Текст книги "Смерть куртизанки"

Автор книги: Данила Комастри Монтанари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– В моём доме рабов не бьют, каждому хватает еды и одежды на случай холодов, а если кто-то заболеет, его лечат. Поэтому они верно служат мне и не предают. Глупо становиться врагами, живя под одной крышей.

Псека, казалось, успокоилась и, протянув руку, быстро схватила финик и впилась в него зубами. Аврелий протянул ей тарелку с мелкими красными шариками, девочка раньше не видела таких.

– Это очень сладкие фрукты. Ешь на здоровье. Лукулл привёз их в Рим с Понта Эвксинского[62]62
  В наши дни Чёрное море.


[Закрыть], где сражался с Митридатом[63]63
  Митридат IV Евпатор (132–63 гг. до н. э.) – царь Понтийского царства, с которым Римская республика вела напряжённое соперничество.


[Закрыть], и римские дети сходят по ним с ума. Никогда не пробовала?

Девочка отрицательно мотнула головой и, схватив пригоршню странных сладостей, быстро сунула их в рот.

– Нет! Не так! Нужно выплюнуть косточку! – объяснил Аврелий, порадовавшись счастливому выражению, что появилось на перемазанном лице маленькой рабыни. – Мне ничего от тебя не надо, Псека, но если захочешь, можешь оказать мне важную услугу. – Он помолчал, чтобы она поняла его, и продолжал: – Я знаю, что ты видела меня, когда входил к твоей хозяйке в ту страшную ночь, но не я убил её. Однако я хочу узнать, кто это сделал. Поможешь мне? Но это опасно, вот почему я велел Кастору не спускать с тебя глаз.

Девочка жадно ела и не подавала виду, что поняла его. И всё же он не сомневался, что немота и бессмысленное выражение лица были всего лишь способом защиты беспомощного и запуганного создания.

Полуденную тишину нарушал только свист прятавшегося на высокой смоковнице дрозда.

Маленькая рабыня продолжала молчать.

XIII

ИЮЛЬСКИЕ НОНЫ

Аврелий неохотно направлялся к дому Аннея Корнуто, где старые аристократы, сделавшие стоицизм доктриной собственной жизни, договорились встретиться, чтобы послушать публичное чтение последнего труда Сенеки[64]64
  Сенека, Луций Анней – римский философ-стоик, поэт и государственный деятель. В основе учения стоицизма – обретение стойкости и душевного покоя, избавление от тревог и привязанностей.


[Закрыть].

Встреча со знаменитым философом не слишком привлекала Аврелия. Хотя он полностью разделял его идеи, всё же считал его слишком лицемерным. Короче, был убеждён, что Сенека хорошо проповедует, но плохо воспитывает.

Из-за этого он избегал посещать интеллектуальные кружки стоиков, предпочитая собрания в светских салонах на греческий и эпикурейский манер, более поверхностные, зато не такие скучные.

Тем не менее он не только принял приглашение, но и поспешил на встречу с философами в надежде «случайно» увидеть там молодого Гая, который, по словам Сервилия, посещал дом Корнуто довольно регулярно.

Понадеявшись, что не придётся выслушивать слишком много нудных разглагольствований о счастливых республиканских временах – о чём можно было тосковать, вспоминая тяжёлые годы гражданских войн, Аврелий понять не мог, – он набрался терпения, чтобы вынести рассуждения Сенеки о патернализме, рассчитывая всё же достигнуть своей цели.

Едва он переступил порог, как на него обрушился хор возбуждённых голосов, в котором с трудом можно было различить отдельные фразы.

– Говорю вам, это позор!

– Скандал!

– Но если они думают, что мы станем молчать…

Аврелию понадобилось несколько минут, чтобы понять причину такого переполоха. Оказывается, великий Сенека, которого все так ждали, не будет присутствовать на собрании.

Его арестовали по приказу Мессалины по обвинению в прелюбодеянии с внучкой императора Юлией Ливиллой.

Аврелий с облегчением и в то же время со смирением вздохнул.

Выходит, «императрица Венера» наконец нанесла удар.

Вокруг него велись разговоры явно хорошо осведомлённых людей.

– Сенека – это человек безупречной морали! – гремел Анней Корнуто, у которого были тесные связи с родственниками философа.

