Текст книги "Смерть куртизанки"

Автор книги: Данила Комастри Монтанари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– Уж не об этом ли дураке Клавдии ты говоришь? Всем же известно, какой это жалкий глупец! – удивился наставник Хрисипп.

– Ничего подобного, – невозмутимо ответил молодой Стаций. – Он вовсе не глупец, а большой учёный, а также лучший в Риме знаток языка и истории этрусков. Едва взглянув на эту пряжку, он сразу же перевёл надпись на латынь. Вот смотрите: эта буква, которую мы приняли за О, на самом деле этрусская буква TH, начальная буква имени, которое, как и вообще все слова в этом языке, читается не слева направо, а наоборот – справа налево. Потом идёт буква, похожая на М, но в этрусском языке она читается как наша S… И в результате слово это означает THESAN, то есть богиня Аврора наших предков тирренцев!

– Ну и что из этого? – не без иронии воскликнул Умбриций.

– Мой отец не знал ни слова по-этрусски, – ответил Аврелий. – Поэтому он при всём желании не мог прочесть надпись правильно, а значит, не мог сообщить тебе точное название. Ты же, Умбриций, родился и вырос недалеко от Тосканы. В одном из немногих городов, где ещё говорят и пишут на этрусском языке, теперь уже столь редком, что даже священники ошибаются, совершая старинные обряды.

Раздетый Умбриций задрожал и съёжился, обхватив себя руками.

– Так что вчера ночью, – продолжал молодой Стаций, – желая переложить вину за кражу на Диомеда, ты завладел пряжкой и, впервые увидев эту надпись, невольно прочёл её на своём родном языке. Если добавить ещё и песок, попавший в складки твоей туники, то не остаётся никаких сомнений: вор – ты!

Не в силах возразить против уличающей его железной логики, секретарь даже не пытался опровергнуть обвинение. Он только стоял и слушал, охваченный ужасом при мысли о неминуемой казни.

– Но в таком случае, господин, как объяснить недоверие твоего отца к Диомеду? – поколебавшись, спросил Аквила, которого ещё не до конца убедили слова молодого хозяина.

– Именно на это и рассчитывал Умбриций, когда решился ограбить сундук. Он не сомневался, что подозрения падут на Диомеда, – пояснил Аврелий. – Что же касается счетов, передайте их мне. Я намерен кому угодно доказать, что Диомед отлично разбирается в делах, чтобы позволить кому-либо обмануть себя.

– А с ним что делать? – Аквила указал на секретаря.

Утратив последнюю надежду, Умбриций бросился на колени перед Аврелием, ударившись лбом об пол:

– Смилостивься, господин, не осуждай меня на смерть, я всё возвращу! Всё, что ты сказал, верно. Это я опустошил сундук, только он ведь уже был открыт, когда я вошёл в таблинум, и браслета с сапфирами там не оказалось!

– Если скажешь, как вернуть награбленное, то сохраню тебе жизнь… Однако, – продолжал Аврелий, – судя по твоей бледной коже, думаю, что оседлая жизнь и городские излишества явно вредны для твоего здоровья. Отныне, Умбриций, будешь работать в одном из моих поместий в Кампании и окрепнешь телом, трудясь на поле!

Гул одобрения подхватил его слова.

Аврелий осмотрелся. На восхищённых лицах слуг он прочёл глубокое уважение: отныне они будут повиноваться ему потому, что доверяют, а не потому, что опасаются суровых наказаний.

Поняв это, юноша успокоился и еле заметно с облегчением вздохнул. Вступив раньше времени в мир взрослых, где ложь, преступление и насилие губят правду и противостоят справедливости, он с успехом провёл своё первое расследование; раскрыл обман; выиграл первое сражение!

– Что ещё, господин? – спросил Аквила, пока вор безропотно позволил увести себя, всё ещё не веря, что избежал виселицы.

– Да, вот ещё что. Приготовь бумаги для наставника Хрисиппа. Хочу продать его на невольничьем рынке, – решительно объявил молодой человек, предвкушая мольбы этого жестокого человека, который так часто грубо обращался с ним.

Учитель, напротив, смерил его своим обычным злобным взглядом, словно перед ним всё ещё стоял непослушный ученик, а не властелин его судьбы.

