Текст книги "Короли Вероны"

Автор книги: Дэвид Бликст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)

– Ты мог бы просто вернуть его, – заметил Кастельбарко.

– А еще проще было бы выслать тебя. А то ты много болтаешь.

Повисло неловкое молчание. Прервал его Нико.

– Я рад, что мы продвигаемся. Если мы возьмем Кремону, все разговоры вокруг Монтекатини сами собой прекратятся.

– Побойся Бога, Нико, – произнес Пассерино. – Угуччоне делла Фаджоула – наш друг и союзник, а ты ему одной победы жалеешь. Тем более, что ему нужно на одну победу больше, чем нам.

– Десять тысяч убитых и семь тысяч пленных, – присвистнул Баилардино. – Не так уж плохо.

– Без людей Кастракани он бы не справился, – сказал Кастельбарко. И добавил специально для Кангранде: – Вам никогда не приходило в голову, мой господин, что эти продажные кондотьеры еще себя покажут? Как только лето начинается, они выбирают, какая война им больше по нраву. Многие специально, год повоевав за одного правителя, на следующий год нанимаются к его противнику, чтобы война подольше не кончалась. Мы тратим на них огромные суммы, но ведь преданность за золото не купишь.

– Верно, – кивнул Кангранде. – Нико, скажи, за что можно купить преданность?

– За землю, – немедля ответил Нико. – За землю, и еще раз за землю. Одни сражаются в битве, а то и в целой войне, во имя князя или Господа. Но если вы хотите, чтобы человек сражался за вас до конца дней своих, дайте ему землю. Взять хоть Капуллетто. Вы наполнили его кошель золотом через край, вы пожаловали ему титулы, однако ничто не могло привязать его к вам крепче, чем поместье в окрестностях Бардолино. Теперь он предан вам более, чем если бы был вашим сыном.

На лице Кангранде отразилось сомнение.

– Хм. Поживем – увидим. Во всяком случае, Капуллетто ответил щедростью на щедрость. Пир, который он устроил в честь святого Бонавентуры, был просто великолепен. Я давно так не плясал.

– О да, праздник удался, – подтвердил Кастельбарко, передавая поднос. – Людовико заверил меня, что намерен каждый год устраивать нечто подобное.

– Позор, что Гаргано там не было, – произнес Баилардино.

– Его приглашали, – возразил Кангранде. – Я лично проверил. Однако он решил не ходить. Сказал, что не хочет портить людям удовольствие. Позор, самый настоящий позор.

Залпом осушив кубок, Нико принялся вертеть в руках нож.

– А знаете, синьоры, кто мне больше всех понравился? Бонавентура и его жена. Мне говорили, что она сумасшедшая; никогда не слышал такой великолепной словесной перепалки, как у этой молодой четы!

– Да уж, они все бельишко успели на людях прополоскать, – подхватил Баилардино и потянулся, чтобы вновь наполнить кубок Нико. – Выходит, праздник-то немного и в честь молодого Петруччо – он ведь Бонавентура. А его сумасшедшая жена, кажется, падуанка?

– Да, – подтвердил Кангранде. – Похоже, по нашей милости в Падуе скоро ни одной невесты не останется.

– Я слышал, она ждет ребенка, – встрял Поко, заслужив взгляд Нико, не обещавший ничего хорошего. Пажам не положено было говорить, когда их не спрашивают, и все остальные пажи соблюдали это правило. Однако новость Поко показалась настолько интересной, что благородные синьоры легко простили ему нарушение этикета.

Баилардино хлопнул в ладоши.

– Прекрасно! Что за год выдался – сплошные дети! Кто тебе сказал, Джакопо?

– Да, кто? – спросил, давясь от смеха, Кангранде. – Похоже, твои шпионы получше моих.

– Я тут вожу знакомство с одной девушкой из дома Бонавентуры… – начал Поко, скромно потупившись.

Ему отвечали смехом и ухмылками. Баилардино явно веселился.

– Так держать, Джакопо! Может, еще чья-нибудь жена в положении, а мы и не знаем?.. Какого черта!

Занавеску шатра довольно бесцеремонно откинули, и внутрь буквально ворвался один из солдат Кангранде.

