Текст книги "Смерть куртизанки"

Автор книги: Данила Комастри Монтанари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Аврелий слушал всё это с интересом и изрядным скепсисом. Неприязнь к зятю казалась ему недостаточно убедительной причиной для того, чтобы Руфо обескровил себя, и аргументы, которые приводила Лоллия в его пользу, не убедили его.

С какой целью человек такого свободного и даже слишком вольного нрава, как она, стал бы тратить столько слов в защиту строгого моралиста, готового возродить времена, когда женщин запирали в домах?

– Мне кажется, ты хорошо осведомлена о жизни нашего сенатора, – заметил он, вскинув брови. – Но не могу представить тебя среди стоиков или в виде новой Порции[57]57
  Порция – жена Брута, образец высоконравственной и верной жены, была опорой мужа в его политической деятельности и руководила заговором против Цезаря; когда дело республиканцев было проиграно, кончила жизнь самоубийством.


[Закрыть], плетущей заговор в гостиных, где тоскуют по республике и ворчат по любому поводу, осторожно, однако, не слишком повышая голос.

Аврелий чувствовал, что очарован этой женщиной, но не готов был верить всем сказкам, что слетали с её прелестных губ. Он понял, что старается специально раззадорить её, ведь даже обычный словесный спор с ней будоражил его чувства.

– Не веришь мне? – спросила Лоллия, высокомерно улыбаясь.

– Откровенно говоря, не слишком. Не я же просил тебя рассказать мне всё это, а раз ты сама захотела, то, надо полагать, сделала это с какой-то целью, но я пока не вижу её.

– Ах, мудрый Аврелий не понимает меня! А если бы я сказала, что хочу спасти его, этого было бы достаточно? – с насмешкой возразила Лоллия. – Если, конечно, это не обойдётся мне слишком дорого, – уточнила она.

– Спасти кого?

– Руфо, это же очевидно. Удивляешься, что трачу столько слов на какого-то Гая или, что ещё хуже, на Квинтилия? Поскольку догадливый Аврелий Стаций ведёт расследование, я подумала, что могла бы сообщить ему то немногое, что мне известно, в надежде, что его острый ум поймёт, как использовать эти сведения. С какой целью? Не представляю. Ради скандала, наверное. Нет, Руфо вышел бы из него обессиленным: именно этого он хочет избежать любой ценой. Отличное решение – обвинить в убийстве Квинтилия. Верно, это позволило бы разрешить все проблемы.

– Почему? – лукаво поинтересовался Аврелий.

– Но это же очевидно! Квинтилий, эта мразь, вполне мог убить куртизанку. Это скользкое существо, жалкий подонок. Он знал эту девушку, часто бывал у неё и водил к ней своего шурина, тщедушного Гая. И потом, это же кровопийца. Он два года входил в свиту Калигулы… Кстати, именно он донёс на моего первого мужа. Уверяю тебя, он совершал кое-что и пострашнее, чем убийство вольноотпущенницы. Однажды он и тот сумасшедший, что сидел на троне, убили двух проституток в публичном доме, куда явились инкогнито; убили только потому, что бедняжки не узнали Калигулу и не распростёрлись ниц перед божественным императором. И это ещё не всё. Я точно знаю, что после очередной вечеринки в его доме, когда он ещё не жил у Руфо, ночью оттуда унесли бездыханного юношу. Тибру известно много секретов, которые очень редко всплывают. Для него жизнь человека не стоит и двух ассов!

Аврелий перехватил властный взгляд Лоллии и услышал в её голосе издёвку, так не вязавшуюся с горькими словами, уловил самодовольство женщины, которая презирает слабости окружающих её мужчин, и его охватил глухой и безрассудный гнев.

– Вижу, тебе известно многое. Где же открылись эти тайны? В постели Квинтилия или Калигулы? – поинтересовался он с обидным равнодушием.

Лоллия посмотрела на него долгим взглядом и ответила, весело улыбнувшись:

– Ты ошибаешься, благородный Аврелий. В постели Руфо.

И тихо засмеялась. Глаза её пылали как угли. Ей опять удалось сбить его с толку: патриций ни на минуту не усомнился в том, что она говорит правду.

