Текст книги "Смерть куртизанки"

Автор книги: Данила Комастри Монтанари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

XV

СЕДЬМОЙ ДЕНЬ ПЕРЕД ИЮЛЬСКИМИ ИДАМИ

После короткого тревожного сна Аврелий проснулся усталый, обуреваемый тысячами мрачных мыслей. Амурчики из слоновой кости на потолке словно потешались над ним в своём олимпийском спокойствии: вот он тут, этот Аврелий, патриций, благородный, образованный, циничный Аврелий со своим неизменным чувством собственного превосходства!

Вот он, хитрый сенатор, которого подставили самым банальным, едва ли не обидным образом, вынужденный ожидать, когда обвинят в убийстве из-за того, что снова ввязался в дело, которое его никак не касалось.

На этот раз судьба сыграла с ним дурацкую штуку, вынуждая заплатить, возможно, жизнью за интерес к красивой распутнице, за сочувствие к несчастной прачке, но прежде всего за нездоровое любопытство, которое постоянно заставляло его совать нос в чужие дела.

Но может быть, рассуждал Аврелий, не за это он расплачивается, а, скорее, за свою чрезмерную самоуверенность, за убеждённость, будто пользуется особого рода благосклонностью судьбы, благодаря которой не знал обычной судьбы смертных – их страхов, разочарований и нередко поражений.

Его счастливая звезда предала его, и боги, прежде слишком великодушные, теперь сделались его противниками. Аврелий заметил, что поддался одному из тех приступов жалости к самому себе, какие терпеть не мог у других, и постарался избавиться от этого чувства.

Он стал думать о другом. Однако персонажи этой комедии – или фарса? – в котором он принимал участие, упрямо вставали перед глазами, и прежде всего прекрасное, нежное лицо Лоллии Антонины. Ему хотелось бы сейчас увидеть её в своей спальне и забыть в её объятиях о неопределённости завтрашнего дня.

Он не услышал стука в дверь: в комнату заглянул Парис и, вкрадчиво извинившись, привлёк его внимание:

– У входа два императорских посланца из министерства юстиции, господин.

«Alea iacta est! – Жребий брошен!» – подумал Аврелий и поднялся. Итак, всё кончено. Он ошибся, полагая, что времени у него больше. Опять глупо ошибся. И всё же он гордо выпрямился, расправил плечи и решительно направился в вестибюль, где его ожидали курьеры из суда.

– Публий Аврелий Стаций, ave, – бесстрастным голосом произнёс посланец. – Повестка из суда. Ты призван ответить за убийство Марка Квинтилия Джеллия, римского гражданина. Судебное заседание состоится послезавтра во Дворце. – И, вручив Аврелию небольшой свиток, сухо, по-военному попрощался.

Пока курьеры, уважительно кланяясь, пятились к выходу, Аврелий взломал печать.

«Надо же, оказывается, привратник сегодня утром не спал!» – подумал он.

Бывает, что в особенно трудную минуту человек вдруг почему-то обращает внимание на совершенно незначительные детали.

У него оставалось два дня, чтобы подготовиться к защите, либо без особого шума расстаться с жизнью. Аврелий окинул взглядом залитый солнцем розовый мрамор атриума. Этот его дом, его статуи, рабы, женщины…

Но он всегда понимал, что свобода и богатство – не единственная привилегия жизни и сама жизнь – это лишь дар судьбы или богов, если они, конечно, существуют. Теперь ему придётся распроститься со всем этим. Но он готов, минута отчаяния прошла.

Тут на пороге появился Кастор, а следом за ним Сервилий и необъятная Помпония; она рыдала, по щёкам её, размывая румяна, текли слёзы. Аврелия тронул вад этой потрясённой горем огромной женщины, и он поспешил ей навстречу.

– Ну, ну, Помпония, я ведь жив ещё! Поплачешь на моих похоронах, если они окажутся неизбежны!

Кастор и Сервилий промолчали.

