Текст книги "Нэпал — верный друг. Пес, подаривший надежду"

Автор книги: Дэмиен Льюис

Соавторы: Джейсон Морган
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Хотя это и странно, в офисе есть человек, который, судя по всему, не нравится Нэпалу. Как ни банально, это почтальон. По каким-то признакам щенок издалека узнаёт о его приближении – может быть, слышит позвякивание ключей в кармане. В те минуты, когда Нэпал не очаровывает коллег Джима, он обычно, положив голову на ноги наставника, спит под столом. Но едва учуяв приближение почтальона, щенок поднимает голову и, уставившись на дверь, издает тихое хриплое рычание:

– Грррр.

– Тихо, малыш, – говорит Джим, бросив взгляд на Нэпала. – Я знаю, кто это. Все в порядке.

Антипатия щенка к почтальону наталкивает Филлис, коллегу Джима, на прекрасную мысль. Если Нэпалу не нравится почтальон, что ж, пусть сам выполняет его работу. Во всяком случае, так Филлис обосновывает свою идею.

– Как ты думаешь, ты мог бы научить свою собаку доставлять почту? – спрашивает она.

– Да, – улыбается Джим. – Конечно. Почему нет?

Он начинает с того, что водит Нэпала по главным точкам доставки. «Идем навестим командира, малыш. Сходи в кабинет командира».

Именно с этого кабинета логичнее всего начинать, ведь старший по званию явно получает больше всего писем. Джим заводит Нэпала, взяв его на поводок. Командир здоровается со щенком, потом указывает на свою кабинку, образованную не доходящими до потолка перегородками. Она не намного больше, чем у Джима.

– Ну вот, Нэпал. Это мой кабинет. Кабинет командира. Теперь ты знаешь.

Отправляясь сюда в следующий раз, Джим уже не ведет Нэпала на поводке – щенок должен сам понемногу запоминать маршрут. Они навещают командира еще несколько раз, и наставник неизменно объясняет щенку, что они идут «в кабинет командира». После примерно двадцати визитов Джим решает, что Нэпал хорошо запомнил дорогу.

Теперь настало время для испытания.

Джиму нужно передать на подпись командиру служебную записку. Он кладет ее в конверт, затем засовывает конверт за один из ремней «сбруи», которую собакам СПНВ полагается носить во время работы.

– Сходи к командиру. Сходи в кабинет командира.

Поколебавшись всего лишь долю секунды, Нэпал, радостно виляя хвостом, отправляется в путь. Конверт надежно зафиксирован ремешком. Через несколько минут пес возвращается с документом, подписанным по всей форме. Так начинается неофициальная работа Нэпала на военной распределительной базе в качестве офисной почтовой собаки.

Две вещи поражают Джима, когда он обучает Нэпала ориентироваться в двадцати с лишним офисных «адресах». Во-первых, этот пес необыкновенно умный и толковый. Во-вторых, у него потрясающее стремление помогать людям. Нэпалу нравится учиться. Нравится работать. И нравится, когда его хвалят.

Как только в офисе появляется почтовый пес, все сотрудники, ожидая, когда он их навестит, держат под рукой собачьи лакомства. Нэпал, конечно, любит, когда его угощают, но Джиму кажется, что еще больше ему нравятся симпатия и похвалы людей. А это означает, что он будет хорошим псом-компаньоном. Когда Нэпалу придет время отправиться к своему подопечному, он должен будет довольствоваться лишь словесными похвалами.

Дело в том, что многие люди, которым дают собак-помощников, просто не могут угощать их. Например, их место работы отличается особыми санитарными нормами, и там нельзя кормить собак. Или человек находится в таком тяжелом состоянии, что физически не может дать собаке лакомство. Идеальный пес СПНВ должен гореть желанием работать и помогать, не получая взамен ничего, кроме нескольких ласковых слов. Мало кто из собак может этим довольствоваться.

Конечно, иногда щенок ошибается. Он направляется к командиру, когда Джим говорит:

– Иди в кабинет Грега. Ступай навести Грега.