– Видимо, вместе с именем и состоянием ты не унаследовал способности учиться, молодой Стаций. Продай меня, не хочу оставаться рабом невежды! – презрительно заявил Хрисипп.

В толпе слуг послышались возмущённые голоса: наставник, должно быть, сошёл с ума, если так разговаривает с новым господином!

– Теперь займитесь своими делами, – приказал Аврелий, не отвечая Хрисиппу. – А ты, Аквила, подготовь похороны, достойные нашей семьи: поминальный ужин, плакальщицы, рожки, литавры и всё прочее. Прежде всего, позаботься о масках предков, которые должны следовать в процессии. Что касается надгробной речи, я сам скажу нужные слова. Нет нужды в пространных речах, чтобы почтить память человека, чьи качества всем хорошо известны! – вполне серьёзно произнёс молодой человек, и старший слуга в растерянности посмотрел на него, невольно задумавшись, а не скрывается ли за этими словами, вроде бы продиктованными сыновней любовью, жестокая ирония.

– Сразу после окончания траура отпразднуем моё совершеннолетие и мой новый статус отца семейства. Да, вот ещё что, Аквила! Отмени моё последнее распоряжение, касающееся наставника. Я передумал. Кстати, куда это ты собрался, Хрисипп? – властно потребовал он ответа у учителя, который двинулся было к выходу. – Я ещё не отпустил тебя!

Наставник остановился, прямой, как шест, и Аврелий снова отметил его сходство с мумиями, которые иногда привозили из египетских пустынь: та же мрачная неподвижность, та же высохшая кожа и злая усмешка…

– С тобой сочтусь позже, – сказал он, помолчав. – Можешь идти пока.

* * *

Прошло десять дней. Аврелий сидел в кресле в белоснежной мужской тоге, которую надел рано утром после того, как возложил на алтарь в Капитолии первый сбритый с подбородка пушок.

Лукреция, как всегда ослепительно красивая, стояла перед ним, напрасно ожидая, что он предложит ей сесть на один из стульев с высокой спинкой, стоявших вокруг стола.

– Я велел тебе прийти, чтобы поговорить о твоём отъезде. Я подождал, сколько следовало, пока не сожгли прах отца на погребальном костре, но теперь настало время, чтобы ты навсегда покинула мой дом, – твёрдо заявил юноша, особо подчеркнув слово «мой».

– Завтра же перееду в дом на Целиевом холме, если тебе угодно, – с досадой ответила она.

– Наверное, я плохо объяснил тебе, Лукреция, что имею в виду. Ты забыла, что дом на Целиевом холме принадлежит мне?

– Твой отец обещал…

– Мой отец был большим лгуном. Сегодня вскрыли его завещание, хранившееся у весталок. Так вот, в нём нет ни слова о том, что тебе достаётся хоть что-то.

– Так он обманул меня! Вот старая гадкая свинья! – процедила сквозь зубы Лукреция.

– Тебе кажется уместным так отзываться о моём почтенном отце, с которым ты столько раз делила стол и постель? – негодуя, спросил Аврелий. – Жаль, что он никак не выразил тебе свою признательность за это…

– Но ты же не захочешь, чтобы я ушла отсюда вот так, с пустыми руками! – воскликнула Лукреция, и глаза её полыхнули злобой.

Аврелий помедлил, сердясь на самого себя за то, что эта женщина, которая была всего лишь несколькими годами старше, всё ещё способна подавить его своей красотой и упрямой настойчивостью. Важно, однако, чтобы она не заметила его нерешительности…

– Именно этого я и хочу, милая Лукреция, – заговорил молодой Стаций. – Ты оставишь здесь и все красивые вещи, что украшают твою комнату, коринфские вазы, серебряный сундук, столик розового дерева, греческую статуэтку Психеи и, естественно, все драгоценности, в том числе и браслет, которым ты завладела самым непозволительным образом.

– Я отдала его Аквиле, как только ты приказал! – смиренно произнесла Лукреция.

– Я имею в виду не тот браслет с камнями, украшавший твою руку, когда стало известно о несчастье, – с насмешкой продолжал Аврелий. – Я имею в виду другой – с пластинами, украшенный сапфирами, который должен был лежать в сундуке, когда Умбриций опустошил его. Секретарь, или, вернее, бывший секретарь клянётся, что не видел его там.

