Текст книги "Смерть куртизанки"

Автор книги: Данила Комастри Монтанари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– Прекрасно! – охотно согласился патриций. – Я дам ему по сестерцию за каждого гостя, которого приведёт на праздник!

– Лучше два, мой господин, это ведь нелёгкая задача.

Когда сенатор обратился к управляющему со своим вопросом, у того чуть сердце не выскочило из груди от радости.

Большой перистиль как нельзя лучше подходил для званого ужина, в нём могло разместиться несколько сотен гостей.

Два сестерция за человека составляли десять золотых монет, которые он должен будет передать ловкому греку за то, что он подал своему господину такую великолепную идею.

Но это же пустяки! Его сограждане, желая получить столь важное приглашение, заплатят ему в среднем по двадцать сестерциев с человека, не говоря уже о кандидатах на выборах, которые готовы выложить крупные суммы, лишь бы их видели в обществе сенатора.

Сто золотых монет – сто ауреусов[85]85
  Aureus (лат.) – ауреус, золотая монета, равная 400 сестерциям.


[Закрыть] – это больше того, что он мог заработать за всю свою жизнь, подумал старик. При мысли об этом у него даже закружилась голова, ведь он сможет купить небольшой домик, чтобы спокойно провести там старость, и ещё останется немного, чтобы помочь сыну и невестке.

Гадалка не обманула – этого неожиданного гостя уж точно ниспослали боги.

Когда Публий Аврелий прибыл в дом философа, Фемиста была там одна. Ариадна уже перебралась в лавку у главной дороги, чтобы продать продукты, оказавшиеся на складе Кватро, который приобретал их на деньги от продажи имения.

После свадьбы торговлей станет руководить Ничо, но в брачном контракте надо чётко отметить, что доступ к кассе будет только у неё…

– Возвращаешься в Рим? – спросила Фемиста сенатора.

– Не раньше, чем выполню все свои обещания, – ответил он, надевая ей на руку золотой браслет. – А завтра вечером званый ужин на вилле за рекой, – добавил он.

– Недостаёт цветущей ежевики, – заметила Фемиста.

– Некоторые считают, что книги – это цветы мудрости, которые цветут во все времена года, – ответил патриций, протягивая ей свиток папируса.

Девушка развернула его и с изумлением прочитала.

– Хранитель? Я – хранитель библиотеки Филодема? – воскликнула она, не веря своим глазам. – Лучшее собрание эпикурейских учителей доверено бывшей танцовщице?

– Нет, философу Фемисте, – поправил он. – Кстати, по поводу твоего прежнего ремесла… Я ни разу не видел, как ты танцуешь.

Женщина поджала губы, явно смутившись.

– Мне жаль, но я решила не танцевать больше.

– Утратила лёгкость и изящество движений, так, что ли? К счастью, библиотекарям пристало весьма сдержанное поведение.

– Вовсе нет! – с явной досадой возразила девушка.

– Ну, мне-то можешь признаться, Фемиста. Пара лет без практики сказываются, наверное, – ты всё позабыла, да?

– Перестань провоцировать меня, сенатор!

– И всё же, глядя на тебя, не скажешь…

– Я передумала, Публий Аврелий! – неожиданно воскликнула Фемиста.

Высоко вскинув руки и качнув бёдрами, она начала танцевать и расплетать косу.

Приложение

РИМСКОЕ ГОСУДАРСТВО

ВО ВРЕМЕНА ПУБЛИЯ АВРЕЛИЯ СТАЦИЯ

После Пунических войн Рим становится самым могущественным государством Средиземноморья и мало-помалу сметает со своего пути всех соперников, подчиняя их своей власти.

Так рождается огромная многонациональная держава, занимавшая большую часть изведанных к тому времени земель. Однако борьба за мировое господство обернулась внутренними конфликтами, которые, в свою очередь, разрешались кровопролитными столкновениями, где ставкой была абсолютная власть.

Марий против Суллы, Цезарь против Помпея, Октавиан и Марк Антоний против Брута и Кассия: при этом все они были не просто военачальниками, но и политиками, выражавшими взгляды различных слоёв общества на государственное устройство.

Одни – популяры – связаны с новыми, постепенно возвышающимися классами, для других – оптиматов – свято древнее, аристократическое представление о республике.