В таких случаях Джим начинает обучение заново. Он называет место назначения – кабинет Грега – и отправляется туда с Нэпалом, чтобы напомнить ему дорогу. Джим никогда не ругает своего воспитанника. Он считает, что собак вообще нельзя ругать. Для обучения нужно использовать только поощрение.

Слава Нэпала растет. О нем написали статью в журнале Управления тыловым обеспечением минобороны. Это официальный журнал военной службы снабжения. Служба почтовой собаки – отличный материал для статьи. Вскоре все высокопоставленные посетители, от генералов до адмиралов, хотят увидеть «нашу собаку».

Через несколько недель жизни с Джимом Нэпал отправляется на свой первый утренник. В СПНВ это называют «социализация щенков». Это часть обучения и в то же время возможность для собак побыть просто собаками, что немаловажно. Псам нужен отдых, в этом они похожи на людей. Необходимо делать перерывы в обучении, чтобы щенки могли расслабиться, побегать на свободе и заняться обычными собачьими делами.

Субботним утром, после долгой рабочей недели, состоявшей из ранних подъемов, Джим наслаждается заслуженным утренним сном. Во всяком случае, до тех пор, пока Нэпал не решает по-своему. Джим просыпается от ставшего знакомым ощущения: его лицо неуверенно обнюхивают. Мордочка Нэпала буквально в нескольких миллиметрах, усики щекочут наставнику щеки. Нэпал втягивает носом воздух и пофыркивает, пытаясь определить, готов ли его друг встретить новый день.

Может быть, на кровати пылинки. Или дело в чем-то другом. Так или иначе, Нэпал начинает чихать. Капельки слюны попадают прямехонько Джиму в ноздри. Он осторожно приоткрывает сонный глаз – и сразу же получает еще один залп. Джим понимает, что ему уже не уснуть. Он открывает оба глаза. Прямо перед ним бодрая, улыбающаяся мордочка Нэпала, который словно говорит: «А ну-ка, вставай! Доброе утро, Вьетнам!»

Пусть даже у Нэпала есть собственное место для сна – оно и близко не может сравниться с постелью Джима. Во всяком случае, не в глазах щенка. Точнее, не для его носа. У собак рецепторы во много раз чувствительнее, чем у нас. Мы можем пригубить кофе и определить, что в чашку бросили сахар. А собака может учуять ложку сахара в миллионе галлонов воды – иными словами, в объеме воды, равном двум заполненным олимпийским бассейнам.

Домик Нэпала пахнет пластмассой и искусственным мехом, да еще клеем, который все это скрепляет. А вот человеческая постель благоухает хозяином, который сладко спал в ней много-много ночей. Она ассоциируется с бездельем, на ней валялись часами, убивая время. А еще кое-где попадаются крошки, оставшиеся после полуночных перекусов. Вот что говорит Нэпалу его нос. Обоняние определяет его мир. Таковы все собаки. Они воспринимают жизнь с помощью нюха. Мир для них – невероятно сложное переплетение запахов. Чаще всего именно так собаки составляют первое впечатление о новом месте – на основе запаха, принесенного ветерком. Мы, люди, видим мир. Собаки его чуют.

В данный момент Джим и его кровать, конечно, пахнут хорошо. Но нужно ехать на утренник. Они и так уже немного опаздывают. Джим настаивает на том, что им пора вставать и собираться. Человек с собакой усаживаются в «крайслер» и отправляются к друзьям.

Синди Карлтон живет в четырех милях от Джима, на другом конце Санти. Она тоже время от времени берет на воспитание щенков и сейчас выращивает третью собаку для СПНВ, совсем как Джим. Синди вызвалась каждые две недели организовывать утренники для социализации щенков. Отныне эти утренники станут важной частью жизни Джима и Нэпала.

Синди идеально подходит для взятой на себя роли, ведь эта женщина просто излучает энтузиазм и энергию. И то и другое очень кстати, когда съезжаются десять воспитателей со своими щенками. На заднем дворе у Синди покрытый травой участок земли длиной пятьдесят футов. Он захватывает склон крутого холма, обнесенного крепкой кирпичной стеной. Соберется много собак, и у Синди есть место, где они могут побегать.