– Эта грязная проститутка пачкает самое чистое римское имя, – вторил один из его последователей.

– Бесстыжая! Приписать учителю собственные сексуальные извращения!

– Это неслыханно! Каждый из нас сегодня в опасности! Эта женщина может в любой момент оклеветать кого угодно!

Аврелий тоже собирался вставить в этот гомон несколько слов, но тут объявили, что прибыл новый гость, и это сообщение вывело его из затруднения. Пришёл Музоний Руфо, известный философ-стоик и дальний родственник Фурия Руфо.

Аврелий внимательно посмотрел на него. Рассчитывая именно на его присутствие, он и решил наведаться на это собрание бородачей, полагая, что с ним придёт и Гай.

Так и оказалось – за спиной пожилого мудреца он увидел юного Гая, застенчивого и робкого, в тоге несколько детского кроя.

Появление философа, которого Аврелий уважал за гармоничность взглядов намного больше, чем прославленного Сенеку, не успокоило собравшихся.

Не пожелав слушать продолжение дискуссии, которая приобретала всё более горячий характер, Аврелий подошёл к сыну Руфо, чтобы поздороваться с ним, как со старым знакомым.

– Ave, Гай! Я никого тут не знаю. Не представишь ли меня учёным мужам? А ты, мне кажется, здесь свой человек.

Польщённый, юноша ввёл его в курс дела: назвал имена и должности гостей, а также труды, прославившие их. Аврелий, памятуя рассказы Помпонии, умело воспользовался одной короткой репликой Гая и перевёл разговор на греческую поэзию.

Юноша, обычно вялый и спокойный, сразу оживился, и тема дня была забыта в пользу похвал лесбийских стихов Каллимаха. Аврелий весьма обрадовался, что сумел так легко расположить к себе робкого собеседника, как вдруг подошёл Музоний и, как говорится, разбил ему все яйца в корзинке.

Громко обратившись к Гаю, старый философ увлёк отнекивающегося племянника в центр зала и попросил его высказать от имени молодого поколения своё мнение о скандале дня.

Юноша внезапно утратил всё красноречие, которое только что так прекрасно продемонстрировал Аврелию, и пролепетал какие-то приличествующие случаю слова.

Гул голосов заглушил его речь. Императрица попала в эпицентр настоящего словесного урагана, и ей крепко досталось. Только трагик Помпоний Второй, будучи хорошим политиком, пытался лавировать и защищать её.

Услышав его, Гай изменился в лице. И вдруг взял слово и с неожиданным нервным возбуждением заговорил:

– Вот что происходит, когда продажная женщина управляет Римом! Вот, друзья мои и учителя, до чего можно дойти, когда попадаешь под очарование женщины. Разве не предупреждал нас Сенека о том, насколько опасно уступать нашим страстям? Клавдий уже во власти этой шлюхи, не знающей ни стыда ни совести, этой Мессалины, которая крутит им, как хочет, используя те же приёмы, те же ласки, что применяют в борделе! И пусть его судьба служит нам предупреждением! Никогда, ни по какой причине мы не должны принимать эти вместилища похоти и бурдюки с ядом за равных нам людей. Правы были греки, которые запрещали женщинам выходить из дома и использовали их только с той целью, какую предназначила им природа, – для рождения детей и служения мужчинам!

Гости молчали, с любопытством слушая женоненавистнические речи молодого человека, высказанные столь страстно и даже истерично. Музоний качал головой. Привыкший выслушивать куда более весомые доводы, он не мог одобрить неистовые филиппики племянника.

– Нами, римлянами, напротив, – продолжал Гай, – всегда правили женщины, которые думают своими половыми органами, а не мозгами! Эти мегеры лезут в политику, плетут заговоры, возводят и свергают правительства. Помните Ливию Друзиллу? Это она управляла империей, а не Август, её муж! Прославленный триумфатор Август в последние годы жизни не мог даже владеть императорской печатью – ведь жена хранила её у себя! Вместо того чтобы сидеть по домам и во всём повиноваться мужчинам, женщины сегодня господствуют в Риме. Сначала Ливия, теперь Мессалина. Кто дальше будет заставлять нас выполнять их гнусные капризы? Сегодня императорская проститутка сажает в тюрьму самого великого римского мыслителя! И все будут молчать и искать милости этой грязной и коварной куртизанки, которая как никто олицетворяет мерзости своего пола.