– Присядем, друзья. Повестка в суд – недостаточная причина, чтобы держать вас в атриуме, – сказал Аврелий, приглашая опечаленных гостей в комнату, которая открывалась в перистиле, залитом светом. Позвав служанок, он велел им подать прохладительные напитки, чтобы гости утолили жажду, и моллюсков, чтобы разогреть их аппетит. – Вы же не думаете, будто я сдамся без боя! – с непринуждённым видом воскликнул он. Перед неминуемой катастрофой к нему, казалось, вновь вернулась вся его уверенность. – Итак, послушаем, какие у вас новости?

– Твоё кольцо, патрон. Его нашли под трупом Квинтилия, – мрачно прошептал Кастор.

– А, то, что с сардониксом! Вот, оказывается, куда оно делось. А старуха что же?

– Среди трупов, выловленных сегодня утром в Тибре, есть один, который невозможно распознать, он слишком долго пролежал в воде, и это может быть она.

– Великолепно! Мегера мертва, а драгоценность, которая должна была приблизить ночь любви, используется как доказательство моей вины!

– Дело не только в этом… Многие узнали тебя вчера вечером. Твоих нубийцев ни с кем не спутаешь. Не мог, что ли, обойтись белыми носильщиками, как делают все? А ещё свидетельствовали возничий, старьёвщик, который слышал, как глашатай выкрикивал твоё имя, две или три служанки, какой-то отставной военный, старый нищий у храма…

– Да, да, я понял! Вычислить меня не составляло проблемы.

Помпония опять разрыдалась.

– Послушайте, друзья, – Аврелий говорил совершенно спокойно, – я не намерен соглашаться на судебный процесс. Ни при каких условиях. Я не явлюсь послезавтра в суд и уклонюсь от ареста, как избегали его многие сенаторы, когда их несправедливо обвиняли во времена Сеяна и Калигулы.

Матрона рыдала так громко, что почти заглушала голос Аврелия, и он дружелюбно упрекнул её:

– Как же я могу что-то решать, Помпония, если ты уже принялась оплакивать меня?

Тучная женщина шмыгнула носом, утёрла глаза разноцветным плащом, оставив на дорогой ткани пятна от румян.

– Прежде чем покинуть сцену, созову большой званый ужин. Помните, что мне предсказал провидец у вас дома?

– Что ты задумал? – испугался Сервилий.

– Ты правильно понял: я устрою большой званый пир в честь богов Аида, которые вскоре встретят меня. Никто из тех, кого позову, не сможет отказаться от приглашения. Пиши, Кастор!

Грек подошёл к господину, который с новой энергией стал мерить шагами комнату и диктовать:

– Публий Аврелий Стаций, римский сенатор, обвинённый в убийстве Квинтилия Джеллия и не желающий пятнать честь своего имени судебным процессом, решил доказать свою невиновность, лишив себя жизни в присутствии своих друзей, и просит получателей этого письма не отказать ему в радости видеть их и принять приглашение на последний праздничный ужин.

Сервилий в изумлении посмотрел на друга.

Кастор поднялся, решительно протестуя:

– Не проси меня, патрон, чтобы я вскрыл тебе вены!

– Именно тебя и попрошу, мой слуга и мой друг. Но будем надеяться, что это не понадобится!

Помпония опять залилась слезами.

– Отправь это послание Руфо и его детям, – приказал Аврелий греку и, немного подумав, добавил: – И ещё Лоллии Антонине.

– Не спеши, Аврелий! – посоветовала Помпония. – Пожалуйста…

– Мне не остаётся ничего другого: у меня всего два дня.

– Тогда беги! Мы спрячем тебя в наших имениях, сумеем найти тебе укрытие. Подождёшь там, пока не раскроются преступления! – предложил Сервилий.

– Нет, друг мой, я хочу жить при свете дня. Я – Публий Аврелий Стаций, римский сенатор. И я не собираюсь прятаться, как мышь. Либо жизнь стоит того, чтобы жить, либо надо уйти без всяких сожалений. Это даже Сенека говорил! Он сейчас отправится на корсиканские болота и попытается сохранить здоровье в ожидании лучших времён. Я же не просто хочу жить спокойно, но хочу жить в Риме. А если не могу, значит, умру здесь.

– А если суд встанет на твою сторону?

