Текст книги "Покушение на шедевр"

Автор книги: Дэвид Дикинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

– И что он ответил? – спросил Пауэрскорт. На него вдруг накатил страх. Если полиции станет известно то, что сейчас рассказал ему Бакли, юриста обязательно арестуют. У них просто не будет выбора. Он уже видел Бакли на месте обвиняемого: напротив сидят враждебно настроенные присяжные, угрюмый судья теребит свою черную шапочку, а Бакли – свою часовую цепочку.

– Он был очень вежлив. И попросил четыре дня, чтобы как следует подумать. Без сомнения, он рассказал обо всем Розалинде. В тот вечер я шел к нему для окончательного разговора. Но когда я пришел туда, он был уже мертв.

– Вы заметили у него в квартире что-нибудь необычное? – спросил Пауэрскорт.

– Часть его книг исчезла, – сказал Бакли. – Стол был пуст. Я не удержался. Понимаете, там внутри могли лежать письма… от Розалинды. Но ящики оказались совершенно пустыми. Должно быть, все это было часов около восьми.

Где-то над их головами громко зазвонил колокол. Он звонил и звонил не переставая. Наверное, здесь, на унылых равнинах графства Линкольншир, его слышно миль за десять, подумал Пауэрскорт. Он взглянул на часы.

– Мистер Бакли, – тихо сказал он. – Я нахожу вашу историю весьма интересной. Однако будет очень жаль, если мы оба, приехав в такую даль, пропустим вечерню. – И он первым пошел мимо деревянной Девы с Младенцем в главный неф собора. Они с Бакли заняли места в задней части клироса Сент Хью. Впереди, выпрямившись, сидели прихожане – линкольнцы, старые и малоумные, подумал Пауэрскорт.

Клирос был овальной формы, сиденья для певчих – из темно-коричневого дерева. На спинках у некоторых были выведены названия местных приходов, закрепленных за соответствующим духовным лицом из соборного клира. За регентом их числилось целых восемь. Сидящие ангелы, вырезанные на столиках для певчих, играли на переносном органе, арфах, флейтах, барабанах. «И нарекут имя Ему: Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира».

Под сводами собора эхом отдавались шаги певчих и духовенства, идущих по главному нефу к высокому алтарю. Дойдя до алтаря, члены процессии разворачивались и занимали свои места. На старших певчих были черные мантии с синей окантовкой. На прочих – голубые, с белыми стихарями поверх них. Перед настоятелем шел жезлоносец.

– И беззаконник, если обращается от беззакония своего, какое делал, – густой бас настоятеля наводил на мысль о том, что его обладатель регулярно смазывает горло отличным портвейном, – и творит суд и правду, – к жизни возвратит душу свою. [32]32
  Книга Пророка Иезекииля, 18. 27.


[Закрыть]

Прихожане преклонили колена в молитве. Пауэрскорт слышал, как Бакли шепчет вслед за настоятелем слова Писания. Должно быть, он знает всю службу наизусть, подумал Пауэрскорт; ведь он побывал уже на восемнадцати вечернях, по одной в день.

Верующие поднялись на ноги. Настала очередь хора; певчие с серьезными лицами выводили свои партии, поглядывая на нотные записи перед собой и на священника, выполняющего роль дирижера.

– Величит душа Моя Господа, и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моём. [33]33
  Евангелие от Луки, 1, 46–47.


[Закрыть]

Высокие голоса поднимались под своды огромного здания. На заднем плане маячил гигантский орган. Священники и грешники, епископы и регенты, похороненные под каменным полом, внимали хвалебным песнопениям вместе со всей остальной паствой.

– Низложил сильных с престолов, и вознес смиренных… [34]34
  Там же, 1, 52.


[Закрыть]

Бакли закрыл глаза. Интересно, подумал Пауэрскорт, что произойдет с этими мальчиками, когда у них поменяется голос? Станут ли они прекрасными тенорами и альтами, чтобы продолжать петь и во взрослые годы? Или эти великолепные дисканты просто исчезнут, сменившись самыми обычными, ничем не примечательными взрослыми голосами? Пожалуй, это было бы несправедливо.