– Мне об этом ничего не известно! – сухо ответила женщина. – Возможно, этот вор просто продал его прежде, чем возвратил тебе награбленное.

– Думаю, это исключено, прекрасная Лукреция. Если не ошибаюсь, ты сказала, что после праздника во Фронтоне никогда больше не видела браслета…

– Да, так и есть! – неохотно подтвердила она.

– Увы, – оборвал её юноша, – ты, безусловно, ошибаешься. Я хорошо помню, как заметил его на твоей руке накануне смерти отца.

– Ты определённо что-то перепутал!

– Нет, милая Лукреция, поверь мне, я всегда с величайшим интересом наблюдал за тобой, – пошутил Аврелий. – И случившееся, мне кажется, не вызывает сомнений… Возможно, после пиршества отец разрешил тебе оставить браслет ещё на несколько дней или же ночью, вернувшись из Фронтона, был слишком пьян, чтобы заставить тебя положить его на место. Поэтому, когда выяснилась вина Умбриция, ты решила приписать ему кражу и этой драгоценности, прекрасно зная, что твой покойный любовник не может разоблачить тебя.

– Ты бредишь, благородный Стаций! Власть, которую ты так неожиданно обрёл, ударила тебе в голову! Пытаешься походить на взрослого, но ты всего лишь самонадеянный мальчишка, и я готова поклясться, что в глубине души ты дрожишь как лист! – презрительно бросила женщина.

Аврелий сжал губы, понимая, что Лукреция права: перед ней, взрослой и решительной женщиной, он действительно всего лишь жалкий юнец. И всё-таки он не должен уступить ей.

– Очаровательная Лукреция, браслет украшал твою руку именно тогда, накануне смерти отца… Я могу доказать тебе это, – заявил он.

– Каким образом? – спросила она, однако уже без прежней уверенности.

– В тот солнечный день ты долго сидела на ска – мье в перистиле, когда сушила волосы. А наутро мы получили известие о смерти отца, и я, проходя между слуг, взял тебя за руку, если помнишь. И заметил на коже несколько белых полосок, которые никак не совпадали с браслетом на твоей руке. Светлые полоски на твоём запястье были как раз похожи на пластины исчезнувшего браслета с сапфирами. Та же форма и тот же размер.

– Глупости! Даже если то, что ты говоришь, правда, это ещё ничего не доказывает. Я могла сидеть на солнце когда угодно.

– В самом деле, любезная Лукреция? Но ведь до того самого утра выпало довольно много пасмурных дней. А лёгкий загар держится, как известно, недолго.

Женщина закусила губу, терзаемая злостью и страхом.

– Советую поскорее вернуть мне эту драгоценность! У меня добрый нрав, и я легко мог бы закрыть глаза на забывчивость красавицы, – саркастически продолжал Аврелий. – Но что касается дома на Целиевом холме… Такая обворожительная женщина, как ты, без труда найдёт себе другое жилище.

– Но ты разве не знаешь, сколько стоит приличный дом в Риме? – возмутилась Лукреция, вне себя от бешенства.

– Тебе принадлежит пара комнат в инсуле, можешь переехать туда, – с иронией заметил Аврелий.

– Но эта конура под крышей в жалкой инсуле годится разве что для нищего. Неужели ты полагаешь, будто женщина моего положения сможет там жить! – задыхаясь от ярости, возразила Лукреция.

– Хотя я, пожалуй, и мог бы оставить тебе дом, – подумав немного, спокойно продолжал Аврелий, надеясь, что голос не выдаст охватившего его волнения.

– Спасибо, дорогой Публий. Я всегда говорила, что ты добрый юноша! – воскликнула Лукреция, успокаиваясь.

Теперь или никогда, решил молодой человек, чувствуя, как колотится сердце. Лишь бы только не дрогнул голос.

– При условии, однако, что будешь платить мне так же, как платила моему отцу! – выпалил он одним духом.

От изумления Лукреция даже открыла рот, не зная, что сказать.

– Можешь поразмыслить до вечера. Жду тебя в моей комнате после ужина, – заключил Аврелий, выпроваживая её и при этом не замечая, каким новым, заинтересованным взглядом окинула его молодая женщина.

Придёт, решил он, преисполненный неколебимого оптимизма юности. Потом тронул колокольчик, вызывая управляющего.

