Текст книги "Покушение на шедевр"

Автор книги: Дэвид Дикинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

– Конечно, сэр. – Пол Лукас собрался с духом. – Мой крестный отец пришел ко мне в Кибл приблизительно минут двадцать пятого. Он сказал, что хочет посетить вечернюю службу в Крайстчерче. Мы вместе выпили чаю. Он покинул меня без четверти пять: ему пора было идти в Крайстчерч. Я помню точное время, поскольку мистер Бакли сказал что-то вроде: «Ну вот, уже без четверти пять, надо отправляться».

– Благодарю вас, мистер Лукас. И еще один, последний вопрос. Вы абсолютно уверены, что не ошибаетесь относительно времени указанных событий?

– Да, сэр, абсолютно, – твердо заявил Лукас.

– Больше вопросов не имею, – сказал Пью.

Сэр Руфус решил не устраивать перекрестного допроса настоятелю. Однако теперь он смекнул, что прямо на глазах у жюри создается весьма убедительное алиби. Он медленно встал на ноги и ринулся в атаку.

– Мистер Лукас, пожалуйста, скажите суду, как часто ваш крестный отец навещает вас в Оксфорде?

– Обычно он появляется у меня два-три раза в триместр, сэр. – Было заметно, что Пол Лукас слегка подавлен непривычной обстановкой.

– И когда же он посещал вас в предыдущий раз?

Пол Лукас задумался.

– Кажется, это было в октябре, сэр.

– В октябре? Но точной даты вы не помните? Давайте проверим, что еще вы можете вспомнить, мистер Лукас. Посылал ли вам крестный отец деньги после своего визита в ноябре?

– Да, сэр.

– А можете ли вы назвать день, когда получили чек или почтовое извещение о переводе?

– Боюсь, что нет, сэр, – сказал Лукас после паузы, бросив отчаянный взгляд на Пью, точно адвокат мог спасти его от этого тяжкого испытания.

– Я надеюсь, что вы все-таки поможете мне, мистер Лукас, – произнес сэр Руфус с убийственной вежливостью. – Вы не помните, когда именно ваш крестный отец приезжал к вам в октябре. Вы не помните, когда именно получили чек или извещение о переводе после его визита, хотя это произошло совсем недавно. Но вы точно помните день и время его посещения в ноябре. Так или нет?

– Боюсь, что так, сэр, – сказал Лукас после очередной паузы, снова бросив отчаянный взгляд на Пью, словно моля избавить его от этого кошмара.

– И все-таки я надеюсь, что вы мне поможете, мистер Лукас, – продолжал невозмутимо сэр Руфус. – Вы не помните, когда ваш крестный отец приезжал к вам в октябре. Вы не помните, когда он приезжал к вам в декабре. Но вы точно помните день и время его посещения в ноябре. Так или нет?

К этому моменту Пол Лукас уже был красен, как помидор.

– Полагаю, что так, сэр, – наконец выговорил он.

– Скажите мне, мистер Лукас, – сэра Руфуса внезапно осенила другая идея, – вы зависите от своего крестного отца в финансовом смысле?

– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, – ответил молодой человек.

– Поддерживает ли он вас материально, мистер Лукас? Ведь третий год учиться на последнем курсе оксфордского колледжа – это, должно быть, стоит кучу денег?

Пол Лукас снова взглянул на Пью.

– Да, сэр, поддерживает. Мой отец умер, а у матери очень ограниченные средства.

Сэр Руфус не чаял нарваться на такое сокровище.

– Правильно ли я вас понял, мистер Лукас? Все ваши счета и тому подобное оплачивает мистер Бакли? Вы, наверное, очень ему благодарны, не так ли?

– Конечно, я ему благодарен, сэр.

– В таком случае, мистер Лукас, будет ли справедливо сказать, что, если бы мистер Бакли попал в беду, вы сделали бы все, чтобы ему помочь?

Несмотря на свое волнение, Пол Лукас почуял, куда клонит юрист, и не стал торопиться с ответом.

– Конечно, я помог бы своему крестному, – сказал он наконец, – если бы это не противоречило моим понятиям о честности и порядочности.