– Но как, друзья мои? При стольких свидетелях, которые видели, как я буквально обнимал труп? При том, что на месте преступления найдено моё кольцо. Да меня непременно осудят, и я не смогу даже спасти своё состояние, не говоря уже о чести, разумеется!

– А если ты…

– Нет! – резко прервал Аврелий. – Если меня осудят, я должен буду понести наказание. Но я предпочитаю покинуть этот мир в окружении друзей, среди красивых вещей, в кругу прекрасных женщин, наслаждаясь лучшим вином. Я так жил, так же хочу и умереть, если придётся. Кстати, – он обратился к Помпонии, – не забудь передать мою просьбу очаровательной Лоллии Антонине не лишать меня удовольствия от её присутствия.

Помпония, чья туника и плащ совсем уже промокли от слёз, в отчаянии кивнула, не в силах произнести ни слова.

– Идите и отнесите моё приглашение, – добавил он и произнёс: – Ave atque vale.

Все трое удалились. Оставшись один, патриций снова налил себе вина и посмотрел на лилии, уже отцветавшие в перистиле. Лишь несколько белых, слегка поблёкших цветков украшали клумбы.

«Надо велеть садовнику посадить в следующем году новые луковицы», – подумал он, забыв на минуту о неопределённости своего будущего.

Потом совершенно спокойно принялся готовиться к прощальному званому ужину.

Тоненькая фигурка возникла в слепящем солнечном свете на пороге таблинума. Аврелий приветливо поманил её, и Псека, поспешив к нему, уткнула худое личико в его колени.

И вдруг раздался звук, которого он ещё никогда не слышал: тихий голосок, прерываемый всхлипываниями, прозвучал в просторной, залитой светом комнате.

– Господин, это верно, что ты должен умереть?

Сердце Аврелия ёкнуло. Псека заговорила! Он поднялся и крепко обнял её за худенькие плечи, сдерживая нетерпение.

– Возможно, не придётся, если поможешь мне.

Сердце бешено колотилось, удары отдавали в голову, но он постарался сохранить спокойствие и взял себя в руки, чтобы своей горячностью не спугнуть маленькую раненую птичку, которая сама опустилась ему на руку.

Девочка с удивлением посмотрела на него и тихо произнесла:

– Я – твоя раба, господин. Прикажи, и я повинуюсь.

Аврелий в волнении наклонился к ней.

– Ты должна рассказать мне всё, действительно всё, что знаешь о Коринне и мужчинах, которые были у неё в тот день.

– Господин, я не видела, кто это был. Думала, что ты. Знала бы, сказала, даже если это стоило бы мне жизни!

Аврелия охватило горькое разочарование, но он скрыл его, чтобы девочка не пала духом.

– Скажи мне хотя бы, что помнишь, – терпеливо попросил он.

– В то утро хозяйка была на скачках. Вернулась очень довольная, потому что познакомилась с каким-то красивым и богатым мужчиной. Она велела Гекубе приготовить ванну с ароматными травами и послала за парикмахером. Но после обеда все слуги должны были уйти, потому что она хотела остаться одна.

Аврелий немного подумал.

– Хозяйка часто так делала?

– Отсылала слуг? Да, когда принимала важных клиентов, которые не желали, чтобы их беспокоили…

«Или не хотели, чтобы их узнали», – подумал патриций.

– И ты послушалась? Ушла?

– Да… Нет… Да… Я бродила поблизости, пока не захотела есть. Гекуба говорила, что я слишком много ем, но я всё время хочу есть. Тогда я вернулась к дому и увидела, что никого нет. Я думала взять ячменную лепёшку в кухне без… то есть я хотела… хотела украсть её! – вдруг вырвалось у девочки.

– И кого-то увидела?

– Нет, в доме было очень тихо. Я схватила лепёшку и поспешила в атриум, чтобы хозяйка не заметила меня. Вот тогда и увидела тебя… – неуверенно продолжала девочка.

– А потом, когда узнала, что Коринна убита, то подумала, что это сделал я, – завершил Аврелий за неё. Девочка опустила глаза. Он взял её за руку и с сочувствием спросил:

– Ты до сих пор так думаешь? Вчера вечером ты едва не умерла от испуга, когда увидела меня в окровавленной одежде.

