Текст книги "Нэпал — верный друг. Пес, подаривший надежду"

Автор книги: Дэмиен Льюис

Соавторы: Джейсон Морган
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Представьте, что она служит человеку, сидящему в инвалидной коляске. Этот человек выпал из коляски, а дома больше никого нет. Вполне возможно, что без посторонней помощи он не в силах забраться обратно. А вот если собака залает по-особому (так, как ее приучили лаять, чтобы сообщить, что хозяин в беде) и если соседей предупредили, что означает этот лай, то собака вполне может поднять тревогу.

Майк дает каждому из воспитателей задания, которые нужно отработать со щенками. Например, открыть дверцу холодильника или поднять упавшую вещь и принести ее человеку. Он внимательно наблюдает за выполнением каждой команды, критикует, дает советы, чтобы установить более тесный контакт человека с собакой. За полтора года питомец Джима должен пройти «Базовый курс для щенков» и «Расширенный курс для щенков» под руководством добродушного, но ничего не упускающего Майка Фаулера.

Все задания отрабатываются с собаками исключительно с помощью положительного подкрепления. Когда Нэпал правильно выполняет команду, Джим наклоняется к нему и шепчет на ухо: «Молодец, хороший пес». Нэпал виляет хвостом с таким энтузиазмом, что почти все его тело приходит в движение. За это время щенок заметно подрос. Когда он сидит, его голова находится как раз на уровне подлокотников коляски Джима. Человек и собака совсем близко. По мнению Майка, это может быть одной из причин невероятного взаимопонимания, которое возникло между Джимом и Нэпалом.

Конечно, человеку, который воспитывает собаку для СПНВ, сидя в инвалидной коляске, следует учитывать и возможные сложности. Джиму приходится постоянно внимательно следить за тем, чтобы не наехать колесом на хрупкую щенячью лапку. Кроме того, нельзя допускать, чтобы Нэпал чувствовал себя загнанным в угол. Инвалидная коляска ни в коем случае не должна ассоциироваться у него с угрозой. Если у пса появится страх, это будет катастрофой, ведь, скорее всего, ему придется служить человеку, который проводит в инвалидной коляске хотя бы часть времени.

Однако и преимущества у Джима весьма значительные. Щенок привыкает находиться рядом с человеком, сидящим в инвалидной коляске.

Кроме того, Джим может постоянно поддерживать с Нэпалом зрительный контакт. Когда речь идет о такой собаке, как Нэпал, ее восприимчивость к командам зависит от того, насколько вы с ней близки. Может быть, поэтому Джима окрестили Заклинателем Собак.

А может быть, все дело в лакомствах «Dick Van Patten’s Natural Balance», которыми он начал угощать Нэпала. Они перепробовали много вкусов – батат и рыба, батат и мясо бизона, картофель и утка, – прежде чем нашли вариант, который полюбился Нэпалу больше всего: Natural Balance со вкусом вяленой утки. Это лакомство выглядит как маленькие колбаски. Они достаточно мягкие, чтобы можно было разламывать их и скармливать собаке по кусочку, но Нэпал проглатывает колбаску целиком.

И все же Джим считает, что прозвище Заклинатель Собак нельзя объяснить ни одной из этих причин. Просто у них с Нэпалом невероятная, но естественная способность находить общий язык. Во время упражнений с Майком Фаулером Джим постоянно говорит со своим питомцем, тихонько направляя и подбадривая его: «Правильно. Хороший мальчик. Молодец, приятель, возьми эту штуку в зубы и дай ее мне. Вот так».

Но сам Джим думает, что они могли бы выполнить большинство упражнений и в полной тишине. У них гораздо более глубокое общение, которое не ограничивается словами. Человеку и собаке достаточно обменяться взглядом – и они уже знают, что нужно делать.

Но работа без перерывов на игру делает собак унылыми. После занятий у Майка Джим едет домой на своем «крайслере». Нэпал, устроившись на пассажирском кресле, ждет отдыха. Они паркуются на заднем дворе, и Джим решает, что заслужил банку пива.

Он смотрит на Нэпала.

– Сгоняй за пивом. Принеси пива.