– Делай что хочешь с тем, что я рассказала тебе. А теперь, благородный друг, извини меня…

Аврелий не слышал слов Лоллии. Он только смотрел на неё, видел её презрительную улыбку, соблазнительные формы под прозрачным шёлком и слышал в её низком голосе превосходство женщины, которая знает, что глубоко взволновала мужчину.

Он представил её в объятиях Руфо, и в невольном порыве, что случалось с ним редко, потому что всегда обдумывал каждый свой поступок, Аврелий обнял её за тонкую талию и привлёк к себе.

Они стояли так, глядя друг другу в глаза.

Она – осознавая его желание, он – понимая, что оказался в ловушке, которую это непредсказуемое создание устроило ему.

Лоллия смотрела на него, выдерживая пылающий взгляд патриция. Она ожидала его дальнейших действий без страха и без стыда. И уже готова была торжествовать при мысли, что вот сейчас он, уже не владея собой, дрожащими руками и горячим дыханием докажет ей всю пылкость своего желания.

Она ждала этого, но для того ли, чтобы отдаться ему, или для того лишь, чтобы посмеяться над ним?

Аврелий замер. Аромат нарда[58]58
  Nard (лат.) – нард, восточное ароматическое вещество, добываемое из травянистого растения семейства валерьяновых, очень ценившееся в древности.


[Закрыть] от её волос вместе с запахом податливого тела смутил его.

Он глубоко вздохнул и взял себя в руки: гордая патрицианка не увидит его у своих ног ослепшим от сумасшедшего желания овладеть ею.

Он смотрел на неё ещё мгновение и отпустил.

Коротко попрощался, чувствуя себя малодушным ничтожеством, и зашагал прочь.

Удаляясь в тёмный атриум, он с волнением ждал её оклика. Но не дождался. Лоллия Антонина проводила его насмешливой улыбкой. Услышав, как за ним закрылась дверь, Аврелий пожалел о своей дурацкой гордости.

– Идиот! Ничтожество! – обругал он самого себя и хотел было уже броситься обратно и умолять её, как влюблённый мальчишка, но, с трудом обуздав себя, решительно направился к паланкину.

XI

ИЮЛЬСКИЕ КАЛЕНДЫ

Проснувшись поздним утром, Аврелий обнаружил, что его ждёт безжалостный Парис. Ворчание заботливого вольноотпущенника – самое тоскливое, что только можно было представить после такого вечера, как вчерашний.

Рассердившись, Аврелий решил всё же выслушать его, но обратить внимание прежде всего на инвестиции, которые предлагал сделать осмотрительный управляющий. Зная его бескорыстный характер, было ужасно скучно заниматься финансовыми делами.

С другой стороны, в отличие от Руфо и людей его склада, он знал, что деньги, и только деньги, позволяли ему жить красиво и беззаботно, то есть так, как он, по счастью, привык. Поэтому он согласился выслушать Париса, и они долго обсуждали всё, что у того накопилось.

Перед уходом Парис, весьма довольный, что удалось на этот раз полностью завладеть вниманием хозяина, осторожно спросил о том создании, появление которого в доме сильно смущало его.

– Это ты, господин, приказал Кастору привести сюда эту замарашку?

Аврелий не сразу понял его вопрос, но потом догадался, что управляющий имеет в виду служанку Коринны.

– Ну конечно! – обрадовался он. – Сейчас же пришли её ко мне!

Парис скривился, выразив тем самым величайшее недовольство. Неужели господин опустился до самой низкой извращённости, если в свой дом, где полно дорогущих рабынь, самых красивых, каких только можно найти на невольничьем рынке, он покупает ещё и этот мешок костей, чтобы удовлетворить внезапную вспышку педофилии?

– И эта серая мышь войдёт в число наших слуг? – спросил он, втайне надеясь, что ради доброго имени изысканного дома, за который он в ответе, присутствие уродливой рабыни ограничится лишь недолгим капризом.

– Ну конечно, Парис! А зачем бы иначе я покупал её? – ответил Аврелий, недовольный невысказанной, но легко угадываемой мыслью своего вольноотпущенника.