– Считаете ли вы честным и порядочным, мистер Лукас, помнить точную дату и время последнего визита вашего крестного, при том что не можете вспомнить даже приблизительную дату его предыдущего визита и день, когда получили от него деньги?

– Да, считаю, – сказал Лукас.

– Итак, мистер Лукас, позвольте сформулировать мое впечатление от нашего разговора: во-первых, вы можете учиться в Оксфорде только благодаря великодушию мистера Бакли. И во-вторых, вы считаете, что обязаны оказать ему помощь, изменив время его визита к вам девятого ноября таким образом, чтобы с вашего крестного отца было снято обвинение в убийстве. Я прав?

– Нет, сэр, не правы, – сказал Лукас. Вид у него был довольно-таки ошеломленный.

Сэр Руфус сел на место. Пью еще раз поднялся на ноги.

– Давайте внесем в этот вопрос окончательную ясность, чтобы у присяжных не осталось сомнений, мистер Лукас, – сказал он, снова улыбаясь своему свидетелю. – Вы утверждаете, что девятого ноября сего года мистер Бакли посетил вас в Кибл-колледже и находился в ваших комнатах с двадцати минут пятого до без четверти пять пополудни?

– Так точно, сэр, – сказал Лукас.

– Вызовите, пожалуйста, повторно старшего инспектора Уилсона.

Уилсон был свидетелем-ветераном. Руководство полиции Оксфордшира даже поручило ему обучать молодых полицейских тому, как давать показания в суде. Не забывайте о вежливости, наставлял он своих юных коллег в новеньких мундирах. Никогда не выходите из себя. Смотрите им прямо в глаза. Говорите так, будто полностью уверены в каждом своем слове. Думайте, прежде чем что-нибудь сказать.

– Старший инспектор Уилсон. – С настоятелем Пью был почтителен, с будущим служителем церкви – мягок. Теперь он стал прямо-таки обворожителен, но в его поведении сквозил намек на то, что старший инспектор, может быть, не слишком умен. – Я хотел бы еще раз, если позволите, напомнить присутствующим, как обвинение представляет себе перемещения мистера Бакли по Оксфорду. В заключении патологоанатома говорится, что Томаса Дженкинса убили, скорее всего, между четырьмя и семью часами вечера. В ваших первых показаниях, – Пью перелистал бумаги, которые держал в руках, – сообщается, что мистера Бакли видели на железнодорожном вокзале примерно без десяти четыре. Лондонский поезд приходит за пять минут до означенного срока. Это верно?

– Да, верно, – ответил старший инспектор.

– А в ваших вторых свидетельских показаниях говорится, что его видели в конце Банбери-роуд, где жил Томас Дженкинс, в четверть пятого или чуть раньше. Это верно?

– Да, сэр, – сказал старший инспектор, вдруг вспомнив о сомнениях Пауэрскорта относительно второго убийства. Он быстро обвел взглядом зал. Пауэрскорт сидел прямо за Чарлзом Огастесом Пью.

– Я не сомневаюсь, что вы лучше присяжных знакомы с географией Оксфорда, старший инспектор. Надеюсь, вы простите меня, если я покажу членам жюри карту города, чтобы помочь им сориентироваться.

Пью развернул на краю стола большую карту. Ее привез ему Пауэрскорт, успевший съездить в Оксфорд накануне суда. Помощник Пью подошел к столу, чтобы разгладить карту и подержать ее в нужном положении. Она была хорошо видна судье и присяжным.

– Пожалуйста, поправьте меня, если я ошибусь, старший инспектор, – добродушно сказал Пью. Он взял карандаш и указал на красную линию, начинающуюся от железнодорожного вокзала. – Вот здесь мистер Бакли находился чуть раньше четырех. Затем он двинулся по этой красной линии, – карандаш Пью заскользил по карте, – от вокзала, мимо Вустер-колледжа, по Уолтон-стрит, за Литл-Кларендон-стрит и через Вудсток-роуд. Сюда, на Банбери-роуд, он прибыл примерно в четверть пятого. – Красная линия оборвалась. Присяжные смотрели на карту как зачарованные. – Теперь далее: вы, старший инспектор, так же как наш уважаемый настоятель, хорошо знаете Оксфорд. Дом номер пятьдесят пять по Банбери-роуд находится на некотором удалении от ее конца. – Карандаш Пью уткнулся в большие цифры «55», обведенные на карте кружком. – Как вы полагаете, чтобы дойти туда, потребуется еще минут десять?