– Мой господин, беда!

Пятеро военачальников мигом вскочили из-за стола. Опрокидывая скамьи, они бросились за солдатом вон из шатра. Поко и остальные пажи не отставали.

– Смотрите, мой господин! – И старый вояка махнул рукой в сторону Кальватоне.

Все устремили взоры к стенам города. Стены светились красным изнутри.

– Неужели измена? – вскричал Пассерино.

– Боюсь, что да, – мрачно произнес Кангранде. – Только, пожалуй, не такая измена, о какой ты подумал.

– Что же тогда? – удивился Кастельбарко. – Кремона атакует?

– Нет. Кто-то решил устроить погром, чтобы меня скомпрометировать. Седлать коней! К оружию! Посмотрим, может, еще удастся все исправить.

Нико подтолкнул Поко, который в ужасе смотрел на усиливающийся пожар.

– Шевелись, парень! Забудь о доспехах. Тащи сюда стеганый камзол, меч и шлем. Быстрее! – И Нико дал ему хорошего пинка.

Поко бросился бежать.

Пятнадцать минут спустя Кангранде уже предводительствовал конным отрядом. Вокруг царил хаос. Мужчины горели заживо, женщины кричали под солдатами в тяжелых доспехах, спешившими удовлетворить свою страсть и не щадившими даже юных девушек. Впрочем, кричали не все женщины – некоторым насильники предусмотрительно перерезали глотки, прежде чем перейти непосредственно к делу. На улицу выбежал ребенок, и его тут же задавил взбесившийся конь. Кровь скапливалась между булыжниками мостовой, лилась на каменные стены, булькала в запрокинутых ртах обгоревших трупов.

Поко дрожал с головы до пят, округлившимися глазами наблюдая резню. Потянуло запахом горелого человечьего мяса, и юношу вырвало на месте – он едва успел свеситься с седла. Рвать было уже нечем, а спазмы в желудке все не отпускали. Поко огляделся, не зная, что делать; глаза слезились от дыма. Он увидел, как Нико заколол насильника, а Кангранде мечом прекратил муки горящего мужчины. Обнажив свой меч, Поко поскакал за ними по улицам, помогая при каждом случае.

Выехав на площадь, утопающую в крови и задыхающуюся в дыму, они услышали клич: «Даешь резню!» Призыв передавался от одного германского наемника, из тех, кого Кангранде оставил в городе, к другому. Клич этот итальянцы переняли бог знает у кого в качестве руководства к действию, и означал он, что руководства отныне нет никакого. На целый день отменялись наказания за грабеж, насилие, даже убийство. Клич был словно пропуск, позволявший солдатам удовлетворять свои самые низменные инстинкты, обогащаться или же в одном отдельно взятом городе мстить всему миру за несправедливость. Военачальники нередко сами позволяли своим солдатам учинять резню – в качестве награды за все тяготы похода. Иногда солдаты объявляли резню самовольно.

– Окружайте их! – приказал людям Кангранде. – Убивайте каждого, кто по первому требованию не встанет в строй!

Воины с готовностью повиновались, обратив клинки против недавних союзников; в клинках отражались налитые гневом глаза военачальников. Борьба шла за каждую площадь, несколько солдат оставалось, чтобы защитить горстку чудом выживших. Почти час понадобился, чтобы взять ситуацию под контроль, да и это удалось главным образом потому, что защищать было уже некого. Поко не сводил глаз с Кангранде – тот, казалось, вообще не знает усталости. Кангранде был словно ураган: ярость, закрученная воронкой, не вырывалась наружу лишь до поры до времени. В ужасе Поко скакал по улицам, впустую размахивая мечом в ответ на каждое чинимое у него на глазах беззаконие. Но вот отряд выехал на площадь, где наемники играли в странную игру: горящими палками загоняли в перевернутые корзины какие-то шары. При ближайшем рассмотрении шары оказались человеческими головами. Некоторые головы были совсем маленькие. Поко заплакал; и именно на этой площади он в первый раз убил человека. Именно на этой площади не уцелел ни один наемник.

Капитан быстро понял, что Кальватоне не спасти, и не стал вызывать пожарные бригады в помощь спасательным отрядам. Лишь когда его люди стали задыхаться в дыму (на огонь они уже не обращали внимания), Кангранде дал приказ покинуть город.