– Заходи, Диомед. Я вызвал тебя сюда, потому что не хочу, чтобы твой сын Парис слышал наш с тобой разговор.

Диомед медленно подошёл и остановился в нескольких шагах от молодого господина.

– Мне стало известно, что, несмотря на жалкие гроши, которые платил тебе мой отец, у тебя есть имение в Пицине, дом на холме Эсквилин и ты даёшь деньги в рост. К тому же из расходноприходных книг выяснилось, что ты делал некие странные перечисления…

– Как ты узнал об этом, господин? – удивился управляющий с той поспешностью, с какой человек радуется возможности снять с души тяжкий груз. – Я действовал очень осторожно и думал, что никакой счетовод не сумеет разоблачить меня…

– Это, разумеется, не моя заслуга. Это сделал Палланте, раб Клавдия, он изучил документы, страницу за страницей. Он не превзойдён в том, что касается цифр. Скажи мне лучше, как ты объяснишь подобное предательство? Годами моя семья целиком и полностью доверяла тебе!

– Однажды я попросил у хозяина денег в долг, чтобы устроить своих родителей в деревне и купить свободу Парису, но он отказал. Тогда я взял некоторую сумму из сундука и осторожно вложил её в выгодное дело. Через году меня уже было имение, домик, небольшие сбережения и сын, освободившийся от рабства. И тогда я поспешил с процентами возместить всё, что взял ранее.

– Ну, а затем ты повторил эту игру ещё несколько раз. И той ночью ты искал рубиновую печать? С её помощью ты мог изготовить любой документ от имени моего отца. Значит, Умбриций не лгал, утверждая, что у тебя есть ключ от сундука. Как же тебе удалось раздобыть его?

– Однажды вечером много лет тому назад, – стал объяснять Диомед, – господин опьянел, как никогда, и внезапно уснул за столом. Мне пришлось перетащить его на кровать. Ключ висел у него на шее, а я знал одного кузнеца, который мог тайком сделать мне копию…

– Выходит, ты не раз использовал подпись семьи Аврелиев для своих сделок? – строго спросил юноша.

– Сделки эти, однако, оказались весьма выгодными, – уточнил управляющий. – Я заключал договора на земли и недвижимость, приобретая новые инсулы в Остии, причалы в Таренте, огороды в Кампании, виноградники и даже мастерскую глиняных сосудов для хранения вина, оливкового масла и зерна у ворот Рима. Я поступал так, потому как был убеждён, что твой отец пустит всё на ветер и погубит нас всех. Но уверяю тебя, я всегда возвращал всё, что брал в долг!

– Тем не менее ты совершил очень тяжкий проступок.

– Я готов за него отвечать, господин. Как только я увидел, что ты уносишь к себе счета, сразу понял, что пропал, и приготовился к худшему. У меня уже давно припасена верёвка, чтобы повеситься, если моя игра раскроется, и теперь пришло время воспользоваться ею. Поклянись мне только, что никогда не расскажешь Парису о том, что я сделал. Если он узнает об этих обманах, то будет стыдиться меня, а это для меня хуже смерти. Он поистине воплощение честности, позаботься о нём, когда меня не станет.

– Ты мог бы предстать перед судом, – продолжил Аврелий.

– И утратить уважение Париса? Нет, нет!

– Как хочешь, – согласился Аврелий, сдерживая слёзы.

Диомед направился к двери, согнувшись под тяжестью своей вины. На пороге он обернулся.

– Ах, господин, вот ещё что. Не забудь, прошу тебя, убрать слово «Младший» из формулы «Публий Аврелий Стаций Младший» на документах о собственности, которые я оформлял на твоё имя, иначе теперь, после смерти отца, у тебя могут возникнуть трудности со вступлением в права, – посоветовал он тихим голосом.

– Ты хочешь сказать, что купил всё это и записал на моё имя? – спросил потрясённый Аврелий.

– Конечно, господин, а ты что подумал? Твой отец всегда был неразумным человеком и в конце концов промотал бы всё состояние… Я постарался обезопасить твоё наследство даже ценой того, что совершил непростительное преступление. Раб не может решать за господина, а я делал это. И теперь, если не захочешь простить меня, позволь повеситься на этой верёвке, прежде чем будет принято решение…

– Забудь эту глупость, Диомед! – с волнением воскликнул Аврелий и бросился к нему.

