Текст книги "Невеста рока. Книга вторая"
Автор книги: Дениз Робинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)
Глава 34
Флер Марш расставляла цветы в вазы, когда дворецкий доложил:
– Мистер Доминик Ануин.
Флер устремилась к дверям. Она не была предупреждена о приезде Доминика, но совершенно не удивилась, увидев его у себя. Она чувствовала, что теперь ничто на свете не сможет удержать его от встречи с Шарлоттой.
Стоял прекрасный весенний день. В садах распускались нарциссы. Флер только что взяла у старшего садовника корзинку с цветами, чтобы украсить ими маленькую столовую. Певерил рисовал в своей студии, Шарлотта находилась у себя. Бедняжка уехала из Клуни, не имея при себе никакой одежды, и Флер настояла на том, чтобы немедленно сшить ей пару платьев. Ибо обе женщины прекрасно понимали, что Вивиан не станет проявлять великодушие по отношению К Шарлотте и не пришлет ей хотя бы часть гардероба.
– Как я рада видеть вас, мистер Ануин… – начала Флер.
Но она тут же осеклась и замолчала. Она, конечно, знала, что Доминик выбит из колеи недавними событиями, но не могла понять, почему он так странно смотрит на нее. А он смотрел на нее с удивлением, крайним изумлением, а его смуглая кожа стала смертельно бледной. И приветственная улыбка исчезла с лица Флер.
– Мистер Ануин, вам нездоровится? – заботливо спросила она.
Он отрицательно покачал головой и не проронил ни слова. Его проницательные фиалковые глаза, казалось, упиваются ее созерцанием. И действительно, он не мог отвести пристального взгляда от благородного лица этой красивой пожилой леди, одетой в очаровательное незабудково-голубое платье с муслиновыми оборками на шее и кружевной шалью с бахромой, наброшенной на плечи. Наконец ему удалось проговорить:
– Миссис Марш… я… я… – Он запнулся, качая головой, будто лишился дара речи, и стал нервно ходить по залитой солнцем комнате, которая показалась ему такой же красивой, изящной и благородной, как и хозяйка дома. Флер указала ему на широкое кресло. Он, поблагодарив ее, сел. – Вы, верно, сочли меня сумасшедшим, – прошептал он. – И в самом деле, мне кажется, что я схожу с ума.
– О, дорогой мистер Ануин, – встревоженно проговорила Флер. – Вам просто нездоровится.
– Вы должны называть меня Домиником, – хриплым голосом произнес он.
– Мой милый Доминик, какая еще страшная беда обрушилась на вас?
– Вы имеете в виду омерзительное поведение Вивиана Чейса?
– Да.
– Нет! – сказал Доминик, отрицательно качая головой. – С этими неприятностями я вполне могу справиться. Со вчерашнего вечера все мои мысли заняты единственно ею, бедняжкой Шарлоттой.
– А ее мысли заняты только вами, – мягко проговорила Флер. – Вами и детьми, от которых ее так жестоко отлучили. Может быть, я лучше позову ее? Увидев ваше лицо, она вновь возродится к жизни.
Доминик снова покачал головой. Затем извлек из кармана платок и отер повлажневший лоб. Сейчас он явно боролся с каким-то очень сильным чувством. Флер осведомилась, не послать ли за мужем – за своим дорогим мужем, который уже сорок пять лет был ее верным другом и защитником от всех невзгод.
Но Доминик сказал:
– Нет, не надо… давайте побудем одни. Дорогая миссис Марш, мне надо очень многое сказать вам, но это может стать для вас сильнейшим потрясением.
– Для меня? – переспросила пожилая леди, и ее лицо порозовело. Она нервно заморгала ресницами, все еще длинными и пушистыми. – Что же это может быть?
– Пожалуйста, сядьте и разрешите мне кое-что рассказать вам, – произнес он.
Флер колебалась.
– Значит, мне не надо посылать за Шарлоттой?
– Не сейчас. Мне нужно поговорить с вами наедине. Вы достаточно сильны, чтобы выдержать то, что я собираюсь рассказать вам? – спросил он.