Страстная речь Гая смутила даже старых мудрецов. Музоний, всегда проповедовавший абсолютное равенство полов, явно растерялся. Слышать, как ему противоречит молодой родственник и ученик, было для него глубоко огорчительно.

Аврелий вмешался холодно и саркастично.

– Не думаю, что половина людей так уж испорчена, как пытается убедить нас в своём страстном порыве наш молодой моралист. Существуют порядочные женщины, как существуют и порядочные мужчины. И бесчестные женщины, и бесчестные мужчины.

Гай, решительно недовольный, хотел было возразить, но властный жест Аврелия заставил его умолкнуть. Патриций между тем продолжал:

– У меня не было случая познакомиться лично с Валерией Мессалиной. Конечно, то, что я слышал о ней, рисует её не в самых лучших красках. Но от её поведения до обвинения женщин в погибели Рима ещё довольно далеко…

Юноша слушал его откровенно враждебно.

– Что касается Ливии Друзиллы, – продолжал Аврелий, не давая ему вставить слово, – это верно, что она правила Римом и что Август никогда не принимал ни одного решения, не посоветовавшись с ней… И что же? Разве не при нём империя стала сильной, мирной и процветающей, разве мы не должны быть благодарны ей?

Хитрый Аврелий выдвигал в защиту своего тезиса сам принцип императорской власти. Он знал, что вряд ли у кого-нибудь из этих высокомерных благодетелей человечества хватит мужества открыто возразить ему.

Ворчать легко, говорить громко – гораздо труднее. Все умолкли. Дискуссия незаметно сошла на нет. Присутствие Аврелия и его речь смягчили тон выступлений.

Гай, потерпев поражение, обиженно отошёл в угол. Подходя к нему, молодой сенатор понимал, что навсегда утратил его расположение, и всё же выразил ему уважение, несмотря на расхождение во взглядах.

– Ты слишком строг, Гай. Как можно всех женщин обвинять в одинаковых преступлениях? Или ты забыл благородную Витулу? – спросил он, надеясь, что упоминание любимой матери смягчит его непреклонность. Гай никак не выразил своего согласия, но взгляд его слегка потеплел.

– Пройдёт несколько лет, и, возможно, ты влюбишься в один из таких «бурдюков с ядом», как называешь их сейчас. Тогда и поймёшь, сколько нежности они могут подарить мужчине, на какие благородные поступки способны, узнаешь, как бывают умны и образованны, и перестанешь сожалеть о временах, когда женщины занимались только пряжей.

– Такого не будет никогда! – решительно возразил Гай. – Я не позволю этим лицемерным змеям увлечь меня! Не позволю манипулировать мною, словно куклой, не позволю баловать меня, как… – Он замолчал, словно не решаясь произнести какое-то слово.

– Как ребёнка? – коварно подсказал Аврелий.

– Нет! – вскричал юноша. – Я хотел сказать – как идиота, как придурка, растаявшего от телячьих нежностей. Я не хотел сказать «как ребёнка»!

«Но именно это ты и собирался сказать», – подумал Аврелий, задаваясь вопросом, какой же у него был опыт с женщинами, и в частности с Коринной, если оставил такое сильное впечатление, граничащее с ненавистью.

– Конечно, – сказал он, подхватывая последние слова юноши, – дети имеют право, чтобы их баловали, не так ли? Что может быть дороже и приятнее ласки матери! И как мы тоскуем по ней, когда вырастаем. – Сказав это, Аврелий вспомнил о своей матери, которая сразу после рождения преспокойно препоручила его заботам рабынь, а потом, когда немного подрос, и равнодушной мачехе.

– Я тоже очень тоскую по моей матери, – бесстыдно солгал он. – И думаю, ни одна женщина не могла бы любить меня крепче, чем она.

– В самом деле. Поэтому и нельзя доверять им.

– Но всегда можно купить их ласки, расположив к себе.

Намёк на знакомую им обоим свободную развратницу был очевиден.

– Никогда! Я никогда не пошёл бы на это. Ты, может быть, и довольствовался бы такой низкой любовью, ты, считающий, что главная цель в жизни – это поиск удовольствий, но я…

Они взглянули друг другу в глаза. Весёлый и сильный, гордящийся своим жизненным опытом Аврелий и растерянный, неопытный мальчик, лишь недавно надевший взрослую тогу.

