Текст книги "Принцип каратэ (сборник)"

Автор книги: Данил Корецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 42 страниц)

– Ничего не понимаю. Вы что, ревизуете судебные дела? И зачем ехать за тысячи километров? Проверять правильность приговора?

– Это не моя задача, – равнодушно ответил Сизов. – Хотя проверка тут бы не помешала.

– Что вы имеете в виду? – Отхлынувшее на миг раздражение накатило с новой силой.

– То, что сказал. Дело слеплено на соплях. Кроме признания обвиняемого, ничего и нет. Да и признание странное: дачу он едва нашел, мотив убийства толком не объяснил, нож описал смутно, куда выбросил – показать не смог. Вот я и хочу узнать, держал ли он вообще тот нож в руках…

– Кем вы себя воображаете? Членом Верховного Суда?! Ваша задача – отыскать «сицилийцев»! – Не сдержавшись, Мишуев сорвался на крик, но тут же взял себя в руки и продолжил более спокойно:

– Выбросьте из головы беспочвенные фантазии и присоединяйтесь к той работе, которую успешно ведет Веселовский. Вы должны подавать пример молодым и менее опытным товарищам. Нельзя подчинять общее дело личным амбициям.

– Вы отказываете мне в командировке? – по-прежнему невозмутимо спросил Сизов.

– Безусловно! Незачем впустую тратить время и расходовать государственные деньги! – Подполковник пристукнул по столу кулаком, давая понять, что говорить больше не о чем.

– Наложите резолюцию на рапорт. Я буду обжаловать ваше решение руководству. Заодно доложу о причинах, заставивших меня обратиться к архивным делам.

Сизов говорил строго официально, и Мишуеву стало ясно: прямо сейчас он отправится к Крутилину или Павлицкому и наболтает там такого, что начальнику отдела будет трудно объяснить, почему он пресекает похвальную инициативу сотрудника. А если Крутилин уцепится за эту старую историю…

Мишуев придвинул рапорт, выдернул из настольного календаря шариковую ручку, занес над бумагой.

– Хорошо, сделаем эксперимент. Решили допросить давно осужденного Батняцкого? Полагаете это полезным для дела? Действуйте.

Мишуев написал на рапорте: «Считаю целесообразным» – и размашисто подписался.

– Только я думаю, что эта поездка ничего не даст. Кроме вреда. Потому что вы оголяете свой участок работы и перекладываете ее на коллег. Кроме того, зря тратите время и деньги. Посмотрим, кто окажется прав: вы или я. Кстати, доложите, чем вы занимались сегодня весь день.

Выслушав доклад, подполковник отпустил Сизова. Когда дверь за оперативником закрылась, Мишуев обмяк, подпер голову руками и тяжело задумался. Он вышел из сложившейся ситуации единственно возможным способом и даже оставил за собой последнее слово. Но что дальше?

В семьдесят восьмом-кабинете раскрасневшийся Фоменко учил жизни Губарева:

– Да гори она огнем, эта ментовка! Ты что, не заработаешь свои две сотни на гражданке? Беги, пока молодой! Потом затягивает: надбавки за выслугу, стаж для пенсии… А чуть оступился, уволили до срока, вот пенсия и накрылась.

Он достал из-за тумбы стола на три четверти опустошенную бутылку, с сожалением взболтнул содержимое.

– Надо бы две взять… Давай стакан.

– У меня есть. – Губарев показал, что не выпил до конца.

– Как хочешь. – Фоменко вылил остатки водки себе, придвинул графин с водой поближе, приготовил кружок колбасы.

– Давай за то, чтоб я дослужил до полной выслуги! А ты… чтоб не уродовался на этой проклятой службе. А то дадут по башке, как мне…

Ладно, будь!

Он залпом выпил водку, лихорадочно плеснул из графина, запил и принялся жевать колбасу.