Вильнув хвостом, пес мчится в дом. Он вцепляется зубами в веревочную петлю, которую Джим приделал к дверце холодильника, тянет за нее, упираясь лапами, затем засовывает голову в холодильник, хватает банку пива «Bud» и, зажав ее в пасти, возвращается к наставнику. Когда мужчина берет банку в руки, он замечает, что на мягком металле не осталось следов зубов. Нэпал прекрасно владеет своими челюстями.

Джим подхватывает щенка на руки. Тот размахивает неуклюжими лапами. Наставник сажает его на джакузи-вышку. Порывшись в кармане, достает последний кусочек лакомства со вкусом вяленой утки и угощает им Нэпала.

На работе Джим научил щенка приносить колу из холодильника. Дома пес обычно подает ему пульт от телевизора и тапочки. Работать с Нэпалом, обучать его – сплошное удовольствие, особенно учитывая то, что этот пес так любит узнавать новое и приносить пользу.

Джим смотрит на щенка. Нэпал растет быстро. Кажется, что с каждым днем он становится чуть больше. И с каждым новым дюймом приближается момент, когда придется вернуть Нэпала в СПНВ. Джим прогоняет эту тревожную мысль.

– Прекрасный вечер, правда? – задумчиво произносит он. – Ну как, хочешь послушать продолжение моей истории?

У Нэпала на морде появляется хорошо знакомое Джиму выражение.

– Да-да. Тебе нужна игрушка? Будешь слушать более внимательно, если сможешь что-то жевать? Ладно, сбегай за ней.

Нэпал спрыгивает на землю и мчится в дом. Он возвращается через несколько секунд, сжимая в зубах вязаного цыпленка. Скорее всего, это петушок, судя по красному гребешку и оранжевым перьям хвоста.

Джим берет игрушку и ставит ее на джакузи-вышку. Теперь цыпленок похож на пингвина из «Мадагаскара». Джим поднимает Нэпала и сажает его рядом с игрушкой. Пес недружелюбно, почти обескураженно смотрит на игрушку пронизывающим взглядом, словно говоря: «Слышишь ты, цыпленок! Что ты тут делаешь? Это мое место!»

Нэпал осторожно обходит игрушку, а потом внезапно бросается на нее. У цыпленка нет шансов. Нэпал сжимает его в зубах и устраивается поудобнее, чтобы как следует пожевать. Его взгляд говорит: «Теперь я весь превратился в слух».

– На чем я остановился… – бормочет Джим. – Да, я был в больнице, и врач как раз сказал, что я больше никогда не смогу ходить. А я попросил его, чтобы он предупредил мою девушку, потому что я не смогу пойти с ней на танцы.

Джим устраивается в коляске поудобнее, наслаждаясь ароматами теплого летнего вечера.

– Так вот, мне было девятнадцать лет. Девятнадцать. И мне сказали, что я никогда не смогу ходить. И знаешь, что сделали доктора? Выкатили мою койку из отделения интенсивной терапии, потому что меня хотели навестить пятьдесят человек и в палате они не поместились бы. Пятьдесят человек! Медики не могли впустить всех в палату, но очень хотели поднять мне настроение.

Джим тянет за кольцо на пивной банке и делает первый глоток.

– Я тогда работал футбольным тренером в средней школе «Лос-Альтос» в Хасиенда-Хайтс и подумывал о том, чтобы пойти служить на флот. Мой отец служил на флоте во время Второй мировой войны, и я хотел пойти по его стопам. Но я тогда еще не принял окончательного решения. Думаю, я не знал толком, чем заняться в жизни. А тут вдруг такое – я оказался паралитиком в инвалидной коляске.

Джим похлопывает по колесу.

– Дон Ле Гро, один из старших тренеров в «Лос-Альтос», советовал мне попытаться выиграть спортивную стипендию и поступать в колледж. Он думал, что мне это удастся. Но нельзя ведь играть в футбол, сидя в инвалидной коляске… «И что ты теперь думаешь делать?» – спросил меня Дон. Его интересовало, чем я буду заниматься после травмы. И я ответил: «Вряд ли я теперь смогу пойти учиться в колледж». А он мне ответил: «Оставайся со мной и тренируй ребят». А я: «Тренировать? Как? Я же в инвалидной коляске». И Дон сказал: «Не волнуйся, мы все уладим».

