Текст книги "Невеста рока. Книга вторая"
Автор книги: Дениз Робинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)
Деннис Робинс
Невеста рока
Книга вторая
Часть II
НЕВЕСТА РОКА
Глава 15
Наступило Рождество.
Огромные снежные заносы, покрытые голубой коркой льда, простираясь по холмистой долине, отрезали Кадлингтон от всего мира. Никто из соседей не заглядывал к несчастной баронессе, несмотря на то, что все женщины в округе знали о ее беременности. Наиболее благожелательные из них могли бы пару раз навестить Флер, чтобы выпить с ней по стаканчику наливки, однако свирепая погода предоставила прекрасную возможность не делать этого.
Так что Флер все время оставалась в совершенном одиночестве. Но это отнюдь не волновало ее. Особенно же радовало то, что Сен-Шевиот долгое время пребывал в Лондоне. Если он изредка наведывался в замок, Флер не подвергалась, как раньше, его жестоким домогательствам. Ибо сейчас, когда она была беременна, он так сильно беспокоился о том, чтобы она родила здорового ребенка, что сдерживал себя и выполнял любые ее желания.
Он дошел даже до того, что утихомирил миссис Динглефут. Ибо один только вид этой омерзительной женщины приводил Флер в неимоверное расстройство. И она сообщила об этом мужу. Он рассмеялся и попытался отшутиться, назвав ее чрезмерно впечатлительной, однако она настояла на том, чтобы не иметь никаких дел с домоправительницей. Одетта тоже весьма не нравилась Флер, но француженка, которая была искусной портнихой и вышивальщицей, начала вместе с Флер готовить изысканную крохотную одежду для будущего малыша.
Когда миссис Динглефут получила от хозяина приказ больше не появляться на глаза ее светлости, а получать распоряжения относительно домашнего хозяйства через других слуг, ее злобное сердце переполнилось ненавистью к молодой госпоже. Если бы она могла совершить какую-нибудь подлость по отношению к Флер, то обязательно сделала бы это. Теперь ей оставалось только ждать удобного случая.
На Рождество Флер получила поздравление от семьи де Вир. Она знала, что Долли очень хотелось приехать в Кадлингтон. Но Флер так ненавидела ее за предательство, что разорвала ее письмо в мелкие клочки и не ответила на него. Ей не хотелось иметь никакого отношения к ненавистной родственнице. Недавно Долли овдовела. Ее муж Арчибальд скончался несколько месяцев назад, заразившись в Индии холерой. Одна из близняшек – Имогена – прислала Флер письмо, в котором сообщила, что, скорее всего, мама приведет им отчима этой весной – джентльмена с некоторыми средствами, и какая жалость, что кузина Флер hors de combat[1]1
Вышла из строя (франц.).
[Закрыть] и не сможет присутствовать на свадьбе.
Флер не стала поздравлять Долли. Даже если бы она была в состоянии приехать, ничто не смогло бы заставить ее присутствовать на этой свадьбе. Долли была ей отвратительна. Наверное, даже хорошо, что бедняга Арчибальд де Вир скончался, так и не узнав всей правды о том, как несчастную и беззащитную дочь Гарри Роддни силой вынудили сочетаться браком с Сен-Шевиотом.
Лишь одно письмо, пришедшее на Рождество, внесло немного тепла в измученное сердце Флер. Это было неожиданное послание от самой близкой подруги ее детства. Кэтрин Фостер. Та писала, что месяц тому назад вышла замуж за их общего эссекского друга, Тома Куинли.
Кэтрин писала:
Я часто думаю о тебе, дорогая моя Флер, и о тех счастливых днях, которые мы проводили вместе в имении Пилларз, когда были живы твои незабвенные родители. Мы с мамой пришли в чрезвычайное расстройство, узнав о постигшем тебя несчастье, и я бы, конечно, связалась с тобой намного раньше, но ты ведь не ответила на мое письмо перед твоим замужеством. И я решила, что, возможно, у тебя нет больше времени на нашу дружбу. Но теперь я стала миссис Томас Куинли, а милый Том стал моим дорогим мужем. Мы поселились в очень красивом и элегантном доме совсем неподалеку от Бишопс-Сторфорда[2]2
Бишопс-Сторфорд-Колледж – мужская привилегированная частная средняя школа в г. Бишопс-Сторфорд, графство Хартфордшир. Основана в 1868 г.