– До сих пор башка раскалывается, особенно осенью и весной. Так и боюсь, что еще схлопочу по ней, тогда каюк… Как дотяну до выслуги – сразу уйду. Так еще хрен получится: видишь, какая каша заваривается? Крутилин с генералом тягается, Мишуев чего-то на Старика взъелся… А я ничего не хочу, только чтоб не трогали. И на Старика удивляюсь: у него давно выслуга есть, а уходить и не думает… Хотя он настоящий сыщик, ему жизни нет, если по следу не бежать, комбинации не разыгрывать…

На площадке второго этажа Сизов снял и перебросил через плечо пиджак, ослабил и сбил на сторону галстук и развинченной походкой пошел по лест-нице вниз.

В вестибюле стоял длинный болезненно худой Бусыгин – самый противный сотрудник инспекции по личному составу, рядом – Шаров из политотдела, в дверях дежурной части напряженно застыл ответственный – майор Семенов.

– Товарищ майор, можно вас на минуту? – обратился Бусыгин к Сизову.

И, когда тот подошел, спросил:

– Почему вы в таком странном виде?

– Жарко, – невнятно буркнул Старик, отвернув лицо в сторону. Он видел, как Семенов досадливо махнул рукой и скрылся за дверью. Бусыгин оживился:

– Жарко? А чем от вас пахнет?

– Не знаю, – так же невнятно ответил Старик. – Капли выпил от сердца.

– Ах капли! – Бусыгин совсем расцвел. – Тогда попрошу пройти на секундочку в дежурную часть.

Он показал рукой, будто Старик не знал, куда надо идти.

– Прошу! – Сизов на ходу надел пиджак, привел галстук в нормальное положение и первым вошел в дежурку. Семенов уже сидел за пультом, а в углу, под схемой расстановки патрульно-постовых нарядов, приткнулся на табуретке фельдшер из медпункта.

– Здравствуй, Андрей. – Сизов протянул Семенову руку. – У тебя есть акт на опьянение? Тут Бусыгин какой-то цирк устроил, надо его проверить.

Как раз удачно – и доктор здесь, и индикатор трезвости наверняка поблизости. Давай оформляй.

Семенов захохотал и от полноты чувств врезал кулаком по подлокотнику кресла.

– Надумал щенок поймать матерого волка… Ну, давайте попробуем, кто из вас того…

Шаров тоже не смог сдержать улыбку, а до Бусыгина дошло не сразу: он всматривался в Сизова, и лицо его постепенно принимало обычное кислое выражение.

– Чего смешного? Был сигнал, мы обязаны проверить, – угрюмо выговорил он.

– Сигнал, говоришь? – продолжал веселиться Семенов. – Какая же это… такие сигналы дает? Вы теперь с того сигнальщика спросите!

– По телефону… Как тут спросишь…

Бусыгин резко повернулся и почти выбежал из дежурной части.

Придя домой, Сизов позвонил Губареву.

– Как дела, Валентин?

– Ничего, обошлось, – крякнул Губарев. – Фоменко рвался через центральный подъезд выйти, еле оттащил. А там инспекция пьяных отлавливала… Откуда узнали-то, Игнат Филиппыч?

– Узнал… Значит, рвался? Ну ладно, будь!

Не кладя трубку. Старик набрал номер Веселовского.

– Как жив-здоров, Александр Павлович?

– Кто это? – быстро спросил тот.

– Неужто не узнал? Несколько секунд телефон молчал.

– А-а-а, здравствуйте, Игнат Филиппыч! Преувеличенно бодрый тон не мог скрыть напряжения в голосе.

– Бусыгин передал тебе привет.

Снова пауза.

– А я-то при чем? Я ничего… Что Бусыгин?

Сизов опустил трубку на рычаг.

Глава восьмая

До Москвы Сизов долетел за полтора часа, затем сутки провел в вагоне поезда Москва-Воркута. Вынужденное безделье вопреки ожиданию не тяготило его, привыкшего к каждодневной круговерти срочных заданий, неотложных дел и всевозможных забот. Половину дороги он проспал, а потом бездумно смотрел в окно, отказавшись играть в карты и выпивать с тремя хозяйственниками средней руки, успешно решившими в столице какой-то свой вопрос. Он не любил случайных знакомств и избегал досужих расспросов, обычных при дорожном общении.