Мир изменился. Рим из крошечного поселения превращается в столицу огромного государства. Взявшие в конце концов верх популяры стремятся отобрать власть у замкнутого сословия сенаторов-землевладельцев, чтобы отдать её в руки единоличного владыки – принцепса.

Этот процесс, начатый Юлием Цезарем, был прерван кинжалами заговорщиков. Однако их успех тоже оказался очень недолгим: Октавиан и Марк Антоний, сторонники Цезаря, одерживают победу в Филиппах над «тираноубийцами» Брутом и Кассием.

После этого вспыхивает непримиримый конфликт уже между двумя цезарианцами: с одной стороны Октавиан, готовый пойти на компромисс со старой сенатской аристократией, с другой – Марк Антоний и его возлюбленная Клеопатра, царица Египта, мечтающие об империи восточного типа, как у Александра Великого.

Однако мечта их гибнет вместе с триремами разбитого флота в морском сражении у Акции. Отныне Октавиан, принявший имя Август[86]86
  Август (augustus) означает «возвеличенный, высокий, священный».


[Закрыть], оказывается единственным правителем империи.

Августу помогает жена и советник – хитрая и очень умная женщина Ливия Друзилла, «мать отечества». Именно её сыновья наследуют позднее высшую власть, а не дети Августа, которые умрут один за другим в результате разных подозрительных болезней и несчастий.

Поэтому после смерти принцепса его место занимает Тиберий, сын Ливии от первого брака. Народ не любит его, но обожает его наследника – героического полководца Германика, племянника императора. Германии, однако, умирает во цвете лет – тоже при загадочных обстоятельствах, – и Тиберий, полностью отстранив от власти мать, на долгие годы уединяется на острове Капри, оставив Рим на волю префекта преторианцев[87]87
  Префект преторианцев – командир императорской гвардии.


[Закрыть] Элия Сеяна, выскочки с безграничными амбициями, который жаждет занять место императора.

В конце концов Тиберий казнит его, но вскоре сам падёт от руки убийцы, подосланного Калигулой, сыном покойного полководца Германика.

Калигула между тем быстро обнаруживает свою сущность: неуравновешенный человек, за четыре года своего правления он сумел лишь окончательно обескровить остатки сенатской аристократии и растратить императорскую сокровищницу. И командир преторианской когорты по имени Херея, которому поручено было охранять императора, убил его, когда тот выходил со стадиона…

Народ волнуется, кое-кто призывает снова вернуться к республике. Преторианцы опасаются волнений, нужно провозгласить кого-то императором, но кого, если почти весь род Юлиев-Клавдиев уничтожен?

Рассыпавшись по дворцу, солдаты обнаруживают перепуганного человека, спрятавшегося за шторой в ожидании, когда все успокоятся.

Это Клавдий, дядя Калигулы и младший брат Германика, скромный человек, учёный, хромой заика, которому удалось дожить до средних лет, потому что он ни для кого не представлял опасности в борьбе за власть.

Перед обнажёнными мечами стражи бедный Клавдий закрывает голову руками, ожидая рокового удара, но солдаты кричат: «Ave Cesar!»[88]88
  «Приветствуем тебя, Цезарь!»


[Закрыть] – и провозглашают его императором.

Случайно оказавшись на императорском троне, человек, которого все презирали, войдёт в историю как один из лучших правителей Рима: при нём построен порт Остия, сооружён шлюз для отвода воды из Фуцинекого озера, возведён огромный акведук, чьи грандиозные руины можно видеть и сегодня. Он написал много книг о языке и культуре этрусков; к сожалению, ныне они утрачены.

Однако жизнь мудрого Клавдия тоже не была безмятежной. В частности, ему не везло с жёнами. Одной из них была знаменитая Мессалина, мать Октавия и Британника; император очень любил её, тем не менее после того, как ему представили доказательства, что она организовала заговор с целью убить его и посадить на его место своего очередного любовника, Клавдий подписал ей смертный приговор.

Следующая жена, Агриппина, поступит ещё хуже – отравит мужа грибами, чтобы открыть дорогу к власти своему сыну Нерону.

При всём этом бурные события в семье Юлиев-Клавдиев, где нормой стали убийства и заговоры, весьма незначительно сказывались на повседневной жизни простых граждан. Империя богата и сильна, промышленность и торговля бурно развиваются, расцветают искусства, единый язык и общая культура объединяют народы, живущие на огромной территории.