Последовали новые молитвы. Затем, в соответствии с порядком ведения службы, определенным Книгой общей молитвы, настала очередь псалма, положенного на музыку – о чем уведомил верующих сочный голос настоятеля – прежним руководителем соборного хора Уильямом Бердом.

Именно в этот момент Пауэрскорт заметил еще одну процессию. На сей раз это была не вереница мужчин и мальчиков в мантиях и стихарях, а люди в иной форме – темно-синих мундирах полиции Линкольншира. Они пытались двигаться тихо, чтобы не мешать службе, но их шаги были тяжкими, как у особого отряда, явившегося арестовать преступника глухой ночью. Трое остались у дверей западного крыла. Пауэрскорт узнал лысину старшего инспектора Уилсона; на лице у него застыло хищное выражение, как у горгулий, украшающих наружные стены собора. Еще с десяток полицейских рассредоточились по другим входам.

Пауэрскорт хотел было предупредить Бакли, который все еще жадно вслушивался в последние ноты затихающего гимна – руки его наконец перестали теребить цепочку от часов и успокоились, словно под умиротворяющим влиянием музыки. Но он не стал этого делать.

– Ты, Господи, светильник мой; избавь нас Своей великой милостью от страхов и угроз ночных. – Настоятель перешел к заключительным строкам молитвы. Певчие еще стояли, Бакли не поднялся с колен; Пауэрскорт вглядывался сквозь ряды верующих в полумрак, пытаясь разобрать, где находятся полицейские. Страхи и угрозы ночные, несомненно, явились сюда за Хорасом Алоизиусом Бакли, и их наверняка хватит больше чем на сорок дней и сорок ночей. Может, и на всю жизнь. А может, петля избавит его от страхов и угроз раз и навсегда.

Голубые мантии с белыми стихарями стали покидать клирос Сент Хью. Линкольнцы, старые и малоумные, медленно потянулись прочь, вполголоса обсуждая на ходу местные новости. Пауэрскорт придержал Бакли за плечо.

– Подождите, – шепнул он. – Вокруг полно полицейских. Боюсь, они пришли за вами.

Пальцы Бакли снова отчаянно затеребили цепочку.

– Не думаю, что они арестуют вас прямо в соборе, – сказал Пауэрскорт своему спутнику. – Знаете, есть такое право убежища. – Впрочем, промелькнуло у него в голове, их терпение скоро иссякнет. Взгляд Бакли заметался по сторонам. – О чем еще вы хотели бы мне рассказать? – спросил Пауэрскорт. Интересно, подумал он, как они отыскали Бакли? Неужто Линкольнский бесенок соскочил со стены и побежал прямиком в кабинет старшего инспектора Уилсона в Оксфордском полицейском управлении? Или эту роль вестника судьбы сыграл какой-нибудь ангел, до сих пор притворявшийся каменным? – Что привело вас в Оксфорд в тот день, когда убили Томаса Дженкинса?

– Пауэрскорт… – Бакли вдруг обрел спокойствие. – Прошу вас, поверьте мне. Я не убивал Кристофера. И этого самого, как его… Дженкинса, тоже. Я приехал в Оксфорд, чтобы посетить вечернюю службу в Крайстчерче. Перед этим я пил чай со своим крестным сыном – он учится в Кибл-колледже. То, что я оказался там именно в день убийства, – чистое совпадение.

– Если они все-таки вас арестуют, вам понадобится адвокат? – спросил Пауэрскорт. Он увидел, что двое полицейских подошли к северному концу клироса и дожидаются их там. Почетный караул, готовый препроводить Хораса Алоизиуса Бакли из храма Господня в камеру линкольнского полицейского участка.

– Я сам адвокат, – с кислой улыбкой ответил Бакли. – Позвольте задать вам один вопрос. Вы считаете меня виновным?

Пауэрскорт замешкался с ответом. Полицейские нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Снова зазвонил колокол.

– Нет, мистер Бакли, – наконец сказал он. – Я вас виновным не считаю.

Один из полицейских довольно громко кашлянул, словно предлагая им покинуть священное убежище. Хорас Алоизиус Бакли встал со своего места. Пауэрскорт прошел к двери вместе с ним. Бакли держится неплохо, подумал он: адвокат шагал навстречу суровому испытанию с высоко поднятой головой.