– Велю привести её к тебе, господин. Но, разумеется, только после того, как служанки соскребут с неё коросту грязи, с какой её привели сегодня утром…

Молчаливо осуждая нездоровую прихоть своего господина, управляющий удалился, чтобы освободить место ненавистному сопернику. Кастор явился, всем своим видом излучая полное удовлетворение. Тяжёлое дыхание и неуверенная поступь говорили об обильном возлиянии, которое он позволил себе с утра.

– Маленькая ведьма, похоже, совершенно глупа и лишена дара речи. Никто не знает, где она родилась и сколько ей лет. Она смиренно позволила привести её сюда после того, как я всё же выкупил её у той ужасной прачки, и сразу же набросилась на тарелку с едой. Она буквально проглотила её, не произнеся ни слова. Хорошо бы услышать её голос, если он, конечно, есть. Нелегко было заполучить её, мой господин! – объяснил он, как всегда преувеличивая трудность своей задачи. – Похоже, Клелия хотела обратить её в свою веру. И слышать не желала о продаже. Тогда я заговорил о её любезном друге Эннии и для успокоения совести сообщил, что эта невинная девочка, которую она хочет превратить в христианскую девственницу, работала до прошлого года в борделе.

Грек помолчал, ожидая благодарности, которая так и не прозвучала, и добавил в качестве пояснения:

– Я узнал это у горничной Коринны, у той, с которой подружился. Она сказала, что её хозяйка хоть и не держала рабов, но эту девочку купила у одного сутенёра, который хотел отделаться от неё, считая неподходящей для занятия проституцией. Очевидно, это дочь какой-нибудь жницы или рабыни, и хозяин не захотел содержать её до тех пор, пока она станет приносить пользу. Или, возможно, она родилась в какой-нибудь очень бедной семье и родители продали её за несколько мелких монет. Сутенёры и сводни нередко покупают маленьких девочек и обучают их нужному ремеслу. Платят им ничтожно мало, и только в десятилетнем возрасте они начинают приносить доход. Но эта такая худая и измученная, что не привлекла бы никакого, даже самого развратного клиента. Коринна почему-то взяла её как судомойку. Наверное, хотела использовать для каких-то особых целей, кто знает! Как я уже сказал, она выглядит дурочкой, но подозреваю, что притворяется и понимает гораздо больше, чем кажется.

– Приведи её сюда, Кастор, – велел Аврелий, которому не терпелось посмотреть на девочку. – Что касается немоты, здесь тоже может быть притворство, но я слышал, что детям иногда отрезают язык, чтобы использовать в качестве тайных курьеров.

– У этой язык на месте! Ты бы видел, как она ест! – засмеялся грек, уходя, и вскоре вернулся с маленькой судомойкой.

Девочка остановилась на пороге, и Аврелий внимательно посмотрел на неё. Испуганное лицо вполне могло оказаться тем самым, какое он видел за дверью у Коринны в вечер убийства. Вымытые волосы были пострижены коротко, как у всех служанок. Из рваной туники выглядывали тонкие ручки и ножки с костлявыми коленями.

Она походила на полумёртвое от голода животное. Огромные, чуть выпуклые глаза с живым интересом оглядывали всё вокруг. Аврелий вышел из тени, и девочка увидела его.

Выражение неудержимого ужаса появилось на её лице, но она не произнесла ни звука. Внезапно обернулась и бросилась бежать, но массивная фигура Кастора преградила ей дорогу.

Ясно было: девочка узнала его, уверена, что это и есть убийца, и подумала, будто он отыскал её, чтобы избавиться от единственного свидетеля преступления.

Надо ли удивляться, что она перепугана. Заметалась в панике, словно испуганный щенок, попыталась обойти Кастора, но, сообразив, что не получится, ткнулась ему в ноги, в отчаянии обхватив их, и замерла.

Ясно, что она не так глупа, как хотела казаться. Наверное, притворяясь идиоткой, она не раз спасала свою жизнь или, во всяком случае, спину от побоев.

Аврелий подошёл к ней поближе и увидел, как она задрожала от страха. Сейчас бесполезно было говорить с ней, и он решил подождать. Приласкал по курчавой голове и велел верному греку:

– И чтобы ты ни на секунду не спускал с неё глаз, понял?