И впервые в истории у людей появляется привычка мыться каждый день, возродившаяся лишь в начале двадцатого века…

Таков мир в эпоху расцвета классической цивилизации, тот мир, в котором живёт и занимается своими расследованиями сенатор Стаций.

РИМСКИЙ КАЛЕНДАРЬ

В древние времена в римском календаре, основанном на фазах луны, было только десять месяцев. От них остались названия: сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь, сохранившиеся во всех западноевропейских языках, хотя на самом деле они уже давно не означают седьмой, восьмой, девятый и десятый месяцы[89]89
  Латинские названия September, October, November, December происходят от числительных семь (septem), восемь (οcto), девять (novem), десять (decem).


[Закрыть].

Очевидно, что такой календарь не поспевал за сменой времён года. Постепенно несовпадения становились всё значительнее. Поэтому через некоторое время в римский календарь были добавлены ещё два месяца (январь в честь Януса и февраль в честь этрусского бога подземного царства Фебруса).

Год при этом равнялся 355 дням, и каждые два года к нему прибавляли по одному дню, чтобы свести концы с концами.

Но и в таком случае лунный год и год солнечный (то есть время, за которое Земля совершает полный оборот вокруг Солнца) не совсем совпадали.

Поэтому понадобилась реформа, и её осуществил Юлий Цезарь, поручивший Созигену, астроному Клеопатры, решить трудную задачу – разработать новый календарь.

Александрийский учёный установил годичный цикл в 365,25 суток. Чтобы компенсировать эту четверть суток, каждые четыре года вставлялся дополнительный день после шестого дня перед календами марта.

Такой день, а вслед за ним и весь год стали называть «дважды шестым»[90]90
  «Дважды шестой» по-латыни – bis sextus, откуда происходит русское «високосный». Шестой день перед календами марта – это, по современной системе, 24 февраля; таким образом, в високосные годы у римлян было в календаре два 24 февраля. Позднее он превратится в 29 февраля.


[Закрыть].

В этот календарь, действующий в основе своей и поныне, за два тысячелетия была внесена только одна поправка. Поскольку солнечный год длится на самом деле на несколько минут меньше, чем считал Созиген, в 1582 году из календаря вычеркнули десять дней, было решено изменить правило високосных лет. По-прежнему високосным оставался год, номер которого кратен четырём, но исключение делалось для тех, которые были кратны 100. Такие годы были високосными только тогда, когда делились ещё и на 400[91]91
  Таким годом стал, например, 2000-й. Именно поэтому разница между «старым» и «новым» стилями не изменилась.


[Закрыть].

В I веке были изменены названия двух месяцев: квинтилис и секстилис[92]92
  От латинского пятый (quintus) и шестой (sextus).


[Закрыть] стали июлем и августом в честь Юлия Цезаря и его преемника Августа. Предложение дать сентябрю имя Тиберия, а октябрю имя Ливии было отклонено самой императорской семьёй.

Если продолжительность месяцев не претерпела изменений со времён Юлия Цезаря, то система счёта дней внутри месяца теперь принципиально иная.

Мы просто нумеруем дни по порядку, в то время как у римлян было только три главных дня – календы, ноны и иды, и отсчёт в них шёл в обратную сторону, то есть указывалось, сколько ещё дней оставалось до них.

Говоря иначе, поскольку календы соответствовали первому числу месяца, предыдущий день обозначали как день «накануне календ», предшествующий ему – «второй день перед календами» и так далее.

Осложнялось дело и тем, что ноны и иды не всегда приходились на один и тот же день: в месяцы, где было 30 дней, ноны приходились на 5-й, а иды на 13-й день, в остальных месяцах ноны приходились на 7-й день, а иды на 15-й.

Для удобства вводились и другие деления, сначала нундины, которые составляли девять дней – срок между одним рыночным днём и другим, позднее, не без влияния астрологии, неделя. Правда, эти деления не имели особого значения, потому что у римлян не было выходного дня.

Ошибается, однако, тот, кто думает, будто наши предки трудились неутомимо, как пчёлы. Несмотря на отсутствие воскресенья, общее число праздничных дней в Риме превосходило даже то количество, что насчитывается в современной Италии.