В лучах догорающего на западе солнца тлели руины Кальватоне. У обрушившихся ворот выстроились оставшиеся в живых наемники. Их принудили спешиться и опуститься на колени. Все они были более или менее тяжело ранены. Взгляды их не отрывались от Кангранде, восседавшего на своем великолепном коне. Перед ним в немыслимо огромный костер падали последние балки, поднимая столбы искр и пепла. Кангранде долго смотрел в никуда, не шевелясь; наконец повернулся к Кастельбарко и вполголоса отдал приказ. Кастельбарко хлестнул коня и поскакал в лагерь.

Предводитель наемников, не вставая с колен, произнес:

– Der Hund![63]63
  Пес! (нем.)


[Закрыть] За что ты нас наказываешь? Мы лишь выполняли твои распоряжения!

Кангранде соскочил с коня, бросился к германцу и ударил его по лицу сначала тыльного стороной руки, затем ладонью.

– Мой приказ? Разве я приказывал убивать, грабить, дискредитировать меня? Я поклялся, что не причиню им зла! От кого вы слышали такие распоряжения?

Наемник покачнулся и уронил голову, что-то пробормотав. Кангранде снова ударил его.

– Я спрашиваю, от кого?

– Распоряжения были в письменном виде, – возразил наемник, еле ворочая разбитой челюстью.

– Так покажи мне их!

– Не могу, der Hund! Последним пунктом было сжечь бумагу.

– Очень предусмотрительно. И кто же привез эту загадочную бумагу?

– Я никогда прежде не видел этого человека. Но на нем была одежда с цветами герба Скалигера. А на бумаге стояла твоя печать, der Hund!

Кангранде помедлил, снова ударил наемника кулаком в железной рукавице, выбив ему оставшиеся зубы. Затем вскочил на коня. В глазах его стояли слезы, вызванные отнюдь не дымом. Ни к кому не обращаясь, Кангранде произнес:

– Теперь я понимаю, что чувствовал Понцино. Пассерино, Баилардино, доставьте этих мерзавцев в лагерь. Не наказывайте их до моих дальнейших распоряжений. Я сам определю для них казнь. Нико, позаботься об оставшихся в живых горожанах. Проследи, кстати, чтобы твои люди были в безопасности – вдруг кальватонезцы попытаются отомстить. Я бы на их месте попытался.

И Кангранде поскакал к лагерю. Нико велел своим людям расступиться и дать дорогу опальным наемникам, затем распорядился насчет ночлега и врачебной помощи горстке кальватонезцев, переживших резню.

Что касается Поко, он ослушался приказа. Вместо того чтобы помогать обгоревшим, истекающим кровью, рыдающим либо впавшим в столбняк, он присмотрел себе толстое дерево. Поко спрятался, и до самого восхода луны его никто не видел; когда же луна проделала половину своего обычного пути, Поко, пьяный до бесчувствия, наконец ввалился в палатку.

К рассвету виселица была готова. Оставшихся в живых кальватонезцев пригласили присутствовать при казни. Нико, взбешенный поведением своего пажа, велел прийти и ему.

Кондотьеры, группами по двадцать человек, со связанными за спиной руками, поднялись по деревянным ступеням. На шеи им накинули петли, а затем столкнули негодяев с низкого помоста. Священника им не полагалось. Первым был вздернут германец.

Всадники смотрели, как кондотьеры корчатся на веревках, пиная ногами воздух. Пассерино, окруженный военачальниками и их людьми, при виде посиневшего от удушья германца произнес:

– Что ж, он сделал для нас все, что мог.

Кангранде мгновенно обернулся, и взгляд его был страшен.

– Как прикажешь тебя понимать?

Пассерино нимало не смутился.

– А вот как: узнав о случившемся, Кавалькабо и его приспешники из башмаков выпрыгнут со страху. Они в лепешку расшибутся, лишь бы все закончить.

Кангранде смерил мантуанца недоверчивым взглядом.