Девочка расплакалась.

– Неважно, господин, даже если это ты убил их, я никогда никому не скажу этого. Я так испугалась, что убьёшь и меня, когда велел привести сюда! Но я никогда ничего не скажу против тебя, даже под пытками!

– Я знаю это, Псека, и верю тебе. Так верю, что отдаю свою жизнь в твои руки. Если помнишь ещё что-нибудь…

– Но я больше ничего не знаю! И ты, выходит, умрёшь из-за меня!

– Ты ни в чём не виновата. Я только надеялся… Вдруг ты что-нибудь знаешь! Послушай, если и в самом деле больше ничего не помнишь, просто расскажи о Коринне, о том, что происходило в её доме. Мне интересно, кто бывал у неё, что делал. Словом, что вспомнишь.

– Не знаю… Коринна купила меня недавно, всего несколько месяцев назад; хотела обучить меня, ведь стоила я так мало, что она могла себе это позволить. Сначала я была рабыней сутенёра Лейчиппия. Он купил меня ещё ребёнком вместе с другими девочками. Нас было пятеро, ещё один мальчик. Но я была не такая, как другие, некрасивая, и даже самые бедные клиенты от меня отказывались. Другие уже начали работать, были миловидными, и мужчины шли с ними. Так что они зарабатывали и хорошо ели, чтобы оставаться красивыми. Я же была судомойкой и обслуживала их, но господин бил меня и проклинал, потому что терял уйму денег. Я не приносила дохода, и он хотел продать меня. Он всё время колотил меня и сожалел, что тратит на меня деньги… Однажды к нему пришла старая Гекуба и стала о чём-то шептаться, а потом предложила ему немного денег за меня. Они долго спорили. Лейчиппий хотел больше, чем Гекуба соглашалась дать ему. Говорил, что эти жалкие деньги не покрывают целого года моего содержания, что лучше бы он оставил меня в мусорной куче, где нашёл. Потом Гекуба объяснила ему, что никто больше не купит меня и я скоро умру, если останусь у него. А если её хозяйке вздумалось однажды купить мешок костей и лохмотьев, так она, Гекуба, отсоветует ей делать это. И тогда, ругаясь на чём свет стоит, Лейчиппий согласился, и меня отвели в дом Коринны.

Аврелий слушал молча, представляя, как тяжело Псеке вспоминать своё ужасное детство. Девочка рассказывала всё это на одном дыхании, словно опасалась, что если замолчит, то не сможет продолжить.

– Хозяйка хотела обучить меня, чтобы я могла обслуживать особых клиентов. Но для этого требовалось время, и я опять стала судомойкой. В доме никому особенно не было до меня дела, поэтому я могла иногда выходить в город. Хорошо бывало, когда Коринна отсылала всех слуг, тогда я долго бродила по улицам, рассматривая лавки… – Девочка приумолкла. – Но это ведь тебе не интересно?

– Напротив, очень интересно, и если мне повезёт, у нас ещё будет время поговорить об этом. Ты уже помогла мне, потому что я понял кое-что о твоей хозяйке. А теперь скажи, помнишь ли что-нибудь о её клиентах?

– Один старик, понятное дело: толстый и смешной, но очень важный. Он оплачивал дом и всё остальное. Он приезжал лишь иногда, и служанки должны были купать его, пока Коринна осыпала его поцелуями и ласками. Такой забавный! Лежал в ванне, и хозяйка ласково нянчилась с ним, как с ребёнком. Он всё время повторял: «Коринна, если бы не ты!» – и заводил разговор о жене. Она у него очень важная особа, но с ней было так трудно… Он, провинциал, женился на какой-то очень знатной женщине и всё время должен был думать, как бы не обидеть её…

– А она была ревнивая?