В Микуни он вышел из вагона, провожаемый любопытными взглядами попутчиков: режимная зона, здесь царствовало управление лесных колоний и высаживались, как правило, только люди в форме внутренней службы – гражданские объекты поблизости отсутствовали.

По однопутке допотопный паровоз потащил короткий состав в глубь тайги, и через несколько часов Сизов шагнул на перрон маленькой станции, которая, казалось, выплыла из начала сороковых годов: игрушечный вокзальчик красного кирпича, бревенчатая пристройка «Буфет», давно забытые медные краны и указатель «Кипяток».

И патруль, безошибочно подошедший к нему – единственному штатскому среди пассажиров вагона.

– Гражданин, ваши документы и цель приезда, – козырнул старший лейтенант с заношенной красной нарукавной повязкой, на которой когда-то белые буквы составляли непонятную непосвященным аббревиатуру ДПНК (дежурный помощник начальника колонии). У двух подтянутых настороженных прапорщиков на повязках были другие надписи: Кон. ВН (контролер войскового наряда).

Сизов предъявил удостоверение и расспросил, как пройти в «Комилес».

Управление располагалось рядом со станцией в новой четырехэтажке из красного кирпича. Любому приезжему бросалась в глаза скрытая связь между вокзалом и управлением: во всем поселке только эти два здания были выстроены из нетипичного для лесного края стройматериала. Но лишь человеку, знающему о соотношении бюджетов «Комилеса» и местного исполкома, было ясно, кто кому оказал похозяйски «шефскую помощь».

Начальник оперативно-режимного отдела – шустрый молодой капитан, привыкший схватывать вопрос на лету и тут же с ним разделываться, затратил на Сизова пять минут.

– Батняцкий? Фамилия ничего не говорит. Значит, не отличался. Какое учреждение? Тройка? Тогда быстро…

Он нажал клавишу селектора, вызывая дежурного.

– Лезвин еще не уехал? У тебя? Быстренько ко мне.

И пояснил:

– Начальник «стройки». Его как раз только сейчас выдрали, по дороге обязательно будет вам жаловаться, приготовьтесь. Зато вечером наверняка…

* * *

Он звонко щелкнул себя по горлу и подмигнул.

– Так что можно и потерпеть. Верно?

Сизов Промолчал. Он не любил фамильярности.

– А вот и Лезвин, знакомьтесь! В кабинет вошел пожилой майор с лицом неудачника. Впрочем, Сизов подумал, что если бы на его плечах были полковничьи погоны, он бы не выглядел пожилым и не казался неудачником – просто хмурый усталый мужик лет под пятьдесят.

Почти всю дорогу он молчал. «УАЗ» ходко углублялся в тайгу. С двух сторон выложенную из бетонных плит дорогу обступала глухо шумящая зеленая стена. Из леса сильно тянуло сыростью. С каждым километром пляшущее над бетонкой облако гнуса уплотнялось.

Сизов представил эти места зимой. Мороз, жесткий, как наждак, снег, безлюдье…

– Снега много наметает? – спросил он, чтобы завязать разговор.

Лезвин уверенно вел машину. Сизова вначале удивило, что он обходится без водителя, но, судя по манере езды, начальник колонии часто садится за руль.

– Снега? – отозвался он. – Скоро покажу…

Сизов не понял, что ему собираются показать: было тепло и невозможно представить, что где-то, даже в самой чащобе, сохранился снег.

Бетонные плиты кончились, машину затрясло по бревенчатой лежневке.

Лезвин сбавил скорость.

– Вон, справа, видите? Сквозь поредевшую стену леса просматривалась обширная вырубка. Бросалась в глаза одна странность: высоченные, до полутора метров, пни.

– Вот столько наметает. – Лезвин выругался. – За это я в прошлом году выговор схлопотал.

– За снег? – снова не понял Сизов.

– Да не за снег, – досадливо сказал Лезвин. – За своих долбо… Они перед тем, как пилить, должны утоптать до земли, чтобы от корня оставить не больше десяти сантиметров. А это работа нелегкая и в план не идет.