[Закрыть].
Я испытываю непреодолимое желание снова увидеться с тобой и узнать твои новости. Подумать только, наконец ты стала баронессой Кадлингтонской! А помнишь, с какой неуверенностью ты говорила о своих чувствах, когда впервые появился Сен-Шевиот, чтобы засвидетельствовать тебе свое почтение? Правда, ходят всякие слухи, но я уверена, что это неправда. Мне хотелось бы верить, что ты счастлива и не стала теперь такой недоступной знатной дамой, чтобы забыть о мистере и миссис Томас Куинли…
Читая эти строки – на следующий день после Рождества, – Флер сидела возле камина в своем будуаре. В последнее время она много читала, стараясь убить время. В эти зимние дни очень рано темнело, а ночи казались долгими и мрачными. Слуга уже погасил свечи и поставил на ее столик лампу.
Флер уселась за секретер, чтобы ответить на письмо Кэтрин. «Увы, – подумала она, – если бы милая Кэт узнала правду!»
И поскольку эта правда была отвратительной, она не писала раньше своей лучшей подруге. Ей не хотелось, чтобы Фостеры узнали о ее злополучной судьбе и случившемся несчастье. И еще она боялась, что при встрече с Кэт или с кем-нибудь, кто знал ее прежде, она не сумеет скрыть ужасной душевной опустошенности, с такой силой постигшей ее.
Она писала Кэт ответное письмо, как вдруг услышала стук в дверь. Не поворачивая головы, она сказала: «Войдите», – думая, что явился кто-нибудь из слуг, наверное, Одетта, чтобы помочь ей надеть свободное бархатное платье перед ужином. Она всегда мерзла, несмотря на многочисленные камины. В ту суровую зиму холод пронизывал ее до костей, ибо замок был слишком огромен и подвержен сильнейшим сквознякам. Флер постоянно чувствовала недомогание. Доктор Босс пообещал, что, как только родится дитя, ей сразу станет гораздо лучше, но пока она еще не чувствовала никакого движения под сердцем, там, где находился будущий ребенок.
– Миледи… я вам не помешал? – раздался тихий юношеский голос.
Она выронила перо и быстро обернулась. Ее сердце подпрыгнуло от радости, когда она увидела Певерила Марша, который стоял в дверях, улыбаясь. Он был одет в скромный бархатный камзол с широким галстуком. Под мышкой Марш держал сверток. «А он изменился, – подумала она, – вид у него усталый, и он выглядит намного старше своих лет». Во всем его облике чувствовалась зрелость, хотя причины этого она не понимала. Ведь она не виделась с ним полтора месяца.
– Я пришел поздравить вас с Рождеством и вручить свой скромный подарок, – с почтительным поклоном произнес Певерил, приблизившись к ней. С этими словами он коснулся рукой свертка. – Я не мог явиться к вам вчера, миледи. Когда миссис Динглефут увидела меня около ваших покоев, она сообщила мне, что бесполезно предпринимать какие-либо попытки встретиться с вами, поскольку вы настолько плохо себя чувствуете, что не сможете принять меня.
Флер поднялась. Ее щеки заалели от гнева.
– Так. Значит, миссис Динглефут не подчиняется моим приказаниям, – раздраженно проговорила она.
– А сегодня я осмелился незаметно пробраться через весь замок к вашей двери, – признался Певерил. – Меня очень обеспокоили постоянные разговоры о вашем недомогании, миледи.
– Мое недомогание совершенно естественно в моем положении. И опасности никакой нет, но тем не менее я весьма признательна за ваше беспокойство, – тихо проговорила она.