– Но имение в Пицине, дом на холме Эсквилин, деньги…

– Это такой пустяк по сравнению с тем, что ты сделал! Оставляю тебя управляющим, надеюсь, Парис захочет пойти по твоим стопам. Подготовь документы вольноотпущенника. Немедленно дарую тебе свободу. Я не намерен больше доверять такое ответственное дело простому рабу!

– Господин, я буду служить тебе вечно, а после меня мой сын и сын моего сына! – пообещал управляющий, растрогавшись до слёз.

– Это ещё что такое! Римляне никогда не плачут, забыл, что ли, Диомед? Теперь осталось только уладить последнее дело. Пришли сюда наставника Хрисиппа, – приказал он управляющему, и тот ушёл весь в слезах.

Едва хмурый наставник вошёл в комнату, Аврелий помахал у него перед носом розгой.

– Розга эта теперь моя, и я буду делать с нею, что захочу! – грозно заявил юноша.

Старый наставник опустил голову и в ожидании удара проклинал свой длинный язык…

Аврелий почувствовал, как у него руки чешутся пустить в ход розгу, но при виде дрожащего и неожиданно поникшего Хрисиппа вспомнил примеры благородства, о которых читал в исторических книгах. Это были примеры великодушия, которые старый наставник заставлял его заучивать наизусть под удары хлыста. Теперь настал его, Аврелия, черёд преподать урок непреклонному учителю.

– Пойди принеси книги. Мы ещё не закончили второй том риторики, – приказал он и, переломив розгу, отшвырнул её в сторону.

* * *

Два месяца спустя после того, как Публий Аврелий Стаций облачился во взрослую тогу, Германии, доблестный полководец, любимец Рима, скончался в Антиохии во цвете лет от какой-то загадочной болезни. Кое-кто подозревал преднамеренное отравление, устроенное Плотиной, ближайшей подругой Ливии, матери императора Тиберия. Одно время года сменялось другим, год следовал за годом, вода в водяных часах неустанно капала, отмечая неумолимое течение времени. После смерти Диомеда честнейший Парис занял его место. Теперь он управлял и состоянием Публия Аврелия, и его большим домом на Виминальском холме.

Аврелий послужил в легионе, потом неудачно женился и со временем развёлся. Убеждённый последователь философии Эпикура[17]17
  Эпикур – древнегреческий философ IV–III вв. до н. э. Учил, что высшим благом для человека является наслаждение, удовольствие и спокойствие, а также отсутствие страданий: физической боли, тревог и страха перед смертью.


[Закрыть], патриций целиком посвятил свою жизнь изучению классиков, путешествиям по многим известным в те времена странам.

В Александрии[18]18
  Александрия – город, основанный Александром Македонским в Египте, был после Рима крупнейшим в империи.


[Закрыть], в Египте, он купил, спасая от виселицы, раба – нахального Кастора, хитрого грека сомнительной честности, которому суждено было стать его бессменным секретарём.

В 41 году – через двадцать лет с того памятного года, когда Аврелий отмечал своё шестнадцатилетие, – Клавдий, всеми забытый брат Германика, которого так стыдилась семья, взошёл на трон Цезарей и сразу же назначил ближайшим помощником опытного Палланте, своего бывшего раба-счетовода… Того самого, что однажды помог молодому Стацию разобраться в не сходившихся счетах.

Настало лето 42 года. Оно прошло спокойно, без каких-либо особых преступлений и загадок, которые нужно было бы распутать, без виновных, которых следовало бы разоблачить.

После отдыха в Байях[19]19
  Байи – термальный курорт античных времен. В городке располагались летние резиденции самых известных людей в Риме, в том числе императора.


[Закрыть] Аврелий вернулся в Рим.

Дом Аврелия

Смерть куртизанки

I

РИМ, ГОД 795-й ОТ ОСНОВАНИЯ ГОРОДА

(42 ГОД НОВОЙ ЭРЫ, ЛЕТО, ПРАВЛЕНИЕ ИМПЕРАТОРА КЛАВДИЯ)

ДВЕНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ ПЕРЕД ИЮЛЬСКИМИ КАЛЕНДАМИ

Публий Аврелий пребывал в отличном настроении, когда направлялся к дому, где жила его новая знакомая.