– Или же еще больше укрепятся во мнении, что надо стоять до последнего. А у нас люди на таком провианте отощали. – Кангранде тряхнул шевелюрой и снова стал смотреть, как обреченные кондотьеры вываливают языки, выпучивают глаза и постепенно лиловеют.

Это было выше сил Поко.

– Может, как-нибудь ускорить дело? За ноги их потянуть, например?

– Нет, – твердо сказал Кангранде. – Они должны мучиться; что еще важнее, все должны видеть, что они мучаются. Я назначил им казнь, как обычным ворам и убийцам. Никто не смеет поступать против моей воли. Даже если на этом кампания и закончится.

Военачальники разом повернули головы и неодобрительно загудели. Кангранде рассердился.

– О да, отлично все шло, нечего сказать! Даже если мы возьмем Кремону, предварительно не изголодавшись – что нам не светит, – именно эта казнь поможет нам вернуть доверие людей. Не честь, а жестокость!

– А что насчет так называемых письменных распоряжений? – спросил Кастельбарко. – Ты дознался, кто этот гонец?

– Если он вместе с бумагой вообще существует в природе, – добавил Нико.

– Существует, если верить германцу, – отвечал Кангранде, который всю ночь допрашивал предводителя кондотьеров. – Хотя мне не хочется ему верить, вероятность, что бумагу привез кто-то из вас, остается.

– Кто-то, у кого есть доступ к твоей печати, – уточнил Кастельбарко.

– Или к точной ее копии, – вставил Баилардино. – Придется тебе заказать новую.

Кангранде согласно кивнул.

– Мне кажется, он лгал, – предположил Пассерино, плюнув в сторону висельника, дергавшегося от него в тридцати локтях.

– Не исключено, – произнес Кангранде. – Если же нет – помоги боже этому пресловутому гонцу. Он дискредитировал меня как воина. Я не успокоюсь, пока не сотру пятно бесчестья.

– Хорошее начало, – сказал Баилардино.

Германец наконец перестал дергаться и обвис в петле. На помост уже поднимался следующий висельник.

– Нет, Баилардино, – возразил Кангранде. – Начало плохое, да делать нечего. Победа важна почти так же, как способ ее одержать.

Они досмотрели казнь до конца в полном молчании. Затем собрались уезжать. Нико схватил за плечо своего пажа.

– Можешь собирать свои пожитки и отправляться обратно к отцу. Трусам в армии не место. Не говоря уже о пьяницах, которым вино важнее приказа и помощи раненым. Твой поступок стал логическим завершением дня бесчестья.

Слышать подобное от добродушного Нико было странно. Другой на его месте выказал бы больше сочувствия юноше, впервые столкнувшемуся со смертью во всем ее безобразии. Кангранде, пожалуй, аннулировал бы приказ, если бы Джакопо обратился к нему за защитой.

Но Джакопо было все равно. Он уже решил, что карьера военного не для него.

Милаццо, Сицилия, 7 марта 1316 года

– Синьор Игнаццио, передайте вино.

Астролог привычно ощупывал оставшиеся на кресте жемчужины; пальцы его скользили по золотому медальону, в то время как мысли были далеко. Услышав свое имя, Игнаццио поднялся и передал регенту Сицилии стеклянный графин тонкой работы. Короля, даже если это король-регент, лучше не заставлять ждать. Федериго III правил островом Сицилия и окружающими его землями за своего брата, короля Хайме II Арагонского. У короля-регента Федериго был только один предшественник-тезка, и выбранная Федериго нумерация несколько смущала Игнаццио.[64]64
  Прадед Федериго III, Федериго I (1196–1250), был одновременно императором Фридрихом II. Отстаивая свои права на наследие прадеда, Федериго вполне мог продолжить эту нумерацию, ставившую его в один ряд с прославленным королем.


[Закрыть] Впрочем, астролог не задавал лишних вопросов. Ум его занимали более важные дела.

Накануне король отдал приказ арестовать кое-кого из банкиров, несмотря на последствия для местного финансового рынка. Игнаццио и его мавру было позволено допрашивать арестованных в течение всей ночи и утра. В благодарность Игнаццио почти целый день изучал гороскоп короля-регента и интерпретировал его в свете последних мировых событий. Федериго был рационалистом, а такие люди, как правило, пренебрегают астрологией. Однако этот король полагал, что дополнительная информация, в том числе и о расположении планет, никогда не повредит.