Джим смеется.

– Я пробыл в больнице четыре месяца. Меня выписали в феврале тысяча девятьсот семьдесят восьмого. Я был тренером в «Лос-Альтос» в семьдесят восьмом – семьдесят девятом учебном году. Работал с первогодками. И знаешь что? За все это время мы ни разу не проиграли. Круто, правда?

Человек и собака обмениваются взглядами. У Нэпала сияют глаза, хвост выстукивает стаккато по крышке джакузи.

– Я был тренером, пока у меня не появилась Джиджи, – продолжает Джим. – Моя первая собака для СПНВ. И тогда я подумал: «Я не могу совмещать тренерскую работу и воспитание собак». Поэтому на пару лет я сделал паузу. А потом мне позвонил Майк Дэвид, мой знакомый, очень крутой футбольный тренер. Он как раз начал работать в «Бишоп скул», это совсем рядом. Слушай внимательно, приятель, потому что скоро ты с ним познакомишься.

Джим смотрит на Нэпала. Тот уткнулся носом в своего игрушечного цыпленка, уютно лежа на нем, как на подушке. Пес не шевелится, лишь подергивает бровями, как Джим, словно говоря: «Я весь внимание».

– Майк позвонил и сказал: «Я хочу, чтобы ты помог мне тренировать ребят. Поработал с линией нападения. Чтобы слева они двигались активнее. Как думаешь, справишься?» Теперь я знаю, что ты не специалист по американскому футболу, Нэпал, но придется тебе во всем разобраться. Тайт-энды – это как раз по моей части. И я тогда подумал: «А ведь я скучаю по тренерской работе». Да, мне этого не хватало. И я сказал Майку: «Конечно, я попробую».

У меня тогда как раз жил твой отец, Теренс. Я брал его с собой. В «Бишоп скул» поле с искусственным травяным покрытием, поэтому я не хотел, чтобы он ходил там в туалет. Я приучил его справлять свои дела на клумбе рядом с полем. Иногда тренировка была в самом разгаре, а я понимал, что Теренсу нужно отойти. Тогда я говорил ему: «Иди. Иди в туалет». И он бежал к цветам, делал свое дело и возвращался к нам.

Джим протягивает руку и хватает игрушечного цыпленка, делая вид, будто хочет его отнять. Нэпал тихонько рычит, наслаждаясь игрой, и сильнее прижимает игрушку лапами: «Не отдам эту птицу!»

– Да, – смеется Джим. – Это твой цыпленок. Так вот… Я ожидаю от тебя такого же хорошего поведения. По полю не слоняться. Наших игроков легко узнать: цвета их формы – каштановый и золотой. Команда называется «Найтс». И тебе придется быть паинькой. Нелегко тренировать людей, сидя в инвалидной коляске.

Бóльшую часть своей тренерской карьеры я провел в инвалидной коляске. Мне приходится очень много говорить, ведь я почти ничего не могу показать. Поэтому, если до мальчишки не доходит, я должен, вернувшись домой, обдумать, как создать у него точное понимание того, что ему нужно делать на поле. Конечно, я могу махать руками, жестикулировать и все такое, а вот выбежать на поле и показать маневр – нет.

Вообще-то плечи очень болят уже от того, что ездишь в инвалидной коляске по траве, потому что колеса проваливаются в грунт. А знаешь, чем ты можешь мне помочь? Если кто-то из ребят ушибется, просто посиди рядом с ним, успокаивая и делясь своей нэпаловской любовью – это очень помогает. Ну как, справишься? Я уверен, что да!

Джим задумчиво гладит собаку по шелковистой шерсти на голове.

– Сезон открывается в начале сентября, это совсем скоро. Тебе понравится работать с «Найтс». Будет круто.

Скоро два месяца, как Джим начал жизнь-с-Нэпалом. Это означает, что собаке вот-вот исполнится четыре месяца. И остается четырнадцать месяцев до того, как Нэпала придется отдать. Это один футбольный сезон с небольшим. Не так уж много времени, если взглянуть с этой точки зрения.