В воздухе повис невысказанный вопрос: «А Коринна?»

Аврелий не произнёс его вслух, уверенный, что молодой человек всё равно услышал его, словно он громко прозвучал на весь зал.

Гай опустил глаза.

Патриций отеческим жестом похлопал юношу по плечу и направился к выходу, и пока шёл по атриуму, чувствовал на себе его растерянный взгляд.

XIV

ВОСЬМОЙ ДЕНЬ ПЕРЕД ИЮЛЬСКИМИ ИДАМИ

– Просто не знаю, Сервилий, что тебе и сказать! Эта история не укладывается у меня в голове. Я определённо переоценил свои возможности. Мне казалось, достаточно познакомиться со всеми участниками событий и разгадать их тайные страсти, чтобы выяснить правду. Но я остался ни с чем. – Сидя в эзедре у друга, Аврелий не скрывал огорчения. – Глупец! Вообразил, будто знаю человеческую душу! Я всматривался в лица, пытаясь угадать сокровенные замыслы, но ничего не понял. В этой истории все кажутся мне виноватыми и все невиновными!

– Хочешь сказать, что любой из них мог совершить это убийство? – спросила Помпо-ния. – То есть никто не находился где-нибудь в другом месте?

– Ты имеешь в виду алиби? Нет, в этом смысле никого не могу исключить. У каждого есть свидетель, но это всё родственники или рабы… Свидетели, показания которых ничего не стоят.

– Но Квинтилий… Квинтилий, мне кажется, здесь самый главный подозреваемый. Он же распутник, транжира, жестокий человек и вообще отвратительный тип! – убеждённо заявил Сервилий.

– Это верно, такой мерзкий, что все были бы только рады, если бы убийцей оказался он. К сожалению, у него не больше шансов, чем у других, получить это звание. Жена обвиняет его, но не публично. Будь у неё хоть какое-нибудь доказательство, она, не колеблясь, сделала бы это. Она ужасно зла на него…

– Без конкретного обвинения никто не станет заниматься расследованием. Речь ведь идёт всего лишь о распутной женщине, а силам порядка сейчас есть чем заняться. Кстати, что скажешь об аресте Сенеки?

– Думаю, что обвинение тут необоснованное. Эта холодная рыба никогда не стала бы соблазнять праправнучку Августа! – рассмеялся Аврелий. – Очень подозреваю, однако, что за обвинением в прелюбодеянии скрывается немало растрат, которые не так-то легко доказать…

– В самом деле? – удивился Сервилий. – Проповедник справедливости набивал свои карманы?

– Честно говоря, не знаю. Конечно, наш стоик мне весьма неприятен. Вечно невозмутимый, высокомерный, всегда держится так, будто в любую минуту готов преподать урок нравственности. Ну да, конечно, он прекрасный оратор. Если в этом всё дело. Говорит очень красиво. Но ни он сам, ни его труды меня не убеждают. Посмотрим, что он запоёт, когда окажется в изгнании на Корсике. Хочешь, поспорим, что забросает ненавистную Мессалину откровенно льстивыми письмами, чтобы смягчить наказание. И всё же в его книгах ясно говорится: человек, если он достоин этого имени, в некоторых случаях волен выбрать смерть. По-моему, он покончит с собой, только когда ему не останется ничего другого!

– Но, бедняга, годы и годы провести на этом нездоровом острове…

– У него будет возможность утешаться философией, как он всегда советовал делать нам! Не волнуйся, вернётся рано или поздно. Чтобы заставить замолчать учителя, нужен кто-то другой, а не бедный Клавдий! – с презрением заметил Аврелий.

– Вообще-то я считал его порядочным человеком, – произнёс Сервилий.

– Так или иначе, ему лучше не слишком рассчитывать на милость императрицы, – продолжила разговор Помпония. – Знаешь, о чём судачат сейчас: будто знатная госпожа выходит по ночам не для встречи с любовником, а для работы в публичном доме!

– Неужели? И есть свидетельства? – смеясь, поинтересовался Аврелий.

– Ах, неисправимый распутник! Расскажи мне лучше о твоих возлюбленных. Спорю, что снова встречался с очаровательной Лоллией… И кто знает, сколько раз…

– Ты проиграла спор! Прекрасная Лоллия больше не удостоила меня приглашением, – вздохнул Аврел и й.

