Текст книги "Короли Вероны"
Автор книги: Дэвид Бликст
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 45 страниц)
Карета в сопровождении вооруженного эскорта из двадцати человек катила в сторону Виченцы. В Соаве они наткнулись на виченцианский разъезд. Джованне и Данте сообщили, что Кангранде действительно одержал победу, о похищенных же детях пока ничего не известно. Джакопо, сгоравший от волнения, упросил дать ему лошадь и поскакал впереди кареты. Поблагодарив солдат за добрые вести, Джованна велела кучеру поторапливаться.
Данте остался один на один с супругой Скалигера, в ее карете. Стук дождевых капель по крыше заглушал фразы, сообщая светской беседе не совсем светский драматизм. Данте постоянно приходилось переспрашивать донну Джованну, ее повторные фразы звучали, как эхо.
– Я спросила, как по-вашему, великие правители способны хранить верность?
Эту тему Данте меньше всего хотел обсуждать. Однако промолчать он не мог.
– Видите ли, мадонна, величие правителя обусловливается целым рядом качеств. Тут и физическая мощь, и сильная воля, и личное обаяние, и ум, и способность бороться сразу против многих врагов, и честолюбие. Одаренный человек должен обладать одновременно всеми этими качествами, чтобы стать великим правителем. – Сверкнула молния. Данте переждал раскат грома. – Избыточность добродетелей, несвойственная обычным людям, уравновешивается избыточностью… хм… пороков.
– Но если великие люди столь мудры, как же они не понимают?..
– Я не говорил об их мудрости, мадонна – лишь об их уме. Величие не обусловливает мудрости. Мудрости можно достичь лишь через страдания.
– Неужели это достойно восхищения?
– Разумеется, нет.
– Однако в вашей бессмертной поэме вы весьма снисходительны к распутникам, – заметила Джованна.
– Наказывает Господь, а не я, – отвечал Данте. – Вот, кстати, к вопросу о верности – возьмите Одиссея. У него всю жизнь были любовницы. Однако, если речь заходит о верности, мы тотчас вспоминаем царя Итаки и его Пенелопу.
Помолчав, Джованна произнесла:
– У меня нет детей.
Данте кивнул.
– Разве это не показатель любви вашего супруга к вам? Другой бы взял новую жену.
– Это вопрос времени, – с горечью произнесла Джованна. – Видимо, я должна быть преисполнена благодарности. – Она отодвинула штору и уставилась в окно. Данте показалось, что Джованна плачет, и он счел за лучшее отвернуться к другому окну.
Винчигуерра дремал, когда в комнату, душную от воскурений, вошел Кангранде.
– Я понимаю, у меня есть единокровный брат. Радость моя безмерна. Скажите, граф, где его найти, чтобы со слезами счастья прижать к груди. С меня довольно ваших игр.
– Вот и в этом вы точь-в-точь как ваши достойные восхищения братья и сестры. Никаких игр. Только я вам ничего не скажу. – Винчигуерра наслаждался противостоянием с Кангранде. – Донна да Ногарола немало поведала мне о гороскопах и пророчествах. Последние несколько часов я только о них и думаю. Ваша сестра явно в них верит. А вы?
– Я, граф, человек действия, и вы тоже. Нам бы с этим миром разобраться, куда уж до потустороннего.
– Это не ответ. Впрочем, я и так знаю: вы верите в судьбу, а пожалуй, и в историю о таинственном звере, который преобразит наш мир. Эта же дума снедает вашего брата. Каждый из вас ассоциирует зверя с собой. Так почему бы для начала не убить мальчика? Он ведь для вас угроза, и ничего более.
– Если только он и есть Борзой Пес, – сказал Кангранде, мрачно взглянув на сестру. – Но этот вопрос пока остается открытым.
– Так зачем же рисковать? – воскликнул граф. – Зачем оставлять его в живых?
От улыбки Кангранде повеяло холодом.
