Текст книги "Короли Вероны"

Автор книги: Дэвид Бликст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 45 страниц)

А Кэт, даже не полюбопытствовав, благополучно ли приземлился ее супруг, гордо развернулась и скрылась в доме. Слуга с безумными глазами поспешно затворил за ней двойные двери.

– Что это было? – воскликнул Пьетро.

Антонио плакал от смеха и хватал ртом воздух. У Марьотто, похоже, имелось объяснение, однако озвучить его помешало появление Бонавентуры. Счастливого новобрачного вовремя подхватила толпа; теперь его передавали с рук на руки, не опуская на землю. Он тоже, не в силах больше смеяться, утирал слезы. Оказавшись в непосредственной близости от клячи, Бонавентура правой рукой потянулся к окороку. Окорока он не захватил, однако тут же не менее дюжины ножей обкорнали для него поросячью ногу. Люди упрашивали Бонавентуру взять солонину, и он согласился.

– Отдам это мясо моей Кэт, а то она уже несколько дней ничего не ела. Мой повар никуда не годится! – Бонавентура снова усмехнулся. Людская река уносила его сквозь снегопад все дальше от дома.

«Может, и к лучшему, – подумал Пьетро. – Если у этого сумасшедшего осталась хоть капля ума, он домой не вернется. По крайней мере, пока там эта ведьма».

Ближе к вечеру Массимилиано да Виллафранка пришел в палаццо Скалигера. С полудня Скалигер ездил по городу, разбирая несчастные случаи. Это было лишь начало. Два человека погибли в драке, несколько получили увечья во время гусиных боев – на них напал свирепый гусь, которому не нравилось быть предметом забавы. Восемнадцать человек выловили из Адидже – они свалились туда в ходе боев на дубинках. Кангранде обо всем докладывали слуги. Барджелло застал Кангранде, когда тот отдавал распоряжения Туллио Д’Изоле относительно компенсации семьям погибших и выдачи призов победителям.

– Синьор делла Скала, – вкрадчиво начал Виллафранка. Он сто лет знал Скалигера. На каждую степень секретности доклада имелась своя форма обращения.

Скалигер отослал Туллио и произнес:

– У тебя одна минута. Если меня хватятся, кто-нибудь явится на поиски.

Массимилиано понимающе кивнул.

– Она мертва.

Если Скалигер и удивился, по лицу его этого было не видно.

– Это не самоубийство?

– Она погибла от раны в грудь, а еще… я, право, не знаю, как это вышло, но ее голова…

– Ей отрубили голову?

– Нет. Не отрубили, а повернули задом наперед.

– Понятно, – спокойно произнес Кангранде. – Выходит, мы никогда не узнаем, кто ее нанял.

– Ни рядом с ней, ни в складках одежды не было денег, кроме тех, что вы ей дали. Я сам смотрел. Вы уверены, что пророчество заказное?

– Все ее пророчества заказные. Только сегодняшнее заказывал не я, а кто-то другой. Как ты поступил с телом?

– Я заплатил актерам, и они ее унесли. Я дал им достаточно, чтобы они держали рот на замке, но проследить все же не мешает.

Кангранде нахмурился.

– Если она исчезнет при загадочных обстоятельствах, вера в ее пророчество только возрастет. Завтра я назначу вознаграждение за выдачу убийцы.

– Разве вы знаете, кто это?

– Не знаю. – Скалигер жестом поманил Массимилиано. Кем бы ни был убийца, он очень умен. Подкупить прорицательницу – не шутка. Я бы и сам так поступил.

– Проклятый мавр вернулся.

– Ты пытаешься сменить тему или тебе кажется, что между этими событиями есть связь?

– Чего уж хуже – держать в доме жида! А теперь еще и мавр! Они оба проклятые язычники, колдуны…

– Не думаю, что когда-нибудь застукаю Мануила за питьем крови младенцев. Если такое случится, я отдам его тебе на растерзание. Забудь о язычниках. Особенно о мавре. Что-нибудь еще?

Виллафранка собрался уже уходить, но вопрос сам сорвался с его губ.

– А вы бы все равно ее убрали?

– Разумеется. Мне не нужны домыслы толпы.

– И вы не боитесь?

Кангранде зевнул.