– Что-то вроде того, – сказал старший инспектор. Направление, в котором велся допрос, начинало его беспокоить. Карандаш Пью снова вернулся к концу красной линии и медленно пополз оттуда к кружку с цифрами «55».

– Таким образом, старший инспектор, мистеру Бакли потребовалось бы десять минуть, чтобы добраться до номера пятьдесят пять, – карандаш остановился в кружке, – потом, скажем, еще минут десять, чтобы покончить с мистером Дженкинсом, и еще десять, – теперь карандаш двигался довольно быстро, – чтобы вернуться обратно в конец Банбери-роуд. Это дает нам четыре сорок пять. Однако из показаний мистера Лукаса известно, что между четырьмя двадцатью и четырьмя сорока пятью мистер Бакли пил чай в Кибле. Оксфордский университет, старший инспектор, знаменит своими достижениями в области математики и философии. Не соблаговолите ли вы объяснить, как подзащитный мог находиться в двух разных местах в одно и то же время?

Старший инспектор Уилсон замешкался с ответом. Пью почувствовал краткий прилив победного ликования.

– Обвинение утверждает, что в тот день подсудимый убил мистера Дженкинса, – наконец сказал Уилсон, чувствуя, как его лицо наливается краской.

– Но когда же именно, старший инспектор? Когда? Вот в чем вопрос. Давайте окончательно проясним перед присяжными все, что касается остальных перемещений мистера Бакли по Оксфорду девятого числа предыдущего месяца. – На свет вновь вынырнул карандаш. – Без четверти пять, как сообщил нам мистер Лукас, он покидает Кибл. – Вторая линия была черной. – Проходит Сент-Джайлс, Музей Ашмола, Карфакс и по Сент-Олдейт добирается до Крайстчерча, как показывает эта черная линия. Вся дорога, по словам настоятеля Морриса, занимает около двадцати минут. И действительно, вскоре после пяти мистер Бакли уже в соборе, и настоятель видит его среди своих прихожан.

Пью сделал паузу. Старший инспектор Уилсон, без сомнения, чувствовал себя весьма неуютно. Карандаш Пью завис над собором.

– Давайте изучим последний временной промежуток, в течение которого мистер Бакли мог бы – я подчеркиваю, мог бы – попасть в дом номер пятьдесят пять по Банбери-роуд и убить мистера Дженкинса. Сам настоятель только что сказал нам, что подсудимый покинул его дом при соборе незадолго до семи. А семь часов, по мнению врачей, – это самое позднее время смерти. – Карандаш Чарлза Огастеса Пью запрыгал от Крайстчерча к Банбери-роуд и обратно. – За столь короткий срок добраться из Крайстчерча до квартиры мистера Дженкинса смог бы разве что ангел Господень или самый быстрый бегун из университетского спортклуба. А у обычного человека эта дорога заняла бы полчаса, если не больше. – Карандаш метался между двумя названными пунктами с головокружительной скоростью. – Для мистера Бакли, в его возрасте, подобные подвиги попросту невозможны.

Пью остановился. У старшего инспектора Уилсона был такой вид, словно он хочет что-то возразить. Но Пью опередил его.

– Скажите мне, старший инспектор, – снова заговорил он, – располагаете ли вы еще какими-нибудь доказательствами того, что мистера Дженкинса убил именно подсудимый?

Старший инспектор вызывающе посмотрел на адвоката.

– Есть галстук, найденный у него в комнате, – галстук, пропавший из гардероба мистера Бакли.

– Ах да, галстук. – Пью снова включил свое обаяние. – Простите, вы сами когда-нибудь теряли галстуки? Я – да. Порой бывает, что их просто невозможно найти. А с вами такое случается?

– Иногда я тоже теряю галстуки, – вынужден был признать старший инспектор. – Обычно их потом находит жена.

По залу прокатился легкий смешок.

– Вот-вот, старший инспектор, об этом я и говорю. Каждый может потерять галстук. А теперь еще один вопрос, имеющий отношение к одежде. Скажите, старший инспектор, у вас есть галстуки, на которых остались пятна?