После обеда он долго принимал освежающую ванну, желая достойно приготовиться к свиданию, на которое сумел уговорить красивую молодую женщину, с которой познакомился этим утром.

Вечер был великолепный. Закатное небо над столицей окрашивало кирпичные стены красным и каким-то нереальным светом озаряло мраморные колонны. Вдали виднелись белые крыши храмов и густые рощи пиний, похожих на раскрытые зонты.

Ему хотелось было поторопить носильщиков, но он передумал и лениво откинулся на мягкие подушки, снова и снова с удовольствием рассматривая город, который, как ему казалось, знает во всех подробностях, но который не переставал удивлять и восхищать его.

Раб-глашатай прокладывал в толпе дорогу паланкину по запутанным улицам Рима, а Кастор, любимый слуга молодого сенатора, шёл следом за носилками, бережно неся дорогую, тонкой работы алебастровую вазу.

Миновав шумные и многолюдные улицы в центре, рабы пронесли паланкин между огородами на Авентинском холме и, покружив по нему, вскоре остановились возле дома Коринны.

Снаружи он выглядел немного громоздким, но оказался довольно скромным и не слишком вычурным. У каменной ограды размещались небольшие лавки ремесленников, закрытые в этот час. Улица была пустынна, а деревянная дверь в дом приоткрыта, словно в знак приглашения гостю.

Аврелий улыбнулся про себя и постарался рассмотреть что-либо в темноте за порогом. На мгновение ему показалось, будто там мелькнули чьи-то огромные блестящие глаза и странное, остроносое лицо.

Желая поскорее оказаться внутри, он отпустил охрану и отправил носильщиков в ближайшую таверну с наказом пить там как можно дольше.

Он задержал только Кастора, который издавна был в курсе всех его любовных дел и который нёс, словно выставляя напоказ всему свету, тяжёлую алебастровую вазу, предназначенную в подарок по случаю приятного знакомства.

Дверца со скрипом открылась, и молодой сенатор вошёл, оставив верного слугу сторожить на углу. Оказавшись в небольшом атриуме, едва освещённом несколькими медными светильниками под потолком, он осторожно прошёл вперёд, надеясь обнаружить какие-то признаки жизни.

Красивая арка вела в небольшую скромную гостиную, где стояло несколько скамей и небольшой мраморный стол. Аврелий отметил изящество убранства и взглядом знатока сразу оценил, насколько это искусные и дорогие вещи.

У красавицы Коринны вкус оказался куда более утончённый, чем можно было ожидать, – прекрасная мебель работы лучших мастеров, украшений мало, но все весьма изысканные. Девушка явно предпочитала окружать себя немногими, но ценными вещами вместо ярких и вульгарных безделушек.

Аврелий остался доволен: теперь он уже не сомневался, что его алебастровую вазу оценят по достоинству. Очевидно было и другое: чтобы позволить себе подобную роскошь, этой красивой девушке, по всей видимости, приходилось рассчитывать на какого-то высокого покровителя, готового часто и широко открывать свой кошелёк.

Молодой сенатор решил, что человек этот был к тому же столь великодушен, что не ограничивал свободу своей подопечной и не запрещал ей принимать и других гостей.

Между тем из небольшой гостиной любопытствующий Аврелий прошёл в триклиний[20]20
  Triclinius (лат.) – триклиний, столовая в римском доме. Так же называлось обеденное ложе для трёх персон, которое размещалось вокруг стола таким образом, чтобы с одной стороны оставался свободным подход к нему для подачи блюд.


[Закрыть], чтобы осмотреть и его. Обстановка тут также оказалась впечатляющей, и небольшие фрески на стенах с изображениями различных мифологических сюжетов говорили о роскоши и хорошем вкусе.

Здесь он тоже никого не встретил, поэтому вернулся в гостиную, мельком обратив внимание на одну из фресок – Зевс в облике быка похищает Европу.

Странно, однако, что никого нет. Коринна не могла забыть, что назначила свидание, ведь даже оставила для него приоткрытой дверь.

И всё-таки полная тишина в доме вызывала некоторое недоумение. Нигде не видно было ни одного раба или служанки.

Вернувшись в атриум, Аврелий прошёл узким коридором на другую половину дома, выходившую в небольшой огород.