– Вот теперь я наконец успокоился, – сказал он.
Они стояли молча, разглядывая друг друга. Кровь пульсировала в венах этих двух юных созданий, которым так долго отказывали в единственной отраде – находиться в обществе друг друга, обретая подлинное утешение. Юноша отметил признаки ее приближающегося материнства. Им овладело неприязненное чувство при мысли, что она скоро подарит барону наследника.
Ему страшно не хватало ее дружбы, и он всячески старался хоть украдкой увидеть ее. Он жадно выслушивал каждую новость о ней в помещении для слуг, несмотря даже на то, что не хотел слышать таких новостей. С превеликой неохотой он внес дополнения в портрет, написав все драгоценности, которые послал ему барон, украсив ими шею и запястья Флер. Однако для него как для художника его собственное произведение утратило при этом весь свой смысл. Просто появился еще один портрет, который должен занять свое место в галерее среди бывших хозяек Кадлингтона. Печальная мадонна теперь была украшена бриллиантами и выглядела крайне трагически. Певерил больше не мог видеть эту картину.
Словно прочитав его мысли, Флер проговорила:
– Я слышала, мой портрет уже в раме.
– Да, – произнес он, опустив взгляд, и признался: – Мне перестал нравиться ваш портрет, после того как я написал все эти драгоценности.
– Возможно, когда-нибудь я снова буду позировать вам, Певерил, – проговорила она.
– Хотелось бы так думать, миледи, – громко произнес он, с трудом сдерживая страстный порыв. Еле скрывая смущение, он протянул сверток. – Это мой скромный подарок вам на Рождество, – снова сказал он.
Развернув белую бумагу, запечатанную сургучом, Флер обнаружила маленькую картину в резной деревянной рамке, которую он сделал сам, как признался ей впоследствии. Картина была столь совершенна, что у Флер невольно вырвался возглас восхищения. На ней были изображены две изящные тонкие руки, сомкнутые вместе, словно в молитве, покоящиеся на крохотной подушечке ярко-красного бархата, по углам украшенной кисточками. Этот рубиновый фон подчеркивал ослепительную белизну и хрупкость рук. Длинные пальцы с миндалевидными ногтями переплетались и были воздеты к небу в молитве. Это были ее руки. Лицо Флер вспыхнуло и засияло от радости, которой Певерил никогда прежде на нем не видел. У него перехватило дыхание от этого зрелища. Сейчас она выглядела такой юной и такой счастливой.
– О! – воскликнула она. – Какая оригинальная работа!
– Вы знаете, чьи это руки? – шепотом спросил он.
Осторожно отложив подарок, она протянула руки к камину, подле которого сидела. В свете догорающих поленьев они казались совсем прозрачными. И она ответила:
– Да.
– Я запомнил каждую их линию, и мне страстно захотелось запечатлеть их красоту. Надеюсь, вы не рассердились на меня за это?..
– Рассердилась… – повторила она. – Да как я могу рассердиться?! Очаровательный подарок… какая прелесть эта маленькая картина! Это как шедевр голландских мастеров. Я всем сердцем благодарна вам за него.
Певерил, еще больше смутившись, неуверенно произнес:
– Надеюсь, его светлости она тоже понравится.
Флер понимала, что эти слова – лишь вынужденная формальность, ибо писал он ее руки только для нее одной.
– Я повешу картину здесь, в своей комнате, – проговорила она.
– Благодарю вас, – отозвался он.
Теперь они смотрели друг на друга с какой-то пугающей сосредоточенностью. Каждый наполнился внезапной теплотой, исходящей от другого. Певерил и Флер не произносили ни слова.
В этот момент в дверь постучали, и в опочивальню вошла Одетта. При виде Певерила она вскинула голову, отчего муслиновые ленты на ее чепце разметались в разные стороны. Одетта злобно косилась на него краем глаза. Он, не глядя на нее, поспешно покинул покои Флер, зная, каким жестоким и острым может быть язычок Одетты. Он понимал, что миссис Динглефут из какого-нибудь тайного укрытия исподтишка наблюдала, как он прокрался к опочивальне, и теперь прислала Одетту шпионить дальше.