Когда приезжают Джим с Нэпалом, веселье в самом разгаре. Восемь маленьких щенков носятся и яростно воюют с травой. Щенки «голенькие» – это слово означает, что их спустили с поводка, сняв амуницию и ошейник. Для щенков это означает свободу.

По команде «гулять» каждый из малышей бросается в гущу событий.

Джим решает преподать Нэпалу важный урок. Он ставит свою коляску во внутреннем дворике – оттуда открывается вид на шумное сборище неугомонных собак.

Они тявкают и носятся туда-сюда. Из-под лап у них вылетают травинки и комочки земли. С дальнего конца участка приходит взрослый лабрадор. Сначала над травой видна только его голова, когда он пробирается к этим незнакомцам – миниатюрным щенкам. Затем показываются мощные передние лапы, топчущие траву. Семидесятифунтовый пес быстро приближается к щенкам. Он подстерегает одного из самых маленьких, скрываясь в высокой траве, а потом в три тяжелых прыжка оказывается рядом с крошечным комочком лоснящегося меха и останавливается, нависая над ним. Щенок задирает голову и смотрит на устрашающий силуэт, который вырос рядом с ним.

Наклонившись, взрослый пес легонько тянет щенка за ухо. Тот в ответ лижет ему длинную шею и опирается на него лапками. Эти два незнакомца – щенок, которому два с половиной месяца, и большой пес – играют, катаясь по траве, словно старые друзья.

Джим дал Нэпалу команду ждать. Щенок все еще в ошейнике и на поводке. Это означает, что ему пока не разрешено бежать и вступать в игру.

Нэпал устраивается под коляской Джима, не сводя глаз со своих четвероногих собратьев. Щенок втягивает носом соблазнительные запахи, доносящиеся от веселой своры. Нэпал чует других собак. Он слышит радостное повизгивание, когда щенки носятся друг за другом, катаются по траве и понарошку дерутся. Но понимает, что играть с ними нельзя. Нэпал не знает причин этого, и поведение Джима может показаться ему жестоким, но это важный урок, который щенку нужно усвоить. Если он станет собакой СПНВ, он должен уметь сохранять сосредоточенность и не отвлекаться, что бы ни происходило вокруг.

Сочтя, что Нэпал усвоил этот важный урок, Джим снимает с него амуницию и произносит волшебное слово: «Гулять!»

Подпрыгивая, щенок несется в гущу веселья. Ребенок может держаться в сторонке, глазея на возможного товарища по играм или окликая его, а может коснуться его, чтобы заявить о своем присутствии. Щенок же смело идет к ближайшему собрату и от души обнюхивает его. Влажные чуткие носы незнакомцев почти соприкасаются, втягивая запахи. Несомненно, чужой щенок пахнет приятно. Это девочка. Она в свою очередь обнюхивает Нэпала и явно готова с ним поиграть. Спустя несколько секунд они уже, словно добрые друзья, носятся, сбивая друг дружку с ног.

В этом прелесть собак. Они не теряют времени. Им некогда проявлять высокомерие и разыгрывать из себя недотрог. Они должны прямо сейчас взять все от своей короткой жизни.

Джим сидит в патио и с удовольствием наблюдает за щенками. Приятно смотреть, как Нэпал играет. Джим достает из кармана мячик и бросает его собакам. Некоторое время он следит за игрой, чтобы убедиться в том, что псы не кинутся друг на друга (такое может случиться, если позволить им слишком увлечься).

Мячик падает в самую гущу. Нэпал хватает его и бросается наутек, а остальные собаки преследуют его по пятам. Одна из них догоняет его. Несколько секунд они борются за мячик, отчаянно мотая головенками, яростно, по-щенячьи визгливо рыча. Потом Нэпал отпускает игрушку и присоединяется к своре преследователей.

Все правильно. Он учится иметь дело с другими собаками и налаживать с ними контакт.