– По той же причине, по которой ваш Патино не убил его, да и не убьет. Sangius meus. Он – кровь от крови моего отца. Так где же Патино с ребенком, а, граф?
Винчигуерру распирало от ощущения превосходства над Кангранде.
– Не скажу. Они хорошо спрятались – вы их и из-под земли не достанете. Никогда.
– Что вы сказали?
Осклабившийся рот графа застыл, будто схваченный внезапным морозом. Большая кровопотеря и желание порисоваться заставили его сболтнуть лишнее. Улыбка Кангранде стала теплее, дружелюбнее.
– А что вы говорили на поле битвы? Что нам Патино из-под земли не достать? И сейчас повторили? В устах человека столь немногословного такая метафора дорогого стоит. Пойдем, Кэт. Пожалуй, счастливое воссоединение семьи все-таки состоится.
«Куда же Фердинандо запропастился?»
Последние два – три? четыре? – часа Пьетро только об этом и думал. Больше всего он боялся, что Фердинандо сбился со следа.
Пьетро решил кое-что испробовать. Если он в ближайшее время не разомнется, потом ему это уже не удастся. С утра сражение, потом четыре часа под проливным дождем, теперь сырая пещера. Руки и ноги у Пьетро занемели, перестали слушаться. Несмотря на яркое пламя костра, он жестоко мерз.
Что, ну что он может сделать – в одних бриджах, босой, без оружия и к тому же смертельно усталый? Патино по-прежнему держал Ческо между колен, не отнимая кинжала от лица мальчика. Каждое движение Пьетро грозило Ческо увечьем.
Патино жевал копченую грудинку. Он вытащил кляп изо рта мальчика и дал поесть и ему.
К удивлению Пьетро, Ческо вдруг подал голос:
– Почему ты так любишь смешные шляпы?
Пьетро уставился на мальчика.
– Что?
– Ты любишь смешные шляпы.
– Как ты только это запомнил? – Пьетро не смог сдержать улыбку.
– Заткнись, – рявкнул Патино и вгрызся в кусок грудинки.
Пьетро вздрогнул.
– Ничего, если я немного пошевелю поленья? – спросил он.
Патино поразмыслил и снова прижал нож к щеке Ческо.
– Шевели, только без фокусов.
Пьетро взял наполовину обуглившуюся ветку и стал разгребать пепел. Над костром взвилась стая искр, и скрылась под земляным потолком. Пьетро как бы невзначай обратился к Ческо:
– Как ты себя чувствуешь?
– Устал как собака, – ответил мальчик.
«Устал как собака?»
Что бы это значило? Откуда вообще Ческо знает это выражение? Вдобавок мальчик вовсе не выглядел усталым. Глаза его сверкали, как угли. Что он пытался сказать?
Замешательство Пьетро не укрылось от Патино. Кинжал плотнее прижался к щеке ребенка.
– А ну-ка сядь. Сядь, говорю.
Пьетро медленно шагнул назад, опустил ветку, которую использовал в качестве кочерги, так, чтобы в ее положении нельзя было заподозрить угрозу. Он оставил ветку наполовину в огне, наполовину на земле, поближе к себе. Щеку Ческо холодила сталь, однако его взгляд выражал то же презрение, что и накануне, когда Пьетро не смог разгадать головоломку. Медленно мальчик опустил глаза – теперь он смотрел на тело собаки. Кровь все еще сочилась из головы Меркурио…
Пьетро увидел, что грудная клетка пса тихонько вздымается. Удары Патино оказались не смертельными.
Наконец до Пьетро дошло. Он взглянул на Ческо, тот улыбнулся.
Теперь весь вопрос был: когда?
Джаноцца свернулась калачиком, дождь барабанил по ее голове и спине. Она промокла до нитки, несмотря на плащ с капюшоном, и озябла. Разбитая лодыжка не позволяла ей согреться ходьбой; все, что Джаноцца могла делать, – это раскачиваться, словно маятник.