Оставшись наедине со своими мыслями и мечтами, Флер молча разглядывала совершенное изображение ее рук. Затем сложила свои руки из плоти и крови так же волнующе и очаровательно, как на картине, приложила их ко лбу и горько зарыдала по радости жизни и любви, которые, казалось, навечно были ей заказаны.
Долгое время после этой встречи она не виделась с Певерилом.
Наступил февраль, свирепый, холодный. Все окрестности Бакингемшира лежали под ледяным покровом.
Закутанная с ног до головы в меха, леди Сен-Шевиот совершала короткие прогулки в санях, в качестве подарка доставленных из России по приказу барона. Это были веселые сани-розвальни, выкрашенные в красный и белый цвета и запряженные двумя упрямыми пони со звонкими колокольчиками на смешных подвижных шеях. Сен-Шевиот забавлялся, представляя свою жену некой сказочно богатой русской принцессой, которая, наверное, в таких же санях выезжала из своего дворца в Санкт-Петербурге. Когда он впервые демонстрировал перед Флер этот необычный экипаж с двумя грумами в новых ливреях, то сказал жене:
– Так вы сможете почаще выбираться из замка. Лошади же на этих дорогах постоянно оскальзываются. Это – уникальный подарок. Думаю, вы должны быть за него благодарны.
Она с холодным достоинством, но учтиво поблагодарила его, как это делала всегда, когда он привозил ей свои экстравагантные подарки.
– Весьма занятная идея, – заметила она при этом.
Сен-Шевиот мрачно посмотрел на жену.
– При виде вас никто бы не подумал, что вам занятно, – сказал он сердито.
Она отвернулась. Никогда она не могла воспринимать его как друга и любимого мужа, он был только человеком, убившим ее молодость.
На пятом месяце беременности совершенно исчезла тошнота, мучившая ее вначале. И она чувствовала бы себя превосходно, если бы не подавленность и постоянный голод сердца. Но хуже всего был страх перед будущим, когда ей снова придется делить с Сен-Шевиотом кров и постель.
Однако сейчас он не придирался к ней, старался вести себя крайне миролюбиво, конечно, только из эгоистически-корыстных побуждений. Этим февральским утром он сам отправился с ней на прогулку в веселых санях и радовался, когда поселяне оборачивались и, махая вслед руками, приветственно восклицали: «Да благословит вас Бог, милорд! Да благословит вас Бог, миледи!»
Флер грустно смотрела на этих людей, проживающих на землях, принадлежащих ее мужу. Их потрепанные одежды и бледные, изможденные лица болезненных детей печалили ее. С какой бы радостью она бросила им все драгоценности, тяжелым грузом висевшие на ней! Ей хотелось навестить их убогие лачуги, стать для них благотворительницей. Однако Сен-Шевиот запрещал ей даже близко подходить к их жилищам, ибо опасался, что она подхватит какую-нибудь болезнь. Он боялся заразы.
Во время их прогулки в санях они встретили Певерила с бежавшей за ним Альфой. Сен-Шевиот приказал кучеру (которого он соответственно одел в медвежий тулуп) на минуту притормозить. И обратился к Певерилу:
– Так у вас не останется времени нанести окончательный штрих на портрет внучки Растинторпов. Ведь вы так долго прогуливаетесь. А не обленились ли вы, мой юный друг?
Молодой художник в знак приветствия снял шапку. В этот неповторимый, волнующий момент он позволил себе задержать взгляд на красивой женщине, сидящей с опущенным взором, молчаливой и неподвижной в своих соболях. Певерил ответил:
– Портрет закончен сегодня утром, милорд. Я как раз направляюсь через поле к Растинторпам. За мной послала маркиза.
Сен-Шевиот затянулся сигарой, которую только что прикурил. Затем поправил меховой плед, лежащий у него на коленях. С серого неба падали крупные хлопья снега, было очень холодно и сыро.