Система датировки была, следовательно, сложной, но эффективной, чего нельзя сказать об исчислении времени внутри (уток. В Риме день начинался с восходом солнца и заканчивался с его заходом, а ночь – наоборот.

И ночь, и день делились поровну – по 12 часов, однако продолжительность самих часов зависела от времени года, а половина и четверть часа вообще никак не отмечались; приблизительность подобного исчисления трудно даже представить в наши времена. Ни о какой пунктуальности при таких условиях не могло быть и речи…

РАБЫ

В римском обществе рабы не составляли настоящего социального класса: термин servus отражал лишь юридическое, но не экономическое состояние: так, бывали рабы очень богатые, сами владевшие множеством рабов.

Кроме того, хотя римское общество и было рабовладельческим в полном смысле этого слова, в Риме рабство не было ни невыносимым, ни вечным.

Получить освобождение – с последующим статусом вольноотпущенника – было так просто, что Августу пришлось даже издать закон, ограничивающий массовое освобождение от рабства, и прежде всего – освобождение по завещанию.

Это таило экономическую опасность для империи, ибо постепенно сводило к минимуму число людей, трудившихся принудительно.

Сравнивая положение свободных граждан и рабов, необходимо отметить, что в античном мире совершенно отсутствовало разделение людей по расовому признаку, как это было, например, гораздо позже на Американском континенте, где с презрением относились к африканцам.

Раба рассматривали не как человека, уступающего свободному по каким-либо нравственным, умственным или физиологическим качествам, а просто как человека, судьба которого сложилась несчастливо, в остальном он ничем не отличался от свободных граждан.

Да и как могло быть иначе в обществе, где немало образованных людей – врачи, счетоводы, художники, управляющие и даже философы – жили в рабстве, наравне с искусными ремесленниками и квалифицированными рабочими.

По этой причине рабу или бывшему рабу спокойно доверяли самые ответственные задания, и нередки случаи, когда вольноотпущенник становился советником и правой рукой самого императора.

Вполне очевидно, что такие рабы представляли собой немалую ценность для владельца, который старался хорошо обходиться с ними, хорошо кормить, одевать и лечить, порой господина и раба связывали дружеские отношения.

Такое положение существовало, однако, не везде. В отличие от рабов в городе, которые нередко становились друзьями, помощниками и доверенными лицами господина, сельским рабам в латифундиях приходилось трудиться в поте лица на полях с тысячами себе подобных безымянных и неквалифицированных тружеников.

Завоевание всё новых и новых земель приводило к тому, что на невольничий рынок попадало огромное количество рабочих рук, и рабы стали цениться ниже животных.

Истощённые, всегда голодные, лишённые всякого жизненного стимула, они жили в эргастулах[93]93
  Помещение для содержания опасных или провинившихся рабов. Как правило, эргастул располагался под землёй и имел вид крытой ямы достаточного размера, чтобы рабы могли работать и спать.


[Закрыть], нередко прикованные на ночь тяжёлыми цепями, и, в отличие от городских рабов, почти не имели возможности купить себе свободу или надеяться на хотя бы незначительное улучшение поистине ужасающих условий существования.

Бедственное положение рабов – особенно сельских – привлекало внимание римских мыслителей. Стоики, призывая относиться к рабам гуманнее, даже поднимали вопрос о нравственной допустимости института рабства.

Позднее с победой христианства споры обострились. Одни утверждали, что необходимо отменить рабство, буквально толкуя слова святого Павла: «Нет больше иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного».

Другие возражали, что слова Евангелия касаются только спасения души, а к земной реальности отношения не имеют, поскольку, как призывал тот же апостол, слуга должен покорно повиноваться хозяину.

Как известно, верх взяла вторая тенденция: религия в империи изменилась, но рабство осталось.

РАСТЕНИЯ И ЖИВОТНЫЕ В РИМСКИХ САДАХ

Декоративные растения, которые выращивали римляне, нам известны достаточно хорошо, и не только по литературным источникам (в частности, по «Естественной истории» Плиния Старшего), но и по фрескам в богатых домах, которые нередко изображают сады и огороды.

Множество рисунков, найденных в городах у Везувия, можно увидеть в Национальном музее в Неаполе.

В последние годы археология обратила особое внимание на палеоботанические находки в раскопках. Так, например, рядом с обуглившимися корнями сада Оплонтия можно полюбоваться теми растениями, какие росли вдревности, – отличное завершение превосходной реставрации, недавно произведённой на вилле Поппеи.