Через некоторое время Джим замечает, что Нэпал, кажется, нашел себе подружку. Он ходит за ней как привязанный, а она скоро начинает вести себя так, будто пытается подчинить его себе.

Джим хорошо знает, что если одна собака нависает над другой или подминает ее под себя, то таким образом она пытается добиться подчинения. Это инстинкт, унаследованный от волков.

Поскольку Джим всю жизнь занимается собаками, он изучил историю их происхождения.

Все современные собаки – потомки одного вида. Это Canis lupus, серый волк. Волки, как правило, живут стаями, возглавляемыми волком и волчицей. Вожаки подчиняют остальных, держа их в страхе, угрожая нападением или изгнанием из стаи. Но щенкам СПНВ необходимо уметь правильно, цивилизованно выстраивать отношения с другими собаками. Сегодня, когда девочка пытается подчинить Нэпала, он отвечает ей тем же. Есть риск, что у него разовьются дурные наклонности.

Хозяева подзывают собак к себе. Нэпала разлучают с девочкой, чтобы подавить в зародыше недопустимое волчье поведение.

Джим ни за что бы не хотел вырастить из Нэпала волка в овечьей шкуре.

Глава девятая

Меня зовут Джейсон Марк Морган… И я вернулся. Спасибо, что следили за моей историей, пока я был в коме. Предыдущую часть я по очевидным причинам не мог рассказать, но отныне до конца истории буду с вами.

Когда наконец прооперировали мой позвоночник, меня вывели из комы, прекратив подачу лекарств.

Проведя столько недель в темном болоте, почти забываешь о существовании света, о том, какой он. Мое первое осознанное чувство было далеко не самым приятным: я ощутил невероятную боль. Такую, какой вы даже представить себе не можете. Словно кто-то взял две раскаленные докрасна кочерги и тычет ими вам в глаза.

Казалось, что боль вгрызается в мозг, поднимаясь от ног, будто мои ступни погружены в баки с горящим бензином.

Я едва ли не жалел о выходе из комы – настолько сильной была боль. Реальность почти целиком скрылась от меня за мучениями. Почти. Я пришел в себя от слов, которые снова и снова повторял медицинский работник, и наконец они проникли в мое терзаемое болью сознание:

– Джейсон, я ваш хирург. Возможно, вы этого не осознаёте, но несколько недель вы были в коме. Вы попали в аварию в Эквадоре во время военной операции. Вы в госпитале, и мы делаем все возможное, чтобы спасти вашу жизнь и вылечить вас.

Я не мог не обратить внимания на его слова. В тот момент я наконец осознал, что нахожусь не в плену у наркоторговцев.

– Джейсон, кивните, если слышите меня.

Я кивнул.

– Хорошо. Вы получили травмы во время военной операции на границе Эквадора и Колумбии. Теперь вы снова в США. Вам очень повезло, что вы остались в живых. Но я должен вам сообщить, что нижняя половина вашего тела парализована и вы никогда не сможете ходить.

Во тьме моих мучений словно разорвалась атомная бомба. «Вы никогда не сможете ходить… Вы никогда не сможете ходить…» Эти невыносимые слова снова и снова звучали у меня в голове, разрывая пелену боли, будто луч лазера. Я не верил своим ушам. Это было невозможно.

В глубине души я понимал, что должен бороться. Пора было прервать молчание. Настало время говорить и быть услышанным.

– Сэр, я буду ходить. Буду.

Мой голос, ужасно скрипучий и хриплый, был едва ли громче шепота. Господи, что же со мной произошло?

– Нет, Джейсон, не будете, – покачал головой хирург. – Нет смысла приукрашивать правду. Позвоночник сломан в двух местах. Нижняя часть вашего тела парализована. Вы никогда не сможете ходить.

Я находился под воздействием многочисленных препаратов, но соображал достаточно ясно, чтобы понять: если я соглашусь с хирургом, его предсказания сбудутся. Битва закончится, не успев начаться. Тогда я точно не смогу ходить. И я продолжал ему возражать. Стоит лишь как следует поверить в себя – и я смогу исцелиться. Мне тяжело было сосредоточиться, но я думал, что, если буду настойчиво опровергать слова хирурга, у меня все получится. Это было моей единственной надеждой.