Джим уверен, что в СПНВ у Нэпала все получится. Его ни в коем случае не забракуют. Этот щенок схватывает все на лету, ведь он такой умный. Хотя они вместе всего два месяца, Джим уже пытается набраться сил для предстоящего расставания. Расставание с этой собакой будет одним из самых тяжелых испытаний в его жизни. Чем больше сближаются человек и пес, тем более невероятной кажется сама мысль о разлуке.

Не только наставник расстроен из-за того, что Нэпала придется вернуть. Несмотря на предупреждения Джима, пес завоевал сердца его родственников. Отец Джима скончался, а младший брат, Дэнни, тот, у которого синдром Дауна, был в интернате. Но Вирджиния, мать Джима, живет совсем рядом. Джим заезжает к ней с Нэпалом, чтобы забрать на прогулку. С самого начала он предупреждает Вирджинию, что с этой собакой однажды придется расстаться:

– Не привязывайся к ней слишком сильно.

Вообще-то он и сам не знает, к чему эти предостережения: его мать все равно без ума от Нэпала.

Сначала Джим и себе говорил то же самое – звучавший у него в мыслях голос повторял: «Не привязывайся к Нэпалу слишком сильно. Это не твой пес, он с тобой не навсегда». Умом Джим это понимал. Он снова и снова твердил себе эти слова. Но сердце… Сердце Джима принадлежало собаке, ведь он вложил всю душу в то, чтобы установить с ней особую связь и создать лучшую в мире команду! Как он мог отдать всего себя Нэпалу и в то же время держаться от него на расстоянии?

Это было невозможно. Кроме того, отдавая собаке свое сердце, Джим получал возможность лучше обучать ее. Что же касается расставания, он пока что отгонял от себя эту мысль: когда настанет время, придется как-нибудь все уладить.

Глава одиннадцатая

Настал день выписки из «Уилфорд Холла».

Меня перевезли в коляске из одной больницы в другую – в Центр реабилитации после травм позвоночника, расположенный в Сан-Антонио. Впервые на меня надели не больничный халат, а спортивные брюки. Но они висели на мне мешком. Раньше я весил сто восемьдесят пять фунтов, а теперь похудел до ста тридцати. Ноги стали тонкими, как зубочистки. У меня всегда были крепкие мышцы, особенно на ногах. Я бегал быстро, как ветер. А теперь мне казалось, будто меня может сдуть сквозняком.

На мое тело надели ортопедический корсет: от груди до пояса я был скован чем-то вроде закрепленного ремнями саркофага. Это было нужно для того, чтобы зафиксировать позвоночник и помочь ему быстрее срастись.

Сначала я выполнял простейшие физиотерапевтические упражнения. Занятия нужно было посещать в шортах. Мне показали, как их надевать. Ноги у меня не двигались, поэтому процесс занимал двадцать минут.

Двадцать минут на то, чтобы надеть шорты.

Черт возьми, как я мог стать такой развалиной?

Я чувствовал себя настолько беспомощным, что хотелось схватить что под руку попадется и швырнуть этим в медиков. «Смотрите! Видали? По крайней мере, руки у меня двигаются!»

Мне рассказали о пролежнях – одном из главных осложнений при параличе – и об их профилактике.

Здоровый человек, который чувствует, что у него немеет тело, может просто немного поерзать на месте, чтобы разогнать кровь. А паралитику даже такие простые движения не под силу: его мышцы в общем и целом бездействуют. Они постепенно уменьшаются. Если кровь долго не поступает в какой-либо участок тела, там образуется пролежень. В основном это кожные воспаления, но они могут проникать и до кости, становясь смертельно опасными.

Единственный способ избежать пролежней – каждые пятнадцать минут приподниматься над коляской, подтягиваясь на руках, а потом опускаться, стараясь сесть немного иначе. Это подражание тому, как сменил бы позу здоровый человек. А еще не рекомендуется много заниматься теми видами деятельности, которые требуют подолгу оставаться в одном и том же положении.