Кроме того, в антиквариуме в Боскореале вместе с другими предметами повседневной жизни, протекавшей тут два тысячелетия назад, можно увидеть также семена и плоды, оставленные жителями Помпеи на столах, на складах, в кладовых в тот августовский день 79 года, когда Везувий сошёл с ума и вызвал такие разрушения.

Благодаря всему этому мы знаем, что древнеримские сады мало походили на наши. Хотя римляне и любили цветы, они ещё не знали селекции, и современное разнообразие сортов и видов в те времена было немыслимо.

Роза в нынешнем своём виде будет выведена в Персии лишь несколько веков спустя, и римляне довольствовались цветами, мало отличавшимися от дикого шиповника.

Кроме того, виллы украшали полевыми и луговыми цветами. Для создания ярких цветовых пятен древние садовники располагали лишь несколькими луковичными растениями. Это гиацинт, нарцисс, ирис, лилейные, возможно лилия мартагон. В изобилии были у них также фиалки, розмарин, мирт, вербена и особенно олеандр.

Римский сад, которым занимались специалисты топиарии[94]94
  Topiaria (лат.) – садоводческое искусство.


[Закрыть], умевшие придавать кустам самые необычные формы, больше всего удивлял игрой цветовых оттенков листвы главным образом вечнозелёных растений – лавра, самшита и т. д.

В их тени сажали язвенник обыкновенный, папоротник адиантум, служивший замечательным украшением влажных, искусственных гротов, высеченных в мягкой пемзе, которыми принято было украшать загородные виллы.

Самыми распространёнными деревьями были сосны, кипарисы и платаны, а также фруктовые, радовавшие ярким цветением, – яблони, груши, вишни, которые полководец и знаменитый гастроном Лукулл привёз с Востока.

Едва ли не обязательным элементом римского сада была вода, вытекавшая из мраморных фонтанов и красивых ниш с разноцветной мозаикой.

Вдоль лужаек вода текла по искусственным коллекторам, которым зачастую давали пышные названия: «Еврип», «Каноп» или даже «Нил». Хорошо сохранившиеся остатки такого канала сегодня можно видеть в Помпеях.

В римском саду непременно должны были обитать животные и особенно пернатые. Известно, что наиболее распространённой декоративной птицей был павлин, но на фресках мы видим также голубей, чёрных дроздов, воробьёв, иногда ибисов и цапель.

Предназначенные в пишу или редкие птицы, которые плохо выживали на воле, содержались в гигантских вольерах, где нередко протекал ручей, создавая птицам иллюзию свободы.

Самые изысканные римляне, например Лукулл на своей вилле Тускуле, устанавливали триклинии и накрывали стол для гостей прямо в вольере, чтобы они наслаждались любимым лакомством в обществе той же самой дичи, какую им подавали на блюде.

Птицей, ещё не получившей большого распространения, но уже хорошо известной в Риме, был попугай. Император Август охотно вознаграждал попугаев за приветствие несколькими монетами. Но когда стало широко известно о пристрастии принцепса к говорящим пернатым, попрошаек с попугаями стало слишком много, и император перестал раздавать обычные подачки, пока как-то раз одна особо талантливая птица не ответила ему: «Я работала даром!», заставив хитрого господина отдать ей более чем заслуженный обол.

МАШИНЫ ДРЕВНОСТИ

Наука и техника в Древнем мире были развиты гораздо больше, чем принято думать.

Многие до сих пор удивляются, когда узнают, что астроном Аристарх Самосский создал гелиоцентрическую картину мира на восемнадцать столетий раньше Коперника.

Или же когда выясняют, что в то же самое время Эрастофен Киренский сумел точно вычислить диаметр Земли, тогда как ещё во времена Колумба истинные её размеры не были известны – люди думали, что она гораздо меньше, чем на самом деле.

Что уж говорить о первой паровой машине, которую сконструировал Эрон в Александрии на два тысячелетия раньше уважаемого англичанина Джеймса Уатта?