Она начинала понимать, где находится. Неподалеку должна быть пещера, которую она показывала Антонии, пещера, возле которой они с Марьотто стали супругами по-настоящему.
Джаноцца решила допрыгать до пещеры. Там, по крайней мере, сухо. Может, ей удастся разжечь костер. Но потом девушка вспомнила о неведомом звере, который так напугал их с Антонией. Пожалуй, зверь и сейчас в своем логове. Кроме того, если Джаноцца спрячется, Антония, вернувшись, не найдет ее. Да и вряд ли она сможет добраться до пещеры с такой ногой.
В нехарактерном для нее приступе благоразумия Джаноцца решила ждать там, где ее оставила Антония. Девушка гладила верного Роландо, который свернулся вокруг нее, чтобы согреть. Дождь совсем не походил на теплый и быстрый летний ливень. Пожалуй, так же лило во время Потопа, когда Господь решил смыть с лица земли все зло. Джаноцца закрыла глаза.
«Может быть, дождь смоет и мои грехи».
Открыв же глаза, она увидела невдалеке, на опушке, мужчину. Верхом на коне. Мужчина был крупный, плотный, широкий в кости, с ручищами, как лопаты. На нем была соломенная шляпа, словно подтверждавшая его крестьянское происхождение. Шляпа промокла и сползла на лицо.
Спешившись, мужчина пошел прямо к Джаноцце. Девушка кое-как поднялась на ноги, проклиная лодыжку, и взяла нож.
– Назад! – крикнула она, размахивая своим жалким оружием. – У меня нож!
Роландо зарычал, обнажив клыки.
– Джулия, я никогда не причиню тебе зла, – произнес мужчина.
Джаноцца медленно опустила нож.
– Антонио, это ты?
– Что ты здесь делаешь, да еще в такую непогоду? – В голосе Капуллетто слышалось возмущение.
Джаноцца спрятала нож и прислонилась к дереву.
– Я… Антонио, я узнала, что ты вызвал Марьотто на дуэль. – Капуллетто весь сжался, однако утвердительно кивнул. – Я искала тебя, я хотела просить тебя отменить дуэль. Но моя лошадь попала ногой в кроличью нору. Антония поехала за подмогой.
Антонио снял плащ и закутал Джаноццу.
– Значит, ты пустилась в путь, чтобы найти меня? Она ощущала запах его пота – настоящий мужской запах.
Она сморщила нос и заглянула Антонио в глаза.
– Ты должен помириться с Марьотто. Я сделаю все, о чем ты попросишь, только отмени дуэль. Марьотто твой друг.
– Друзья так не поступают.
– О нет! Поступок Марьотто был продиктован его человеческой сущностью. Это так естественно! Если ты ему друг, ты простишь его.
– Ты не понимаешь.
Джаноцца погладила его по плечу.
– Понимаю. Правда-правда. Это я во всем виновата.
У Антонио перехватило дыхание.
– Я никогда ничего такого не испытывал. Никогда ни к одной женщине не чувствовал того, что чувствую к тебе. В тот вечер – в тот единственный счастливый вечер я был таким… таким хорошим. Никогда в жизни, ни до, ни после, я не был таким хорошим. Я был таким, каким всегда мечтал быть. – Антонио запрокинул голову, и дождь залил ему лицо.
– Разве ты будешь хорошим, если убьешь Марьотто? Марьотто, моего мужа? Разве человек, желающий мне счастья, повел бы себя подобным образом? – Антонио передернуло. Джаноцца погладила его по щеке. – Сир Капуллетто, я отвергла вас не из-за ваших недостатков, настоящих или мнимых. Я просто полюбила вашего друга.