– Прекратите! – запротестовала она. – Вы ведете себя слишком загадочно, мистер Ан… я хочу сказать – Доминик. Да что может иметь такое огромное значение для меня?
– Я очень сожалею, что вынужден вернуть вас в то время, которое, должно быть, было чрезвычайно несчастливым для вас, – произнес он, – но, по-моему, я не ошибусь, напомнив вам, что пятнадцатого сентября тысяча восемьсот тридцать восьмого года в Лондоне вы вышли замуж за лорда Сен-Шевиота.
Сейчас фигура Флер, напоминающая мейсенскую фарфоровую статуэтку, напряглась. Она нервно схватилась за брошь-камею, украшавшую ее грудь.
– Это так… но зачем вы?..
– Прошу вас, разрешите мне продолжить, – перебил ее Доминик.
Она нахмурилась.
– Я в крайнем недоумении, однако продолжайте.
– И в июне следующего года… у вас родился сын.
Цвет лица Флер изменился. Обеими руками она вцепилась в подлокотники кресла, на котором сидела.
– Мистер Ануин… Доминик… зачем вы затрагиваете обстоятельства, связанные с моим прошлым? Единственное наше с мужем желание, чтобы этот период оставался книгой за семью печатями. Я знаю, что вам с Шарлоттой пришлось столкнуться с невероятной болью и трудностями, но это невозможно сравнить с той болью, которую некогда перенесла я. Для меня слишком тяжело останавливаться на этой теме.
Доминик наклонился к ней. Его лицо было почти таким же бледным, как и ее.
– Уверяю вас, мне не хотелось причинять вам страдания. Эти слова выворачивают мне всю душу, но я обязан их произнести.
Затем он сделал над собой видимое усилие и, опустив голову, произнес:
– Этот несчастный ребенок не умер, как вы полагали. Он остался жив. Он жив, и этот ребенок – я.
За этими словами последовала тишина. Словно молния поразила Флер. Прикованная к креслу, она, оцепенев, пристально смотрела на Доминика. Какое-то время ей казалось, что он сошел с ума, но потом она поняла, что это не так. И, не задавая дальнейших вопросов, она поверила ему. Эта глаза, этот необычный фиалковый цвет, которым обладала она… такие же глаза горели и на лице Ануина. Глаза, в которые она сейчас пристально смотрела, могли принадлежать только…
Он снова заговорил:
– Это слишком тяжело для вас? Я знаю, это должно быть для вас страшным потрясением. Могу я позвать мистера Марша?
Она с трудом вышла из оцепенения, полностью охватившего ее, и еле слышно ответила:
– Нет… Подождите… расскажите мне еще. Бога ради, скажите, откуда вам стало известно это?
И тогда он рассказал ей все.
За серьезными событиями, касающимися Шарлотты Чейс, последовало потрясающее открытие. Вчера, когда Доминик находился в Парламенте, он получил послание, в котором его уведомляли, что его присутствие необходимо в госпитале для ветеранов в Челси. Там умирал гвардейский капрал по имени Уильям Смит, который выразил желание срочно встретиться с мистером Ануином, ибо должен открыть ему нечто очень важное.
Доминик был знаком с этим человеком и сразу же отправился в госпиталь. Он считал, что Уильям Смит давно умер. Первые годы своей жизни Доминик находился у мистера Смита и его жены. Позже мистер Смит отправился в Крым, был там ранен, и теперь ему, наверное, уже за семьдесят. Свыше тридцати лет он никак не связывался с Домиником.
– Не буду смущать вас, рассказывая всю историю с этого момента, – сказал он Флер. – Я должен рассказать ее с самого начала.
– Да, да, пожалуйста, – взволнованно проговорила Флер, сосредотачивая свой пристальный взгляд на лице Доминика.