– Похоже, старухе понравилась ваша работа, – произнес он. – А ведь она, похотливая старая карга, любит красивых парней… – Он вульгарно рассмеялся. – Ей угодно, чтобы вы написали портреты и других членов ее семейства, на что я дал мое согласие.
Избегая взгляда Флер, Певерил сказал:
– Если бы ваша светлость уделили мне время, мне бы очень хотелось обсудить с вами вопрос о моем отъезде из Кадлингтона.
Флер почувствовала острую боль в сердце, пронзившую его будто ножом. Она подняла огромные печальные глаза. Лицо ее оставалось лишенным всякого выражения. И все же она не смогла сдержать вздоха облегчения, охватившего все ее существо, когда Сен-Шевиот перечеркнул желание юноши обрести независимость.
– Чепуха! – прогремел он. – Зачем вы выказываете такое сильное желание покинуть замок, вы, неблагодарный болван? Останетесь здесь, пока это будет угодно моим друзьям, которые, кстати, тоже ваши покровители.
Не дождавшись ответа юноши, он приказал кучеру подхлестнуть пони, чтобы ехать дальше. Певерил стоял, не шелохнувшись, и смотрел вслед саням, удаляющимся по узкой, блестящей от льда тропинке, пока они не скрылись из вида. Колокольчики, привязанные к шеям пони, звонко позвякивали в морозном свежем воздухе. Порыв ледяного ветра обжег лицо молодого человека. Он надел шапку, поежился в своем плаще и медленно, с трудом двигаясь по снегу, продолжил свой путь. Желание быть ближе к ней росло в нем все больше и больше. Иногда он видел ее издали – наблюдал, как постепенно расплывается ее некогда тонкая талия. Он знал, что она носит в своем чреве ребенка Сен-Шевиота, но все равно обожал ее. Денно и нощно он страстно мечтал хоть немного облегчить ношу ее печали. Однако решил, что будет выполнять деспотические приказы Сен-Шевиота, пока не убедится в успешном рождении наследника. Все чаще и чаще он слышал разговоры среди слуг, что ее светлость слишком хрупка и нежна и, возможно, не перенесет родов. Эти разговоры приводили его в беспредельный ужас.
Миновал февраль. Снег постепенно начал таять, с холма вниз струились грязные потоки. Флер по-прежнему выходила в сад или выезжала в фаэтоне. Сейчас уже больше нельзя было кататься в удивительных русских санях.
Певерил подолгу задерживался у Растинторпов, на этот раз работая над новым портретом. Но иногда по вечерам, когда карета маркизы (которую любезно предоставляли ему для такого случая) привозила его обратно в Кадлингтон, он видел Флер. И они могли приветственно помахать друг другу рукой. Если они шли навстречу друг другу по парку, то останавливались и разговаривали, но всего несколько минут. Миледи очень стеснялась своей погрузневшей фигуры, ее словно мучила совесть. Ибо теперь она понимала, что любит Певерила со всей силой и нежностью женского сердца. И она печалилась по своей утраченной молодости. Сейчас любовь не могла что-либо изменить в ее жизни, к тому же Флер была глубоко нравственным существом, и ничто не могло побудить ее бросить тень на достоинство нынешнего положения – жены Сен-Шевиота.
Позднее, когда свирепые мартовские ветры сотрясали огромный замок и будущей молодой матери приходилось постоянно свертываться калачиком поближе к каминам, ее душевные и физические страдания усилились. Иногда рядом с ней сидел Сен-Шевиот, но ее общество, казалось, только смущало его. Тем не менее он был на редкость ласков и учтив, беспрестанно заботился о ее здоровье, то отдавая распоряжения, то отменяя их: ей нельзя делать то, ей надо делать это. Где-то он слышал, что будущей матери нужно пить какое-то особое молоко и есть редкую пищу. И он посылал за новыми коровами из Джерси[3]3
Джерсийская порода молочного скота отличается высокой жирностью молока.