Старший инспектор Уилсон дожидался их у дверей западного крыла – там, где они снова превратились в пигмеев перед гигантским зданием.

– Хорас Алоизиус Бакли, – официальным тоном заявил он, – я арестую вас по подозрению в убийстве Кристофера Монтегю и Томаса Дженкинса. Предупреждаю: все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.

Бакли усадили в стоящий неподалеку экипаж, и его колеса застучали по мостовой. Церковный хор снова принялся репетировать – здесь, вне толстых стен собора, его было слышно лучше. По-видимому, певчие вернулись на репетицию сразу после вечерней службы. На сей раз слова псалма показались Пауэрскорту угнетающими.

– Я знаю, Искупитель мой жив, – прекрасные высокие голоса поднимались все выше и выше, паря над башнями и статуями величавого Линкольнского собора, – и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою. [35]35
  Книга Иова, 19, 25.


[Закрыть]

16

Вернувшись на Маркем-сквер, Пауэрскорт услышал знакомый голос. Его сопровождали тяжелые шаги в коридоре второго этажа.

– Наверное, маленькая Оливия прячется в этой комнате. – Послышался звук передвигаемых стульев. – Нет, я ошибся, – продолжал голос. Снова шаги. Теперь голос доносился из гостиной, а Пауэрскорт был уже на середине лестницы. – Может быть, в этой? – спросил голос. – Боюсь, что так я долго не смогу ее найти: придется искать по меньшей мере до полуночи.

Раздался еле слышный писк, судя по которому Оливия Элеонор Гамильтон Пауэрскорт, ныне пяти лет от роду, действительно могла находиться в той комнате. Прятки были ее любимой игрой. Однажды Пауэрскорту пришлось битых полдня искать ее в их загородной усадьбе в Нортгемптоншире: Оливия так ловко спряталась в ветвях дерева, что с земли ее было практически не видно. Что ж, это у нее, должно быть, наследственное: ведь он сам уже много лет играет в прятки с убийцами.

– Наверное, она за этим стулом, потому что там очень удобно прятаться. Нет – опять ошибся! – Джонни Фицджеральд ухмыльнулся Пауэрскорту и приложил палец к губам, прося тишины. – Ага, вот стоит огромный-преогромный сундук. Может, она залезла внутрь? Ну-ка, попробую снять крышку. Ой-ой-ой, какая тяжелая! – Джонни Фицджеральд кряхтел и пыхтел, как будто в одиночку тащил по Кингз-роуд карету, запряженную четверкой. – Нет, опять ошибся! Она пропала. Я никогда ее не найду. – Теперь в голосе Джонни звучала грусть. – Ага! – вдруг радостно воскликнул он. – Я знаю, где она может быть. Она под этим маленьким столиком, накрытым большой скатертью, которая достает до самого пола. Вот я сейчас нагнусь, подниму скатерть, и там будет Оливия. Попробуем! Она просто должна там быть… но ее нет!

Его удивленный возглас вызвал еще один сдавленный писк со стороны окон. Пауэрскорт сделал своему другу знак. Сначала он показал на двойные двери, разделявшие гостиную пополам. Они были распахнуты, но не до конца. За одной створкой как раз мог бы поместиться маленький человечек. Потом Пауэрскорт указал на окно.

– Ах, какой я глупый, – сказал Джонни Фицджеральд, которому никогда не надоедало играть с детьми Пауэрскорта. – Ну уж теперь-то я точно знаю, где она! Как это я раньше не догадался? Она прячется вон за теми дверьми. – Он пересек комнату, нарочно топая погромче. – Ну все, Оливия, – весело объявил он. – Твое время истекло. Сейчас я тебя поймаю. Я знаю, что ты здесь.

И Джонни эффектным жестом повернул створку на петлях.

– Боже мой, – сказал он, – ее и здесь нет. Придется мне сдаться. – В это время Пауэрскорт уже на цыпочках подкрался к шторам. Он сделал Джонни еще один знак, показав сначала на себя, а потом на пустое место за креслом-качалкой в углу.

Фицджеральд подмигнул другу.

– Как можно быть таким бестолковым? – громко произнес он. – Я наконец догадался, где она! Совершенно точно. Она вон там, спряталась за занавесками. Сейчас я их пощупаю, и мы узнаем, есть там кто-нибудь или нет. Итак, я иду!