– Еще бы тебе его не полюбить! – с горечью произнес Антонио. – Марьотто красавчик, у него имя, друзья, добряк-отец. Он – единственный сын; ему не придется довольствоваться объедками с братнина стола да обносками с братнина плеча. Вот ты и вышла за Марьотто! Потому что у него все. А теперь он еще и дружить хочет. Со мной! Нет уж, моей дружбы ему не видать как своих ушей! У него есть все, одного не будет – моей преданности!
Джаноцца отступила на шаг – лишь для того, чтобы вскрикнуть от боли.
– Ой! Моя нога!
Антонио тотчас размяк и бережно усадил девушку на землю. Когда он встал на колени рядом с ней, она спросила:
– Антонио, чего в твоем поведении больше – любви или уязвленной гордости?
Он дышал тяжело, с надрывом.
– Ты не понимаешь.
Дыхание Джаноццы, напротив, было легким, неслышным на фоне шумов, вырывающихся из груди Антонио. Молодые люди почти касались друг друга. Поцелуй оказался самым мягким и нежным из когда-либо полученных Джаноццей. То был почти благоговейный поцелуй, как будто Антонио боялся оскорбить девушку.
– Я хочу тебя, – прошептал он ей на ухо. – Я люблю тебя, Джулия.
Джаноцца отпрянула.
– Джулия? – Ее так никто не называл.
– Ты моя Джулия. Мой идеал. – Он снова потянулся к ее губам. Второй поцелуй был более страстным, и Джаноцца неожиданно для себя на него ответила. Ах, какое блаженство! Какое счастье! Она была…
Франческой. Да, они с Антонио – Франческа и Паоло, прелюбодеи. Любовники, обреченные на вечные муки. Она вырвалась и с ужасом воззрилась на Антонио.
– Нет! Это не… Нет, Антонио. Послушай меня. Мы… мы должны стать друзьями. Друзьями, и только.
– И только? Вот как ты заговорила! – Антонио нахмурился, в голосе послышался металл. – Значит, для тебя это игра! А я не шучу: кроме тебя, мне ничего в жизни не надо! Ты для меня все!
Джаноцца отодвинулась. Антонио целую секунду смотрел ей в глаза. Затем закричал:
– Проклятье! Почему все всегда только ему?.. Ладно, пусть и это забирает!
Выхватив серебряный кинжал, Антонио подался к Джаноцце. Слезы текли по его щекам.
Что он собирался сделать, Джаноцца так и не узнала, сколько ни думала об их встрече после. Она не сомневалась: Антонио никогда не причинит ей зла – или уверила себя в этом. Значит, он хотел отдать ей кинжал? Или убить себя у нее на глазах?
Что бы ни задумал Антонио, Джаноццу от его действий спас топот копыт. Антония наткнулась на разъезд во главе с Бенвенито.
Джаноцца воззрилась на Антонио, который не сводил с нее глаз. Затем он отвернулся.
– Джаноцца! – позвала Антония. – Ты цела?
Антонио не ушел, пока не убедился, что Джаноцца в безопасности; потом взгромоздился на коня и поскакал прочь. Джаноцца смотрела ему вслед. Незадолго до того, как Антонио скрылся из виду, пальцы его разжались, и из огромной пятерни, облаченной в перчатку, выпал серебряный кинжал и вонзился в размокшую землю.
Антония уже хлопотала вокруг Джаноццы.
– Скажи, что случилось?
– Я все окончательно испортила! Испортила! Я просила его не убивать… мне казалось, что он слушает, что он любит меня достаточно сильно, чтобы слушать…
Антония только вздохнула.
– А на что ты рассчитывала? Ты думала, стоит сыграть свою роль как надо, и все образуется? Это тебе не пьеса и не стихотворение.
Джаноцца заплакала. Ее уговорили усесться в седло. До самого замка Монтекки она повторяла, словно в бреду:
– Все должно было произойти не так.
Сидящие в пещере услышали стук копыт. В первый момент Патино осклабился:
– Извините, сир Алагьери, боюсь, граф не даст вам выйти отсюда живым. Ну, разве что как следует попросите…
Однако вскоре стало ясно, что скачет не одна лошадь. Лошадей было как минимум четыре.