Хирург попытался прекратить спор, попросив меня пошевелить пальцами ног.

Я выполнил его просьбу.

– Смотрите, – прохрипел я, – они шевелятся.

Он взглянул на мои ноги.

– Нет, Джейсон. Вам это кажется.

– Да нет же, сэр! – выпалил я. – Они шевелятся, просто движение едва заметно.

– Нет, Джейсон, поверьте мне, ваши пальцы неподвижны. У вас парализована нижняя часть тела. Мне очень жаль.

Хирург говорил со мной очень мягко. Он изо всех сил старался быть добрым и деликатным, сообщая мне то, что считал жестокой, неумолимой правдой. Учитывая обстоятельства, это было нелегко для него.

Мы зашли в тупик. Хирург не хотел сдавать свои позиции, но и я тоже, поэтому больше сказать нам было нечего.

Я оглянулся на свою семью. Все, кого я любил, собрались в моей палате. Я видел, что говорят их глаза. Мои близкие все слышали. У них было очень много времени, чтобы подготовиться.

По маминым щекам текли слезы – то ли от гордости за мое упорство, то ли от боли из-за моей напрасной надежды. Впрочем, зная свою маму, могу сказать: причиной ее слез была гордость за меня. Она никогда не сдавалась, и нас научила тому же.

Даже если мои слова не могли быть правдой, я хотел надеяться. Ведь если нет надежды – что нам остается?

Когда мы с хирургом закончили разговор, пришел капитан авиации в полной военной форме. Он хотел поговорить со мной наедине и выяснить все, что я запомнил о «несчастном случае». Я сказал ему правду: я забыл абсолютно все. У меня в памяти образовалась дыра. Я выпрыгнул с парашютом из «Геркулеса» и приземлился в джунглях. Потом очнулся здесь. А между этими двумя событиями – черная дыра, заполненная пустотой.

Как будто мне в мозг запустили ракету, которая взорвалась и выжгла часть памяти. Когда я пытался заглянуть в эту дыру, там ничего не было – лишь рваные края исчезающих воспоминаний. Я знал, что чего-то не хватает. Из моей головы удалили что-то важное. Но я не знал, что именно.

Когда я поведал все, что смог, мне показалось, что капитан остался доволен. Я был идеальным солдатом, который выжил: никаких воспоминаний – следовательно, я ничего никому не мог рассказать.

Я пролежал много времени, из-за этого мои сосуды расширились. К тому же из-за отсутствия физической активности мышцы значительно уменьшились в объеме. Я потерял целых сорок фунтов. Когда меня в первый раз посадили в инвалидную коляску, я едва выдержал в этом положении пятнадцать минут. Из-за расширенных сосудов и слабых мышц мое сердце не могло обеспечивать мозг достаточным количеством крови, и я потерял сознание.

Постепенно я набрался сил и смог сидеть в коляске по полчаса. Ноги мне забинтовали, чтобы ограничить кровообращение в нижних конечностях и направить больше крови к голове. Я казался себе беспомощным, словно новорожденный младенец. Мне приходилось многому учиться заново; даже малейшие движения отзывались ураганом боли.

Я чувствовал себя так, будто меня разрывают на тысячу кусочков и тянут в разные стороны. Я был жив, а ведь столько раз мог умереть. Мне следовало испытывать благодарность за это. Я сидел в инвалидной коляске. Хирург сказал, что в ней я проведу остаток жизни. Пока же я не мог высидеть там даже часа. Каждую секунду мое тело разрывалось от невыносимой боли. Господи, для чего мне было жить? Это был кошмар наяву. Паралитик, навсегда прикованный к инвалидной коляске. Я был лишь обузой для всех, включая жену и троих маленьких сыновей.

А на краю сознания пульсировала темная правда: «Джейсон, давай скажем честно: возможно, тебе лучше было бы умереть».