Уже стемнело, когда Игнаццио наконец высказал все свои соображения относительно гороскопа, и довольный Федериго пригласил его на кубок вина. Кубок быстро перерос в бутылку, одна бутылка – в две. Теперь, в очередной раз наполняя кубок, король-регент произнес:

– Мне начинает казаться, что у вас в Палермо свои шпионы. Вы изложили мне мои же привычки и пристрастия, от вас ничто не укрылось. Однако, по-моему, вы не столько рассказывали о моем будущем, сколько описывали мой характер.

– Ваше величество, астрология в равной степени является искусством видеть человеческую природу и понимать, что ждет человека впереди. – Это была любимая фраза Игнаццио – так говаривал его учитель.

– Хм, – отвечал Федериго. Он отличался худощавостью, резкими чертами лица и смуглым цветом кожи – нет, не намекавшим на мавританское происхождение, а говорившим о том, что король-регент много времени проводит на свежем воздухе. Волосы Федериго уже начали редеть, однако он сохранил юношескую живость, каковая живость проявлялась в привычке при разговоре размахивать руками. – Похоже, вы ушли от ответа. Однако ваше искусство очень пригождается, когда нужно быть представленным ко двору. Вот как сейчас – вы с глазу на глаз беседуете с королем.

Разумеется, они с Федериго беседовали не совсем с глазу на глаз. Поблизости постоянно вертелись слуги, в том числе мавр Теодоро. Игнаццио было неловко, однако он ничего не мог поделать. По крайней мере, так не приходилось объяснять, почему он ни на минуту не расстается со своим невольником.

Федериго возобновил неумеренную жестикуляцию.

– Ваши путешествия поистине впечатляют. Вы, наверно, побывали во многих отдаленных землях. С кем еще из принцев вы сиживали за кубком вина?

Все стало ясно. В ответ на гостеприимство Федериго ждал не гороскопов, а новостей. Однако Игнаццио был не расположен платить за ужин дифирамбами. Ему хотелось только поскорее покончить с разговорами, чтобы весь завтрашний день без помех провести над пергаментом.

– Как вам известно, ваше величество, недавно я гостил у вашего брата, короля Арагонского, в Сарагосе.

– Прекрасный город.

– А до того мы с Теодоро были в Англии. А еще раньше во Франции. Примерно год назад мы ездили в Венецию.

– Весьма впечатляет. Я, знаете ли, порой скучаю по путешествиям. В молодости я немало поездил по свету. Итак, расскажите мне…

В этот момент одиннадцатилетний сын Федериго, Педро, взлохмаченный и улыбающийся, вбежал в комнату, чтобы быть представленным гостю и чтобы пожелать отцу спокойной ночи. За ним вошел мальчик помладше, смуглый и почти такой же славный, как Педро, правда, несколько худосочный. Федериго представил его просто как Хуана.

– Я воспитываю их вместе, наследника и незаконного сына, – сообщил он астрологу. – Так между ними никогда не возникнет вражды.

– Очень мудро, ваше величество. Однако мне это известно. Шпионы хорошо работают.

Король засмеялся и отослал детей спать. На самом деле Игнаццио вовсе не считал мудрым подобный способ воспитания. Когда он увидел мальчиков вместе, у него прямо руки зачесались составить их гороскопы, и он едва сдержался, чтобы не спросить Федериго, когда родились его сыновья…

Король-регент хлопнул в ладоши.

– Итак, на чем мы остановились?

– Я как раз хотел рассказать о своих путешествиях. – Сделав очень небольшой глоток вина, Игнаццио попытался отделить новости от слухов. – Начну с самого отдаленного уголка земли. Некий шотландский варвар по имени Эдвард Брюс только что принял ирландскую корону из рук ирландских дворян, так что теперь он может присоединить слово «король» к своему титулу.

– Значит, появился шотландский король? – рассмеялся Федериго. – Англичане, наверно, волосы на себе рвут с досады!

– Вообще-то большинство англичан беспокоят дела, творящиеся у них под носом. Когда я был в Лондоне, все говорили исключительно о непрерывной вражде Эдварда Второго с неким графом…

– С Ланкастером? – предположил король.

