когда-то служил дорожной вехой – он был старый и потрескавшийся, но буквы на нем все еще просвечивали сквозь зеленый лишайник. Имоджин притворилась, что завязывает шнурок, и, наклонившись, попробовала прочесть надпись. Рыжеволосый отстал шагов на двадцать, но быстро приближался. Она отчаянно напряглась, вглядываясь в камень. Одна стрелка указывала в южном направлении. Норидж, двадцать миль, значилось рядом с ней. Другая была обращена острием на север, к лесам. Кроумер, три мили.

Имоджин и Орландо находились на северном побережье Норфолка.

Алиса Бридж отклонила предложение Пауэрскорта посетить его на Маркем-сквер. Вместо этого он сам отправился в дом номер 16 по Аппер-Гроувенор-стрит в один из тех редких зимних дней, когда солнце освещает Лондон в час предвечернего чаепития. По пути он размышлял о том, как идут дела у Джонни в Норфолке.

В гостиной на Аппер-Гроувенор-стрит все было готово для официального приема. На стенах висели портреты. В камине ярко пылал огонь. Сандвичи с огурцом и фруктовый пирог уже дожидались гостя. Похоже, хозяйство ведется здесь с военной аккуратностью, подумал Пауэрскорт.

Алиса Бридж была не одна. В первую очередь взгляд вошедшего натыкался на ее мать, миссис Агату Бридж. Она сидела на стуле очень прямо – волосы собраны в устрашающий узел, обширная грудь выдается вперед, как нос корабля. Дочь робко устроилась рядом, словно под ее надежной защитой. Пауэрскорт понял, что беседа может оказаться непростой.

– Лорд Пауэрскорт, – прогудела миссис Бридж, когда он уселся напротив нее на диване, – я полагаю, вы хотите задать моей дочери несколько вопросов.

Пауэрскорт напустил на себя чрезвычайно почтительный вид.

– Именно так, миссис Бридж, – сказал он. – Всего-навсего несколько простых вопросов. Это не займет много времени. Кстати, спасибо вам за то, что вы пригласили меня к чаю.

– У вас такое хобби, мистер Пауэрскорт, – ходить по Лондону и интересоваться чужой личной жизнью?

– Я расследую преступления, миссис Бридж. Это моя профессия.

– Профессия? – Миссис Бридж уставилась на него пронизывающим взглядом, точно на представителя одной из низших форм жизни в садовом пруду. – Значит, это профессия – подглядывать за уважаемыми людьми и совать нос в их личные дела? Неужели в нашем огромном городе нет профессий, которые позволили бы вам коротать время более достойным образом?

– В свое время, – сказал Пауэрскорт, твердо решив, что не даст этой волне враждебности себя захлестнуть, – я был офицером в армии Ее Величества. У меня хранятся письма премьер-министра, в которых он выражает мне благодарность за услуги, оказанные стране и правительству. Прошу вас, миссис Бридж, позвольте мне задать мои вопросы, и больше я вас не побеспокою.

Подали чай в огромном серебряном чайнике, отполированном до зеркального блеска.

– Чаю, лорд Пауэрскорт? – Любопытно, подумал Пауэрскорт, что мне предлагают – мир или всего лишь перемирие, после которого военные действия возобновятся?

– Премного благодарен, – сказал он, уголком глаза пристально наблюдая за Алисой Бридж. Казалось, она чувствует себя весьма неуютно, однако он не мог определить, чем это вызвано – манерами ее матери или щекотливостью ее собственного положения.

– Скажите мне, мисс Бридж, – Пауэрскорт сделал попытку перехватить инициативу, – хорошо ли вы знали Кристофера Монтегю?

Алиса Бридж залилась пунцовым румянцем. Прежде чем ответить, она мельком взглянула на мать.

– Довольно хорошо.

– Вы были с ним вместе на открытии Венецианской выставки в Галерее Декурси и Пайпера на Олд-Бонд-стрит? – продолжал Пауэрскорт.

– Да, была, – сказала Алиса Бридж, упершись взглядом в ковер.

– Я не имела представления о том, что ты сопровождала его на открытии этой выставки, – заявила миссис Бридж, сурово глядя на дочь. – И как вы раздобыли эту информацию, лорд Пауэрскорт? Наверное, опять что-то разнюхивали и задавали неуместные вопросы?