Я отгонял эту мысль и клялся бороться, клялся, что снова начну ходить и восстановлю все свои навыки. «Хирург ошибся». Повторяя это, я справлялся с отчаянием. Я избрал отрицание и твердил себе, что дух сильнее плоти и способен на многое.

А еще я должен был жить для жены и детей, если они примут меня в моем нынешнем виде.

Когда сынишек в первый раз привели меня навестить, я еще не вставал с койки. Я тогда учился проводить в инвалидной коляске хотя бы час в день. Мне удалось сесть в кровати, опираясь на гору подушек. Скрывая приступы жгучей боли, я изо всех сил старался вести себя как отец, который был им нужен.

Карла и мама ввели в палату мальчиков – Блейка, Остина и Гранта. Что могли понимать дети, которым не исполнилось еще и четырех лет? Карла лишь сказала им, что папа болен и лечится в госпитале.

Она принесла портативный манежик и детские ходунки, чтобы мы с мальчиками могли немного поиграть. Вначале Блейк и Остин были в восторге. Их отец просто лежал в постели – они и раньше видели это тысячу раз, когда врывались в родительскую спальню и прыгали на кровати: «Папа, вставай! Вставай! Вставай! Начинается новый день».

Было так чудесно, что сыновья рядом со мной. Слезы подступили к глазам. Но Грант, самый младший, безутешно плакал с того самого момента, как оказался в палате. Он смотрел в мою сторону и, казалось, видел мои травмы, боль и мучения. Невзирая на все наши попытки, успокоить его было просто невозможно, поэтому детей вскоре пришлось увести.

Я видел, что и взрослым очень тяжело. Карле. Родителям. Брату и сестре. Им уже сказали жестокую правду обо мне: «Ваш муж/сын/брат будет прикован к инвалидной коляске до конца своих дней». Но одно дело – услышать, и совсем другое – увидеть собственными глазами. Увидеть означает поверить. Впервые увидев меня в инвалидной коляске, мои родные испытали шок. Они очень старались держать себя в руках, но я читал ужас в их глазах.

Я и сам испытывал то же самое. Я не мог оставаться таким! В старших классах я был фанатом спорта. Выиграл спортивную стипендию и мог учиться в колледже, но вместо этого пошел в армию – думал, что лишь там смогу получить достаточно адреналина и нагрузок, которые мне были необходимы. А в армии я выбрал элитное спецподразделение. Но и этого мне оказалось мало: как я уже рассказывал, не удовлетворившись войсками особого назначения, я сделал еще один шаг, перейдя в Авиационный полк специального назначения.

И как такой парень как я мог оказаться в инвалидной коляске?

Раньше моя семья была сосредоточена лишь на том, чтобы помочь мне выжить. Теперь, после операции на позвоночнике, моя жизнь уже не висела на волоске. Все это было адски тяжело для моих родных, вымотало много нервов. А потом пришло осознание: «Так будет всегда».

Я помню, как спустя пару дней после выхода из комы меня в первый раз вывезли на улицу. Был чудесный летний день. Впервые за много месяцев я увидел солнце.

Меня вез отец. Думаю, он хотел показать, что не стыдится того, во что превратился его сын. Он прошел с моей коляской по коридору госпиталя до лифта, а потом выкатил ее через задние двери к газону.

Там были мои малыши. Идея была в том, чтобы я сидел в коляске, грелся на солнышке и смотрел, как они играют. Я слышал их визг и смех и знал, что в мире еще осталось что-то хорошее. Ради этого стоило жить.

Впервые за долгое время рядом со мной не было медсестер и хирургов, кардиомониторов и капельниц, ремней, которыми меня привязывали к кровати. Здесь были только мы, наша семья. Стояло самое жаркое время года – август. Газон поливали из оросительных установок, и трава была изумрудно-зеленой. Она излучала жизнь.

Не то что я.

Для отца в то время главным было забрать сына из госпиталя. С одной стороны, мое состояние мало в чем изменилось, с другой – это было лучше, чем кома. Теперь я, во всяком случае, сидел на солнышке и, кажется, находился в своем уме.