И он рассказал ей все, начиная с самого своего рождения. У него теперь имелись все факты. Он узнал, что родился со смуглой кожей, вследствие чего лорд Сен-Шевиот, его отец, в безумной ярости отказался от него. Запуганная бароном повитуха объявила, что ребенок родился мертвым, и вынесла его из замка. Она намеревалась избавиться от крошечного младенца, но, зная, что тот живой, отнесла его к себе домой в Монкз-Рисборо. Там она отдала его племяннице, у которой только что родился мертвый ребенок. Эта женщина (миссис Смит) выкормила малыша и очень привязалась к нему. Ее не смущал цвет его кожи. К тому же, когда ребенок стал чуть постарше, его кожа значительно посветлела, а Смиты были просто очарованы красотой его глаз и изящной фигурой. Повитуха была слишком запугана, чтобы назвать имя настоящих родителей ребенка. Ее племянница взяла малыша с собой в Лондон, где ее муж получил новую работу и был теперь фонарщиком. Только на смертном одре повитуха открыла Уильяму Смиту всю правду. Но в то время барон Кадлингтонский был уже мертв, а леди Сен-Шевиот вышла замуж вторично.
– Итак, до десяти лет я жил с этими добрыми людьми, Смитами, – продолжал Доминик. – Затем, вам это известно, я поступил в благотворительную школу, куда однажды заехали Энгсби, впоследствии усыновившие меня. Но оказалось, что в сознании Уильяма Смита я всегда был законным наследником Кадлингтона и меня звали не Ануин… а Сен-Шевиот. Это всю жизнь не давало ему покоя, и уже на смертном одре он почувствовал, что должен открыть правду. Поэтому он и прислал мне послание в Парламент. И передал вот это…
Доминик протянул Флер красивую золотую цепочку, на которой висело крошечное, покрытое эмалью сердечко с инициалом «К», обрамленным бриллиантами. Флер положила его себе на ладонь. Ее пальцы так сильно дрожали, что она едва могла держать миниатюрное украшение. Ее бледное лицо стало алым, и она, запинаясь, проговорила:
– Боже, это правда! Значит, это правда! Ибо, когда начинались роды, я отдала повитухе эту цепочку с маленьким сердечком (инициал «К» означает Кадлингтон, как вы, наверное, уже догадались) и сказала, что, когда ребенок родится, надо повесить эту цепочку ему на шею, дабы она принесла удачу. Это была прихоть матери… не более.
– Меня удивило, что повитуха не украла ее, – сказал Доминик. – Наверное, она была честнейшей женщиной. И Смит тоже оказался достойным человеком, раз не продал цепочку, несмотря на свою нищету.
– Та, которой доверили похоронить ребенка, была лучшая из двух повитух, ухаживавших за мной, – тихо проговорила Флер. – Она не была убийцей, не хотела, чтобы младенец умер. Теперь я все понимаю. Она сообразила, что барон попытается уничтожить ребенка, если узнает, что тот остался жив. О Боже! И вот сегодня ты стоишь передо мной, мой сын, мое дитя… взрослый человек, Доминик Ануин!
Флер запнулась. Она услышала, как из парка донеслось пение птиц и зазвонили колокола Эппинской церкви, и снова посмотрела в лицо этого мужчины, известного политика, который некогда был для нее совершенно посторонним человеком. Невероятный, потрясающий факт! Он был ее сыном! Ее ребенком, который не умер сорок пять лет назад, а остался жив и стал выдающимся членом Парламента.
Теперь она поняла, почему ее так странно влекло к Доминику. Поняла очень многое. Ей стало ясно, почему он продемонстрировал такие незаурядные способности, еще будучи школьником. Ибо разве не была Елена Роддни, его бабушка, самой образованной и блистательной женщиной своего времени? Она понимала, откуда у него такие обаятельные манеры, ибо такими же манерами обладал еще один прекрасный и очаровательный мужчина, который приходился ему дедом, – Гарри Роддни. Флер подумала, слава Богу, что он совсем не похож на своего отца. Ибо его миновали жестокость, грубость и злобность Сен-Шевиота. Он целиком принадлежал к семье с ее стороны. И ничего общего с Сен-Шевиотом у него не было, если не считать волос цвета воронова крыла.