Старший инспектор Уилсон быстро обвел зал взглядом, словно желая убедиться, что его жены здесь нет.

– Думаю, что два-три таких галстука у меня найдутся, – неохотно промолвил он.

– Ничего страшного, – сказал Чарлз Огастес Пью, улыбаясь членам жюри, – я уверен, что у любого из нас можно найти галстук с пятнышком. Не могли бы вы напомнить жюри, о каком именно галстуке идет речь?

– О галстуке студента кембриджского Тринити-колледжа. Там учился мистер Бакли, – ответил Уилсон, пытаясь обрести под ногами более твердую почву.

– Оксфордский Тринити-колледж очень мал, – сказал Пью с несколько покровительственным видом. – Зато кембриджский Тринити – очень крупное заведение. Вы, случайно, не знаете, сколько молодых людей поступает туда каждый год?

– Возражаю, милорд. – Сэр Руфус опять не усидел на месте. – Этот вопрос не относится к делу.

– Мистер Пью? – строго произнес судья.

– Я как раз собирался перейти к делу, милорд, когда мой ученый друг прервал меня.

– Возражение отклонено, – сказал судья. – Продолжайте, мистер Пью.

– Я сам отвечу вместо вас, старший инспектор. В кембриджский Тринити-колледж ежегодно поступают сто пятьдесят человек. Только за десять лет их набирается тысяча пятьсот. А за двадцать?

Тридцать? Представьте, скольким людям мог принадлежать этот галстук. – Пью выдержал краткую паузу. – С пятнами или без пятен. Довольно внушительное количество подозреваемых, не правда ли, старший инспектор?

Пью не стал дожидаться ответа. Он сел и принялся просматривать бумаги.

– Вопросов больше нет.

– Этот ваш церковник – отличный свидетель, Пауэрскорт, черт меня побери! – Пью наливал чай у себя в кабинете. Его сюртук уже занял свое привычное место на спинке кресла, а галстук валялся на столе.

– Еще бы, черт возьми, – сказал Пауэрскорт. – В Кембридже мы с ним жили на одной лестничной клетке.

Пью с любопытством глянул на Пауэрскорта. Казалось, с его уст вот-вот сорвется какое-то замечание на эту тему. Однако заговорил он о событиях завтрашнего дня.

– Завтра пятница, Пауэрскорт. По пятницам наш судья любит заканчивать дела пораньше. У него в Гемпшире огромный домина. Ездит туда на поезде пять двадцать от Ватерлоо. Завтра утром я вызову Родерика Джонстона, того малого из Национальной галереи, а потом Эдмунда Декурси. Надеюсь, мы сможем поберечь фальсификатора с его картинами до второй половины дня. Я попросил одного из своих помощников потолковать с репортерами – предупредить их, что завтра в суде может произойти сенсация.

Чарлз Огастес Пью умолчал о том, что шумиха в газетах послужит прекрасной рекламой ему самому. Известность – не такая уж плохая штука для молодого адвоката.

– Пока я не получил ответа от начальника полиции Кальви, – сказал Пауэрскорт. – Пришлось послать ему другую телеграмму. Я написал, что мы ждем от него известий как можно скорее, поскольку для нас это жизненно важно.

Закончив разговор, Пауэрскорт отправился из кабинета Пью к себе на Маркем-сквер. Он шел по набережной, глядя, как Темза быстро катит к морю темные воды. Вокруг речных судов стаями кружили чайки. Добравшись до Пикадилли, он прошел мимо здания Королевской академии, где несколько недель назад впервые познакомился с сэром Фредериком Ламбертом. Теперь ни в одном из окон академии не горел свет. Пауэрскорту вспомнились огромные классические полотна на стене, ужасные приступы кашля, запачканные кровью платки, которые Ламберт прятал у себя в столе. Вспомнил он и свой последний визит к старику, его костлявые руки, перебиравшие письма на маленьком столике, сиделку в накрахмаленном белом халате, которая дожидалась удобной минуты, чтобы прервать их разговор. Вспомнил и данное Ламберту в тот раз обещание: найти убийцу Кристофера Монтегю до того, как сэр Фредерик умрет. Держитесь, сэр Фредерик, прошептал он в лондонские сумерки, держись. Мы уже почти у цели. Почти – но не совсем. Постарайтесь продержаться еще несколько дней.