Вот и срезают там, где снег заканчивается!

– Есть же бригадир, мастер…

– Такие же долбо… – повторил Лезвин с прежней досадой. – И так же заинтересованы в кубометрах. К тому же сразу в глаза не бросается, а когда растает, лесная инспекция и поднимает тарарам… Штрафы, предписания, протоколы. Кто виноват? Зэков-то пайки не лишишь, а начальнику в самый раз строгача закатать.

Лезвии притормозил, мягко перекатившись через прогнившее бревно.

– А лесовики не отстают: проведите санитарную расчистку леса – и все!

Поспиливайте до положенного уровня – и баста! А кто будет из-за этих огрызков человеко-часы затрачивать?

– Так вас сегодня из-за этого? – поинтересовался Сизов.

– Да нет. Дважды за одно не бьют. Два офицера рапорта на увольнение подали…

Лезвин тяжело вздохнул.

– Их тоже понять можно. Службу закончили, хотят отдыхать, а я их посылаю лежневку чинить. Конечно, не нравится. А кто меня поймет? Бревна то гниют, то расходятся на болоте, без ремонта за сезон можно дорогу потерять. На пятый ЛЗУ сейчас только на вездеходе проедешь.

– А почему офицеров? Бригаду осужденных поставить – и все дела!

– А кто будет кубики давать? У нас каждый день в пять часов селектор, и знаешь, что генерал спрашивает? Не про оперативную обстановку, не про политиковоспитательную работу, не про подготовку к освобождению. Вопрос один: выполнен план? И не дай Бог сказать «нет». Так что зэков на это дело отвлекать нельзя. Что остается? Обстоятельства на меня давят, а я на офицеров. В результате «неумение работать с личным составом» и очередной выговорешник!

Лезвин снова выругался.

– Я уже двадцать лет майор, десять – здесь, на полковничьей должности. Видно, майором и сдохну.

Впереди показались сторожевые вышки.

– Приехали, – утомленно сказал Лезвин. – Сейчас попаримся, банька должна быть готова – и на ужин. Заночуете у меня, жена полгода как уехала.

После бани Лезвин немного размяк. Чувствовалось, что владевшее им внутреннее напряжение прошло. Сноровистый сержант накрыл стол в небольшой кухне типовой квартиры – если не выглядывать в окно, можно было легко представить, что находишься в новом микрорайоне Свердловска, Москвы или Тиходонска. Только обилие на столе грибов – жареных, маринованных, соленых, банка моченой брусники и мясо тетерева выдавали месторасположение жилого блока лесной исправительно-трудовой колонии строгого режима.

Лезвин отпустил сержанта, оценивающе глянул на Старика и поставил на стол две бутылки водки и граненые стаканы.

Притомившийся с дороги и не евший целый день, Сизов сразу охмелел и усиленно принялся за закуску. Лезвин лишь цеплял вилкой скользкие маринованные грибы.

– Через два года пенсия – уеду в Ташкент. Не бывали? Жаль, расспросил бы… Правда, говорят, нельзя резко климат менять. С минус пятидесяти до плюс пятидесяти – даже чугунный котелок растрескается. А организм-то привык за десять лет…

Лезвин хлопнул ладонью по столу.

– Десять лет! Срок! Они там, – он показал рукой в стену, – мы здесь.

Вот и вся разница. А мороз, глушь, лес кругом – это общее. Не задумывались?

– Преувеличиваете, устали, наверное, – с набитым ртом ответил Сизов.

– Устал, точно… Не обращай внимания. Со свежим человеком всегда на болтовню тянет, дело-то к старости. А тут как? Сижу один, даже выпить не с кем. С подчиненными невозможно – надо дистанцию держать. Одному – страшно… Раз, два – и готово. Сам не заметишь, как сойдешь с катушек.

Но в последнее время позволяю.

Лезвин с силой провел рукой по лицу, снова наполнил стаканы.

– Жена, правда, пообещала вернуться, дотерпит два года. А одному здесь труба. Давай.