– До умопомрачения. А теперь, с твоего позволения, я пойду. Меня ждут.

И Кангранде удалился. Шаги его были, как всегда, длинны, лицо, как всегда, равнодушно. Многих шокировало это равнодушие, но Виллафранка-то знал мальчика с рождения. Впрочем, слово «мальчик» к Скалигеру неприменимо, подумал Массимилиано. Пусть он все еще очень молод, но вот кем-кем, а мальчиком он никогда не был. Волком в овечьей шкуре, императором, который ждет своего часа, – да, был. Барджелло в этом не сомневался. Он надеялся только, что доживет до настоящей славы Скалигера.

– Послушай, Массимилиано!..

Барджелло обернулся. К нему в сопровождении двух грумов и камеристки, едва за ними поспевавшей, шла супруга Кангранде. Барджелло отвесил поклон.

– Массимилиано, я слышала, что прорицательницу убили. Это так?

Барджелло, поколебавшись, ответил утвердительно.

– Кто ее убил?

– Мы не знаем, мадонна Джованна. Ваш супруг считает, что ее использовали, чтобы передать ему важное сообщение.

– Кто использовал?

– Если бы я только знал, мадонна, я бы нашел убийцу. Возможно, он, убийца, из Падуи, а то и из Венеции – угроза может исходить и оттуда.

Джованна да Свевиа, нахмурившись, кивнула.

– Так узнай, Массимилиано.

На секунду барджелло вспомнил, что мадонна Джованна – родственница Фридриха II.

– Он в безопасности, госпожа.

– Явно ты не слушал прорицательницу, – бросила, уходя, Джованна.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Снегопад начался нешуточный, так что Пьетро с радостью вошел в пиршественную залу палаццо Скалигеров. Несмотря на то что миновала всего лишь неделя Великого поста, гости находились в самом прекрасном расположении духа. Они вели оживленные разговоры, на противоположном конце стола пели. Для женщин, по-видимому, накрыли отдельный стол. Пьетро был удивлен, но не разочарован, а совсем наоборот. Меньше всего ему хотелось сейчас попасться на глаза сестре Скалигера. Он недостаточно хорошо сжился с ролью всеобщего посмешища.

В зале отсутствовали флажки и гирлянды, какие Пьетро видел на свадьбе Чеччино, однако дюжина факелов, отражаясь в многочисленных зеркалах, распространяла столь торжественный свет, отбрасывала на отштукатуренные стены столь радостные розоватые блики, что и самый набожный епископ не стал бы возражать против такого украшения.

Каррара вошел в залу, словно к себе домой; за ним следовала тройка триумвиров. Кангранде из дальнего угла заметил юношей, встал и поднял кубок. Глядя на Кангранде, кубки за победителя и проигравшего подняли и остальные благородные синьоры. Выпили и за странную пару, занявшую второе место. Пьетро отделился от друзей и подошел к отцу и брату, которые сидели на небольшом возвышении напротив Скалигера. Меркурио тотчас вскочил и лизнул хозяина в лицо, так что римская монета на его ошейнике стукнула Пьетро по подбородку.

– Меркурио, малыш! Ты меня ждал!

– Он, похоже, не меньше моего рад, что вы снова на ногах, – послышался бодрый голос. Пьетро отстранил щенка от лица и увидел доктора Морсикато. – Выздоровление больного – лучшее подтверждение искусства врача. – Морсикато поздоровался с Данте и сказал Пьетро отыскать его попозже. – Хочу осмотреть вашу ногу, синьор Алагьери. А вы расскажете мне о Палио. – Раздвоенная борода доктора ощетинилась, как живая.

Палио интересовался не один Морсикато. Пьетро уселся рядом с отцом, Меркурио свернулся у ног хозяина.

Данте как раз дискутировал с епископом Франциском, но прервал дискуссию, чтобы представить своего сына. Пьетро выслушал поздравления с тем, что не пострадал во время Палио, и был оставлен лицом к лицу с молодым монахом, которого приметил утром на трибуне. Решив, что молчать невежливо, Пьетро разразился несколькими фразами относительно погоды. Монашек был польщен; скоро между юношами завязался оживленный разговор. Оказалось, что монашка зовут брат Лоренцо и что в свободное от служб время он работает у епископа в огороде.