– Хочешь, чтобы я теперь ещё и в няньку превратился? – возмутился недовольный раб.

– Ты всё слышал. Будь рядом с ней и никому не позволяй приближаться к ней, разве только в твоём присутствии. Ответишь головой. Запомни! И держи в доме, в моём распоряжении. Последи, чтобы хорошо кормили и дали новую тунику, из самых лучших.

Кастор слушал, не скрывая неодобрения.

– Но сегодня ночью меня ждёт служанка Коринны! Она тоже очень важна для расследования, и если я пренебрегу этой ниточкой…

– Ни шагу из дома! И неотступно следи за девочкой. Раз уж ты здесь, позови врача Иппаркия, пусть осмотрит её. И пусть скажет, можно ли избавиться от этой жуткой худобы и шрамов на спине. Боюсь, не получится, к сожалению, – вздохнул патриций, оглядывая угловатую фигурку в рваной тунике. – Слишком давние шрамы, вряд ли их можно удалить.

Девочка подняла голову и посмотрела на него, будто не понимая, о чём он говорит, но Аврелий мог поклясться, что она всё прекрасно усвоила.

– Отведи ей отдельную комнату на половине рабов, – продолжал он, – и всё время будь с ней, чтобы не упорхнула ночью.

– Я что же, должен и спать рядом с ней, господин? – вспыхнул раб.

– Только посмей! – рявкнул патриций, будто всерьёз воспринял его вопрос. – Никоим образом не беспокой её и передай этот приказ всем слугам. – Он уже хотел отпустить их, но, взглянув на дрожащую девочку, добавил: – И пусть Нефер делает ей каждый день массаж с ароматным оливковым маслом.

– Короче, все должны обращаться с ней, как с египетской царицей! – хмыкнул Кастор.

– Ты правильно понял, – ответил Аврелий, устав от его непрестанных возражений.

Брюзжа про себя самые нелестные слова в адрес своего господина, Кастор указал девочке на дверь и покинул комнату весьма недовольный.

Аврелий улыбнулся, не сомневаясь, что эта задача будет не слишком трудна для его верного, но своенравного секретаря. И удивился при мысли, что случилось бы, если бы однажды – а времена сейчас такие, что перемены происходили очень быстро, – ситуация вдруг поменялась и на месте раба Кастора оказался он сам.

Патриция снова восхитила удивительная способность изворотливого грека разговаривать на равных с человеком, от которого зависела вся его судьба и даже само право на жизнь.

XII

НАКАНУНЕ ИЮЛЬСКИХ НОН

Прошла почти неделя без каких-либо новостей для Аврелия.

Императорский двор переехал в Тибур[59]59
  В наши дни – город Тиволи в 24 км к северо-востоку от Рима.


[Закрыть], где Клавдий в летние месяцы на своей вилле в Аниене решал судебные споры. Мессалина не последовала за ним, поскольку в Риме её удерживали важные государственные дела.

Злые языки утверждали, будто императрица хотела воспользоваться отсутствием супруга, чтобы избавиться от своих последних соперниц Ливиллы и Агриппины Младшей, сестёр Калигулы и племянниц своего мужа.

Теперь, когда окончательно пропала надежда на реставрацию республики, оппозиция стала объединяться вокруг двух выживших членов семьи Августа, в то время как реальная власть прочно перешла в руки потомков его жены Ливии Друзиллы.

С другой стороны, разве не то же самое произошло во времена императора Тиберия? Тогда раздосадованные сенаторы тоже объединились вокруг партии Агриппины. Незачем поэтому удивляться, что спустя двадцать лет недовольные патриции захотели опереться на свои семьи, чтобы ослабить центральную власть.

Но Мессалина, по мнению бестактных людей, таила в себе обострённое чувство женского соперничества. Будучи лишена политического гения Ливии, покойной «матери отечества», молодая императрица, по словам многих, судила о соперницах больше с точки зрения их женской привлекательности, чем политической опасности.

Так хорошо информированные римляне подозревали, что в любой момент может быть объявлен декрет о вечном изгнании или даже о смертной казни самых красивых внучек божественного Августа.