Так, значит, он приехал в Пилларз, в материнский дом. И Флер подумала, что это самое невероятное и фантастическое событие, которое когда-либо случалось с какой-нибудь женщиной в мире. Разве имеет значение цвет его кожи? Кстати, он совершенно не такой, какого боялся Сен-Шевиот. Кожа Доминика была светло-коричневой, как у тысяч мужчин из романских стран. А изящные губы, прямой нос, глаза… были ее. Теперь Флер начала находить в его внешности множество дорогих ее сердцу черт. Подбородок был похож на подбородок ее отца, а улыбка – на улыбку Елены. Да, это был внук леди Роддни, со всем его странным магнетизмом, от которого у всех женщин, знакомых с ним, кружилась голова (как и у Шарлотты), правда, без всякой надежды на успех. Они просто влюблялись в него единственно во имя любви.
Все эти томительные годы, когда она подавляла в себе материнское чувство, похоже, сейчас как бы отлетели от Флер Марш. И со счастливыми слезами она протянула руки Доминику.
– Сын мой! – дрожащим голосом произнесла она. – Мой дорогой мальчик.
Он безмолвно пал к ее ногам и уткнулся головой в ее колени. Этот суровый мужчина сейчас не стыдился своих слез. Он беспрестанно целовал руки Флер. И в первый раз прошептал святые слова:
– Дорогая мама!
Прошло немало времени, прежде чем они успокоились. Им надо было так много сказать друг другу. Спустя некоторое время Доминик сидел возле матери, жадно впитывая каждое ее слово. Ведь он ничего не знал о своем отце и других предках. Ему хотелось все узнать до мельчайших подробностей. Это было ошеломляющее откровение – история замка Кадлингтон с его знаменитой башней, который сгорел в одночасье в тот день, когда дед Доминика пронзил шпагой Дензила Сен-Шевиота… это была ужасная история первого замужества Флер, драматических событий, последовавших за ним, потом рождение сына…
Спустя несколько минут Доминик произнес:
– Вам пришлось претерпеть намного больше, чем обычному человеку, моя бедная матушка. Вы бесконечно мужественны.
– Пережить все это мне помог Певерил. Это ему, и только ему, я обязана всем.
– Значит, и я обязан ему всем, и мне не надо лучшего отчима!
– Как необычно все это звучит, – вздохнула Флер. – Уже на следующий день, услышав мой вздох, он подумал, что все это из-за того, что я лишилась малыша, которого собиралась лелеять. И очень странно, Доминик, что я не испытываю к тебе никаких дурных чувств из-за того, что ты – сын Сен-Шевиота.
– Умоляю, чтобы это так и осталось! – воскликнул он и поднес к губам руку матери. – Ибо сейчас и впредь вы и Шарлотта Чейс стали единственным светом в моей жизни. Я буду также любить и свою приемную мать, и маркиза, который усыновил меня и дал мне возможность жить по-человечески. Но кровь не вода, а вы ведь воистину – моя мать.
– О, дорогой мой, – прошептала Флер с покрасневшими от слез глазами.
Доминик поднялся с колен, подошел к окну и посмотрел в сад. После посещения Уильяма Смита он до сих пор чувствовал себя ошеломленным. Затем снова заговорил с Флер:
– Настало время, когда мне хочется знать все больше и больше. Меня очень интересует моя родная кровь. Я предполагал, что по происхождению я испанец или португалец, но чтобы африканец – никогда!
– Не надо огорчаться, дорогой, – ласково сказала Флер. – Твой прадедушка-африканец, как я уже говорила, был прекрасным и благородным человеком. Никакого позора в твоем происхождении нет.
– А у моей бабушки… леди Роддни… не было даже следа африканской крови?
– Ни капли. Она была, как я, белокожая и с рыжевато-золотистыми волосами. Только глаза ее были очень черными.
– Удивительно, – пробормотал Доминик. – Значит, я один, через три поколения, возвратился к наследию своих предков.
Флер протянула к нему руки и сказала:
– Пусть это не беспокоит тебя, Доминик. Помню, старый доктор, принимавший у меня роды, сказал мне однажды, когда мы говорили с ним относительно африканской крови, что вряд ли это произойдет еще раз. Прошло много времени. Когда родятся твои дети, они будут стопроцентными европейцами. И, дорогой Доминик, ты совсем не похож на африканца, ты похож на испанца, итальянца, может быть, на грека. А смуглый и с такими фиалковыми глазами, ты можешь сойти за англичанина, который долгое время прожил на Востоке.