– А ты сделал хоть что-нибудь, чтобы ей захотелось пригласить тебя? Хочешь заполучить такую женщину – ухаживай за ней. Или ты думаешь, что перед тобой все должны падать? Этого можно ожидать от простолюдинок и рабынь, которых привлекает твоя красота, но не от настоящей патрицианки, такой как Лоллия Антонина!

– Дело в том, что… Мне кажется, я обидел её.

– Обидел? Да ты шутишь! Неужели ты сделал ей предложение несколько… – Помпония разволновалась.

– Я ничего не сделал! Вот почему и боюсь, что непоправимо разочаровал её, – пошутил Аврелий, не настолько, правда, спокойно, чтобы ему поверили.

– Но она права! – упрекнула его возмущённая Помпония и добавила: – Ты, Аврелий Стаций, чьё мужество и красоту я нахваливаю всем римским матронам, ставишь меня в такое неловкое положение?

– Прошу прощения, дорогая подруга, но это именно так, – шутливо признал Аврелий.

– Ах, я удивляюсь тебе! С такой женщиной, как Лоллия, не расстаются, не выразив убедительно своё восхищение!

– Не преувеличивай, Помпония, – вмешался её муж, – мужчина вовсе не обязан…

– Нет, обязан! – пылко возразила Помпония. – По крайней мере, с такой женщиной, как Лоллия. – И обратилась к другу: – Ты разочаровал меня, Аврелий. Постыдись!

– Стыжусь, конечно, стыжусь, дорогая Помпония, и, чтобы загладить вину, клянусь исправить ошибку. Во всяком случае, надеюсь сделать это.

Друзья ещё долго подшучивали над ним, и, покинув их дом, Аврелий почувствовал облегчение. Он направился было к паланкину, но тут к нему подбежал один из его слуг.

– Послание, господин. Кастор велел мне срочно доставить его сюда.

Патриций дал запыхавшемуся юноше монету и сломал на свитке сургуч без печати.

Публию Аврелию Стацию привет. Женщине, у которой дрожат руки, нужно срочно увидеться в том же месте сегодня вечером перед заходом солнца.

Аврелий обрадовался. Он давно уже хотел поговорить с Марцией, а теперь она сама вновь просила его о встрече… На этот раз он будет решительнее. Он хотел, чтобы она открыла ему, откуда у неё сведения о Квинтилии, и уж точно обвинит её саму, если не получит ясного ответа.

Он снял с руки кольцо, на котором между драгоценными камнями имелось небольшое круглое отверстие, и обратил его к солнцу. Тонкий луч проник в него, коснулся цифры на внутренней стороне кольца, Аврелий понял, что если поторопится, то успеет до захода солнца, и решительно направился к паланкину.

Он чувствовал, что узел начинает распутываться, что-то подсказывало ему, что вскоре всё прояснится.

Солнце клонилось к закату.

– В рошу у храма Эскулапия! – приказал он нубийцам и быстро сел в паланкин.

– Дорогу благородному Аврелию! – кричал раб-глашатай, пытаясь проложить путь в толпе, заполнявшей улицы. Хаотичное движение вынуждало носильщиков бегом навёрстывать время, потерянное в заторах. Опасаясь, что опоздает, Аврелий торопил рабов и часто выглядывал из паланкина, желая посмотреть, далеко ли ещё до цели.

Наконец, пробежав по всей Викус Лугариус, носильщики свернули к воротам Карменты и затем на Овощной рынок, откуда уже виднелся посреди Тибра остров Тиберина.

Силуэт небольшого храма Эскулапия чётко вырисовывался на фоне пламенеющего закатного неба. Аврелий отодвинул занавески и, посмотрев на остров, уже накрытый тенью, понадеялся, что Марция ждёт его, несмотря на поздний час.

И как раз в этот момент какая-то повозка, доверху гружённая овощами, вывернула из-за храма Беллоны и, столкнувшись с паланкином, преградила ему дорогу.

Трое крепких нубийцев покатились по земле, молодой сенатор тоже упал и от удара о повозку ощутил сильную боль в бедре, но тут же поднялся и, пока зеваки окружали яростно пререкавшихся участников столкновения, не обращая внимания на призывы рабов и причитания возницы, расталкивая толпу локтями, бегом поспешил к месту встречи.