Аврелий слушал эти сплетни без особого интереса: о чём только ни болтали в Риме, и не стоило тратить время на эти разговоры. Родился бы веком ранее, лениво размышлял он, наверное, мог бы стать заметным политиком, способностей для этого у него хватало.

Но теперь, когда власть прочно держится в руках только одного человека, пользующегося всецелым доверием народа, он считал глупым ввязываться в жалкие придворные интриги, предпочитал оставаться вдали от политики и в полной мере наслаждаться радостями души и тела, которые обеспечивали ему богатство и воспитание.

Летняя жара несколько расслабила его. Он проводил время в своём уютном, просторном и удобном доме за приятным чтением, утоляя жажду освежающими напитками и прерываясь иногда для омовения и массажа.

В тот день он отдыхал в перистиле, любуясь удивительными цветами в своем саду: среди мраморных статуй, украшавших низкий портик. клематисы сплетались в ослепительной игре красок с дивной красоты розами, привезёнными из Парфии.

На столике возле него стояла охлаждённая цервезия[60]60
  Cervesia (лат.) – цервезия, напиток, весьма похожий по вкусу и составу на современное пиво.


[Закрыть], его любимый напиток, который из-за странного вкуса многие римляне не слишком уважали. Но молодому сенатору, напротив, бесконечно нравилась эта золотистая жидкость с горьковатым вкусом, которую производили галлы, ферментируя солод. Аврелий считал, что она утоляет жажду куда лучше вина или питейного мёда.

Сидя на мраморной скамье, он потягивал цервезию, погрузившись в размышления. Роскошнейший свиток со стихами Каллимаха лежал у него на коленях, но ему не удавалось толком сосредоточиться на чтении, потому что голова была чересчур занята трагическими событиями минувшей недели.

Убийство не слишком добродетельной вольноотпущенницы, до которого никому не было никакого дела, быстро стало устаревшей новостью: каждый день в Риме совершались куда более тяжкие преступления, и никто не удивлялся. О событии этом забыли не только власти, но и те, кто знал о нём, был знаком с жертвой и, может быть, даже любил её.

Ни у кого не нашлось особых причин долго оплакивать Коринну. Её дом на Авентинском холме выставили на продажу. Старая Гекуба исчезла, решив, скорее всего, что лучше скрыться, чтобы о ней поскорее забыли.

Семья Руфо больше не появлялась на публике, даже на играх в цирке, и жила очень скромно, к чему её вынуждали финансовые затруднения.

Лоллию Антонину видели во дворце на званом ужине, устроенном императором в честь своей прекраснейшей жены, в которую он всё более влюблялся.

Даже Помпония и Сервилий, неизменные участники светских событий, в эти дни мало бывали в обществе, целиком занятые подготовкой к переезду на свою виллу в Байах, где собирались провести лето. Аврелий пообещал, впрочем не очень уверенно, навестить их.

Теперь, удобно расположившись под лёгким навесом, он не мог сосредоточиться на стихах любимого поэта. Мысль об убийстве не давала ему покоя. Болезненный интерес, какой всегда вызывала у него противоречивая человеческая природа, почти невольно побуждал Аврелия изучать чувства и страсти, способные привести к такому, на первый взгляд, обычному насилию.

Один за другим, словно персонажи театрального представления, проходили перед его мысленным взором все участники этой драмы. Такие разные и всё же связанные какой-то невидимой нитью.

Клелия, прачка: молодая женщина, которая была бы, наверное, красивой, если бы строжайшие моральные принципы не вынудили её терпеть неблагодарную работу, портившую её тело и омрачавшую душу.

С раннего детства завидуя непосредственности и легкомыслию сестры, Клелия страдала теперь из-за того, что та увела у неё мужчину, которого она втайне обожала.

Нетрудно представить, что испытала она, когда узнала, что молодой плотник даже после того, как Цецилия стала проституткой, предпочёл её христианской девственнице, сумевшей защитить своё доброе имя ценой бесконечных лишений…

Вполне возможно, что ей захотелось изгнать из сердца любимого мужчины эту нездоровую страсть, вырвав Цецилию из его жизни.