А также:

– механизмы Архимеда, в числе которых плавающая крепость и загадочные зажигательные зеркала, способные, фокусируя солнечный свет, поджечь вражеские корабли;

– астрономические часы для вычисления фаз Луны, планет и любой даты, найденные у острова Антикитира;

– движущиеся куклы и механические автоматы александрийских инженеров;

– гидравлические мельницы Витрувия;

– водяные часы, что имелись в каждом римском доме;

– военные машины неслыханной мощи;

– суда, приводимые в движение лопастями;

– лифты, поднимавшие животных из подземелья на арену;

– полы, обогреваемые тёплым воздухом;

– многокилометровые акведуки, доставлявшие воду даже туда, где сейчас пустыня;

– легчайшие мосты и туннели, прорезавшие горы с точностью, какой и сегодня можно позавидовать.

Вспоминая обо всех этих чудесах, кто-то, возможно, задумается, почему же в таком случае промышленная революция не произошла в первые годы нашей эры, в момент наивысшего развития эллинской науки, римской техники и огромного общего рынка, политически и культурно однородного?

Изобилие дешёвой рабочей силы, слабое развитие металлургии и представление о физическом труде как о деле, недостойном свободного человека, считаются обычно главными причинами несостоявшейся греко-романской промышленной революции.

История между тем не имеет сослагательного наклонения, так что рассуждения на эту тему – не более чем праздные спекуляции.

На самом деле сказочные машины древних инженеров редко применялись в производстве и почти никогда в сельском хозяйстве, где и позднее, в менее бурные периоды истории использовались лишь примитивные инструменты, а производительность труда была ничтожной.

РИМ И ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

Рим и Китай, две великие империи древности, хоть и не имели никаких прямых связей в течение многих веков, конечно же, знали о существовании друг друга.

Когда во времена Клавдия открылась возможность отправиться морем под благоприятными муссонами в Индию, римляне быстро познакомились с восточными товарами и весьма полюбили их.

Самые богатые и самые изысканные представители правящего класса Рима очень скоро сделались главными покупателями предметов роскоши, таких как драгоценные геммы, редкостные ткани и специи, и среди них прежде всего красный перец, который широко использовали и при изготовлении сладостей.

Среди всех этих новых сокровищ, прибывавших с Востока, был и китайский шёлк. Он особенно восхищал римлян и способствовал расцвету торговли между двумя империями через посредников – индийских, арабских и других купцов.

Но для китайцев с их стремлением жить в своём замкнутом мире ничто из производимого за пределами Поднебесной империи не представляло никакого интереса. Их концепция международного обмена строилась на одном-единственном принципе: как можно меньше покупать и как можно больше продавать, заставляя платить золотом.

Так что торговый баланс римлян, жаждавших шёлка – технология его производства оставалась строжайшей тайной, – начал уходить в дефицит, что со временем привело к другим неприятностям.

Китайцы между тем, почувствовав, что можно хорошо заработать, попытались напрямую договориться с Римом, без посредников: в 97 году Кань Янг, посол Сына Неба, отправился в Рим с намерением установить прямые торговые связи.

Однако Кань Янг доехал только до Антиохии. Дело в том, что хитрые купцы, опасаясь потерять свои серьёзные заработки, убедили его остановиться здесь, уверив, что до Рима ещё очень далеко и предстоит преодолеть огромное водное пространство.

«Море такое большое, что при неблагоприятном ветре на дорогу может понадобиться целых два года», – написал дипломат своему правителю и вернулся домой, упустив исторический случай.

В следующем веке римляне взяли инициативу в свои руки. Начиная с конца I века, римские путешественники добирались до дельты Меконга, сегодня это Индокитай, обменивая свои товары на восточные, о чём свидетельствуют стеклянные тарелки италийского производства, найденные в захоронениях корейских правителей.

Наконец, в 166 году несколько римских купцов, выдавая себя за посланцев Ан-туна (Марка Аврелия Антония), вступили на землю Поднебесной.

«В девятый год периода Йень-ши во время царствования императора Хуан-ди Ан-тун, правитель Тачин[95]95
  Так китайцы называли Рим.


[Закрыть], страны, лежащей по ту сторону моря, отправил посольство, которое привезло слоновую кость, рога носорога и панцирь черепахи; дары весьма малоценные», – не без некоторого высокомерия отметили китайские летописцы.

И снова получилось так, что римляне смогли продать очень немногое, и им пришлось довольствоваться покупками, способствуя тем самым утечке драгоценного металла, печальные последствия которой существенно сказались в последующие века на экономике Рима.