– Если я похож на вас, то этого мне достаточно, – произнес он. – И я самый счастливый человек на всем белом свете, ибо нашел такую красивую, благородную и нежную мать!
– Твой отец… – начала она и замолчала.
– Похоже, мой отец был весьма неприятным человеком, – с невеселой улыбкой произнес Доминик.
– Чем-то он напоминает мне Вивиана Чейса, – вздохнула она. – И все же в жилах Дензила текла благородная кровь. Он был превосходным фехтовальщиком, спортсменом и вообще человеком потрясающей храбрости. Сравниться с ним мог только один фехтовальщик в Европе, и им оказался мой отец, Гарри Роддни.
Сердце Флер трепетало. Несмотря на то, что она была уже старой и немощной, неукротимая сила духа Елены Роддни вскипела в ее крови. Она гордилась тем, что этот красивый серьезный мужчина, которого любит Шарлотта, был ее сыном.
– Доминик, – промолвила она таким тоном, словно это имя казалось ей самым нежным и сладостным. – Доминик… как мне нравится это имя. Ануин… это тоже тебе подходит. Но в будущем ты должен носить свой законный титул и имя. Ты посвятишь в эту историю моих семейных адвокатов. Тебе обязаны возвратить все состояние Кадлингтона, равно как и огромные деньги, которые остались после Дензила. Я отказалась принять их, став его вдовой, отказалась даже прикоснуться к его деньгам. Но ты – Доминик Сен-Шевиот. Таким образом, наконец круг замкнулся. По какой-то странной иронии судьбы у тебя те же инициалы – Д.К. Снова появился барон Кадлингтонский. И самый лучший и благородный из всех! – тихо добавила Флер.
В этот момент в комнату вошли Певерил и Шарлотта. Они встретились в холле, собираясь присоединиться к Флер, чтобы выпить чаю.
Когда Шарлотта увидела высокого стройного мужчину в сером, ее сердце екнуло. Все беды и треволнения прошедших дней сразу свалились с плеч.
– Доминик, – напряженным голосом проговорила она.
Он взял ее за руку и с необычайной нежностью посмотрел в бледное, похудевшее, красивое лицо. Теперь он вновь встретился с ней и понял, как сильно желал этой встречи. Сейчас его совершенно не волновало зло, которое задумал причинить им Вивиан Чейс, тот дьявольский напиток, который он для них приготовил.
Они молча разглядывали друг друга. И в этих взглядах объединялись их сердца и души.
Певерил подошел к жене и с изумлением заметил, что ее ресницы влажны от слез.
– Дорогая, что случилось? Что так взволновало вас?.. – начал он.
Она крепко сжала руку мужа и ответила:
– Нет, ничего не случилось, но, послушайте, дорогой, у меня для вас поразительные новости, которые, думаю, потрясут вас. Доминик… – обратилась она к новообретенному сыну. – Отведите Шарлотту в сад. Прогуляйтесь с ней немного и расскажите все, что поведали мне. А я расскажу все это Певерилу.
Не разнимая рук, Шарлотта с Домиником вышли на солнечный свет.
Глава 35
То, что Доминик сообщил Шарлотте, изумило и чрезвычайно обрадовало ее.
– До чего же это удивительно! – воскликнула она. – Узнать, что у моей лучшей подруги есть сын!
Доминик с Шарлоттой сидели в беседке, выходящей на искусственное озеро; в той самой беседке, где пятьдесят лет назад сидели, держа друг друга за руки, бабушка и дедушка Доминика.
Он ласково погладил изящную руку Шарлотты, задумчиво посмотрел на нее и спросил:
– Вас не отталкивает то, что четыре поколения назад в жилах моих предков текла африканская кровь?
– Конечно же, нет! – возмущенно ответила она. – Почему это должно меня отталкивать?!
– Есть же люди, которых оттолкнуло бы это.
– Но не меня. Мы все дети Господа – черные или белые, – и, дорогой Доминик, множество людей не обращает никакого внимания на свое или чье-либо происхождение. Кто среди нас может похвалиться чистой, ничем не запятнанной родословной? Кроме того, мне вы нравитесь таким, какой вы есть. Я люблю ваше мужество, всего вас… И уважаю вас как Доминика Ануина. Не меньше и не больше почитаю и уважаю вас, несмотря на то, что вы стали бароном Кадлингтонским.