Внезапно Данте сверкнул глазами на опешившего брата Лоренцо.

– Себартес!

Монашек побелел как полотно.

– Простите, синьор?

– Ваш акцент! – объяснил поэт. – Вы родом из Себартеса, не так ли?

– Моя… моя матушка родом из тех мест, синьор. А я никогда там не бывал. – Глаза у брата Лоренцо стали как у кролика, попавшего в ловушку. – Ваше священство, Скалигер ждет.

Епископ Франциск, улыбаясь от уха до уха, кивнул Данте и проследовал за братом Лоренцо.

– Любопытный субъект этот брат Лоренцо, – заметил Данте. – О таких говорят: «В тихом омуте черти водятся».

Пьетро пристально посмотрел на отца.

– А где находится Себартес?

– На юге Франции, ближе к Испании, примерно в двухстах милях от Авиньона.

Пьетро хихикнул.

– Может, брат Лоренцо испугался, что вы сделаете его Папой.

– Сынок, а ты мне не сказал, что участвуешь в скачках.

У Пьетро пересохло в горле.

– Я в последний момент решил, отец.

– Ну хорошо. Я рад, что ты не пострадал. – Поэт пригубил вино.

– Благодарю вас, отец. – У Пьетро пропало всякое желание говорить о скачках. – А как вы провели день?

Данте стал рассказывать, но тут подали первую перемену – фаршированные анчоусы и сардины, а также другую, неизвестную Пьетро рыбу. За еду принялись после длинной молитвы – Скалигер призвал всех просить Пресвятую Деву о спасении душ новопреставленных.

Джакомо да Каррара, сидевший на почетном месте рядом с Кангранде, тщательно пережевывал непонятную рыбу. Бросив взгляд на племянника, он обратился к Кангранде:

– Рыба великолепна. Что это за рецепт?

Кангранде взмахнул рукой.

– Где Кардарелли? Тьфу, на кухне, конечно, где же ему быть? – Кангранде щелкнул пальцами. – Тут среди нас имеется настоящий гурман. – Кангранде вытянул шею и принялся высматривать Морсикато. – Джузеппе! Вынырни из кубка и ответь нам на один вопрос!

Морсикато, сидевший на другом конце стола с личным врачом Кангранде, поднял голову.

– Мессэр Джакомо желает узнать рецепт этого блюда.

– Я лично справлялся у Кардарелли, – зарокотал Морсикато. – Рыбу нужно поместить в горячую воду, но прежде отрезать голову и удалить кости, не повредив брюшка. Затем намазать кожицу начинкой и закрыть каждую рыбину так, чтобы мясо оказалось снаружи, а кожа внутри. Вывернуть наизнанку, иными словами. Перемолоть майоран, шафран, розмарин, шалфей, смешать все с рыбным филе и наполнить этой смесью анчоусы или сардины так, чтобы начинка была между кожей и мясом, а также внутри. После зажарить.

Напротив Пьетро облизывал губы Баилардино да Ногарола.

– Мне и в самых смелых кулинарных фантазиях не представлялось, что кости из рыбы можно удалить через спину. А какой в этом смысл?

Морсикато с видом мудреца почесал бороду.

– Видите ли, у некоторых жирных рыб – а надо вам сказать, что эта практика – вынимать кости через спину – используется исключительно при приготовлении молочных поросят и жирной рыбы, – так вот, у некоторых жирных рыб жир выделяется при непосредственном соприкосновении с огнем. Если готовить рыбу именно так, результат будет отличный еще и с точки зрения аромата.

Через стол послышался голос Нико да Лоццо:

– Никого не беспокоит, что врач так поднаторел в вопросах жарки, варки и прочих издевательств над живой плотью?

– Удивительно другое: как широта интересов доктора Морсикато уживается с его любовью заложить за воротник?

– Просто природа наделила меня необычайно тонким вкусом и обонянием, и где же, как не в дегустации вин, использовать мне эти качества? – ядовито заметил Морсикато.

– Лучшее вино – веронское вино, что тут дегустировать! – Баилардино стукнул кулаком по столу.

– Лично я, – вмешался Данте, – полностью согласен с Диогеном. Лучшее вино – то, которым тебя угощают.

Гости одобрительно загудели.