24

Родерик Джонстон, в пятницу утром вызванный Пью для дачи показаний, с трудом втиснулся на свидетельское место. Он башней возвышался над всеми, кто присутствовал в зале, включая секретаря, делающего записи у себя за столиком, и самого судью Брауна – представительного господина в черной мантии, посматривающего то на присяжных, то на гиганта свидетеля, то на Чарлза Огастеса Пью, который собирал бумаги и неспешно поднимался на ноги.

Позади Пью, в первом же ряду, сидел Пауэрскорт: молодой помощник адвоката перекладывал папки прямо перед ним. А зал за его спиной был набит битком. Видимо, по городу пронесся слух, что сегодня в суде ожидают сенсации. Сзади, уже занеся карандаши над своими смертоносными блокнотами, сидели представители прессы – шакалы, привыкшие развлекать своих читателей историями о пороках, адюльтере, убийствах, совершенных неведомыми злодеями, и о прочих преступлениях. Процессы по делам об убийствах всегда вызывали у публики живейший интерес – по занимательности с ними могли поспорить разве что известия об очередных поражениях британской армии в Южной Африке. Пять дней назад атака лорда Метьюэна была отражена под Магерсфонтейном, всего в нескольких милях от осажденного гарнизона в Кимберли.

– Вы Родерик Джонстон, главный хранитель отдела Возрождения Национальной галереи, ныне проживающий в доме номер три по Ривер-террас в Мортлейке?

Сегодня голос Пью был ровным и невыразительным.

– Да, это я, – прокатился по залу звучный голос Джонстона.

– Скажите нам, пожалуйста, мистер Джонстон, каков ваш оклад в галерее?

– Возражаю, милорд, возражаю. – Сэр Руфус Фитч кипел от негодования. – Мы занимаемся делом об убийстве, а не выяснением финансового положения свидетелей!

– Мистер Пью? – Пауэрскорт вспомнил, как Пью говорил ему, что пока счет в этом процессе по возражениям – один-один. До сих пор судья проявлял беспристрастие. Пью побился об заклад со своим помощником, что под конец принятых возражений со стороны обвинителя будет гораздо больше.

Пью слегка улыбнулся судье, но глаза его обегали присяжных.

– Милорд, защита намеревается показать, если нам позволят представить наши аргументы без помех, что финансовое положение свидетеля имеет прямое отношение к нашему делу. Мы собираемся показать, что если бы мистер Монтегю не погиб, то доходы мистера Родерика Джонстона подверглись бы существенному сокращению. Мистер Джонстон был последним, кто видел мистера Монтегю в живых. Мы хотим показать, что смерть Монтегю была ему выгодна. Благодаря ей он сохранил целое состояние.

– Должен предупредить вас, мистер Пью, – сказал судья с легким оттенком угрозы в голосе, – что для такой линии допроса нужно иметь очень веские основания. Надеюсь, они у вас есть. В настоящее время, сэр Руфус, возражение отклоняется.

– По моим оценкам, мистер Джонстон, – продолжал Пью, – одно только жалованье в галерее не может обеспечить такой образ жизни, какой ведете вы: у вас дорогой особняк на берегу реки, вы часто ездите за границу. Я прав?

Джонстон чуть покраснел.

– Возможно, – угрюмо ответил он.

– Пожалуйста, не поймите меня превратно, мистер Джонстон, – промурлыкал Пью. – Здесь никто не считает зазорным умение человека немного подработать на стороне. Боже упаси! Но не могли бы вы сообщить суду, каков главный источник ваших, так сказать, дополнительных доходов?

– Я написал несколько книг, – с вызовом ответил Джонстон. – Еще помогаю устраивать выставки… ну и так далее.

– Ну-ну, мистер Джонстон, джентльмены на скамье присяжных обладают достаточным житейским опытом и вряд ли поверят, что этих средств хватило бы на переезд из скромного обиталища на севере Лондона в шикарный дом в Мортлейке, выходящий окнами на Темзу. – Краем глаза Пью увидел, как сэр Руфус вновь поднимается с места, и поспешил добавить: – Но отдельные достоинства вашего жилища нас сегодня не интересуют. – Сэр Руфус медленно опустился обратно. – Будьте добры, скажите, занимаетесь ли вы определением авторства картин? Однако прежде чем вы ответите на мой вопрос, позвольте мне кратко пояснить присяжным, что означает эта процедура.