– Да, и с остальными лордами-духовниками.

– Что ж, на самом деле именно они управляют страной, – кивнул Федериго, красноречиво раскинув руки. – Так было, так будет. А что происходит во Франции? Новый король уже умер? Проклятие сразило его?

Игнаццио всегда всерьез воспринимал проклятия, однако, чтобы доставить удовольствие королю, выжал улыбку.

– Нет, пока жив. Но уже начались бунты, и на улицах что ни день, то потасовка. Говорят, казна пуста, а следствие по состоянию финансов явно закончится повешением большинства советников покойного короля. Чтобы поправить финансы, Луи женился на венгерской принцессе. Я слышал, они ожидают появления наследника.

От новостей из Франции Игнаццио перешел к новостям из Норвегии, касавшимся нового способа ковки, затем – к новостям из Брюгге, относительно торговли шерстью.

– Я потрясен, – сказал Федериго. – Что скажете об Испании?

Разумеется, регент уже знал о том, что племянник испанского короля собирает армию под предлогом похода на Гранаду. В последний момент, однако, армия поменяла курс и направилась к приграничной крепости Тискар.

– Говорят, – продолжал Игнаццио, – что короля куда больше волнуют вести из Египта.

Федериго внезапно посерьезнел.

– Какие именно вести?

– Султан Мухаммад аль-Назир наконец закончил рыть канал, а точнее, канаву между Александрией и Нилом.

– Боже правый! – Король-регент несколько секунд тер подбородок, что должно было выражать напряженную работу мысли. – Выходит, он теперь опасен для купцов Средиземноморья!

– Да. По крайней мере, так считают ваш брат и король Испании. Говорят, что на строительстве канала каждые пять лет погибали сто тысяч человек.

Эта последняя новость явно оказалась важной для Федериго. Король расслабился и дальше слушал вполуха. Игнаццио решил, что вполне расплатился за ужин.

Впрочем, король был не настолько груб, чтобы сразу попросить астролога убраться вон. Они еще обсудили новые тенденции в живописи – например, те, что задает художник из Сиены, на котором все просто помешались. Зовут его Симоне Мартини; он недавно закончил картину под названием La Maesta, изображающую Мадонну с Младенцем. Мартини уже сравнивали с Джотто.

– Насколько мне известно, – заметил Игнаццио, – сам маэстро Джотто в ответ на такие сравнения только горько смеется.

– Правда? А я вот никогда не видел работ маэстро Джотто. Вы бывали в часовне Скровеньи в Падуе?

– Нет, не доводилось. Но я видел фрески Джотто в Вероне. Настоящие жемчужины его творчества! Знаете, – добавил Игнаццио, – я недавно слышал, будто маэстро вернулся, чтобы написать фреску для фасада. На ней будут изображены поэт Данте и его покровитель Скалигер.

– А вот это скверно! – воскликнул король, тряхнув головой и воздев руки в деланом испуге. – Фрески на фасадах долго не живут. Ничего: по крайней мере, и на Кангранде появятся пятна. А то все только о нем и говорят, об этом Борзом Псе. Право, с тех самых пор, как он разгромил падуанцев, других новостей и не услышишь. А что он натворил в Кальватоне! И это человек, который о собственной чести всем уши прожужжал. Видите ли, мы, сицилийцы, чувствуем родство с падуанцами. Именно падуанец Антонио явился на Сицилию и стал святым. До отъезда вы обязательно должны побывать в его святилище.

– Обязательно побываю, – пообещал Игнаццио. Он взял за правило посещать святые места и церкви в каждом городе, в который его забрасывала судьба. Слишком многие считали его искусство колдовством и дьявольщиной, так что Игнаццио изо всех сил старался развеять эти предубеждения.

Последние слова Федериго, а также пустой графин следовало считать намеком на окончание аудиенции. Чтобы обеспечить полную доходчивость, король-регент произнес:

– Надеюсь, у банкиров вы выяснили все, что хотели.

– Увы, лишь то, что они могли сообщить. – Игнаццио сделал грустное лицо. – А толку никакого.