Он пылко поцеловал ее руку.
– Когда я слышу этот титул, он как-то странно действует на мой слух. Я еще не успел к нему привыкнуть.
– Пожалуй, он в некоторой степени отдаляет вас от меня, – внезапно загрустив, проговорила Шарлотта. Ибо теперь она была взволнована и счастлива, сосредоточившись на его новостях.
– Почему? – спросил он. – Напротив, вы должны чувствовать большую близость ко мне, поскольку я сын миссис Марш.
Она промолчала, отвернулась и печально воззрилась на залитое солнцем озеро.
– Вы задумались о вашем сложном положении и о детях? – ласково спросил Ануин.
– Да, – кивнула она. – Все время после нашей последней встречи с вами я беспокоюсь об Элеоноре. Эти дни кажутся мне годами, поскольку я и понятия не имею, что происходит в Клуни.
– Бедная маленькая Шарлотта…
– Не надо жалеть меня, – с еле сдерживаемыми слезами попросила она. – Ибо я непрестанно виню себя в том, что втянула вас в эту чудовищную историю. Вивиан уже предал все огласке. Да, мы слышали отголоски этого и здесь. Я уверена, весь Лондон сейчас гудит, обсуждая этот позорный скандал!
– Да, это так, – угрюмо согласился Доминик.
– Что бы ни случилось, не держите против меня зла, – умоляющим голосом попросила она. – Я бы скорее предпочла умереть, чем позволить упасть тени на ваше имя.
– Помолчите, дитя мое, – произнес он. – Я постоянно повторяю вам, что ни в чем не виню вас и что счастлив быть рядом с вами в ваших страданиях.
– Но, Доминик… – начала Шарлотта.
– Нет, – перебил он, – ничего больше не говорите, дорогая, ибо я еще раз заявляю вам, что если лорд Чейс играет важную роль в покушении на мое доброе имя, то я не позволю всему этому разъесть мое сердце, подобно гноящемуся нарыву! Я теперь переполнен мыслями о вас и о моей матери. Пусть все узнают, что я – барон Кадлингтонский… Сен-Шевиот… и Роддни. А ведь эти имена весьма могущественны, теперь у меня новое происхождение и достойное наследство, при помощи которых я сумею справиться с Вивианом Чейсом. Да, теперь для меня не имеет значения, что он затевает против нас. У меня есть очень сильное желание не только восстановить добрую репутацию Сен-Шевиотов, сильно подпорченную моим отцом, но и защитить вас и вернуть вам детей.
Он взял руку Шарлотты в свои ладони, с нежностью глядя на нее. На ней была кашемировая шаль с бахромой, одолженная у Флер, и дорожное платье табачного цвета, которое она надела перед отъездом из Клуни. Лицо ее выражало печаль. Скулы немного заострились, но исхудавшее лицо по-прежнему притягивало к себе своей необычной красотой. Под огромными глазами пролегли глубокие тени. И все же вокруг нее витала атмосфера умиротворения и невинности. «Несмотря на все мучительные переживания, в ее облике преобладает молодость», – подумал он.
– Дорогая, – произнес Доминик, – чем дольше я нахожусь подле вас, тем сильнее мне хочется защитить вас от всей этой мерзости, которую уготовил вам ваш супруг. А потом, когда это дело завершится, мы могли бы пожениться.
Она покраснела.
– Вы уже говорили это и прежде, однако мне опять придется ответить то же самое. Никогда и ни за что я не стану причиной крушения вашей карьеры.
– Но, дитя мое, я полюбил вас сильнее, намного сильнее, чем свою работу!
Она склонила голову и с чувством поцеловала пальцы, которыми он сжимал ее руку.
– Я люблю вас, Доминик, о, дорогой, дорогой Доминик! Боготворю вас, но нам с вами нужно быть сильными. А чувства могут привести вас к тому, что вы ради меня с радостью бросите свою карьеру. Но настанет день, когда вы глубоко пожалеете об этом. Такого не должно случиться.