– Разве граф собирался приехать с друзьями? – съязвил Пьетро.
– Может, он взял с собой несколько падуанских солдат, – неуверенно предположил Патино.
– Видимо, для того, чтобы они его прикончили, как только узнают, что нападение на Виченцу было затеяно ради похищения одного ребенка.
Момент наконец настал. Пьетро поднялся. Патино тотчас вскочил на ноги и за шиворот поднял Ческо.
– Только попробуй!
– Знаешь, что мне пришло в голову? Что граф попал в плен и в обмен на свою жизнь выдал тебя. – Пьетро протянул руку. – Сдавайся, и я не дам людям Кангранде тебя повесить. – В то же время Пьетро незаметно двигал левую ногу к полуобугленной ветке. Меркурио следил за ним широко раскрытыми глазами; бока его ходили тяжело, однако дышал он почти неслышно.
Патино обвел пещеру диким взором, но, обнаружив, что топот копыт удаляется, усмехнулся. Пьетро снова увидел жалкую пародию на улыбку Кангранде.
– Значит, не дашь им вздернуть меня? Какое благородство. Но знаешь, кажется, пришло время с тобой разделаться. Не будем ждать графа.
И Патино взмахнул ножом.
«Сейчас или никогда».
Пьетро нагнулся, словно защищаясь от удара. Следующий шаг ему предстояло сделать босыми ногами – о, Патино это дорого обойдется. Если, конечно, Пьетро выживет.
Пьетро шагнул в костер. Пяткой поддав ветку, он швырнул ее в Патино. Тот инстинктивно поднял руки, заслоняя лицо.
Ческо упал на землю и откатился от своего мучителя. Ругаясь на чем свет стоит, Патино ухватил пальцами воздух. Он все еще держал в руке нож; его-то Патино и занес, чтобы ударить Пьетро. Противников разделял костер.
Увидев, что медлить нельзя, Пьетро крикнул:
– Меркурио! Взять!
Борзой пес выпрыгнул из лужи собственной крови и метнулся через огонь. Длинные челюсти сомкнулись на левой руке Патино. Брызнула кровь. Мерзавец взвыл. Тяжелый, крупный пес тянул его к земле, крепче сжимая страшные клыки и приглушенно рыча.
Патино вонзил длинный тонкий кинжал псу прямо в глаз. Челюсти Меркурио разжались, и он рухнул на землю, не издав более ни звука.
– Меркурио! – раздался из темноты жалобный голосок.
Пьетро, подняв меч, бросился к Патино. Пока он огибал костер, Патино извлек кинжал из тела собаки и нацелился Пьетро в лицо. Пьетро закрылся рукой; удар пришелся на тыльную сторону кисти. В следующее мгновение кинжал полоснул воздух у самого уха юноши. Пьетро упал на землю и откатился от Патино. Снова вскочил и бросился на врага.
Только бросаться было уже не на кого. Патино исчез. Негодяй бежал к своему коню, привязанному в нескольких локтях от костра. Он разрезал ремни и вскочил в седло. Подняв меч, заревев, как сам дьявол, Пьетро кинулся наперерез коню. Слишком поздно. Патино пришпорил коня, и тот встал на дыбы. Пройдясь затылком по земляному потолку, с которого свисали бледные сырые корни, Патино поскакал к выходу из пещеры.
Однако он забыл о веревке. Передние ноги коня попали в ловушку, и оба – конь и всадник – навзничь рухнули в грязь. Патино забарахтался, пытаясь выбраться из-под коня. При свете костра его долговязая фигура особенно напоминала пугало; огромные жуткие тени корчились на стенах и потолке.
Пьетро перепрыгнул ловушку и тоже плюхнулся в озеро. Краем глаза он увидел, как Ческо, успевший освободиться от веревок, бежит к мертвому псу.