[Закрыть], заказывал всевозможные деликатесы из лондонских магазинов и даже из Парижа. Флер была окружена подарками, от которых буквально задыхалась. Их без конца привозил Сен-Шевиот, всегда охваченный безудержным бахвальством. Иногда своими действиями он даже вызывал у нее смех.
– Вам надо быть веселой, иначе ребенок родится меланхоликом и будет таким же болезненным, как и вы, – выпалил Сен-Шевиот как-то вечером, когда приехал на несколько дней в замок. Сейчас он беспредельно радовался весенней погоде. Ясный апрель перешел в теплый нежный май. Лес стоял зеленый, а солнце все чаще освещало холмы и долины. – Как вам новые книги, которые я принес вам? Вы не находите их забавными? – сердито вопрошал он. – Я же говорил вам, что они занятны.
Она перелистывала страницы романов, угрюмо поглядывая на него, но была смиренна и послушна:
– Я стараюсь чаще смеяться, Дензил. Но это очень трудно, когда пребываешь в скверном расположении духа. Умоляю вас, перестаньте тревожиться о моем здоровье. Сейчас я чувствую себя превосходно, и доктор Босс сказал, что мне нечего бояться.
– Если он окажется не прав, я прострелю ему глотку, – пробормотал Дензил.
Она взглянула на него, ее прекрасные глаза горели презрением. До чего же он жесток и в любви и в ненависти!
Однажды вечером барон упомянул о картине Певерила, где были написаны ее руки.
– Наш юный гений становится дерзким. Он не просил моего разрешения подарить вам это. Однако как ему удалось так похоже написать ваши руки? Вы что, позировали ему… вы осмелились…
– Ведь он писал с меня большой портрет и запомнил их тогда. Он решил, что, подарив мне эту маленькую картину, тем самым выразит благодарность нам обоим.
– Не нравится мне это! – возразил Сен-Шевиот. – Пара рук… какая глупость!
– Наверное, они олицетворяют мгновение молитвы, но такие вещи вас совершенно не интересуют, – произнесла она с необычным для себя сарказмом.
Сен-Шевиот нахмурился и сердито посмотрел на нее. Она лежала на диванчике возле камина в маленькой гостиной, где они проводили время наедине. На ее плечи был наброшен кашемировый платок. Сен-Шевиоту показалось, что она выглядит не так болезненно, как обычно. Она сейчас чертовски красива, подумал он. Его бесконечно раздражало, что так и не удалось полностью сломить юную душу Флер.
– Что ж, раз вам угодна религия, то занимайтесь ею, леди Сен-Шевиот. Вы ведь слишком святая для меня. Не сомневаюсь, что ваша святость сделает вас прекрасной матерью.
Она промолчала. «Прекрасная мать, увы…» – с горечью подумала она. Несмотря на то, что роды приближались, она пока не почувствовала ни капли любви к ребенку Сен-Шевиота. Бедный нежеланный малыш! Конечно же, она будет добра к нему и, безусловно, постепенно полюбит. Ей оставалось ждать еще месяц, а затем все завершится. Она перестала жадно стремиться к смерти, поскольку понимала, что это грешная мысль, ибо если ребенок останется жить, а она умрет, то кто тогда станет ему матерью?
Сен-Шевиот раздраженно зашагал по комнате.
– Сегодня двадцать восьмое мая, – произнес он. – Босс сказал мне, что ребенок должен родиться до конца следующего месяца. И это хорошо, поскольку я надеюсь быть в Лондоне на коронации королевы.
Флер проявила совсем немного интереса к его словам. Но только внешне. Ибо ее всегда интересовали рассказы о молодой королеве Виктории. И она внимательно слушала Сен-Шевиота, когда тот начал обсуждать коронацию. Он сказал, что это будет одно из самых ярких и блистательных событий в истории страны. В посольство уже прибыл герцог Далмации, чрезвычайный посол Франции. В Европе соберутся все коронованные особы. Начинались празднества и пиры, каких раньше не знала столица.