Это был ключевой момент, который моя семья вспоминала потом много раз. Они тогда поняли нечто жизненно важное.

Наше отношение к людям определяется их физическим обликом. Силой. Внешней красотой. Мощным телосложением. Но на самом деле важно то, что у человека внутри.

И даже это во мне словно… угасло.

Я лишился многих воспоминаний. Капитан сказал моей семье, что я ничего не помню о том, как были получены травмы. Мозговая травма – понятие растяжимое: она может проявляться и как незначительная потеря памяти, и как серьезное психическое расстройство. А между двумя концами шкалы – бесчисленное множество вариаций. Мне казалось, что в голове у меня все перемешалось. Что я не могу сосредоточиться, мысли меня не слушаются. Но все это можно было списать на боль – бесконечную, невыносимую – и препараты, которые я принимал, чтобы ее не испытывать.

Вообще-то в тот момент никакие реальные или предполагаемые психические нарушения не могли иметь первостепенной важности. Главными были телесные страдания. Я уже говорил о том, что меня терзала боль. Я стал слабой, хилой тенью прежнего себя. Был тихим, неразговорчивым и почти ничего не мог делать самостоятельно. Мне едва удавалось перевернуться с боку на бок – нужно было звать санитара, чтобы мне помогли. Все мои потребности были тогда предельно просты.

Меня довольно быстро отправили на реабилитацию, и вот тогда я по-настоящему понял: я почти ничего не могу делать сам. Мне предстояло заново учиться многим простым вещам, которые у здоровых людей получаются сами собой. Одеваться. Мыться. Пользоваться туалетом. Вставать с кровати. Водить машину. Если ваши ноги вас не слушаются, все это воспринимается совсем по-другому.

Я чувствовал растерянность. Меня терзали бесчисленные вопросы. Что со мной будет дальше? Смогу ли я восстановить силы? Смогу ли заботиться о себе и своей семье? Смогу ли воспитывать и поддерживать сыновей?

Меня очень угнетала ограниченность моих возможностей. Даже перебраться из коляски на койку было для меня тяжелым испытанием. Это длилось целую вечность, и я почти ничего не мог поделать. Паралич нижних конечностей – ведь я стал паралитиком – заставляет вас при помощи рук и спины выполнять все те действия, для которых раньше вы использовали ноги. Нижнюю половину тела вы тянете за собой, словно ненужный, мертвый груз. А теперь представьте, что перебираетесь из коляски в кровать, а спина у вас переломана в двух местах и скреплена титановыми стержнями, и мышцы уменьшились до такой степени, что вы потеряли третью часть массы тела, и при этом каждое движение причиняет немыслимую боль.

Невозможно, правда?

Да. Это было почти невозможно.

Прошло не так уж много времени после отбора в элитный отряд и школу парашютистов. Я помню бег с препятствиями. На спине рюкзак, набитый десятифунтовыми мешочками с песком. И всю дорогу тебя поливают ледяной водой из брандспойтов. Перед каждым препятствием я должен был сделать по пятьдесят отжиманий. Промокший насквозь, я задыхался, у меня горели мышцы, а меня бомбардировали вопросами о специальной парашютной терминологии и системе разведки погоды.

Один неправильный ответ, одно не взятое препятствие – стена, туннель, пруд, канава, – одно незначительное нарушение норматива, и я не прошел бы отбор. Но у меня все получилось. Мои тело и разум выдержали.

В конце обучения в школе парашютистов я стоял в строю вместе с немногочисленными гордыми бойцами. Мне вручили жетон подразделения и берет. Он был серый, со значком Десятой эскадрильи метеорологической службы: кинжал острием вверх, парашют и две перекрещенные молнии. В тот момент я чувствовал, что это огромная честь. А потом перешел в легендарный Авиационный полк.