– Еще ни одна поэма не была написана трезвенником, – заметил Джакомо Гранде, поднимая кубок и кивая Данте.

– Мессэр Джакомо разбирается в поэзии. – Данте повторил жест Гранде. – Жаль, что он не разбирается в шитье мужского платья, а не то он бы велел высечь портного своего племянника.

Пьетро поперхнулся вином. Остальные гости кашлем пытались замаскировать смешки. Гранде скроил снисходительную улыбку, рукою удерживая Марцилио, который хотел вскочить с места.

– Что сталось с Мацирием Афинским – вино, говорил он, помогает находить друзей, согревает и соединяет сердца.

– In vino veritas, – пожал плечами Данте.

Кангранде щелкнул пальцами.

– Так должно быть! Сегодня здесь собрались лучшие и достойнейшие! Давненько у меня не пировало одновременно столько выдающихся людей. Синьор Алагьери, скажите, когда мы с вами последний раз здесь обедали?

Пьетро в этих словах послышалась попытка манипулировать отцом. Данте, ни разу не замеченный в подхалимстве, поджал тонкие губы. В глазах его заплясали искры.

– Вы оставили нас во время свадьбы вашего племянника, мой господин. Теперь дайте подумать. Выходит, мы не обедали вместе с тех самых пор, как ваш брат Бартоломео, упокой, Господи, его душу, получил власть, которая после перешла к вам.

Гости перекрестились при упоминании о первом покровителе Данте. Баилардино, нагнув голову, зашептал: «Царствие ему небесное».

Кангранде посторонился, чтобы слуга поставил перед ним очередное блюдо, и глаза его недобро сверкнули.

– Упокой, Господи, душу брата моего. Однако, по-моему, ты ошибаешься, поэт. Я помню, как красноречив ты был на похоронах Бартоломео. А потом, через несколько месяцев, уже при Альбоино, ты снова приехал в Верону. Конечно же, ты здесь обедал, прежде чем продолжить скитания.

– Ах да. Как же я забыл о костях.

Знаменитая allegria засияла на лице Кангранде.

– Верно. Было дело. – Он возвысил голос. – Синьоры, вы можете не верить, но в свое время я любил грубые шутки.

– Воля ваша, не верим, – послышалось со всех сторон.

Кангранде в знак подтверждения махнул рукой.

– Знаю, знаю, такое трудно себе представить. Однако когда синьор Алагьери в первый раз здесь гостил, я решил испытать его терпение. Альбоино давал пир. Я велел слугам собрать все кости со всех тарелок и сложить их под стулом мессэра Данте. В итоге их оказалась целая гора, и собаки, бедные, глядя на нее, слюной исходили. – Кангранде передернул плечами. – Я был чрезвычайно доволен своей шуткой. А все потому, что накануне обиделся на мессэра Данте.

– Быть не может, – пробормотал Пьетро. Поко хихикал в рукав, Данте застыл над тарелкой.

Кангранде не расслышал реплики Пьетро.

– Однако последнее слово все же осталось за нашим другом, пришедшим прямо из ада. Что вы тогда сказали, мессэр Данте?

Поэт уступил своей страсти порисоваться.

– Я сказал следующее: cani[49]49
  Собаки (ит.).


[Закрыть] гложут свои кости, я же, поскольку не являюсь ничьей сучкой, кости оставляю для них.

Пьетро, никогда не слыхавший этой истории, расхохотался вместе со всеми.

– Да, недаром люди превозносят остроумие синьора Алагьери, – заметил Баилардино.

– Хотя бы сегодня – синьор Алагьери в очередной раз подтвердил свою репутацию острослова, – произнес отец Марьотто, сидевший за соседним столом.

– Вот-вот, – подхватил Баилардино. – Как он прошелся насчет свежеиспеченных веронских аристократов. Вико, как тебя назвал мессэр Данте? Крошкой-капуанцем?

Людовико Капеселатро слегка покраснел. Впрочем, Данте сам ответил, прежде чем капуанец успел раскрыть рот.

– Я назвал его синьором Капуллетто.

– Да, точно! – Баилардино хлопнул себя по коленке. – Капуллетто – капуанец в миниатюре. Мне нравится!

Не в правилах Данте было смягчать собственные колкости, однако на сей раз он отступил от правил.

– Этот титул с глубоким смыслом, синьоры, – заверил он.