Миссис Бридж начинала не на шутку раздражать Пауэрскорта.

– Позвольте напомнить вам, миссис Бридж, – жестко произнес он, – что Кристофер Монтегю мертв. Так же как и его ближайший друг, человек по имени Томас Дженкинс из Эмманьюэл-колледжа в Оксфорде. Им, к сожалению, уже не придется посещать какие бы то ни было выставки. Скажите мне, мисс Бридж, – он обернулся к Алисе, по-прежнему не отрывающей от ковра угрюмого взгляда, – когда вы в последний раз видели Кристофера Монтегю?

Алиса Бридж набрала в грудь воздуху.

– Мама считает, что мне не следует больше отвечать на вопросы.

Ее мать поднялась в полный рост. Кораблику под названием «Пауэрскорт» явно грозил могучий залп из всех бортовых орудий. Однако он успел вставить свое слово.

– Послушайте, мисс Бридж: возможно, вы были очень близки с Кристофером Монтегю в последние месяцы его жизни. По моему впечатлению, вы утаили эту дружбу от своих домашних. Подумайте о том, что отказ отвечать на совершенно невинные вопросы может вызвать у людей подозрения – они наверняка будут подозревать нечто гораздо более серьезное, чем то, что имело место в действительности.

– Мама считает, что мне не следует больше отвечать на вопросы.

Интересно, подумал Пауэрскорт, стала бы она отвечать, если бы матери здесь не было? Пожалуй, Кристофера Монтегю вряд ли сочли бы достойной партией для наследницы с Аппер-Гроувенор-стрит. Справа от Алисы раздался трубный звук. Залп был неминуем.

– Подозрения? Подозрения, лорд Пауэрскорт? – Миссис Агата Бридж больше не сдерживалась. – Уж не хотите ли вы сказать, что моя дочь имеет какое-то отношение к этому убийству? Говорю вам, лорд Пауэрскорт, я никогда не видела этого молодого человека. Он отнюдь не показался бы мне подходящей компанией для Алисы, да и для любой другой порядочной девушки. Люди вроде Монтегю представляют собой угрозу для общественной морали. Посмотрите хотя бы на этого ужасного Уайлда. Их всех следует посадить в тюрьму.

– Никто не обвиняет вашу дочь в причастности к убийству, – сказал Пауэрскорт. – Именно поэтому ее отказ отвечать на вопросы вызывает у меня такое удивление. Мисс Бридж, я в последний раз спрашиваю вас, насколько близки вы были с Кристофером Монтегю?

Позже Пауэрскорт вспоминал, что в этот момент она готова была заплакать. Возможно, так на нее подействовало имя Монтегю. Но ответ он получил тот же самый.

– Мама считает, что мне не следует больше отвечать на вопросы.

Направляясь обратно на Маркем-сквер, Пауэрскорт гадал, насколько же близкими были отношения Алисы Бридж с погибшим искусствоведом. Он снова перебирал в памяти все обстоятельства этого дела и размышлял обо всех подозреваемых. Он думал о Декурси и Пайпере, которым смерть Кристофера Монтегю принесла столь очевидную выгоду. Думал о Родерике Джонстоне, чьи доходы наверняка значительно сократились бы, останься Монтегю в живых. Думал о винных бокалах и чайных чашках, которые убийца так тщательно мыл после каждого преступления. Думал о галстуке в комнате Томаса Дженкинса на оксфордской Банбери-роуд. И решил поискать своего рода подкрепление в лице Уильяма Маккензи – следопыта, который работал с Пауэрскортом и Фицджеральдом еще в Индии и оказывал им помощь в нескольких расследованиях, проведенных на родине.

Осенний дождь на унылых просторах Северного Норфолка сменился вечерним. Стоя за мольбертом, Орландо набрасывал на холсте контуры будущего Беллини. Имоджин, еще не успокоившаяся после утреннего открытия, смотрела в окно, на лес позади дома.

– Я провел здесь не один месяц, – заключил Орландо, выслушав ее рассказ, – и ни разу не видел этого камня с надписью. А ты натыкаешься на него в первое же утро после приезда. Мне стыдно за себя.

– Не переживай, милый, – шепнула в ответ Имоджин, испугавшись, что их подслушают охранники. – По крайней мере, теперь мы знаем, где находимся.

Сегодня же, когда Орландо закончит работу, они собирались отправиться на разведку в лес за домом.