Когда же, запыхавшись, прибежал туда, то оказалось, что храм закрыт и солнце уже зашло. Аврелий осмотрелся, надеясь увидеть Марцию среди верующих, которые ещё стояли поблизости. Плаксивый нищий ухватил его за край тоги, пытаясь задержать, и получил хороший пинок.

Провожаемый ворчанием старика, Аврелий поднялся по лестнице на площадку к дверям храма, откуда просматривался весь остров. И никого не нашёл. Редкие прохожие спешили домой до наступления темноты.

Аврелий почувствовал сильную досаду. Марция ушла. Но как могла такая благопристойная матрона одна ходить ночью по Риму, где легко можно столкнуться со злоумышленником!

Огорчившись, что так глупо упустил возможность встретиться с дочерью Руфо, Аврелий не спешил уйти. Ему жаль было возвращаться ни с чем, и он прошёл в рошу без особой надежды найти там Марцию.

Сумерки сгущались, он шёл между деревьями, посматривая по сторонам, как вдруг заметил в кустарнике что-то светлое. Он подошёл ближе, и сердце его ёкнуло: на земле лежал человек. Марция?

Аврелий бросился к нему и с волнением приподнял с земли. Тело ещё не остыло, но это оказалась не женщина. Безвольно повисшие руки, окровавленный торс, на лице застыло выражение ужаса, – это очевидно был мужчина.

Аврелий приподнял его голову, чтобы получше рассмотреть, при этом шея человека неестественно наклонилась, и на колени сенатору опрокинулась окровавленная голова Квинтилия.

Аврелий тотчас понял, какая опасность его поджидает: многие видели, как он спешил к мосту, ведущему на остров, видели, как направлялся к храму, кто-то, должно быть, заметил его и у дверей храма.

Определённо нельзя допустить, чтобы его обнаружили рядом с убитым Квинтилием, значит, нужно немедленно исчезнуть.

Сенатор думал было отправиться к мосту, но, услышав мерный шаг отряда преторианской гвардии, остановился и решил пойти к другой переправе. Но, взглянув на свою выпачканную в крови одежду, понял, что лучше этого не делать.

Путь оставался только один – через Тибр. С детства отличный пловец, Аврелий, не колеблясь ни минуты, бросился в воду и сильными гребками поплыл к другому берегу.

Только глубокой ночью добрался он до дома, пройдя по предместью, где его насквозь мокрая и окровавленная туника ни у кого не вызвала никакого удивления; он выбрал наиболее удобный момент, чтобы вернуться домой как можно незаметнее.

Хотел было постучать в дверь, но не стал. Пришлось бы будить Фабеллия, а ему не хотелось, чтобы его видели рабы. Главным образом потому, что не стоило подвергать испытанию их преданность, а также чтобы не вынуждать их выбирать между предательством и риском для жизни, если в случае расследования они окажутся в роли свидетелей.

Поэтому он прошёл вдоль каменной ограды и, остановившись возле комнаты Кастора, негромко окликнул его. В ответ – тишина. Этот дурак, конечно, спит без задних ног после развлечений с какой-нибудь служанкой…

Аврелий принялся ритмично постукивать по стене, находя нелепой ситуацию, когда он, римский патриций, вынужден вежливо будить своего раба, чтобы попасть в собственный дом.

– Проклятый идиот! Открой! – рассердившись, вскричал он наконец слишком громко. Испугавшись, что кто-то мог услышать его, внимательно осмотрелся. Его дом, по счастью, окружал довольно большой огород, а соседний находился по крайней мере в пятидесяти шагах.

Вдруг из-за ограды в бледном свете луны появилась тоненькая фигурка Псеки. Мгновение спустя детская рука решительно ухватила Аврелия за одежду, повлекла в атриум, и они молча проскользнули мимо будки привратника, не потревожив спящего Фабеллия.

В атриуме из комплувиума в потолке лился лунный свет, к тому же помещение освещали два очень высоких светильника возле алтаря.

Почувствовав себя в надёжном укрытии, Псека обернулась и взглянула на Аврелия. Увидев кровь на одежде господина, девочка сильно испугалась, в панике, всплеснув руками, отступила назад и, запнувшись о край имплувиума, упала на мозаичный пол мраморного бассейна.