– Ну конечно, – подтвердил Кангранде, локтем толкая своего друга, взявшего менторский тон. – Вы ведь помните семейство Капеллетти?

– Еще бы не помнить! – воскликнул Баилардино. – Лет за десять до твоего рождения, везунчик, они мне всю плешь проели. А теперь никого в живых не осталось – либо убиты, либо сами повымерли. Когда бишь это случилось? Кажется, еще при старине Барто.

– Последние трое погибли в тот год, когда я впервые приехал в Верону, – сказал Данте.

– Верно! У них была кровная вражда с Монтекки – не в обиду вам будет сказано, мессэр Гаргано. Если не ошибаюсь, это ваш отец зарубил мечом последнего Капеллетти?

– Ошибаетесь, – нахмурился Гаргано Монтекки. – Это я его зарубил.

Повисло неловкое молчание, которое нарушил Марьотто.

– Туда им и дорога, этим ублюдкам.

Гаргано вздохнул.

– Они не ублюдки, сынок. Они были достойные люди. Из семьи Капеллетти в свое время вышло много консулов и подест. И об этом важно помнить.

– Зачем? – возмутился Марьотто.

– Затем, что они погибли. Самое худшее, что можно сделать с человеком, – уничтожить его имя. – Гаргано обращался теперь не только к своему сыну. – У имен особая сила. Спросите хоть Капитана. Люди живут и умирают, их дети тоже умирают. Поступки забываются – все до единого, будь то любовные приключения или военные подвиги. Единственное, что остается после человека, – имя. Я это понял после гибели последнего Капеллетти. Их больше нет, некому продолжить некогда славный род.

С дальнего конца стола раздался голос Антонио:

– Никогда не слыхал об их вражде. Из-за чего все началось?

Гаргано вскинул брови.

– Теперь уже никто и не помнит. Лет сто пятьдесят назад они что-то не поделили – не то женщину, не то клочок земли. Что бы это ни было, между семьями вспыхнула вражда. Однако до убийств дело не доходило, пока не началась борьба между гвельфами и гибеллинами.

– Ничего удивительного! – встрял Марцилио да Каррара. – Всем известно, что Капеллетти принадлежали к партии гвельфов.

Старший Каррара, поскольку не мог оспорить этого утверждения, попытался смягчить его.

– Капеллетти были достойным семейством, однако, если я правильно помню, их преданность Вероне не знала границ. Они сражались против Падуи бок о бок с Монтекки.

Гаргано кивнул.

– Мессэр Джакомо прав. В этом состояло главное противоречие. Капеллетти любили свой город, но ненавидели политику, проводимую властями. Однако молодой синьор Каррара, похоже, забыл, что Верона восемьдесят лет находилась под пятой императора. До того Монтекки были столь же преданы партии гвельфов, сколь и вы сами.

– Так из-за чего же все-таки началась вражда? – Антонио изо всех сил старался не довести беседу до ссоры.

Однако у синьора Монтекки имелись свои причины начать с начала.

– Вражда стала явной лет сто назад. В то время Капеллетти были связаны крепкими узами с графами Сан-Бонифачо.

При упоминании имени Сан-Бонифачо гости напряглись. Гаргано продолжал:

– Мои предки выступили против политики, которую пытались проводить Сан-Бонифачо и Капеллетти. Осенью тысяча двести седьмого года, при поддержке Эццелино да Романо Второго и феррарского дворянина Салинджуэрра Торелли, моя семья получила власть над Вероной.

– Ненадолго, – уточнил Кангранде.

– Да, ненадолго. Семейство Сан-Бонифачо было очень влиятельно. Через месяц Эццелино и всех Монтекки изгнали из Вероны. Вместе с нами в изгнание отправился малолетний Эццелино да Романо Третий, тот самый, что позднее стал тираном Вероны. Поскольку мы, Монтекки, разделили изгнание с ним и его отцом, Эццелино Третий, когда пришел к власти, оставался нашим союзником. Когда же он из гвельфа перекрестился в гибеллина, Монтекки последовали его примеру, а Капеллетти остались верны Папе.

– А было это примерно в то время, когда мой двоюродный дед Онгарелло делла Скала занимал должность консула, – вставил Скалигер. – Году этак в тысяча двести тридцатом.