Смеркалось, но силуэты двух высоких смоковниц ещё чётко вырисовывались на фоне уже потемневшего неба.

На этой половине дома находилось несколько спален. В одной из них горел свет: это, несомненно, спальня Коринны, решил Аврелий.

Успокоившись, он подошёл к узкой двери и заглянул в комнату, где над входом горел светильник. Коринна лежала на кровати. На ней была только короткая туника, обнажавшая стройные ноги. Густые рыжие волосы рассыпались по спине и накрывали руку девушки.

Казалось, она плакала, уткнувшись головой в подушку. Любуясь ею, молодой сенатор приблизился, представляя, какой шелковистой окажется кожа, столь нескромно предложенная его вниманию. Широко улыбаясь, он ласково коснулся её руки. И тотчас вздрогнул – рука была ледяной. Он схватил и резко приподнял девушку, отчего она едва не упала на него.

На вышитой белой простыне темнело красное пятно. Безжизненное лицо Коринны смотрело на Аврелия широко раскрытыми глазами, а в груди торчал кинжал с резной рукояткой из слоновой кости.

В погасших глазах застыло немое изумление. Тонкая струйка крови, очертившая пухлые губы, походила на размазанную краску, нанесённую торопливой гримёршей.

В сильнейшем волнении от увиденного, Аврелий всё же сумел вернуть себе привычную собранность и спокойствие. Осторожно опустив тело девушки на кровать, он осмотрелся.

Преступление было совершено, по-видимому, совсем недавно, потому что труп Коринны ещё не окоченел и кровь не свернулась. В маленькой спальне не видно было никаких следов борьбы, все вещи, казалось, находились на своих местах, всё вокруг было спокойно.

Драгоценности, которые девушка надевала в этот день, горкой лежали на стоявшей рядом скамье из кедрового дерева, словно их только что сняли. В кучке ожерелий и браслетов Аврелий заметил и кольцо с сардониксом, которое подарил ей этим утром.

Кто бы ни был убийца Коринны, он не собирался грабить её. Более того, она хорошо знала этого человека, если приняла его в своей спальне почти раздетая. Очень возможно, что куртизанка была убита во время любовного свидания.

Однако по положению тела Аврелий заключил, что никаких любовных ласк тут не было и удар кинжалом был нанесён сразу.

Может, это какой-то отвергнутый любовник? Или ревнивый покровитель? Следовало немедленно выяснить, кто был самым частым гостем этой куртизанки, которая, если судить по роскоши её одежды и обстановки, пользовалась большим успехом.

Раздумывая об этом, патриций услышал негромкий звук, донёсшийся из атриума: похоже на шаркающие шаги пожилого человека или кого-то, кто нёс какую-то тяжесть.

Аврелий осторожно заглянул в атриум и разглядел в полумраке пожилую женщину, неприятную и невероятно грязную, которая направлялась в одну из спален.

Это была, конечно, кормилица, или, вернее, сводня Коринны, достаточно разумная, чтобы не нарушать, как она думала, любовное свидание хозяйки. Сенатор видел старуху лишь несколько мгновений, она держалась спокойно, явно не зная о трупе, и только осторожно, с любопытством осматривалась. Коринна, должно быть, предупредила её о свидании, и теперь старая карга, думая, что хозяйка занята новым любовником, спешила пробраться к себе.

Аврелий сразу понял, что если старуха застанет его и увидит на кровати ещё не остывшее тело Коринны, то непременно примет за убийцу. Поэтому он быстро вышел в огород, перескочил через невысокую каменную ограду и последовал тем же путём, какой, возможно, всего несколько минут назад проделал настоящий преступник.

В таверне, где его ожидали рабы, он спокойно выпил домашнего вина.

Долго ждать не пришлось. Вскоре посетители услышали отчаянные крики и, поспешив к дому, увидели, как оттуда выбегает перепуганная старуха.

– Он убил её! Убил мою девочку! Убил мою Коринну! – кричала она. – Лежит в луже крови! Пресвятая Артемида! Он убил её!

Аврелий протиснулся сквозь толпу и, пользуясь своим правом магистрата[21]21
  Магистратура (от лат. Magistratus) в Древнем Риме – исполнительная и судебная власть. Человек, занимавший государственную должность, именовался магистратом и нередко выполнял функции судьи или следователя, как герой этой книги. Вознаграждения за эту работу не полагалось.