А Энний? Этот могучий великан, который испытывал к прекрасной вольноотпущеннице такое сильное чувство, что вопреки всему надеялся спасти её.

Как бы он реагировал, если бы женщина, ради которой он нарушил непреложные законы своего Бога, объявила ему вдруг, что он был для неё лишь простым увлечением, игрушкой, какую легко отбросить после нескольких часов удовольствия?

Да, просто даже в отчаянии из-за отвергнутого чувства и оскорблённого достоинства кроткий Энний мог вонзить тот кинжал в сердце любимой.

Но кто больше всего интересовал Аврелия, так это Руфо, особенно после потрясающего откровения Лоллии. Может быть, и он, самый яростный защитник древнейших традиций, не ведающий никаких слабостей, сложил оружие перед чарами прекрасной вольноотпущенницы.

Если то, в чём призналась ему Лоллия, правда, значит, суровый сенатор неравнодушен к женским прелестям. Кроме того, если какие-то вещи недопустимы в общении с патрицианкой, то их можно позволить себе с женщиной из низшего сословия, которой само её положение велит служить господам, где и как прикажут.

И всё же Аврелий не мог допустить, что Руфо – виновник преступления. Даже если он и был любовником Коринны, у него не было никаких причин убивать её. Если бы эта связь и стала достоянием общественности, даже тогда его честь магистрата нисколько не пострадала бы.

А что, если девушка стала вдруг слишком требовательной? Если принялась шантажировать его? Нет, такое невозможно представить. Руфо легко мог просто бросить её. Он не из тех, кто позволит женщине, тем более из низкого сословия и не слишком-то порядочной, встать у него на пути.

Аврелий подумал о другой женщине – о Лоллии. Представил её вместе с Руфо. Эротические образы, нарисованные воображением, должны были бы возбудить его, но он испытал лишь невыразимую досаду и вернулся к прежним размышлениям.

Отношения Руфо и Коринны могли быть косвенными, связанными, например, с визитами к ней зятя или сына. По мнению Аврелия, Квинтилий был слишком чёрствым человеком, и не следовало думать, будто он питал хоть какое-то чувство к вольноотпущеннице, которая на самом деле легко делила его с шурином.

Разве не он настоял, чтобы Гай воспользовался его помощью и приобщился к мужским радостям? И молодой Руфо вполне мог влюбиться в Коринну.

Аврелий понял, что очень мало знает о юноше. Судя по слухам, которые до него долетали, это был избалованный, инфантильный подросток, болезненно опекаемый матерью и запуганный отцом, пресекавшим всякую его самостоятельность.

Подобный нрав юноши мог бы толкнуть его на убийство, возможно случайное, непреднамеренное, которое он совершил в минуту гнева или приступа ревности. Да, очевидно, из всех действующих лиц Гай – самый вероятный кандидат на роль убийцы.

Но прежде чем утвердиться в этом мнении, хорошо бы получше познакомиться с ним. Нужно встретиться с юношей наедине, без тягостного и пугающего присутствия отца.

Осталось только обдумать поведение Марции и Лоллии, поскольку Страбон исключался – все знали, что он пребывал на Востоке, вдали от места убийства.

О гордой Лоллии Аврелий не хотел думать. Его влечение к ней, сожаление о том, что им так и не удалось больше встретиться, и воспоминание о своём не слишком достойном бегстве жгли его.

Мысль о том, что прекрасная аристократка может быть замешана в убийстве, была невыносима, но тем не менее он должен предусмотреть и такую версию.

Эта женщина, несомненно, могла убить. Чтобы защитить себя, чтобы не лишиться своего позолоченного мира. Но даже если Коринна была любовницей её мужа, Аврелий не мог представить, чтобы гордая Лоллия ревновала его к какой-то содержанке.

Между ними пролегала пропасть, и она очень хорошо понимала это. Легче предположить, что Лоллия сама познакомила старого мужа с доступной куртизанкой, чтобы он не путался у неё под ногами.

Ясно, что брак со старым Страбоном был только способом обрести богатство, так как её состояние оказалось в когтях жадного Калигулы, и, несомненно, прекрасная аристократка предпочитала избегать с законным мужем близости, которой одаряла мужчин совсем другого круга.