Вспышка отраженного света заставила Пьетро вспомнить о Патино. Тот все еще держал нож, и этим ножом замахивался. Впрочем, меч Пьетро был длиннее – Патино пришлось отпрянуть, и он снова забарахтался в мутной воде, пытаясь встать на ноги.
– Будь ты проклят! – взвыл Патино и бросился вон из пещеры. Пьетро какое-то время пытался его догнать, зная, впрочем, что усилия его тщетны – он не бежал, а ковылял.
«Через несколько секунд Патино будет свободен».
Позади раздался плеск. Пьетро обернулся. Ческо был в воде, он тоже хотел догнать Патино. Снова обратив взгляд на врага, Пьетро увидел, что Патино остановился у самого выхода.
Единокровный брат Кангранде с диким восторгом смотрел на своих преследователей. Он поднял левую руку, сжатую в кулак, и резко опустил ее.
Пьетро остолбенел. Наверху раздался страшный грохот. Деревянные балки, скрытые в земле как раз над входом, дрогнули. Несколько секунд слышались звуки, похожие на стоны самой земли, корчащейся в агонии. Затем балки рухнули.
Трюк этот в старину придумали конокрады. Так они запечатывали пещеры в случае неминуемой расплаты. В отчаянный момент они могли оставить коней в пещере и спрятать все улики. Но теперь трюк сработал слишком хорошо. Ливень размягчил земляную крышу. Добрая половина пещеры зашаталась, с потолка посыпались комья земли.
Посыпались на Пьетро и Ческо.
Патино выбрался на воздух, огляделся и выругался. Он надеялся, что Алагьери оставил коня в непосредственной близости от пещеры, однако никаких коней не увидел.
– Чертов Алагьери, будь он проклят!..
Проклят. Да, это подходящее слово. Патино проклят. Он надеялся, что рухнет только потолок над входом в пещеру. А теперь он нарушил закон рода. Он убил кровного родственника своего отца. Он будет вечно гореть в аду.
Патино поплелся по тропе к лесу, подальше от пещеры. Он старался идти на север, но без солнца ориентироваться было трудно.
Минут через десять Патино услышал стук копыт. Метнувшись к ближайшему дереву и вскарабкавшись на нижний сук, Патино выхватил нож и сжал его так, что побелели костяшки пальцев.
На тропе показался всадник. Один. Без сомнения, то был человек благородный – об этом говорили и великолепный скакун, и нарядный плащ. Патино узнал герб Монтекки, поскольку вырос в здешних местах. Он вскарабкался повыше. Всадник повернул к пещере. Лицо его скрывали шлем и ливень. Что было на руку Патино – из-за стука капель по металлическому шлему всадник не слышал треска сучьев.
Патино спрыгнул прямо на круп коня. Всадник вскрикнул и попытался обернуться, однако Патино, левой рукой захватив его за шею, приблизил нож, зажатый в правой руке, к правой подмышке незнакомца. Как раз там имелся стык между пластинами лат. Всадник умер сразу, не мучаясь.
Патино вытащил кинжал, спихнул труп с коня. С ногами покойного, застрявшими в стременах, пришлось повозиться – целых десять локтей труп тащился по земле за конем. Наконец Патино и с этим справился. Он повернул на север, к Чио. Через час надо будет повернуть к Тревизо. От Тревизо до Венеции всего двадцать миль. В порту он сможет сесть на любой корабль, уплыть в любую страну. Теперь, когда он проклят, какая разница, куда плыть?
Но нет, он не выполнил свою миссию. Он и есть Борзой Пес, он чувствует это. Не важно, что мальчик мертв, – Патино все равно может довести до конца план, который они с графом разработали. Он искупит кровь, что течет в его жилах, а значит, искупит и свою вину перед Господом.
Смерть мальчика, сколь ни прискорбна она была сама по себе, в конечном счете ничего не меняла.