– Очень жаль. Думаете, они сказали не все? Может, приказать их пытать?

Игнаццио подумал о мавре, стоявшем у него за спиной, пока он допрашивал секретарей и посыльных.

– Нет, не надо. Они действительно ничего не знают.

– Жаль, жаль, – расстроился Федериго. – Ну да ладно. Не следует пытать человека, у которого завтра понадобится занять денег. С другой стороны, жидов хватает. Благодарю за новости. Вы свободны.

Игнаццио покинул помещение, пятясь и беспрерывно кланяясь; мавр последовал его примеру.

Через полчаса они выехали из замка. Их седельные вьюки были полны, а лица мрачны. Однако Игнаццио не повернул к городским воротам. Он направил коня на морской берег, пологий в этом месте.

– Мы только заедем в пещеру Святого Антонио, – объяснил он. – Я ненадолго преклоню колени, и к утру мы уже будем в Мессине.

– Нам нужно торопиться, – проскрежетал Теодоро. Основной эмоциональный посыл не сумел прорваться сквозь поврежденную гортань, однако небрежность в произношении выдавала волнение мавра.

– Знаю, знаю. Но ты сам слышал – я дал обещание королю.

– Думаете, ему интересно, выполните вы обещание или нет?

– Как бы то ни было, обещание слышал Господь. Ты что, против?

Некоторое время мавр молчал.

– Конечно нет. Я завидую. Сам я уже очень давно лишен возможности выказать набожность.

Игнаццио задумался. Он знал, что мавр умеет молиться по-христиански, но рожден-то он в другой вере…

– Вот закончим дела в Мессине, и тогда…

– После Мессины на очереди Падуя, – грубо оборвал Теодоро. – Вы же видели знак.

– Не знак, а знаки, – поправил Игнаццио. Арестованные банкиры нарисовали печати, что стояли на их повестках. За рисунки пришлось заплатить золотом. Один знак Игнаццио видел впервые, в то время как Теодоро приходилось с ним сталкиваться. Второй знак принадлежал Скалигеру.

– В очередной раз кто-то использует печать Скалигера, чтобы навредить ему.

– Да, но не наше дело выяснять кто. Мы должны выследить человека, которому принадлежит вторая печать.

Это означало, что у Теодоро нет времени на зависть. Игнаццио не сомневался: его спутник усматривает в полученных сведениях близкую опасность, куда более серьезную, чем он, Игнаццио, полагает. Что им известно на настоящий момент? В Венеции они выяснили, что человек, подходящий под описание, так называемое Пугало, получил кругленькую сумму от известного банка, имеющего отделения в Брюгге и на Сицилии. Взвесив эту информацию, Игнаццио и Теодоро решили ехать на север – возможно, им удастся выйти на след Пугала через отделение банка в Брюгге.

Во время путешествия на север ветер удачи надувал их паруса редко и слабо. Игнаццио уже привычно показывал медальон, который маленький Ческо сорвал с шеи похитителя, каждому ювелиру и кузнецу, встречавшемуся на пути, в надежде, что удастся хотя бы определить сорт жемчуга. В Антверпене серебряных дел мастер предположил, что медальон сделали в Англии. Поэтому после бесплодных поисков в Брюгге они направились в Лондон. Там путешественники имели несчастье быть принятыми за сочувствующих шотландцам – по крайней мере, они теперь знали, что медальон сделан не английским, а шотландским ювелиром. Их вынудили пересечь Ла-Манш; ступив на берег Франции, они оказались перед выбором: попытаться проникнуть в Шотландию морем с риском попасть в тюрьму или отправиться на Сицилию, во второе отделение пресловутого банка. Игнаццио был за Шотландию, однако мавр не желал доверять свою судьбу непредсказуемым волнам. Таким образом, путешественники оказались на Сицилии и получили изображения двух печатей. Одна печать, без сомнения, принадлежала Скалигеру. А вторая? Мавр, похоже, знал кому. Видел ли Игнаццио эту печать прежде? Нет и еще раз нет. Так чья же она? Игнаццио до смерти хотелось задать этот вопрос, он сдерживался из последних сил.

И вдруг он понял, что Теодоро уже дал ему подсказку. Они ехали в Падую, а это значило, что владелец печати – падуанец. Или что он в свое время в Падуе поселился.