Банальная месть обманутой жены тут, следовательно, отпадала.

Но что, если Коринна заняла её место в сердце и в постели не Страбона, а Руфо? Это предположение показалось Аврелию нелепым – какой мужчина предпочтёт бывшую прачку из Субуры очаровательной Лоллии?

А вот у Марции, напротив, имелось куда больше причин избавиться от соперницы. Однако Аврелий сразу же отмёл такой повод, как ревность: у Квинтилия были на совести куда более серьёзные прегрешения перед женой. Нет, если хорошо ей знакомый нож употребила Марция, то она совершила это по совсем другой причине.

Лишённая материнской любви, целиком посвятившая себя заботе о младшем брате, угнетаемая отцом-тираном, унижаемая распутным мужем, Марция легко могла решиться на убийство.

Но зачем? А что, если убийство Коринны было только способом достичь какой-то другой цели? А ведь это самое вероятное! Аврелий словно внезапно очнулся от апатии, в которой пребывал долгое время, вскочил и в волнении принялся широкими шагами ходить взад и вперёд по перистилю.

Неожиданно у него мелькнула сумасшедшая мысль: что, если Марция совершила убийство именно для того, чтобы в нём обвинили кого-то другого? Возможно, Квинтилия? Эта идея уже приходила ему в голову во время встречи. Ведь если мужа осудят, молодая женщина окажется свободной и, скорее всего, даже разбогатеет. Сумеет, хотя и не без труда, избавиться от отцовской опеки и покинуть дом, где с самого детства жила, как в тюрьме.

Тогда сможет снова выйти замуж, почему нет? А вдруг у неё уже есть какой-то мужчина… Если она умела ускользать от строгого надзора отца и мужа, то могла и влюбиться в кого-то. Невероятно, но возможно!

Марция умна и гораздо сильнее духом, чем кажется на первый взгляд: положение забитой дочери и жены вовсе не устраивало её. Только неблагоприятные обстоятельства не позволяли ей в полной мере проявить свою натуру, они же и вынуждали играть роль подчинённой, которая подходила ей не лучше тесной одежды.

Что, если после многих лет ожидания она решила порвать эти невидимые цепи, желая обрести свободу? Но почему в таком случае смолчала, почему сразу не донесла на мужа как на убийцу?

Аврелий вздрогнул. Но ведь она же сделала это! Разве эта странная встреча не была попыткой вызватьу него сомнение в невиновности Квинтилия? Необходимо поговорить с нею ещё раз. И нужно найти Гая.

Бездействие, в каком сенатор спокойно пребывал до сих пор, неожиданно сделалось невыносимым, и он начал строить тысячи планов, как встретиться с братом и сестрой. Завтра…

Но тут его взгляд привлекло какое-то лёгкое движение в саду. Кто-то наблюдал за ним от большого мраморного бассейна. Аврелий замер. Рабы в это время отдыхали в своих комнатах или занимались делами на другой половине дома. Залитый ослепительным полуденным солнцем большой дом казался пустым. Кто же это мог быть?

«Фабеллий, несчастный, я выпорю тебя, но разбужу!» – подумал патриций, решив, что из-за вечно спящего привратника в дом проник посторонний. Лишь бы это не оказался какой-нибудь злоумышленник…

Озабоченно оглядываясь, он вдруг приметил курчавую голову, видневшуюся над бассейном, и с облегчением рассмеялся, увидев остроносую, похожую на мышиную мордочку. Псека! Он с тех пор не разговаривал с ней, не надеясь, что перепуганная девочка сообщит ему какие-нибудь сведения.

Но Аврелий позаботился о том, чтобы её поместили среди пожилых рабынь и баловали сластями. Слуги старательно выполняли предписания врача, который нашёл девочку в состоянии крайнего истощения.

Требовалось хорошенько кормить её, но начинать следовало с овощей и фруктов и давать ей с каждой едой пригоршню нежных пророщенных в темноте зёрен пшеницы и ячменя. По мнению Иппаркия, эта «трава богов», нежные проклюнувшиеся листочки, вернут силы изголодавшейся девочке и укротят её небывалый аппетит.