С этими словами Фицджеральд сам спрятался за креслом-качалкой. Пауэрскорт стал ощупывать шторы. Ему под руку попалась макушка. Он точно знал, в каком месте надо щекотать дочь. Правда, у него были сомнения насчет того, не слишком ли толстый материал подобрала Люси для новой драпировки. Раздалось безудержное хихиканье, и из-за штор выскочила маленькая девочка с такими же светлыми волосами, как у матери.

– Папа! – закричала она. – Папа! – и бросилась к нему в объятия. – Я думала, ты Джонни Фицджеральд! Он был здесь минуту назад. Ты что, заколдовал его, и он исчез?

– Бу-у! – закричал Фицджеральд, выскакивая из своего укрытия. – Бу-у!

Все трое расхохотались. Спустя минуту-другую Оливия отправилась вниз попить чего-нибудь холодненького. Она сказала, что за занавесками было очень жарко и чуть-чуть страшно.

– Мне часто хочется, – сказал ее отец, опускаясь в кресло у камина, – чтобы находить убийц было так же просто, как Оливию, когда она играет в прятки.

Он рассказал Джонни о своей поездке в Линкольн и об аресте Хораса Алоизиуса Бакли. Потом он сообщил ему, что по сведениям, добытым Люси, мать и сестры Декурси живут на Корсике.

– Ты туда собираешься, Фрэнсис? Я имею в виду, на Корсику.

– Думаю, да, – ответил Пауэрскорт. – Люси пришла в большое волнение. Она раздобыла где-то книжку с леденящими кровь историями о войнах между кланами, которые длятся сотни лет, о том, как люди убивают друг дружку из-за пустяков вроде спора о том, кому принадлежит оливковое дерево… Представляешь?

– У Декурси и Пайпера один грузчик родом с Корсики, – сказал Джонни Фицджеральд. – Смуглый такой, маленький, но силен, как горный козел. Надо же – вдруг получается, что все дороги ведут в Корсику! По-моему, я должен поехать с тобой, Фрэнсис. Там может оказаться очень опасно. Но послушай, что мне удалось выяснить насчет нашего общего друга Джонстона – того, что работает в Национальной галерее.

Натаниэл Родерик Джонстон, главный хранитель отдела искусства Италии и Возрождения Лондонской Национальной галереи, который тайком подрабатывает у торговцев с Олд-Бонд-стрит, определяя авторство старинных картин. Тот самый человек, который вполне мог потерять выгодные заказы, если бы Кристофер Монтегю не погиб. Человек, подозреваемый в убийствах, последний, кто видел Монтегю живым.

– Однажды я проследил за ним до самого дома, Фрэнсис, просто чтобы посмотреть, как он живет. И вот что странно. Тем вечером я долго ждал, пока он выйдет из Национальной галереи. И как ты думаешь, кто появился на ступенях лестницы вместе с ним, практически рука об руку, чуть ли в обнимку?

Пауэрскорт посмотрел на друга.

– Пайпер? – улыбнувшись, сказал он. – Уильям Аларик Пайпер?

– Великолепно, Фрэнсис! Ты совершенно прав. И как ты угадал? Так вот, я шел следом за нашим Родериком до самого его дома в Барнсе, а может, в Мортлейке. Я не очень хорошо понимаю, где кончается один район и начинается другой. Ну и как же по-твоему, в каком доме живет наш друг? В маленьком коттедже у реки?

Лет пять тому назад Пауэрскорту довелось побывать в Барнсе, в гостях у французского посла. Там были сплошь огромные современные дома, и парадные ворота у многих из них охраняли львы весьма надменного вида.

– Нет, Джонни, вряд ли в маленьком коттедже, – ответил он. – Скорее, в большом современном особняке. Львы у ворот – я прав?

– В большом – да. В современном – нет. Львов тоже нет, – отозвался Фицджеральд, алчно роясь в шкафчике, где у Пауэрскорта хранилось спиртное. – Что у нас имеется, Фрэнсис? «Сент-Обен»? Отлично. Ты позволишь?

Фицджеральд вернулся в кресло в компании бокала с белым бургундским.