– О нет! Представляешь, однажды даже сама пришла, чтобы убедиться, что муж всем доволен… Какая суматоха поднялась в тот день! Собрали всех слуг, одели в лучшие одежды и приказали выполнять любое пожелание гостей. Я ужасно испугалась, когда она вошла, такая красивая и гордая, я подумала, что это императрица. А хозяйка, обычно высокомерная, всячески унижалась перед ней! Всё кланялась и кланялась и заверяла, что…

«Ну конечно, – подумал Аврелий, – Антонина должна была благодарить Коринну за то, что та ублажала её занудного мужа…»

– А ещё? Кого ещё помнишь?

– Высокого и красивого. Ах, как он нравился мне! Такой вежливый был и нежный. Каждый раз, когда уходил, Гекуба устраивала хозяйке сцену: говорила, что она портит ей всё дело, принимая этого нищего! Но та не слушала её. Думаю, это был её любовник, то есть я хочу сказать, что она на самом деле любила его. Они запирались в комнате и о чём-то спорили, а иногда слышно было, как она плачет. Потом они занимались любовью. И я каждый раз слушала. Я думала, как было бы чудесно, если бы хозяйка вышла за него замуж и он остался бы жить с нами. Но потом они опять ссорились…

– Понимаю. А худощавый мужчина с орлиным носом, видела такого?

– Ты говоришь о том, который приходил с юношей? Поначалу я думала, они братья, всегда приходили вместе. Нет, они редко бывали. Коринна всегда отсылала всех, когда ждала их.

– А знаешь, кто они такие? – поинтересовался Аврелий.

– Да, потому что Коринна однажды послала меня к старику с посланием. Тогда я и познакомилась с госпожой, которая давала мне поесть.

– Красивая молодая женщина в большом доме на Палатинском холме?

– Да, дом Руфо, знаю. Наверное, это жена того худощавого… Она добрая: отправляла меня на кухню и велела служанкам давать мне сладких лепёшек.

– Спрашивала тебя о чём-нибудь?

– Да, всегда, но я не знала, что отвечать ей.

– А что она хотела знать? О своём муже, о том, чем он занимался с Коринной?

– Нет, вовсе не об этом. Её больше всего интересовал молодой мальчик, который всегда молчал. И я ничего не могла сказать, потому что, когда они приходили, как я уже сказала, Коринна отправляла всех прочь.

Аврелий начал кое о чём догадываться. В рассказе маленькой рабыни хоть и не было ничего особенного, как он надеялся, всё же оказалось и кое-что новое.

Выходит, Марция использовала служанку, чтобы следить за братом и мужем? В таком случае трудно было бы ожидать, что Псека сознается в этом: к рабам, которые выдавали секреты своих хозяев, в Риме были безжалостны.

– Псека, послушай, есть ещё одна важная вещь, которую ты должна сказать мне. Не бойся, никто не сделает тебе больше ничего плохого. Ты теперь принадлежишь мне. Останусь жив – позабочусь о тебе, и ты ни в чём не будешь знать недостатка. А должен буду умереть – сделаю так, чтобы ты оказалась в хороших руках и чтобы никто не смел больше бить тебя и морить голодом. Но ты должна быть откровенной. Вспомни: та госпожа когда-нибудь просила тебя вернуться и последить за этими двумя в доме Коринны?

Аврелий ждал её ответа затаив дыхание.

Девочка долго не отвечала, потом подняла на него печальные глаза, шёпотом произнесла «Да» и замкнулась в мрачном молчании.

– И ты, Псека, никогда не делала этого?

Девочка продолжала молчать.

– Доверься мне, прошу тебя. Я – Публий Аврелий Стаций, римский гражданин и сенатор. Мне не нужно наказывать и мучить ребёнка, чтобы почувствовать себя великим. И хотя ты предала Коринну, я знаю, что никогда не предашь меня, даже для того, чтобы спасти свою жизнь.

Глаза Псеки наполнились слезами. Аврелий поднялся и взял в руки её маленькие дрожащие ладошки.

– Я, Аврелий Стаций, умоляю мою рабу Псеку признаться мне, делала ли она когда-нибудь это. От её слов может зависеть моя жизнь.

Он крепко сжал её ладони и доверчиво подождал, пока она перестанет плакать. Успокоившись, Псека шёпотом заговорила:

– Однажды я вернулась домой, к Коринне, и подсмотрела: я ведь маленькая, и мне легко спрятаться.