Медикам так и не удалось объяснить мне, какой будет моя жизнь в инвалидной коляске. Я их не виню. Они ведь не были прикованы к инвалидной коляске, так откуда же они могли знать, каково это? Разве могли они почувствовать то, что чувствовал я? Да медики просто понятия об этом не имели, потому что и близко не переживали того же, что и я. Но были те, кто знал обо всем, – люди, которые были парализованы, подобно мне. Однажды один из них навестил меня, и то был особенный день, который все изменил. Много лет назад этот парень получил травму, а теперь играл в реабилитационном центре в баскетбольной команде инвалидов-колясочников. До встречи с ним я даже не знал, что такое возможно. «Баскетбол в инвалидных колясках – это как?» Но он объяснил мне, что это за команда и какие травмы у ее членов.

А потом посмотрел на меня. И в глазах у него читалось: «Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, приятель. Я понимаю тебя».

– Знаешь что, Джейсон? – улыбнулся мой новый знакомый. – Может быть, когда ты снова начнешь ходить, как раньше, ты придешь поиграть в баскетбол с нами, с колясочниками?

А потом он сделал нечто невероятное: крутнулся на месте в коляске, ловко перебирая руками, и поднял ее на два задних колеса. Там, в моей больничной палате, этот человек оторвал от пола передние колеса и так и выехал за дверь, хохоча.

Я ошарашенно смотрел ему вслед. Тогда я впервые подумал: «Может быть, и после травмы возможна нормальная жизнь? Может быть, я и в инвалидной коляске смогу чему-то радоваться?»

Физиотерапия чередовалась с восстановлением бытовых навыков. Я всему учился заново: пользоваться ванной, есть. А еще мне предстояло усвоить, что очень многое в жизни я уже никогда не смогу делать.

Прежде мы часто ходили в походы по глухим местам. У нас, Морганов, это было семейной традицией. Я прицеплял фургон к своему тягачу, и мы отправлялись на природу. Мы начинали с дома на колесах, а потом дошли до жилого прицепа длиной сорок футов и грузового автомобиля, который его тянул. Какое-то время мы жили в Денвере, Колорадо. Там идеальные места для таких путешествий. Полчаса – и ты среди Скалистых гор. Я служил в элитном отряде, а моя жена страстно увлекалась фитнесом. Экстремальные походы были для нас самым естественным занятием. Они стали обычной семейной программой на выходные.

Я сажал Гранта в специальный рюкзак, а двое старших ковыляли вслед за мной и Карлой. Это был настоящий рай. По вечерам мы сидели у костра, я жарил мясо или перебрасывался мячом с мальчишками. Счастливейшее время!..

А теперь мне говорили, что ничего такого уже не будет! Парень в инвалидной коляске не может прицепить фургон к тягачу, не может отправиться в пеший поход. Инвалидные коляски не предназначены для дикой местности, на них можно ездить только по твердым, ровным поверхностям. Они буксуют даже в не очень ворсистых коврах, что уж говорить о траве, камнях или подлеске!

Я просто не представлял, как буду обходиться без всего этого. Я знал, что не смогу бороться с детишками на траве, носить их на руках по тенистому лесу и поднимать навстречу лучикам солнца. Не смогу дурачиться с ними, подбрасывая их в воздух и подхватывая. Посадив ребенка на колени и катаясь с ним по тротуару, я никак не мог бы восполнить эти потери. Это было совсем не то.

Конечно, все шло к тому, чтобы продать автоприцеп и, наверное, тягач. Они нам уже не понадобятся. Заканчивалась целая эпоха – прекрасное, волшебное время, когда я, подобно большинству людей, воспринимал свое здоровье как нечто само собой разумеющееся.

И что же должно было прийти ему на смену? Что должно было стать нормой для семьи Морган теперь, когда отец прикован к инвалидной коляске? Перед выпиской из реабилитационного центра я должен был заново научиться водить машину, но теперь мог делать это лишь при помощи рук. Управление по делам ветеранов США – государственное ведомство, ответственное за помощь ветеранам-инвалидам – предоставило мне необходимую для этого технику. Сначала я учился в симуляторе. Это капсула, закрытая со всех сторон. Из нее на экран транслируется видео, которое создается на основе движений ваших рук. Вы видите, как вели бы машину, если бы действительно были на дороге.