Монтекки кивнул.

– Тогда случилось разграбление Виченцы. Виченца принадлежала Падуе, и Эццелино по этой причине там камня на камне не оставил. Капеллетти открыто выступили против. Тиран Эццелино изгнал их как изменников, однако позже, когда Эццелино убили, Капеллетти позвали назад, и они вернулись.

– А позвал их мой дядя Мастино, первый Скалигер, получивший титул Капитана, – уточнил Кангранде. – В Вероне началась смута, но Мастино делла Скала навел порядок. Он позвал назад также и Сан-Бонифачо, однако они отказались возвращаться в Верону, пока жив Мастино. Мастино возместил Капеллетти все убытки и пообещал помирить их с Монтекки. – Кангранде с сожалением посмотрел на Гаргано. – Я и в мыслях не имел намекать на кровожадность вашей семьи, мессэр Гаргано.

Монтекки передернул плечами.

– Все хороши. Вражда была бессмысленная, мне ли не знать. Я родился через пять лет после того, как Мастино позвал назад Капеллетти. В нашем городском доме все жили ненавистью к этой семье. А на вилле ненависть как-то смягчалась – возможно, потому, что Капеллетти не мозолили все время глаза. Помню, шел я с родителями по городу и увидел мальчика примерно моих лет. Отец указал на него и говорит: берегись его, Гаргано, он Капеллетти. А я возьми да и плюнь в мальчишку. Его звали Стефано. – Гаргано покачал головой. – Совершенно беспричинная, глупая вражда. Что мне сделал этот Стефано? Он даже не смотрел в мою сторону.

– И все же крылышки у него на спине не пробивались, – заметил Кангранде. – В конце концов он отомстил.

Длинное лицо мессэра Гаргано стало еще и печальным.

– Я сам виноват. Все, что я когда-либо говорил или делал в отношении Капеллетти, я говорил и делал с целью их спровоцировать.

– Спровоцировать на что?

Трудно было сказать, кто задал вопрос первым, – так много голосов подхватили это «что». Какие там поэмы, баллады или оды! Куда интереснее следить за рассказом синьора Монтекки, тем более что синьор Монтекки, кажется, хочет о чем-то умолчать. О чем-то, о чем даже его родной сын не знает. Истории о кровной вражде, поединках и семейной чести всегда занимали людей.

Синьор Монтекки, видя нетерпение слушателей, вопросительно посмотрел на Кангранде. В ответ Кангранде сам взялся рассказывать.

– После смерти Мастино вражда постепенно вновь начала разгораться. Мой отец был великий человек, однако не грозный, не то что мой дядя. Он не мог заставить две семьи примириться по-хорошему. Не помогли и штрафы, которые он налагал на зачинщиков ссор. Стычки между Капеллетти и Монтекки не прекращались. Они дрались на улицах, в домах, в мастерских, на рынках, за городом – словом, везде, где встречались. Если Монтекки или Капеллетти выходил из дома, ясно было, что кончится этот выход дракой. На время мой отец даже запретил дуэли. Когда же он умер, вражда, прежде только тлевшая, вспыхнула как пожар. Молодежь из обеих семей устраивала дуэли прямо на улицах. – Кангранде взглянул на Марьотто. – Твой отец отлично владеет мечом, раз ему удалось выжить в этой бойне.

Марьотто прищурился. Он никогда не видел, чтобы отец брал в руки меч для тренировки; Монтекки не держал оружия с тех пор, как демобилизовался из армии Вероны.

– Как бы то ни было, – продолжал Кангранде, – жителям приходилось держать ухо востро. О безопасности и речи не шло. Тогда должность Капитана исполнял мой брат Бартоломео. Помню, он решил изгнать из Вероны и Монтекки, и Капеллетти. И тогда же летней ночью в загородном доме Монтекки вспыхнул пожар.

Антонио от нетерпения ерзал на стуле.

– Пожар?

– В ту ночь в огне погибла моя мать, – бросил Марьотто.

– Мой сын тогда еще и ходить толком не научился, а моя дочь и вовсе была грудным младенцем. Извините. Просто… просто вряд ли вы ее помните. Она… моя жена была такая красавица.