Потом я рассказала то, что видела, матроне в доме Руфо. Но там вовсе не было ничего необычного.

– И что же ты видела? – спокойно спросил Аврелий, скрывая волнение.

– Ничего, я же говорю. Я спряталась в кладовке рядом с кухней. Я видела хозяйку, она оставалась в атриуме одна и смотрела на дорогу.

– Продолжай.

– Я пролезла дальше и спряталась в триклинии. Оттуда мне видна была комната Коринны. Её освещали масляные лампы.

Маленькая рабыня удручённо покачала головой.

– Я посмотрела туда, но там не происходило ничего особенного. Двое мужчин занимались любовью. Я часто видела это в публичном доме.

Аврелий вздрогнул. Как он мог не догадаться об этом раньше! Квинтилий и Гай были любовниками! О, боги олимпийские, это же было так очевидно. Гай со своим презрением к женщинам и восхищением греческой культурой…

Такой юный, восприимчивый, истеричный… Теперь всё стало ясно.

– А скажи-ка мне… – Аврелий замолчал, подыскивая подходящие слова, чтобы обратиться кдевочке, потом вспомнил, что Псека выросла в борделе и о некоторых вещах знала, возможно, больше него. – Скажи мне, кто из них был мужчиной? – прямо спросил он.

– Тот, который старше, как всегда, – без всякого смущения ответила девочка.

Греция, эфебы – женоподобные мужчины… Но это же очевидно! Юный Гай влюбился в своего шурина, более взрослого и более опытного, или, может быть, тот соблазнил его.

Ничего предосудительного или порочного в этом не было бы, если бы всё это происходило в Греции. Да и в Риме теперь уже тоже не так строго относились к мужеложеству: даже Калигула переодевался в женские одежды и не скрывал своего восхищения могучими гладиаторами.

Но в семье Фурия Руфо! Что сказал бы строгий сенатор, который проповедовал древние традиции, согласно которым отец семейства безраздельно распоряжался жизнью и смертью всех членов своей семьи?

Однако убита Коринна, а не Гай. А потом и Квинтилий. Убиты, наверное, для того, чтобы Руфо никогда не узнал…

Вот наконец настоящий мотив! Аврелий оживился и на радостях обнял маленькую рабыню.

– Псека, пожалуй, твой рассказ сможет спасти меня!

Рабыня улыбнулась, обрадовавшись, что смогла наконец быть чем-то полезна господину, которого уже боготворила.

– И ещё. Ты приходила в день убийства в дом Марции, той госпожи, которая кормила тебя?

– Да, я хотела сказать ей, что Коринна мертва, ведь эта госпожа была добра ко мне.

– Ты сказала ей о кинжале?

– Да, я описала этот кинжал, как услышала со слов твоего раба, когда стояла за дверью.

«Какой же идиот этот Кастор!» – в гневе подумал Аврелий.

– Я говорила ей и о том, что видела какого-то мужчину… то есть тебя, господин.

– Ты сказала ей, кто я?

– Нет, господин, я тогда ещё не знала, кто ты такой. Но я описала тебя, и она могла узнать… – в отчаянии произнесла девочка.

– Теперь это уже не имеет значения, Псека. Теперь я должен попросить тебя кое о чём. Прошу тебя рискнуть ещё раз, серьёзно рискнуть ради меня. Знаю, ты не обязана этого делать. Разве должен раб жертвовать собой ради того, кто лишает его свободы?

– Я всё сделаю, господин. Сделаю потому, что… хочу, чтобы ты остался жив! – с волнением ответила девочка.

– Тогда послушай меня, – сказал Аврелий, погладив её по голове. – Завтра вечером, когда ко мне придут гости…

Солнце клонилось к западу. На залитых красноватым закатным светом мраморных стенах таблиниума лежали тени римского сенатора и его маленькой рабыни.

Издали, со стороны дороги доносились приглушённые, невнятные голоса. На город опускалась ночь: народ, состоявший из богатых любителей развлечений, нищих бродяг, героических солдат и хитрых дельцов, народ, владевший миром, готовился встретить её.