Вождение с помощью одних только рук не имеет ничего общего с обычным вождением. Ощущение очень странное. Мне казалось, будто машину каждые десять секунд несет вперед, и мой мозг просто не мог сориентироваться и дать телу правильную команду. Я продолжал жать на несуществующую педаль тормоза ногами, которые не слушались.

Потом мне дали настоящий учебный автомобиль, оснащенный простым ручным управлением. К рулю был прикреплен рычаг переключения передач. Нужно было тянуть его на себя, чтобы увеличить скорость, и отпускать, чтобы ехать медленнее. Судя по описанию, ничего сложного, правда? Но потом мне пришлось усвоить, что нужно толкать рычаг от себя, чтобы затормозить. А еще одновременно крутить руль и включать поворотники.

Сначала казалось, что двух рук для этого не хватит.

Вождение автомобиля ужасно изматывало. В нем были задействованы мышцы, не привычные к постоянным нагрузкам такого типа. Когда мне в первый раз удалось проехать небольшое расстояние, мои измученные пальцы и запястья болели. Но в конце концов я все освоил. К сентябрю, примерно через месяц после начала реабилитации, я был признан годным к отправке обратно в большой мир.

В последний раз я был одет в военную форму в тот день, когда случилась авария. Потом я носил лишь халаты или шорты и футболки. В такой одежде меня и выписали из госпиталя, и я в инвалидной коляске покатил к машине, приспособленной для водителя-инвалида. Формально я оставался на действительной военной службе.

В отставку я не выходил и продолжал лелеять надежду, что когда-нибудь каким-то образом снова смогу служить. В авиации меня «отстранили от полетов сроком на пять лет». Это означало, что через пять лет я смогу вернуться в свое подразделение и выполнять прежние обязанности. Даже будучи прикованным к инвалидной коляске, я не сомневался, что все еще могу служить и приносить пользу. Учитывая мой профессиональный опыт метеоролога, я думал, что для меня найдется работа.

Поскольку меня лишь временно отстранили от заданий – а не уволили по состоянию здоровья, – Управление по делам ветеранов не предоставило мне автомобиль, который полагается раненым ветеранам. Я сам оплатил переоснащение своей машины. Установка ручных рычагов на руль стоила тысячу двести долларов. Кроме того, я заказал откидное сиденье, чтобы перебираться из коляски в кабину, – оно обошлось мне в дополнительных пять тысяч долларов. Еще у меня появилось подъемное устройство за четыре тысячи долларов, чтобы затаскивать коляску в машину. Итого более десяти тысяч долларов я истратил на одно только переоснащение автомобиля.

А еще нам пришлось найти дом, в который можно въезжать в инвалидной коляске. Нас ожидали и другие расходы, связанные с моей инвалидностью. Мне становилось все более очевидно, что все эти потребности – бездонный колодец. Но в тот момент, выписавшись из госпиталя, я просто хотел поскорее вернуться к семье.

Мне удалось доехать до нашего временного нового жилья – квартиры, которую Карла сняла в Сан-Антонио. Увидев меня, мальчишки выбежали навстречу. Они хотели, чтобы папа немедленно вышел из машины и поиграл с ними в мяч. Но те времена, когда я мог это делать, безвозвратно прошли.

Даже выбраться из машины для меня теперь было целым ритуалом. Прежде всего я должен был нажать кнопку на панели, вмонтированной в дверцу со стороны водителя. Позади меня раздавался механический лязг, и гидравлическая система открывала заднюю дверцу мини-фургона. Я нажимал вторую кнопку, и маленький подъемный кран вытаскивал коляску, ставил ее на землю и разворачивал, подталкивая к водительской дверце. Я открывал дверцу, отсоединял подъемное устройство и нажимал третью кнопку. Подъемное устройство втягивалось обратно в грузовой отсек, и задняя дверца закрывалась. Я наклонялся и раскладывал коляску. С помощью Карлы я пододвигал ее ближе, поправлял подушку сиденья и, подтягиваясь на руках, выбирался из кабины.