Все молча пережидали, пока синьор Монтекки справится со слезами. Неловко не было – он плакал без всхлипов, слезы ручьями бежали по его щекам.

– Так вот. Имелись доказательства, что пожар устроил Стефано вместе со своими братьями, – на тот момент из мужчин Капеллетти только они и оставались в живых. Однако доказательств было недостаточно для того, чтобы подать в суд. Поэтому я переговорил с тогдашним Капитаном – Бартоломео делла Скала. В огне погибла не только моя жена, мать Марьотто; нет, я потерял еще и отца. Мне удалось убедить брата Кангранде вновь разрешить дуэли. Затем мы обсудили условия. Я и мои двое дядьев вызвали троих оставшихся в живых Капеллетти на Арену. Бой был назначен на рассвете. Ни музыки, ни публики не предполагалось. В качестве свидетелей мы позвали нескольких уважаемых синьоров, таких как Данте, наш выдающийся поэт. Я был еще молод, дядья же мои в летах. Все трое Капеллетти были в расцвете сил. Дядья сражались отчаянно и перед смертью успели заколоть одного Капеллетти. Мстить за смерть отца, дядьев и матери моих детей остался я. – Монтекки поднял голову, и в глазах его на мгновение мелькнуло не сожаление и не раскаяние, а нечто совершенно другое – огонь, отблеск того огня; уголья, которым никогда не суждено было погаснуть. – И я отомстил.

Синьор Монтекки оглядел избранное общество; некоторые гости помнили эту историю, некоторые слышали ее впервые. Взгляд Монтекки остановился на Данте.

– Вы должны помнить, синьор Алагьери.

– Я помню, – отвечал Данте. – Я тогда впервые попал на Арену.

В памяти Пьетро немедленно возникла карета, по ночной дороге везущая их с отцом и Поко в Верону. Отец сказал что-то о «некрасивой истории с Капеллетти и Монтекки».

– Тогда и до Виченцы слухи докатились, – произнес Баилардино. – Хорошая бы получилась баллада на эту тему. Странно, почему ни один поэт не проникся?

– Я не нанимал менестрелей, – отрезал Монтекки. Слезы все еще катились по его лицу. – Зачем такое увековечивать? В жизни есть вещи поважнее молвы.

– Разумеется, – зарокотал Капеселатро. – Например, честь.

Людовико Капеселатро встал во весь рост. Гаргано Монтекки поднял полные слез глаза.

– Верно, честь. Я защищал свою честь и честь своей семьи. Я бы снова так поступил, ни на секунду не задумавшись. Я не сожалею о содеянном. Я не стыжусь своих поступков. Не стыжусь, понимаете?

– Понимаю, – отвечал Капеселатро. – Мы в Капуе тоже враждовали с некими Арколе. Потом вражда сама собой прекратилась. Но я вас прекрасно понимаю. Люди не должны умирать ради ненависти. – Странно было слышать столь разумные речи от человека в столь кричащем наряде.

Монтекки встал и подошел к новоиспеченному веронскому аристократу.

– Я знаю, – обратился он к гостям, – что синьор Алагьери пошутил. Однако шутка его навела меня на мысль. Я хочу, чтобы все вы – слышите, все – помнили, какими благородными людьми были Капеллетти. Их род был одним из самых старинных в Вероне. Их поступки не хуже и не лучше моих. Если я умру, мое имя останется жить, поскольку у меня есть сын. У Капеллетти не осталось наследников. Они погибли для истории – если только мы их не воскресим. – И Монтекки посмотрел на Капитана, а затем перевел взгляд на Людовико.

Капеселатро, кажется, понял. Он сжал локоть Монтекки.

– В Капуе у меня родные братья, в Риме двоюродные. Моему имени не грозит забвение. Если Капитан пожелает, и если вам это по душе, синьор Монтекки, я буду рад взять имя старинного веронского рода, раз это имя не носит никто из живых.

– Мне это очень по душе.

Кангранде поднялся.

– Итак, мы воскресим старинный и благородный веронский род! Да узнают все в этот святой праздничный день, что глава благородного семейства Капеселатро подхватил плащ, оброненный семейством Капеллетти! Давайте поднимем кубки и выпьем за Людовико, Луиджи и за нашего Антонио! Да здравствуют Капуллетти!