– Его дом стоит прямо на реке, – продолжал он. – Середина восемнадцатого века, по моему впечатлению. Парадные двери у самой воды – в то время ведь Темза была основным путем сообщения. Такой особняк должен был влететь ему в кругленькую сумму. С одного жалованья ее не накопишь. Теперь дальше, Фрэнсис. Мистер и миссис Джонстон переехали туда из маленького домика где-то на севере Лондона всего несколько лет назад. Но есть и еще кое-что.

– Откуда ты набрал столько информации, Джонни? – спросил Пауэрскорт.

Джонни Фицджеральд одобрительно поглядел на свой бокал.

– Выпивка помогла, Фрэнсис. Пиво, конечно, – не вино. В тамошних пабах. У реки их тьма-тьмущая. А внутри – матросы с речных судов, чиновники из Сити, владельцы местных магазинчиков. Иногда и адвокаты попадаются. На днях миссис Родерик сказала торговцу рыбой, что у них недавно прибавилось деньжат: якобы родственник наследство оставил. И вот что она сказала. – Фицджеральд небрежно плеснул в бокал еще вина. – «Мы всегда будем благодарны мистеру Рафаэлю за то, что он о нас позаботился. Теперь мы, наверное, сможем купить дом в Котсуолде, а то и в Италии».

– Мистер Рафаэль, – задумчиво сказал Пауэрскорт. – Это мне нравится. Да-да, очень нравится. Ты не знаешь, Джонни, мистер Рафаэль случайно не посещал в последнее время нашу столицу?

– Посещал, – сказал Фицджеральд. – Пока я проводил расследование, мне пришлось ужас сколько выпить. Когда я таскал повсюду тетушкиного Леонардо, у меня появились новые друзья – кое-кто из грузчиков, работающих в картинных галереях. Иногда, по пятницам, мы с ними выпиваем вместе: они любят как следует хлебнуть под конец трудовой недели. «Святое семейство» нашего друга мистера Рафаэля недавно продали одному американскому миллионеру за восемьдесят пять тысяч фунтов. Грузчики не знают, какую часть этих денег заплатили за установление авторства картины, но, по их словам, обычно она составляет от двенадцати с половиной до пятнадцати процентов. А порой и больше.

У Пауэрскорта был задумчивый вид человека, погруженного в вычисления. Он надеялся, что справится со своей задачкой лучше, чем сын Уильяма Берка – со своими школьными примерами.

– Ты смог бы убить кого-нибудь, чтобы получить такой куш, Джонни? Минимум – около десяти с половиной тысяч фунтов, а максимум, возможно, двенадцать тысяч семьсот пятьдесят?

Джонни Фицджеральд уставился в свой бокал.

– Представим, что мы имеем дело с виноградником, Фрэнсис, – наконец сказал он. – Может, ты и не станешь убивать за партию великолепного белого бургундского урожая одного года. Но если убийство гарантирует тебе пожизненные поставки этого замечательного напитка, или, как в случае с картинами, проценты с продаж, – из года в год, и так до самой смерти… – Фицджеральд в очередной раз допил вино и налил себе еще. – Тогда ты, пожалуй, можешь взять да и убить. Особенно если у тебя честолюбивая жена, которая любит козырять в магазинах громкими именами.

Видимость была ограничена примерно сотней ярдов. На воды, отделяющие порт Кальви на северо-западном берегу острова Корсика от материковой Франции, пал туман. Пауэрскорт и леди Люси стояли на палубе парохода, вглядываясь во мглу. Пауэрскорт думал о самом знаменитом сыне Корсики, родившемся не в Кальви, а южнее, в Аяччо. Должно быть, Наполеон проплывал здесь по пути в Египет – катастрофическая экспедиция, закончившаяся тем, что будущий император бросил свою армию в сени пирамид и спешно вернулся во Францию, опасаясь потерять власть. Скорее всего, Наполеон видел силуэт своего родного острова слева по курсу, когда совершал побег с Эльбы – впереди у него были сто славных дней, которые завершились страшным разгромом на полях у Ватерлоо и новым морским путешествием на еще более далекий остров Святой Елены.