Сэр Руфус выглядел крайне раздраженным. Видимо, ему очень хотелось напомнить публике, что они рассматривают дело об убийстве, а не слушают лекцию в Национальной галерее.

– Представьте себе, что вы богатый американец, – сказал Пью, не сводя глаз с присяжных. – Вы сделали миллионы на стали, угле или железных дорогах. У вас великолепные дома в Ньюпорте, в штате Род-Айленд, и на Пятой авеню в Нью-Йорке.

– Прошу вас, мистер Пью, ближе к делу, – сердито проговорил судья Браун. – Сначала вы косвенно критикуете человека за то, что у него большой дом. Теперь вы рассказываете нам истории об американских миллионерах. Может быть, вам пора сформулировать свою основную мысль?

Это уже два, подумал Пауэрскорт. Пускай сэр Руфус молчит, но реплику судьи определенно можно засчитать как очередное возражение в адрес Пью. Но адвокат был невозмутим.

– Сейчас я ее сформулирую, милорд. – Он вежливо улыбнулся судье и продолжал: – Многие из этих богатых американцев приезжают в Европу покупать картины. Они стремятся собрать коллекции из работ старых мастеров. И ходят по художественным галереям – здесь, в Париже и в Риме. Но как им узнать, подлинная перед ними картина или нет? Как убедиться, что это не фальшивка? А вот как. Они или сами продавцы картин отправляются к специалисту – такому, как мистер Джонстон, – и просят его провести экспертизу. Если он говорит, что картина действительно написана Тицианом, покупатели отбрасывают свои сомнения. Они платят за этого Тициана крупную сумму. А картина, не прошедшая экспертизы, практически ничего не стоит. Верно ли я изложил суть дела, мистер Джонстон?

И Пью одарил свидетеля очередной улыбкой.

– Пожалуй, более или менее верно.

– Скажите мне, мистер Джонстон, – Пауэрскорт почувствовал, что Пью готовится выстрелить из своего самого тяжелого орудия, – не обращались ли к вам недавно с просьбой провести экспертизу картины Рафаэля?

Пьянки Джонни Фицджеральда с носильщиками и мелкими служащими из галерей Олд-Бонд-стрит начинали приносить свои плоды. Джонстон побледнел. Он ответил не сразу.

– Да, обращались.

– И вы сказали, что картина подлинная, мистер Джонстон? – Теперь пристальный взгляд Пью был прикован к свидетелю.

– Сказал, – отозвался Джонстон с таким видом, словно ему очень хотелось очутиться где-нибудь в другом месте.

– Будьте добры, сообщите суду, за какую сумму был продан этот Рафаэль.

– По-моему, за восемьдесят пять тысяч фунтов, – сказал Джонстон. По рядам пронесся ропот удивления. Репортеры в задней части зала лихорадочно строчили в блокнотах.

– И каково было ваше вознаграждение за то, что вы определили авторство картины?

– Я не уверен, что помню точную цифру… – начал Джонстон.

– Я напомню вам, – сказал Пью. – Ваше вознаграждение составило двенадцать с половиной процентов от восьмидесяти пяти тысяч фунтов. Иными словами, десять тысяч шестьсот двадцать пять фунтов звонкой монетой – и все это только за то, что вы посмотрели на картину и сказали, что она подлинная.

Десять тысяч шестьсот двадцать пять фунтов были суммой, которую едва ли заработали бы за целую жизнь все члены жюри присяжных, вместе взятые. Они в изумлении уставились на человека, который ворочал такими деньгами.

– Я хотел бы подчеркнуть, мистер Джонстон, – Пью чувствовал, что судья снова понемногу теряет хладнокровие, – что, если бы Кристофер Монтегю остался в живых, вы утратили бы положение ведущего специалиста по определению авторства картин. Он заменил бы вас. И ваши дополнительные гонорары, эти сказочные вознаграждения за экспертизу немногочисленных шедевров, перестали бы к вам поступать. Вы потеряли бы свой главный источник доходов, не так ли?