Послышались одобрительные выкрики; они усилились, когда Гаргано Монтекки упал на могучую грудь новоиспеченного Капуллетти. Они обнялись и поцеловались, как лучшие друзья. Только Луиджи, брат Антонио, с ужасом наблюдал за этой почти семейной сценой. Сам Антонио сиял от удовольствия. Он подскочил к Марьотто, схватил его поперек талии, поднял и закружил по зале, как медведь – свою жертву.

– По крайней мере, можно не сомневаться: наши дети не будут враждовать, – произнес новый Капуллетти.

Монтекки с гордостью смотрел на сына.

– Конечно, Людовико, не будут. Я очень ценю твой поступок. Ты стер пятно упадка с моего имени.

– Я кое-что и раньше слыхал об этой вражде, – сказал Людовико. Он нагнул голову, подбородки слоями улеглись на дублет. – Смотри, все сходится: я купил дом на виа Капелло! Капуллетто с улицы Капелло, вот кто я теперь!

Пьетро же, слушая этот разговор, думал не очень хорошую мысль. Дело вовсе не в стирании пятна с имени Монтекки. Назвавшись Капуллетти, Людовико Капеселатро становится дворянином и передает дворянство своим потомкам. Его дальние родственники так и останутся Капеселатро, он же получит права и власть древнего рода. Денег у него достаточно. А теперь есть и имя.

Однако «Капеллетти» и «Капуллетти» были все же разные фамилии. Хитрый Кангранде умышленно оставил разницу в одну букву – букву, которой Людовико на радостях не придал значения. Капуллетти как будто взяли имя в аренду – они никогда не станут полноправными хозяевами, эта буква всегда будет указывать на их истинное происхождение.

Мари потирал ребра, помятые недавним Антонио Капеселатро.

– Может, теперь, когда у тебя новое имя, и помолвку отменят?

– Умеешь ты настроение испортить! – проворчал Антонио, мгновенно изменившись в лице. – Я уже успел забыть об этой дуре.

– Кстати о помолвке, – вмешался Джакомо да Каррара, ничуть не обидевшись за «дуру». – Пора о ней объявить. – Он обратился к Людовико: – Теперь, когда вы получили столь достойную фамилию, я рад вдвойне отдать свою внучатую племянницу за вашего сына. Она здесь, обедает с остальными дамами. Мой господин, могу я послать за ней?

– Разумеется, – отвечал Кангранде, подтверждая свое разрешение жестом. – Лучшего момента и придумать нельзя. Марцилио, попробуй это вино.

Джакомо Гранде отправил за племянницей пажа. Едва тот скрылся в двойных дверях, как Антонио плюхнулся на стул рядом с Марьотто. Он тяжко вздыхал и вообще не скрывал крайнего своего раздражения.

– Бьюсь об заклад, она косоглазая.

– А мне кажется, у нее заячья губа, – подначивал Марьотто.

– Все может быть. Вряд ли она хороша собой, воспитана, образованна, раз собственный двоюродный дед только и думает, кому бы ее сбагрить. Господи, чем я согрешил перед Тобой, что меня женят в восемнадцать лет?

Отчаяние Антонио было вполне объяснимо. Хотя возраст его считался подходящим для женитьбы, обычно родители не пытались связать сыновей узами брака до двадцати пяти, а то и до тридцати лет. Иначе дела обстояли с дочерьми. С каждым годом возрастной порог для девушек снижался, и теперь в обычае было просватать дочь в десять лет, а замуж выдать в четырнадцать-пятнадцать. У мужчин в летах вошло в моду жениться на молоденьких девушках, почти девочках, не познавших еще плотских желаний. Пьетро знал, что отец его считает такую практику преступной прихотью. Вот почему сестру Пьетро до сих пор не просватали – слишком много юных матерей умирали, давая новую жизнь, их неокрепшие тела не выдерживали родильных мук. Однако тенденция сохранялась – потенциальные мужья полагали, что юный возраст невесты является залогом ее девственности.

Размышляя о злой судьбе, Антонио бросил взгляд на Марьотто.

– Мари, ты будешь у меня на свадьбе дружкой?

– Куда же я денусь? Буду, конечно. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что ты с честью выдержал это испытание. В противном случае придется мне избавить мир от очередного Капуллетти.

Антонио стал мрачнее прежнего.