– Говорят, что расходы на это событие достигнут около семидесяти тысяч фунтов, – продолжал он. – Сам же я заказал новый прекрасный костюм для этого случая.
И он стал описывать, сколько французской парчи ушло на его камзол и каким он будет. Рассказывая, он курил сигару и смаковал стаканчик послеобеденного бренди. Со стороны они сейчас могли казаться счастливой супружеской четой, печально подумала Флер. Сен-Шевиот был весел и добродушен. Но только некоторое время. Он скоро устал и собрался уходить. Его пригласил на ужин с карточной игрой один из его приятелей, сэр Эдмунд Фоллиат.
Он взял руку Флер, коснулся ее губами и тут же почувствовал, как дрожит ее тело, поэтому отпустил ее руку и рассмеялся.
– Прекрасно, дорогая. Если вам угодно, возденьте ваши ручки в молитве. Мне все равно. Спокойной ночи. Не забудьте выпить горячего молока. Я пришлю к вам Одетту.
Она кивнула, а Сен-Шевиот добавил:
– Кстати, я беседовал с миссис Д. Она глубоко возмущена тем обстоятельством, что вы не желаете принимать ее, и мне бы очень хотелось, чтобы, когда родится дитя, вы изменили свое отношение к моей славной миссис Д.
– О Дензил! – вдруг воскликнула Флер. – Нельзя ли найти для меня другую домоправительницу? Я просто не могу высказать словами, какое отвращение внушает мне миссис Динглефут!
– Мы уже обсуждали с вами этот вопрос, – холодно произнес он.
Она бросила на него мягкий просительный взгляд.
– Вы даете мне так много того, что мне не нужно, так неужели вы не можете сделать для меня такую малость?
Он заколебался. Ведь в первый раз его молодая жена так прямо и интимно просила его о чем-то. И давняя неистовая, безумная страсть снова охватила его. Он резко повернулся к диванчику, уткнулся лицом в ее грудь и стал лихорадочно целовать ее разметавшиеся локоны.
– Я сделаю все, все, только бы вам было хорошо! Даже уволю из замка бедняжку миссис Д., но только поклянитесь, что любите меня! – тяжело дыша, бормотал он в приливе страсти.
Вздрогнув, она высвободилась из его объятий. Ей показалось, что ребенок в ее чреве протестующе зашевелился. И ее снова охватили страх и отвращение. Она снова, как всегда в таких случаях, словно наяву увидела Бастилию и ощутила похотливые, грубые объятия Дензила в ту ужасную ночь.
– Оставьте меня, – шепотом попросила она. – Уходите. Возвращайтесь к своим любовницам.
Он быстро поднялся, оправил рукав и разразился омерзительным смехом.
– Как это привычно для меня – ваше целомудрие охлаждает мои чувства, превращая их в лед. Но прошу прощения, дорогая. Сейчас, конечно, не время для ухаживаний. Если бы ваш юный гений в башне был скульптором, а не художником, то я бы предложил ему высечь вас из мрамора. Ибо таковая вы и есть!
– Чтобы вы могли взять молоток и разбить эту статую вдребезги? – осведомилась она и, гордо вскинув изящную головку, посмотрела на него в упор. Он отвел взгляд, чтобы не видеть презрения в ее глазах, и широкими шагами направился к дверям.
– Спокойной ночи, – на ходу бросил он, не оборачиваясь.
После его ухода ее гордая голова поникла. Флер могла быть жестокой и твердой в его присутствии, но не тогда, когда оставалась наедине с собою. Неуправляемым магнитом тянуло ее в высокую башню, такую близкую и одновременно такую далекую. Уже много времени прошло с тех пор, как они обменялись короткими фразами с «юным гением», как насмешливо называл Певерила Сен-Шевиот, который, несмотря ни на что, чувствовал в художнике достоинство, которого никто не мог у него отнять.
– Ах, Певерил, дорогой, милый Певерил! – прошептала она.
Ребенок в ней снова дал о себе знать. Флер вздохнула, положила свои прекрасные руки на живот и горько заплакала.