Потихоньку прокладывая себе путь в том же самом лесу, Джонни Фицджеральд начинал жалеть, что Норфолк нельзя перенести куда-нибудь в другое место, посуше – к примеру, на юг Испании или даже в Сахару, где влага не просочится сквозь самую плотную одежду, какая только имеется в его гардеробе. Впереди уже маячила задняя стена особняка. Если подкрасться еще футов на тридцать, можно будет понять, населена ли эта часть дома. Подходить совсем близко было опасно: если охранники имеют обыкновение по вечерам осматривать окрестности, кто-нибудь из них может наткнуться на незваного гостя.

В бинокль ему была хорошо видна Большая галерея на втором этаже – пять огромных окон, некоторые с прикрытыми ставнями, выходящих в унылый заброшенный сад. Справа от Джонни блестело озеро. Он неторопливо осматривал все окна по очереди. У самого дальнего стояла девушка, которую он видел утром. В следующем не было ничего – только темнота. Ему почудилось, что в третьем окне видны очертания небольшого диванчика рядом с огромным камином. За четвертым окном, в дальнем углу, была дверь.

А в пятом… Джонни опустил бинокль и протер линзы единственной оставшейся у него сухой тряпочкой, вынутой из-под рубашки. Среди окружающей сырости тряпочка казалась теплой на ощупь. Он снова поднес бинокль к глазам и прищурился.

Там был человек перед мольбертом. Джонни не сомневался, что это мольберт. Чуть подкрутив колесико, он заметил что-то вроде нескольких картин, прислоненных к стене около двери. Человек был поглощен работой. В руке он держал то ли карандаш, то ли кисть – что именно, Джонни разобрать не смог. Но, несмотря на липкую грязь под ногами, на стекающие по его лбу капли дождя, которые уже мало-помалу пробирались и в сапоги, он почувствовал прилив тихого восторга. Неужели Пауэрскорт знал все с самого начала? Какое божественное откровение подсказало ему, что здесь, в этом глухом уголке, под охраной стены из красного кирпича и нескольких неприветливых домишек находится тот, в чьих руках может оказаться ключ ко всему расследованию? Джонни Фицджеральд убрал бинокль в футляр и повернул обратно, к оставшемуся позади холму, где не было риска наткнуться на охранников. Вряд ли у здешних обитателей есть обычай приглашать незнакомцев, шастающих по лесам усадьбы Декурси, на дружеские посиделки за стаканчиком хереса.

Десять минут спустя он уже лежал под деревьями на вершине холма. Отсюда дом едва виднелся сквозь листву. Сначала он услышал голоса: женщина спрашивала мужчину, поднимался ли он этой дорогой раньше. Мужчина ответил, что не заходил по этой тропинке так далеко, потому что она слишком грязная. Ветер дул в сторону холма, и голоса были слышны довольно отчетливо. Джонни осторожно выглянул. Слева от себя он увидел длинные стены из красного кирпича, которыми был обнесен сад, – за ними, несомненно, скрывались непривитые фруктовые деревья и невозделанные огородные грядки. О Боже – эти двое идут прямо на него! Еще десять минут, и они буквально споткнутся об его ноги.

Сбежать или остаться? Джонни еще теснее приник к мокрой земле. Он слышал, как девушка предложила своему спутнику угадать, что они увидят, поднявшись на холм. Еще пять минут. Так-так, подумал Джонни; может, быстренько написать послание и вручить его им, когда они будут проходить мимо? Его рука высунется из подлеска, как та, что приняла меч короля Артура, поднявшись из озера на Авалоне. И что им написать – привет, Мошенник? Привет, миссис Мошенник? Не угодно ли выбраться отсюда?

Три минуты. Джонни Фицджеральд, ерзая как червяк, все глубже вбуравливался в землю. И тут раздался еще один, спасительный голос.

– Боюсь, дальше вам сегодня нельзя. – Это сказал рыжеволосый, который держался шагах в двадцати от них. Гуляющие повернули – весьма неохотно, как показалось Джонни, – и двинулись обратно в сторону дома.

Подождав еще минут пятнадцать, Джонни выкарабкался из своего убежища. Несмотря на дождь и сырую землю под собой, он как следует вспотел. Остаток вечера он посвятил наблюдению за домом с очень дальней дистанции. Однако ни пленники, ни охрана больше не появлялись.