Прикосновение нежных молодых губ к его пальцам вызвало в нем сильнейший трепет и наполнило каким-то странным чувством. Он взял Шарлотту за подбородок, поднял ее лицо и пристально посмотрел ей в глаза.
– Моя любимая, будем же искренними до конца. Вы не можете любить меня сильнее, чем я люблю вас. И эта любовь стала неотъемлемой частью моего существования. Она стала даже чудом, – добавил он, – ибо по сравнению с вами я – старик.
– Мне никто больше не нужен, – сказала она. – Никакой другой мужчина. Для меня вы молоды и желанны моему сердцу. Но, Доминик, впереди я не вижу иного выхода для нас, кроме разлуки.
– Мое дорогое любимое дитя, да как я смогу позволить вам вернуться в этот кромешный ад, в Клуни? – прошептал он, вставая. Она тоже встала и остановилась рядом. Он прижал ее к себе. Молча они смотрели на озеро и на серебристые березы с уже позеленевшими почками, предвещающими первое весеннее цветение в природе. И она проговорила:
– Сейчас я тоже чувствую, что не вынесу больше, если мне придется вернуться туда. Но я должна это сделать ради моих детей, особенно ради Элеоноры. У меня нет выбора. Кроме того, я считаю, что не имею права оставлять бедняжек Беатрис и Викторию, чтобы их воспитывал он. Ибо он сделает их своим подобием – такими же эгоистичными, холодными, злыми…
– Если он проиграет это дело, то, не сомневаюсь, вам удастся доказать его жестокость и добиться судебного постановления, чтобы детей изолировали от него.
– Гертруда, моя личная служанка, безусловно, может стать свидетельницей того, что мне пришлось пережить, – заметила она.
– В понедельник я снова увижусь со своим адвокатом и попрошу его приехать сюда и побеседовать с вами, чтобы ознакомиться с вашей оценкой происходящего, – сказал Доминик, заключая Шарлотту в объятия. – А тем временем, моя дорогая, знайте, что я люблю вас больше всего на свете, – произнес он и поцеловал ее в губы.
Она пылко ответила на поцелуй. Ее губы жадно прильнули к его губам, она обвила шею любимого руками. Это было осуществление всех ее желаний, всех снов… Это была именно та любовь, о которой она мечтала всю жизнь: настоящая, искренняя и совершенно далекая от грязного вожделения Вивиана. Но ее сердце разрывалось от горя, когда они с Домиником возвращались в дом. Они не должны больше встречаться наедине, только в присутствии их адвоката. Доминику нельзя больше приезжать в Пилларз до тех пор, пока не будет заслушано дело.
– Конечно, у лорда Чейса есть шанс отказаться от этого дела, – наконец проговорил он.
– Я так не думаю, – прошептала Шарлотта. – Только не тогда, когда он считает этот шанс завершением последнего акта несправедливости по отношению ко мне.
– Посмотрим, – решительно произнес Ануин. – Еще немного, и я встречусь и сражусь с ним один на один, ибо моя кровь закипает от одной только мысли о том, что он сотворил с вами.
Но Шарлотта остановилась и посмотрела на него глазами, полными страха.
– Умоляю вас, не подходите даже близко к Вивиану, – выдохнула она. – Обязательно завяжется драка. Он попытается убить вас, как уже пригрозил сделать это в Клуни, чтобы потом представить все как самозащиту оскорбленного мужа. О нет, нет, Доминик, ради меня, не надо рисковать. Ради меня… и ради вашей матери!
– Это чего же не надо делать ради меня? – раздался веселый голос Флер. Она услышала последние слова Шарлотты, когда молодая женщина с Домиником входили в холл, ибо уже собралась идти им навстречу, чтобы пригласить к чаю.
Флер выглядела бесконечно счастливой. К своему платью она приколола маленький букет желтых первоцветов – Певерил только что набрал их в лесу, где они гуляли, обсуждая удивительную новость.
– Какой музыкой звучит для меня слово – мама! – проговорила она, несколько робко поглядывая на своего высокого сильного сына.
Доминик наклонился и поцеловал ей руку.
– Дорогая матушка, я отношусь к вам с глубочайшим почтением, – нежно сказал он.