[Закрыть], взял на себя управление ситуацией.

– Тихо, старуха! Сейчас посмотрим, – остановил он её, сдерживая в то же время и любопытных, собравшихся у двери.

Велев подоспевшему Кастору оставаться на страже, он увёл продолжавшую причитать женщину в дом.

Здесь старуха с плачем и криками указала ему на тело Коринны. В комнате ничего не изменилось, только труп, который кормилица перевернула, лежал теперь поперёк кровати. Драгоценности оставались всё там же, на скамье, – все, кроме кольца с сардониксом.

Выходит, сводня была не так уж и потрясена, если поспешила украсть единственное украшение, которое ещё никто не видел на её хозяйке.

Наверное, она решила, что только трое – она, Коринна и убийца – знали об этом подарке, а ушлые римские скупщики всегда готовы неплохо заплатить за драгоценности, пусть даже и подозрительного происхождения.

– Говори, женщина! – решительно потребовал патриций с высоты своего авторитета. – Кто убил её?

– Моя госпожа Коринна, свободная гречанка, родом из Тарентума[22]22
  Ныне город Таранто на юге Италии. Изначально – греческая колония.


[Закрыть]. Десять лет назад она приехала в Рим вместе с кормилицей, чтобы заниматься своим искусством.

– Каким ещё искусством? Проституцией? Так ты, значит, сводня? – с презрением спросил сенатор.

В глазах старухи вспыхнул ужас. Проституция разрешалась в Риме, но сутенёров в любой момент могли арестовать, если у них не было регистрации или, что ещё хуже, если выяснялось, что они не платят налоги.

– Нет, нет, что ты такое говоришь? Моя хозяйка – да будут милостивы к ней боги! – золотой пылью или киноварью писала картины на льняной ткани. Вот, посмотри, – вздохнула старуха, показывая несколько кусков ткани с тонкой росписью.

– Ещё в Тарентуме моя девочка зарабатывала на жизнь этим старинным искусством, которое переняла у матери, большой мастерицы. Та овдовела во времена Тиберия, а умирая, поручила мне дочь, которую я всё время ревностно оберегала. И вот теперь бедная малышка…

– Хватит выдумывать, женщина. Я же не поверю, будто этот дом и всё его убранство твоя хозяйка купила на деньги, заработанные своими умелыми руками. Скорее уж, с помощью твоих ловких рук! Назови-ка лучше её клиентов!

– Ах, молодая хозяйка не встречалась с мужчинами. Её ткани покупали самые богатые матроны и…

– Я же сказал, хватить врать, глупая старуха! Кстати, как тебя зовут?

– Гекуба, благородный сенатор, но уверяю тебя…

– Замолчи! У меня естьдоказательства, что эта женщина завлекала мужчин в цирке[23]23
  Цирк (лат. circus – круг) – овальное в плане сооружение, место проведения скачек и состязаний колесниц, а впоследствии и других игр и зрелищ. Римский Колизей, построенный в 72–80 годах, тоже является цирком.


[Закрыть]. И власти уже давно заметили, что она занимается проституцией, – властным тоном солгал Аврелий.

– В цирке? Наверное, случайно. Коринна была такой красивой и такой одинокой, несчастная девочка… Только я, бедная кормилица, и помогала ей… Сейчас столько развелось всяких прихлебателей…

– Ещё сегодня утром твою голубку видели, когда она искала клиентов в цирке!

– Сегодня! Ну, вот я же говорила ей, что нельзя доверять незнакомцам. А ведь столько прекрасных мужчин могли бы стоять в очереди у её дверей! Но она не послушала меня. Сказала, что один важный господин, красавец, вежливый такой и… – Она умолкла.

– Ну, и что дальше? Что ещё она рассказала о нём? – настаивал Аврелий, с тревогой понимая, что услышал описание самого себя.

– Только то, что он хорош собой и богат. И сегодня вечером назначил ей свидание. Девушки, даже самые лучшие, так безоглядно верят всему… Пустяка достаточно, чтобы вскружить им голову. Она согласилась и отослала меня из дома. А теперь видишь, благородный сенатор, видишь, что с нею стало, с моей бедной Коринной. Этот негодяй убил её!

– Она назвала его имя? – спросил патриций, скрывая тревогу.