Туман начал постепенно рассеиваться, а жиденькое солнце – вылезать из своего укрытия, освещая им дорогу. По правому борту виднелись едва различимые очертания длинного мыса – это был Кап-Корс, самая северная оконечность острова. Потом, когда солнце наконец пробилось сквозь облака, Пауэрскорт впервые увидел остров во всей красе.

– Боже мой, Люси, он прекрасен! Гляди, какое побережье!

Перед ними тянулась изгибающаяся цепочка мирных пляжей; на песок лениво набегали маленькие пенистые волны. Пляжи чередовались со скалистыми бухточками, где море билось о скалы – даже отсюда, с корабля, были отчетливо видны веера брызг.

– Посмотри на горы, Фрэнсис! Нет, ты только посмотри! – Леди Люси слегка вздрогнула. – Они гораздо больше, чем в Уэльсе или Шотландии.

Прямо по курсу, на краю длинной полукруглой бухты, окаймленной соснами, лежал порт Кальви – его громадная крепость несла караул над маленьким городком. А дальше – за пляжами, за скалистыми мысами, над которыми взлетали брызги в лучах предвечернего солнца, за всем остальным – высились горы. Огромные зазубренные пики выстроились за равниной; их голые каменные бока поднимались к самому небу. Они господствовали над всем островом. Мы были здесь задолго до появления людей, словно говорили они; прежде греков, прежде римлян, прежде сарацин, пизанцев, генуэзцев, французов. И будем еще долго после того, как все вы уйдете. На скалистых склонах виднелась россыпь крохотных поселков – с их высоких звонниц можно было смотреть, не надвигается ли с моря неприятель.

Они поужинали козленком с жареным картофелем и запили его ядреным местным вином. Пауэрскорт подумал, что Джонни Фицджеральд нашел бы его «любопытным» – слово, которым он часто определял примитивные, далекие от утонченности напитки. Пока они бродили по улицам Кальви, поднялся ветер; слышно было, как огромные волны с шумом обрушиваются на песчаный городской пляж. А над бухтой, там, где кончался песок, чернели утесы.

– У тебя есть план на завтра, Фрэнсис? – спросила леди Люси, шагая по скромной набережной, вдоль которой стояли на приколе рыбацкие лодки. Их хозяева, видимо, уже перебрались в ближайшие кафе, чтобы скоротать вечер за картами и вином.

– Утром я хочу повидаться с шефом местной полиции. Комиссар лондонской полиции дал мне рекомендательное письмо. У здешнего начальника полиции чрезвычайно внушительное имя. Его зовут Антонио Империали. Что ты скажешь по этому поводу?

– Думаешь, он потомок самого императора? – спросила леди Люси, поплотнее закутываясь в шаль, чтобы уберечься от порывов холодного ветра.

– Возможно, – откликнулся Пауэрскорт, наблюдая за рыбацким суденышком, только что отчалившим от берега. На его палубе суетились моряки зловещего вида. – По-моему, корсиканцам очень неплохо жилось во времена наполеоновской империи. Они воевали везде, от Аустерлица до Москвы, если не ошибаюсь. Семнадцать из них стали генералами великой армии. Не удивлюсь, если именно тогда некоторые из местных жителей получили фамилию Империали.

Капитан Империали оказался смуглым, похожим на пирата человеком с сальными усами и крайне самодовольным видом. Он внимательно прочел рекомендацию Пауэрскорта.

– Как дела у моих коллег в Лондоне? – спросил он. – Кажется, они еще не поймали Джека Потрошителя?

Пауэрскорт был немало удивлен тем, что слава уайтчепельского убийцы достигла берегов Корсики и на годы пережила те кровавые события. Если книга леди Люси правдива, подумал он, убийство всегда было для корсиканцев самым обычным делом. Может, они решили, что и на улицах Ист-Энда разыгралась вендетта. Весьма скоро ему предстояло пожалеть о своей откровенности с капитаном Империали.

– Я ищу семью англичан, которая живет в этих краях, – сказал он. – Вообще-то их фамилия Декурси, но они могут жить здесь под вымышленными именами. У меня есть причины полагать, что они обосновались в окрестностях Кальви. Ни в каких убийствах мы их не подозреваем. А еще я хочу найти изготовителя поддельных картин: он может работать где-то поблизости, возможно, в том же самом доме, не знаю. Если этот человек действительно здесь, он должен переправлять обратно в Англию довольно много законченных полотен.