Аврелий бросился к ней. «Только бы не ударилась головой!» – подумал он, даже позабыв об опасности, которая грозила ему самому. Тело девочки казалось безжизненным, когда он, дрожа от волнения, подхватил её на руки, и тут вдруг понял, что жизнь маленькой рабыни очень важна для него, и не только потому, что Псека – единственная надежда избавиться от подозрений.

Он по-отечески заботливо прижал к груди её беспомощное, трогательное в своей неподвижности тело.

– Псека! – воскликнул он, и слёзы навернулись ему на глаза, которые слишком давно уже оставались сухими.

Девочка вздрогнула и в испуге принялась с неожиданной силой вырываться из его рук. Аврелий испытал огромное облегчение и с живой, рвущейся из его рук девочкой поспешил в комнату Кастора.

– Проснись, проклятый пьяница! – шепнул он греку.

Кастор, вскочив с постели, хотел было возмутиться, но властный жест господина остановил его. Аврелий стоял в дверях, крепко держа в руках Псеку, которая по-прежнему вырывалась.

– Убили Квинтилия! Обвинят меня! – прошептал он, передавая рабыню греку, и тот сразу же подхватил её.

– Меня завлекли в рошу у храма Эскулапия, чтобы я нашёл там его труп.

– Тебя завлекли туда… Но кто? – удивился Кастор.

– Не знаю, но готов спорить, что тот, кто придумал эту шутку, знал, что отряд преторианской гвардии определённо застанет меня возле ещё тёплого трупа Квинтилия. И только бросившись в Тибр, я избежал ареста.

– Считай – повезло! А ведь всё могло окончиться огромной бедой. Шла бы речь о какой-нибудь распутнице, а тут – римский гражданин.

– Но это ещё не всё, я уверен. Слишком много людей видело, как я бежал по мосту. Мой паланкин столкнулся с повозкой, и весь Овощной рынок знает, что я там был. Сделают выводы…

– Не скажи. Овощной рынок далеко от острова, – попробовал успокоить его Кастор.

– Кто бы ни был убийца, если он захочет приписать преступление мне, на этом не остановится. Сегодня ничего не стоит найти в Риме лжесвидетелей, надо лишь хорошо заплатить.

– А ты заплати им больше, патрон! – посоветовал грек, протирая ушибленный висок Псеки.

– Я понимаю, Кастор, что сильно рискую, и вижу только один способ избежать беды: нужно как можно быстрее найти настоящего убийцу. И не думаю, что у меня остаётся для этого достаточно времени.

Аврелий помолчал, и лицо его обрело не свойственное ему выражение глубокой задумчивости.

– У меня есть ещё кое-какие друзья. Пойди позови Сервилия и расскажи ему всё. Попроси узнать, не оповестила ли уже всех какая-нибудь добрая душа о трупе на острове. Скажи, чтобы внимательно слушал все новости, всё, что говорят люди. Убит римский гражданин, и если в этом обвинят меня, то мне останется лишь несколько дней, чтобы написать завещание, попрощаться с друзьями и достойным образом вскрыть себе вены.

– Но, мой господин, ведь должен быть суд, – возразил Кастор.

– Суд? Чтобы моих слуг пытали и заставили в мучениях признать, будто слышали, как я планировал убийство? Нет, Кастор, об этом не может быть и речи. Меня всё равно осудили бы, и в таком случае я не смог бы даже распорядиться своим состоянием, оставить его, кому захочу.

Во время всего этого разговора Псека стояла в углу. В её огромных, немного навыкате глазах теперь не было страха, а отражалось только сочувствие.

Аврелий посмотрел на неё, он не сомневался, что она не упустила ни одного слова из разговора. Он подошёл к ней и хотел приласкать, но девочка резко отстранилась.

Если бы только она доверилась ему! Но сколько времени нужно, чтобы это замученное существо обрело веру в людей? Аврелий думал поговорить с Псекой, хотел услышать от неё хоть что-нибудь, хотя бы намёк, который поможет ему.

Он подыскивал нужные слова, чтобы расшевелить её, и даже подумал, может, пригрозить, но потом понял: это бесполезно.

«После того, как она увидела кровь на моей одежде, она не произнесёт больше ни слова, даже если придётся умереть!»

И он промолчал, печально покачав головой.