В 1980-м сорвалась миссия по освобождению американских заложников в Иране из-за проблем с вертолетами и спецназом. После этого армия США начала готовить вертолетный отряд исключительно для спецопераций. Через десять лет подразделение превратилось в Сто шестидесятый авиационный полк специального назначения. Он специализировался на высадках с малых высот, внедряя и забирая бойцов США или союзных войск. Вертолеты Сто шестидесятого авиационного полка также использовались для ближней поддержки с воздуха и эвакуации участников спецопераций. Со времен операции 1983 года «Вспышка ярости», увековеченной в фильме и книге «Черный ястреб», и до наших дней Авиационный полк специального назначения был на передовой везде, где в бой вступали элитные войска.

Для операций в Южной Америке нам выделили пару «Блэк Хоков» MH-60. Чаще всего задание заключалось в наблюдении за тайными убежищами повстанцев-наркоторговцев. Условия нашей службы не позволяли открывать огонь, если в нас не стреляли первыми. РВСК знали об этом. Большинство их баз были расположены на берегах рек, которые они использовали как транспортные артерии. Мы летали быстро и низко, над самой водой, чтобы приглушить шум моторов и застать плохих парней врасплох.

Во время одного из таких полетов из хижины выбежал человек, размахивая пистолетом. На нашем вертолете были установлены тридцатимиллиметровые пушки системы Гатлинга, так что парень по сравнению с нами был вооружен плоховато. Он стоял, размахивая пистолетом, словно хотел отпугнуть нас. Мы не могли открыть огонь, пока по нам не выстрелили, поэтому пилот решил пролететь прямо над хижиной, и струей от несущего винта снесло крышу.

Но вооружение и разведка повстанцев были на удивление хорошими. Во время одного из заданий мы обнаружили устройство для прослушивания переговоров между пилотами наших «Блэк Хоков». Более того, каждую неделю нам угрожали, что живыми из Эквадора мы не уйдем, что они найдут и убьют наших жен и детей, оставшихся в США. К моему ужасу, в одном из списков людей, осужденных на казнь, я нашел имя Карлы. Но, несмотря на угрозы и опасность, я любил службу в АПСН.

А теперь случилось такое: я на всю жизнь оказался прикован к инвалидной коляске.

Я чувствовал свое тело лишь до пупка, а ниже – ничего, даже если щипал себя. Чрезвычайно странное, неуютное ощущение.

Представьте, что проводите рукой по своей ступне или бедру, а мозг совершенно ничего не фиксирует. Ваша кожа даже не чувствует, как вы касаетесь ее пальцами. Будто часть тела вам уже не принадлежит; в моем случае это было больше половины.

И это заставляло меня задумываться: «Как я буду жить, потеряв половину тела?»

Глава десятая

Джима Зигфрида начали называть Заклинателем Собак.

Он не может припомнить, кто дал ему это прозвище или от кого он впервые его услышал.

Может быть, от землячки Синди, которая каждые две недели проводит встречи для социализации щенков?

Как бы там ни было, Джиму кажется, что он не заслуживает этого прозвища. Он не заклинатель. Просто ему посчастливилось воспитывать умнейшего пса в мире.

Впервые Джим услышал свое прозвище на занятиях для щенков.

Каждые две недели инструктор, назначенный СПНВ, помогает воспитателям с дрессировкой. В Санти занятия ведет Майк Фаулер. Он служит в отделе К-9 полиции Сан-Диего. У него красивая поджарая овчарка малинуа по кличке Рекс. Малинуа похожа на слегка уменьшенную версию немецкой овчарки. Это любимая порода правоохранителей и военных.

Майк – простой коп, твердо стоящий на земле. Ему за сорок. Основную часть работы выполняет его собака. Майку скоро на пенсию, волосы на макушке редеют. Это добродушный мужчина, с которым легко. А еще он души не чает в собаках и в восторге от СПНВ. Каждые две недели он собирает дюжину с лишним воспитателей, чтобы обучать щенков более чем тридцати командам, которые должны быть усвоены, прежде чем собака вернется в СПНВ. Это и базовые команды – «сидеть», «стоять», «гулять» (большинство из них Нэпал уже знает), – и менее распространенные. Например, команда «голос» означает, что собака должна лаять по приказу хозяина. Зачем собаке этот навык?