Певерил, присоединившийся к остальным, стоял, засунув руки в карманы, и с изумлением и любопытством разглядывал Доминика Ануина. Спокойная жизнь в тихом имении действительно была нарушена новостями, так нежданно свалившимися нынешним утром. Марш едва мог поверить в происходящее. Хотя он тоже не сомневался, что перед ним – сын Флер. Ибо сейчас он видел устремленные на него фиалковые глаза Доминика. Да, это были те самые глаза, которыми Певерил восхищался еще в юности, когда впервые влюбился в Флер Сен-Шевиот.
Когда она сообщила ему ошеломляющее известие, он решил – это справедливо, что ее несчастный ребенок вовсе не умер во время родов, и с удовлетворением узнал, что из сына Флер вырос красивый и благородный человек, ибо Певерил не мог вспомнить ничего хорошего о его отце, покойном бароне Кадлингтонском. Странно, как странно сейчас видеть смуглое, словно загорелое лицо Доминика, его чеканные, строгие черты и даже признаки некоторого сходства (да, да, оно все-таки было) с самим бароном Сен-Шевиотом. Каким же безумцем оказался Дензил, отказавшись от такого сына! А что касается цвета кожи Доминика, то в ней нет ничего африканского – она весьма далека от этого. И разве не сам лорд Солзбури однажды заметил, что Доминик «луч света в Парламенте»?
Певерил, будучи художником и мечтателем, не принадлежал к людям, которых особенно волнуют мирские дела. Однако он понимал всю серьезность теперешней ситуации. Он понимал также, что если лорд Чейс добьется развода, то это пойдет отнюдь не на пользу Доминику. И не важно, как сильно они с Шарлоттой любят друг друга. «Преступная» пара должна быть изгнана из общества. А это причинит огромную боль Флер, матери Доминика и подруге Шарлотты.
Что ж, не годится перепрыгивать через забор, еще не подойдя к нему, решил Певерил и протянул Доминику руку, которую тот с чувством пожал.
– Рад приветствовать вас в качестве пасынка, – произнес художник с обаятельной улыбкой. – Теперь мне придется просить вашего разрешения повнимательней рассмотреть вас, чтобы я мог написать ваш портрет, прежде чем совершенно перестану видеть. Случайно одним из моих лучших портретов в полный рост оказался портрет вашего отца. Я хорошо помню черных Сен-Шевиотов. У вас волосы и брови ваших предков. К сожалению, тот портрет сгорел вместе с другими ценностями замка.
Доминик улыбнулся и пригладил свои седеющие волосы.
– Благодарю вас, сэр, за ваше теплое гостеприимство и за все, что вы когда-то сделали для моей матери.
– Она беспредельно счастлива благодаря чудесному возвращению сына, – улыбнулся Певерил.
С этой минуты и впредь мужчины стали самыми лучшими друзьями. Когда Шарлотта входила с Флер в гостиную, ее сердце переполнялось радостью за подругу. Эта ночь завершилась праздничным обедом. Мать с сыном сияли, обретя друг друга, и, не переставая, разговаривали. Певерил приказал подать самого лучшего вина. Произносились торжественные тосты и речи. А со стен красивой, обитой деревянными панелями комнаты им улыбались портреты сэра Гарри Роддни в охотничьем костюмчике, когда он был еще мальчишкой, и любимой матери Флер во всей ее блистательной юной красоте. Теперь, глядя на лицо Елены Роддни, Шарлотта заметила огромное сходство Прекрасной Елены с ее внуком.
Много говорили о Кадлингтоне, старинном титуле и огромном состоянии. Говорили о том, что Доминику надо немедленно посетить адвокатов матери, подтвердить свои права, чтобы придать открывшимся обстоятельствам законную силу.
Когда Шарлотта слушала все это, она думала, как все восхитительно, как прекрасно, и они постоянно обменивались с Домиником многозначительными взглядами. Но, увы, мрачная тень непредсказуемого будущего все время падала на ее веселое настроение. Неужели ей не суждено, думала она, обрести душевный покой и освобождение от мук?
В этот незабываемый день никто не смог бы ответить на ее горький вопрос.