Впервые за много месяцев я оказался дома с детьми. У меня есть фотография, где они все трое сидят у меня на коленях. От пояса и выше моя внешность не выдавала никаких изменений. Я выглядел молодым и бодрым, у меня была твердая линия подбородка, я пытался улыбаться. Но на фото было не видно, что я сижу в инвалидной коляске.

Сынишки были очень маленькими и почти ничего не понимали. Они особо и не помнили, каким я был раньше. В школу они еще не ходили, так что не пережили потрясения, из-за того что я вдруг прикатил в инвалидной коляске на школьный футбольный матч. В этом им повезло. Шок и боль пришлись в основном на долю старших.

Дома были приятные моменты, которых мне так не хватало, – я снова чувствовал себя отцом и играл со своими сынишками. Тогда я осознавал, насколько мне повезло, что я остался в живых. Но было и очень много мрачных периодов – нескончаемых отрезков времени, о которых я не помню ничего, кроме невыносимой острой боли. Я часами терпел сильнейшие мучения. Оказалось, что я почти не могу контролировать свое настроение: в течение нескольких часов я мог переживать счастье, затем злость, отчаяние от боли и снова счастье. Я был растерзан.

Кто на моем месте чувствовал бы себя иначе?

В реабилитационном центре мне сказали, что каждый раз, когда мне нужно будет воспользоваться туалетом, я должен буду ставить катетер. Сначала у меня это просто в голове не укладывалось. «Я так не могу, – сказал я. – Я не буду так жить до конца своих дней». Но на деле выяснилось, что это ужасное испытание – мелочь по сравнению с выкручивающей жилы пыткой – бесконечной болью.

Человек, который совершал прыжки с парашютом, был теперь прикован к инвалидной коляске и испытывал жуткую боль. Она почти не покидала меня, оставаясь жужжащим фоном, который в течение дня много раз взвивался до невыносимых частот. Иногда становилось так больно, что я вскрикивал. Ревел. Выл. Я не мог сдержаться. Это все равно что наступить на острие ножа – ты просто не можешь сдержать крик. Со мной было то же самое, только намного хуже. По дому разносились отголоски моих пронзительных воплей.

Что же это за отец для мальчиков? Что за муж для Карлы? Когда случались просветы и я мог оглянуться на происшедшее – «несчастный случай» и свое чудесное спасение, – я думал, ради чего меня оставили в живых. Я думал, что должна быть какая-то причина, вот только не имел о ней представления.

Незадолго до выписки я сказал маме и отцу: «Не переживайте за меня. В конце концов, я буду помогать другим». Не знаю, почему я так сказал, откуда взялись эти слова. Явной причины не было. Но каким-то образом в глубине души я чувствовал, что говорю правду. Даже тогда во мне не угасала уверенность, что когда-нибудь я достигну в жизни чего-то такого, чем смогу поделиться. Когда-нибудь.

Я изо всех сил занимался спортом. Он стал моим лекарством, давая силы держаться. Я купил коляску с ручными педалями и начал тренироваться, пытаясь вернуть прежнюю форму. Но, несмотря на старания, снова и снова сталкивался с жестокой реальностью: бóльшая часть моего тела мне не повиновалась.

Мне были недоступны элементарные действия. Пойти с женой на романтическую прогулку, пригласить ее на танец – это было невозможно. Я просто не мог этого сделать. Или, может быть, не умел.

Даже обнимать детишек мне было очень тяжело: каждый раз, когда я пытался подхватить их на руки, мне в спину словно вонзались кинжалы.

Мне посоветовали обратиться к физиотерапевту. Она работала в гражданском учреждении под названием «Хелс саус». Это была молодая и очень энергичная женщина, и, самое главное, она была первым медиком, поверившим в меня. Я называл ее ФТ – от слова «физиотерапия». Она сказала, что существуют особые ножные фиксаторы, благодаря которым я снова смогу ходить, а еще специальная итальянская обувь.

Меня захватили энтузиазм и вера ФТ. Эта женщина не бормотала всей этой ереси вроде «вы никогда не сможете ходить». Она, по крайней мере, готова была попытаться.

ФТ назначила мне три сеанса в неделю.

«Три? – сказал я. – Лучше пять».