Капитан Империали улыбнулся заговорщицкой улыбкой. Пауэрскорт заметил, что его зубы в ужасном состоянии. Во рту у него зияли провалы, как в горной гряде за полицейским участком.

– Вы пришли за информацией туда, куда надо, лорд Пауэрскорт, – сказал он. – Я изучаю эти бумаги. – Он помахал на кучу неразобранных документов на соседнем столе. Снаружи гордо уселась на подоконник полицейская чайка. – Так-так… – Капитан Империали начал рыться в документах. – Мои коллеги из Франции – когда они приезжают, они всегда говорят нам о картотеках, о порядке, о рутинной полицейской работе. Но мы, корсиканцы, не любим картотек, рутины, порядка полицейской работы. Если честно, не могу утверждать, что мои земляки любят саму полицейскую работу. Ага! Вот то, что вам нужно.

Он извлек из хаоса на столе большой лист бумаги.

– Когда к нам приезжают иностранцы, они должны зарегистрироваться у представителей власти. По-моему, я несколько раз видел эту семью в Кальви. Мать и две дочери – одна очень красивая, наверное, она вам понравится, лорд Пауэрскорт. Их фамилия и правда Декурси. Они живут в большом доме под названием «Ла Джоконда», на дальнем конце главной площади в Ареньо – том Ареньо, что на холме, а не том, что на пляже. Да, – капитан Империали откинулся на спинку стула и снова пыхнул сигарой, – я думаю, этой молодой леди я бы наверняка приглянулся. Большинство иностранок не могут устоять перед чарами капитана Империали!

Его лицо перечеркнула волчья ухмылка. Интересно, подумал Пауэрскорт, уж не были ли его предки пиратами, которые совершали грабительские налеты на французские берега и тащили к себе на корабли вопящих девушек?

– Я чрезвычайно вам благодарен, капитан, – сказал Пауэрскорт, пытаясь оставаться вежливым. – А как насчет художника? Или картин, которые отправляются отсюда в Англию?

– У меня нет сведений об изготовителях фальшивых картин, которые работали бы в Балани, в нашей части Корсики, – сказал капитан. – У нас, – его развеселило собственное остроумие, – у нас нет регистрационной анкеты для мошенников, видите ли! Регистрационная анкета для изготовителей фальшивых картин – я уверен, что полицейские из Франции это оценили бы!

Пауэрскорт тоже посмеялся над шуткой капитана. Пожалуй, пора идти, подумал он. Ах да, еще картины. Знает ли капитан что-нибудь о картинах? Оказалось, что да.

– Картины, которые отправляют из Кальви? – переспросил Империали, снова продемонстрировав дырки на месте утраченных зубов. – Отсюда все время отправляют картины. Эта английская семья – они уже не один раз отправляли в Лондон старые полотна. Но что из этого? Лондонцам тоже надо что-то вешать на стены у себя дома. Жалко, что ни один великий художник не изобразил сцен из жизни Джека Потрошителя. Они были бы очень популярны здесь, на Корсике.

Два дня спустя Пауэрскорт и леди Люси ехали в запряженной лошадьми повозке по главной магистрали между Кальви и Иль-Руссом. Поворот на нужную им проселочную дорогу должен был обнаружиться где-то на полпути. Декурси в их дом на холме была послана открытка с уведомлением, что лорд и леди Пауэрскорт, визитеры из Лондона, хотели бы посоветоваться с миссис Декурси о том, какие проблемы подстерегают здесь экспатриантов. Их кучер, смуглый коротышка, который не улыбался и не разговаривал, был полностью поглощен тем, чтобы миновать колдобины на дороге.

Днем раньше Пауэрскорт в компании леди Люси совершил паломничество на длинный, узкий скалистый мыс, разрезающий воды Средиземного моря в нескольких милях к югу от Кальви. Почва здесь была неровная, волны разбивались о камни со всех сторон, отважные чайки метались над утесами.