Глухо звякнуло толстое стекло.

– Брусникой попробуй закуси, – переведя дух, посоветовал Лезвин. И без всякого перехода сказал:

– А ты такой же… – Он замялся, подбирая слово, но так и не нашел подходящего. – С какого года? Постарше меня, значит… А тоже майор. И жены, видно, нет.

– Откуда знаешь? – удивился Старик.

– Вижу. Я ведь тоже сыскарь. Начинал инспектором оперчасти, так и прошел всю лестницу – до начальника.

Лезвин хитро улыбнулся.

– Скажешь, в огороженной зоне легче преступника ловить, чем по всей стране? И за банку сгущенки мне любое преступление раскроют?

Сизов промолчал. Все аргументы в вечном споре оперативников ИТК и сыщиков уголовного розыска были ему хорошо известны и собственная позиция определена предельно четко. Но обижать хлебосольного хозяина не хотелось.

– Но это только на первый взгляд все просто, – запальчиво продолжал Лезвин. – Ты с нормальными людьми работаешь – свидетели, потерпевшие, вообще все вокруг. А здесь какой контингент? Светлых пятен нету!

Лезвин открыл вторую бутылку.

– Развелся? – неожиданно вернулся он к прежней теме.

– Ага… – Сизов придвинул стакан. – Бес попутал на молодой жениться…

Они снова выпили. Лезвин заметно опьянел и начал рассказывать про свою жизнь. Старик этого не любил, но сейчас раздражения не испытывал. В черноте за окном шумела невидимая тайга, сзади, со стороны охраняемой зоны, изредка доносились резкие выкрики часовых. Тиходонск остался где-то далеко-далеко, и все заботы куда-то бесследно исчезли. Он ощущал приятную истому и умиротворенность, которой не испытывал уже давно.

Лезвин разбудил его в шесть утра. Он был бодр, подтянут и официален.

Гладко выбритые щеки, запах хорошего одеколона, выглаженная форма.

Через сорок минут, позавтракав остатками вчерашнего ужина и выпив крепчайшего, приготовленного Лезвиным чая, они были в кабинете начальника колонии.

– Хотелось бы вначале получить ориентирующую информацию о Батняцком, – усевшись на жесткий стул у приставного столика, сказал Сизов. – Кто он, чем дышит, как ведет и так далее.

– Знаем такого… – сказал Лезвин, подходя к картотеке и выдвигая ящичек с наклеенной буквой Б. – Я их всех знаю. Сейчас найдем…

Через несколько минут Лезвин извлек прямоугольную карточку из плотной бумаги.

– Так, вот он. Судим за хулиганство к двум годам, отбыл год. Второй раз – причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть потерпевшего, – двенадцать лет. Осталось ему, сейчас скажу… Пять лет шесть месяцев и семнадцать дней. Поощрения, взыскания…

Лезвин протянул карточку Сизову – тот быстро просмотрел убористый текст.

– Благодарность за опрятный внешний вид, выговор за курение в неположенном месте… Мелковат масштаб.

– Правильно подметили, – кивнул Лезвин. – А поначалу записного урку изображал: жаргон, рассказы про громкие дела… Только птицу видно по полету – здесь его быстро раскусили, поутих. Отрицаловка не признала, в актив не пошел, так и болтается посередке. Статья у него серьезная, гордится ею, по их ублюдочным порядкам это вроде институтского диплома. Хозяйственники, мужики, бытовики приходят – он перед ними хвост распускает, воровскому «закону» учит. И с начальством старается не ссориться. В общем – и нашим, и вашим.

Как-то записался на прием, спрашивает: если на следствии и в суде не правду сказал, что делать? У них у всех это бывает: психологический кризис – невмоготу больше сидеть, и все! Тут глаз да глаз нужен: может в петлю влезть, или на запретку под пулю сунуться, или в побег пойти, хотя куда здесь бежать… Чаще начинают биографию выправлять, писать во все концы: мол, чужую вину взял или враги оговорили… Пишут, ответа ждут, получают, читают, снова пишут, а время катится, глядишь, кризис и прошел. Так и с Батняцким – объяснил ему порядок пересмотра дела, только он, кажется, и не подавал.