Пью взял со стола листок бумаги.

– Вот это, милорд, заключение председателя Королевской академии. Сэр Фредерик Ламберт очень болен. В настоящее время он находится у себя дома, и при нем неотлучно дежурит сиделка. Этот документ попал ко мне совсем недавно. Я хотел бы узнать, мистер Джонстон, согласны ли вы с тем, что в нем говорится.

«Кристофер Монтегю был недалек от того, чтобы стать ведущим специалистом по итальянским картинам во всей Британии, а может быть, и в Европе. – Пью читал заключение очень медленно, словно в знак уважения к его умирающему автору. – Его первая книга создала ему репутацию прекрасного ученого. Вторая вместе со статьей о Венецианской выставке – и та и другая готовились к публикации – укрепили бы его позиции. Торговцы произведениями искусства ринулись бы к нему с просьбами об экспертизе. Прочие специалисты в этой области, – Пью сделал паузу и посмотрел прямо на Родерика Джонстона, тяжело опирающегося о бортик маленькой кафедры, за которой он стоял, – были бы оттеснены во второй ряд. Их доходы от подобных предприятий иссякли бы почти мгновенно».

Два дня тому назад с одобрения сэра Фредерика Ламберта это заключение составил Пауэрскорт. Чарлз Огастес Пью не видел необходимости упоминать об этом.

– Таким образом, мистер Джонстон, – сказал Пью, прервавшись только ради того, чтобы передать документ секретарю суда, – если бы Кристофер Монтегю не погиб, вашей карьере настал бы конец. Не было бы больше никаких скромных вознаграждений вроде этих десяти тысяч шестисот двадцати пяти фунтов, доставшихся вам за осмотр одной-единственной картины, верно?

– Я не могу согласиться с подобными утверждениями… – начал было Джонстон. Но Пью вмешался:

– Я хотел бы напомнить вам, мистер Джонстон, что это мнение председателя Королевской академии, а не какого-нибудь жалкого репортеришки, строгающего статейки для журналов по искусству.

Джонстон промолчал.

– Я возвращаюсь к сказанному, мистер Джонстон. Если бы Кристофер Монтегю остался в живых, вы сделались бы бедняком. В случае же его гибели перед вами открывалась перспектива наращивать свои капиталы из года в год. Разве это не так?

Джонстон ничего не ответил, потерянно глядя куда-то в конец зала. Там, рядом с корреспондентами, скрючились мальчишки – их нанимали за несколько пенсов, чтобы они бегом доставляли свежие репортажи в редакции газет.

Сэр Руфус Фитч поднялся с места, чтобы попытаться выручить Джонстона.

– Возражаю, милорд, возражаю. Мой ученый коллега практически обвиняет свидетеля в убийстве.

– Мистер Пью? – Судья поднял глаза от своей книги.

– Меня занимает исключительно проблема мотива, милорд. На мой взгляд, было бы только справедливо ознакомить присяжных с фактами, говорящими о том, что – сколь бы печально это ни звучало – на свете есть целый ряд людей, которые могли желать Монтегю смерти.

– Возражение отклонено. Вы можете продолжать, мистер Пью, но я бы попросил вас не уходить так далеко от существа дела.

– У меня больше нет вопросов, милорд.

Чарлз Огастес Пью опустился на стул. Сэр Руфус уже снова был на ногах.

– Мистер Джонстон, – начал он. – Мне хотелось бы прояснить главное, оставив в стороне все эти интересные, но совершенно не относящиеся к делу подробности. – С этими словами сэр Руфус серьезно посмотрел на жюри, точно напоминая его членам о том, в чем состоит их долг. – Вы убили Кристофера Монтегю?

– Нет, не я.

За несколько минут до того, как суд возобновил свою работу, Пауэрскорт вручил Пью телеграмму с Корсики. Ее прислал капитан Империали. Присяжных, вернувшихся на последнее перед выходными заседание, ждал весьма необычный сюрприз. Прямо у стола судьи стояли два мольберта, хорошо видные и со скамьи для членов жюри, и со свидетельского места.