– Это место, Люси, называется Ла-Ревеллата, – сказал Пауэрскорт. – Представь себе, что ты британский моряк и живешь около ста лет назад. Британия находится в состоянии войны с революционной Францией. Корсика – исключительно важный стратегический пункт в Средиземноморье. Тот, кто владеет ею, держит под своим контролем морские сообщения: он контролирует не только передвижения военных судов, но и транспортировку всего того, что производится в здешних краях. Оливкового масла, древесины на экспорт. Поэтому британцы хотят захватить этот скалистый аванпост. Хотят взять Кальви под свой контроль. – Пауэрскорт сделал паузу и обвел рукой серую морскую гладь, простирающуюся до самого горизонта. – Ты капитан английского корабля, Люси. Твой адмирал велит тебе высадиться на этом берегу. И взять с собой несколько орудий, имеющихся на борту. Где ты попыталась бы это сделать?

– Не думаю, что из меня вышел бы хороший моряк, Фрэнсис, – сказала леди Люси. – У нас в роду все страдали морской болезнью. Вот почему мои родственники шли служить только в сухопутные войска.

– Представь, что ты хороший моряк, Люси. Где ты причалишь?

– Тут есть только одно место, где можно вылезти на берег без риска вдребезги разбиться о скалы, – рассудительно ответила леди Люси, показывая на крошечную бухточку в сотне ярдов от них. – Вон там. На том песчаном лоскутке.

– Прекрасно, Люси, – отозвался Пауэрскорт, увлекая ее к бухточке. – Допустим, что днем, а может, и в ночной темноте, когда корсиканцы спят, ты высаживаешь на берег своих людей вместе с орудиями. Они затаскивают пушки вон на тот обрывистый склон. Подумай, сколько времени это должно занять: матросы тянут пушки на веревках, ругаются, когда теряют опору, а ведь иные орудия так тяжелы, что их и с места-то трудно сдвинуть. Но ты наконец выбираешься на вершину. Потом волочешь пушки вдоль по берегу вон на тот холм, откуда уже просматривается Кальви. – Пауэрскорт указал на возвышение, с которого была видна городская цитадель. – Пойдем, Люси, – позвал он, стоя на крошечном пляже, где волны докатывались до его ботинок, – мы тоже должны туда подняться. Возможно, тогда было темно. – Пауэрскорт слегка запыхался, торопливо шагая вверх по тропинке туда, откуда они только что спустились, и ведя за собой леди Люси, которую он крепко держал за теплую, мягкую руку. – Возможно, был отдан приказ разместить пушки на высоте до рассвета. Где-то в той стороне, – он махнул на далекую флотилию гор, невозмутимо взирающих на остров сверху вниз, – ты видишь слабые проблески зеленого и голубого. Когда встает солнце, батарея уже на месте и пушки направлены на ничего не подозревающих жителей Кальви, которые вскоре собьются в кучу за стенами своей крепости. Ты делаешь два выстрела, чтобы оповестить флот в заливе, – он указал на пустынное море, – о том, что ты достигла своей цели. Матросы сооружают вышку, чтобы сигнальщик мог посылать сообщения адмиралу. Потом ты начинаешь обстрел.

– Сколько он продолжался? – спросила леди Люси, вдруг решив посидеть на удобном гранитном обломке. Тяжелая работа – таскать на холм все эти пушки.

Пауэрскорт, улегшись на землю, следил взглядом за чайками, которые кружили в облаках над ними.

– Почти месяц. Обстреливая крошечный городок, англичане истратили одиннадцать тысяч ружейных зарядов и три тысячи ядер. Но не это самое главное. – Он встал и помог подняться леди Люси. – Ты, как я сказал, командуешь отрядом. Однажды ты снова берешься за свою обычную работу – например, проверяешь, правильно ли стоят пушки и не покосились ли у них лафеты, из-за чего может сбиться прицел. И происходит страшный несчастный случай: взрыв, в результате которого все лицо у тебя, капитана, оказывается изрезано каменными осколками. С одного из кораблей вызывают судового врача – человека, больше привыкшего отпиливать людям конечности в пылу битвы, чем лечить израненные лица. Многие сомневаются в том, что тебе удастся вернуть зрение. Ты можешь ослепнуть на всю жизнь, превратиться в незрячее, абсолютно беспомощное создание – тогда ты будешь обречена прозябать на скудную пенсию в какой-нибудь забытой Богом деревушке или просить подаяния на улицах Портсмута.