В конце концов она согласилась заниматься со мной ежедневно, кроме воскресенья. Каждую проведенную вместе секунду мы посвящали единственной цели: поставить меня на ноги. Я очень ценил ФТ за то, что она верила в меня. Она ставила передо мной цели, я старался их достичь. Мы были хорошей командой.

Однажды, примерно через полтора месяца после выписки, ФТ показала мне пару странных высоких фиксаторов для ног.

– Надевай, – махнула она мне рукой.

Я думал, она просто хочет, чтобы я их примерил.

С ее помощью мне удалось вставить ноги в фиксаторы, а потом крепко затянуть ремни на бедрах. Ниже поясницы я совершенно ничего не чувствовал – не почувствовал и теперь.

– Вот, это фиксаторы для ног. Будем работать с ними, – сказала ФТ. – Видишь вон те параллельные брусья? Совсем скоро ты сможешь обуть эти ботинки и ходить, держась за брусья. Слышишь меня?

– Еще бы! – кивнул я.

Тогда это казалось несбыточной мечтой. Но что плохого в том, чтобы иметь такую мечту? Я думал, что, если верить достаточно сильно, все получится. ФТ помогала мне не сомневаться в этом, и ее убежденность давала мне надежду.

В то же время женщина-психиатр, которую мне назначили – я регулярно должен был посещать ее для того, чтобы получать рецепты на обезболивающие, – была злой и раздражительной. Она повторяла, что я должен «смириться» и «жить дальше», признав, что так и останусь в инвалидной коляске. Я посылал ее куда следует.

– Вы застряли на стадии отрицания, – твердила психиатр.

– Нет, – возражал я, – это не отрицание. Я знаю, что парализован. Просто мне хочется надеяться. В этом нет ничего плохого.

– Вам нужно признать, что вы находитесь в инвалидной коляске и останетесь там навсегда, – качала головой психиатр. – Пока вы этого не признаете, лучше вам не станет.

Вот так мы разговаривали, пока я не начинал впадать в бешенство. Я не хотел ее видеть, но выбора у меня не было. Я чувствовал, что психиатр практически ставит мне ультиматум: признай, что никогда больше не сможешь ходить, или не получишь обезболивающего. Но боль, которую я испытывал, и необходимые лекарства не имели ничего общего с тем, смогу ли я когда-либо ходить.

Сложно было представить более разных людей, чем ФТ и психиатр. Одна помогала мне воспрянуть духом, а другая придавливала к земле и выводила из себя. Конфликт между этими противоположными позициями был более-менее точным отражением конфликта, который бушевал в моей душе.

Если я хотел снова начать ходить, мне предстояло научиться справляться с болью. Чем меньше обезболивающих я принимал, тем сильнее были мучения, которые я испытывал. С другой стороны, чем острее я чувствовал боль, тем выше была моя чувствительность в принципе. Короче говоря, боль означала движение или хотя бы надежду на движение.

Психиатр хотела увеличить дозы обезболивающего, чтобы спасти меня от боли. Но мне нужно было испытывать боль, ведь она давала мне возможность осуществить мечту – начать переставлять ноги.

К тому же, по правде говоря, у меня просто не было выбора: я должен был снова начать ходить, ведь на меня были сделаны огромные ставки.

Без моего ведома ребята из спецподразделений начали перечислять свою «надбавку за прыжки» – доплату, которую они получали как служащие воздушно-десантных войск, – для помощи мне и моей семье. Все это затеял полковник Фанк, командир Десятой эскадрильи метеорологической службы. Он организовал «Фонд Джейсона Моргана – помощь своим» и создал сайт, где регулярно публиковались новости о моем состоянии. Надбавка ребят, обладающих достаточной квалификацией для прыжков с парашютом, составляла примерно сто пятьдесят долларов в месяц. Через четыре месяца после моей госпитализации фонд собрал около шестнадцати тысяч долларов. Чертовски много парней отдали свои надбавки, хотя зачастую получали всего двадцать пять тысяч долларов в год или около того. Это было просто невероятно. Многие из помогавших даже не знали меня, но боевое братство было таким крепким, что мы чувствовали себя как родные, и это ощущение родства очень много значило.