– Сколько крови себе попортил, пока уломал судью дать разрешение на эти чертовы штуки! – сказал Пью Пауэрскорту полчаса назад, за обедом, вонзая вилку в огромный бифштекс. – Слава Богу, мой помощник отыскал отчет о процессе восемьдесят четвертого года, во время которого в зале суда разрешили поставить мольберт. И даже после этого старый зануда упирался: зачем, мол, их два? Пришлось сказать ему, что у нас есть свидетельства об изготовлении фальшивых картин, имеющих непосредственное отношение к делу, что мы хотим показать, как появилась на свет одна из фальшивок, о которых Монтегю писал в своей статье. Сэр Руфус храпел и фыркал, как старый боевой конь. Но в первый раз не нашел, что возразить. Надеюсь, и впрямь сбит с толку, а не держит что-нибудь за пазухой. Чертов судья отпустил какую-то шуточку насчет необычной линии защиты. То ли еще будет! – Пью хохотнул и налил себе стаканчик кларета.

Он начал послеобеденное заседание с Джейсона Локхарта – того самого юноши из Галереи Кларка, который собирался издавать новый журнал вместе с Кристофером Монтегю. Пью сообщил, что в написанной Монтегю статье утверждалось, будто очень многие из экспонатов Венецианской выставки в Галерее Декурси и Пайпера – фальшивки, причем некоторые из них изготовлены совсем недавно. И содержание этой статьи было широко известно в маленьком мирке торговцев произведениями искусства и реставраторов с Олд-Бонд-стрит.

Сэр Руфус выдвинул очередное возражение, заявив, что статья не имеет отношения к делу. Пью быстро парировал этот выпад.

– Мы собираемся показать, милорд, что именно статья и ее содержание, возможно, стали главной причиной гибели Монтегю.

Возражение сэра Руфуса было отклонено.

Пауэрскорт мельком поглядел назад. На два ряда дальше, там, где его было хорошо видно с мест судьи и присяжных, нервно теребил галстук Орландо Блейн. Ради сегодняшнего выступления Имоджин купила ему отличный новый костюм.

На свидетельское место был вызван Эдмунд Декурси. Чарлз Огастес Пью поднялся со стула, держа в руках целый ворох бумаг.

– Вы Эдмунд Декурси, один из совладельцев Галереи Декурси и Пайпера на Олд-Бонд-стрит?

– Да, это я. – Декурси был осторожен, крайне осторожен. Утром он видел, что Пью сделал с Джонстоном.

– Вы также являетесь владельцем Декурси-Холла в графстве Норфолк?

– Да. – Декурси не сводил взгляда с пустых мольбертов.

– Скажите мне, мистер Декурси, вы были осведомлены о содержании статьи, над которой Кристофер Монтегю работал перед смертью? Статьи, где утверждалось, что едва ли не большинство картин на вашей выставке – фальшивки?

– Да, был.

Пауэрскорт посмотрел на жюри. Присяжные сосредоточенно слушали. Справа от него, в загончике для подсудимых, стоял Хорас Алоизиус Бакли: он выпрямился и замер, ловя каждое слово адвоката и свидетеля.

– Как вы полагаете, какие последствия вызвала бы публикация этой статьи? Наверное, это плохо отразилось бы на делах вашей фирмы?

– Боюсь, что так… – начал Декурси.

– А может быть, «плохо» – это слишком мягкое слово? – быстро перебил его Пью. – Может, это было бы тяжелейшим ударом? Катастрофой?

– Это очень плохо отразилось бы на делах нашей фирмы. – Дальше Декурси заходить не стал.

– Представляется ли вам существенным, мистер Декурси, что все записи Монтегю были удалены из его стола, так что никто до сих пор так и не увидел текста пресловутой статьи? Разве это не благотворно сказалось на делах вашей фирмы?

– Что ж, это и впрямь было нам на руку, – признал Декурси. Видимо, он решил ни в коем случае не говорить больше, чем от него требовалось. Точно завороженный, он все еще смотрел на мольберты.

– Скажите, мистер Декурси… – Пью был сама любезность. Пауэрскорт подозревал, что на сцене очень скоро появятся фальшивые картины. – Были ли среди экспонатов вашей выставки подделки или копии? Не торопитесь с ответом. Вспомните, что вы приведены к присяге, мистер Декурси.