Взглянув на мавра, озаренного светом звезд, а также факелов, изредка попадавшихся на улицах, Игнаццио произнес:

– Когда ты сможешь открыть его имя?

– Когда мы выберемся из этого города.

Игнаццио кивнул.

– Еще один повод помолиться святому Антонио о безопасности в пути. – И астролог пришпорил коня, подгоняя его вниз по каменистому склону.

Милаццо был не столько городом, сколько выходом в море для богатых. Он располагался на отвесном морском берегу к северу от дороги, между Палермо и Мессиной, и мог похвастаться единственно тем фактом, что именно на этом месте сто лет назад корабль со святым Антонио на борту потерпел крушение. Антонио считался покровителем потерянных вещей, бедняков и путешественников. В истории Церкви был лишь один святой, которого причислили к лику святых в более короткий срок, то есть ранее чем через триста пятьдесят два дня после смерти; по иронии судьбы, этим скороспелым святым являлся веронец.

Пещера Святого Антонио располагалась у самой кромки воды; высоко на скале маячил замок. Мыс, на котором был построен город, получил название Голова Милаццо. Если воспринимать это название буквально, пещеру следовало считать носом, рот же открывался в густую синь залива. Добирались до пещеры только пешком, по панорамной лестнице, прорубленной в скале. Оказавшись на плато, ведущем к лестнице, Игнаццио спешился и стал привязывать коня к скрюченному от ветра дереву.

Мавр смотрел на воду, отражавшую звездный свет, и на лодки, привязанные к причалу.

– Пожалуй, в эту пору благоразумнее будет продать лошадей и нанять рыбацкую лодку.

Игнаццио предложение понравилось – у него не было ни малейшего желания испытывать судьбу ночью на дороге в Мессину. Он вручил мавру поводья своего коня.

– Вот и займись этим. Я буду ждать тебя здесь.

Астролог надел капюшон и начал спуск.

После долгих поисков сговорившись с рыбаком – тоже, по счастливому совпадению, мавром, – Теодоро вернулся на плато позже условленного времени. Он весьма удивился, не обнаружив там Игнаццио. Теодоро поискал, куда бы сесть, не сомневаясь, что астролог до сих пор облегчает душу молитвой. В отвесной скале напротив лестницы угадывались очертания человеческого лица. «Лоб» так сильно выступал надо всем остальным, что в пещеру не проникал ни один луч света.

И в этой густой тени мавру почудилось нечто, заставившее его обнажить меч. Приблизившись, он услышал звук, который до сих пор поглощал прибой. До Теодоро доносились всхлипы, производимые знакомым голосом.

Опустив меч, мавр молча встал на колени и протянул руки, тотчас утонувшие в тени. И тотчас же он нащупал человеческое тело. От прикосновения тело дернулось.

– Не на-а-а-до! – словно из-под земли, захрипел Игнаццио своим до неузнаваемости изменившимся тенором.

– Это я, – произнес мавр.

– Учитель! – Игнаццио схватил мавра за руки и попытался подняться, словно для того, чтобы вдохнуть звездного света. – Простите меня! Простите!

– Кто это сделал?

Игнаццио от боли сложился вдвое. Кровь ручьем текла из его живота.

– П-пугало! Он был здесь! Он ждал! Он ждал несколько месяцев – так он сказал. Он знал, что мы… что мы придем… из-за банкиров…

– Тише, – прошептал мавр.

Одежда Игнаццио была изодрана в клочья – видимо, мечом; в прорехах зияло жалкое кургузое тело.

– Молчи – и так все понятно.

Астролог покачал головой.

– Нет… Вам… надо… знать. Он сказал… у меня… его… вещь. Он обыскал… меня. Простите… простите, я виноват. – Стон Игнаццио перешел во всхлипывания. – Он забрал его! Забрал…

– Знаю. – Мавр уже успел заметить, что медальон с жемчужным крестом пропал. Слушая Игнаццио, он одновременно осматривал рану. Кривой нож, а может, серп. Сталь вошла в пах и разорвала плоть Игнаццио почти до грудины. Просто чудо, что с такой раной он был еще жив.