Псека охотно подчинилась приятному лечению, начала поправляться и всё меньше боялась сторожей, особенно этого строптивого охранника Кастора. Сейчас она с любопытством смотрела на господина, не зная, подойти к нему или стремительно умчаться, словно дикое животное.

Аврелий улыбнулся ей, желая вызвать доверие, но не забывая, что малышка считает его убийцей и внимательно следит за ним. Следовало действовать очень осторожно, чтобы не спугнуть её.

Тут явился запыхавшийся Кастор. Заметив его, девочка мгновенно скрылась из виду, спрятавшись за бассейном.

– Эта обезьянка убежала от меня! Только что была тут и вдруг исчезла, – тяжело дыша, с волнением произнёс он.

– Не хочешь ли ты сказать, что не уследил за ней? – строго спросил Аврелий.

– Бей тревогу, патрон! Скорее! Она не могла уйти далеко!

– Проклятый грек, я же велел тебе ни на минуту не спускать с неё глаз! – прогремел Аврелий, притворяясь, будто вышел из себя.

– Прости меня, патрон, я найду её, даже если придётся пешком обойти весь Рим! – Кастор понимал, что допустил промах.

– Ты мне заплатишь за это!

На этот раз несчастный Кастор и в самом деле оконфузился. Он не только не оправдал доверия господина, но позволил провести себя какой-то девчонке, от горшка два вершка, казавшейся полной дурой.

Аврелий охотно продолжил бы эту комедию, чтобы помучить раба, который заслужил наконец урок, но девочка улыбнулась и положила конец игре, выйдя из своего укрытия.

И Аврелий весело хохотал, пока Кастор носился за ней по перистилю, ругаясь на чём свет стоит, обильно пересыпая свою речь крепкими греческими выражениями.

Он почти догнал девочку, как вдруг она, легко перескочив через невысокую ограду между портиком и перистилем, уткнулась в тунику Аврелия, превратив его таким образом в свой щит.

Однако она быстро поняла, что позволила себе лишнее, и тут же отстранилась, но Аврелий успел погладить её по голове. Девочка замерла, не зная, как быть. Патриций снова приласкал её и взял за руку.

– Теперь пойдём со мной, Псека, не хочу, чтобы меня беспокоили. Иди и ты, Кастор, и горе тебе, если ещё раз упустишь её. Думаю, ты встретил наконец человека, способного провести тебя! – пошутил он, ведя девочку к эзедре[61]61
  Esedra (лат.) – эзедра, полукруглая глубокая ниша или павильон, служивший местом для отдыха или бесед. Могла быть открытой или отделённой колоннами.


[Закрыть], где его ожидал обильный фруктовый завтрак.

Псека вошла в эзедру, по знаку Аврелия опустилась на скамью, склонив голову, чтобы не смотреть на господина, и притворилась, будто рассматривает свои ногти, похожие, скорее, на когти.

Патриций ласково предложил ей несколько фиников в красочных обёртках, а себе налил вина.

Дружелюбие, подарки и забота, которой окружил её господин, для девочки, выросшей в публичном доме, означали только одно: Псека поднялась и, подойдя к Аврелию, принялась недвусмысленным образом ласкать его. Он не удивился, но мягко отвёл её руку. Растерянность и огорчение появились на остроносом личике девочки.

– Нет, Псека, я не для этого тебя позвал.

Растерянность в её глазах сменилась отчаянием.

– Не то что ты мне не нравишься, напротив, ты очень красива в новой тунике! – продолжал Аврелий, старательно подбирая слова, чтобы не задеть её самолюбия. Он понимал, что для неё, воспитанной с единственной целью – стать проституткой, имело значение только тело. – Ты очень мила, в самом деле, и как только подрастёшь, все парни станут бегать за тобой, вот увидишь, – уверенно продолжал Аврелий, утешая её. – А пока постарайся побольше есть и поправляйся. Я староват для тебя, но не волнуйся – можешь оставаться в моём доме, сколько хочешь. Прошу тебя лишь иногда составлять мне компанию, как сейчас.

Девочка с недоверием посмотрела на него.