Лезвин посмотрел на часы.

– Через полчаса их выводят на лесоучасток. Хотите поговорить с ним сейчас – я дам команду. А если еще что-то надо подработать, может, приговор почитать, тогда до вечера, когда вернутся.

– Приговор я читал. Давайте сразу к делу. – Сизов приготовил свои бумаги.

Лезвин набрал две цифры на диске старого телефонного аппарата, резко бросил в трубку:

– Батняцкого из второго отряда ко мне! – И, повернувшись к Сизову, другим тоном сказал:

– Разговоры у вас доверительные пойдут, так что я мешать не буду. Садитесь на мое место. Он вообще-то спокойный, но если что – здесь кнопка вызова наряда.

Сизов усмехнулся. Подождав, пока за Лезвиным закрылась дверь, он по-хозяйски занял место начальника и осмотрелся. Кабинет напоминал сельский клуб: просторная пустоватая комната, голые стены и окна без занавесок, вдоль стен – ряды допотопных стульев с лоснящимися дерматином сиденьями. Только сейф, шкаф картотеки и решетки на окнах выдавали специфическое назначение помещения.

В дверь тихо постучали, и порог переступил приземистый человек в черной засаленной на предплечьях робе.

– Осужденный Батняцкий, второй отряд, статья сто восьмая часть вторая, срок двенадцать лет, явился по приказанию начальника колонии. А где же он?

Вошедший, озираясь, завертел стриженой шишковатой головой на короткой шее.

– Садитесь, Батняцкий. Майор Лезвин вызвал вас по моей просьбе, – сказал Сизов, внимательно рассматривая осужденного. Невыразительное лицо, мясистые губы, маленькие прищуренные глазки.

Батняцкий сел, облокотился на стол и довольно улыбнулся, показав два ряда железных зубов.

– Чему радуешься?

– Ясно чему! Отряд на работу повели, а меня – сюда. Что лучше – лес валить или разговоры разговаривать? Вот и радуюсь. – Он оглянулся на дверь и потер руки. На каждом пальце был вытатуирован перстень, тыльную сторону ладони украшало традиционно восходящее солнце и надпись «Север».

– А о чем собрался разговаривать?

– Об чем спросите. У кого карты есть, кто чифир варит, кто пику имеет. Что вам интересно, про то и расскажу. А могу и написать, почерк у меня хороший, разборчивый.

Батняцкий замолчал, присматриваясь к собеседнику, и понимающе покивал головой.

– Сразу не распознал, хотя почуял: что-то не так. У наших рожи красные, загрубелые, глаза от ветра со снегом воспаленные… А вы издалече, никак из самой Москвы? Чифир вас, стало быть, не интересует… Ну да я про все в курсе, давно сижу, могу, если надо, и про начальство наше – как бдят они, как службу несут. Вы по званию кто будете?

– Я из Тиходонского уголовного розыска, майор Сизов.

Батняцкий дернулся как от удара.

– На понт? А книжку свою красную покажешь? Сизов извлек удостоверение, раскрыл, не выпуская из рук, протянул осужденному. Батняцкий приподнялся с места, долго вчитывался, потом плюхнулся на стул. Глаза его беспокойно бегали.

– Настоящее? – Видно было, что он брякнул первое, что пришло в голову, стараясь выиграть время.

– Я вижу, парень, ты совсем плохой. – Сизов спрятал документ. – Чего задергался? Привидение увидел?

Батняцкий почесал в затылке.

– Можно считать и так. Вчера про Сизова разговор с Изобретателем вели, а сегодня он на голову свалился. Самолично, через семь тысяч верст.

– А чего про меня говорить? Я же не председатель комиссии по помилованию.

– Болтали про сыскарей да следователей, он тебя и вспомнил. Механическая собака, говорит.

Сизов усмехнулся.

– Ну-ну. Любить ему меня не за что, да вроде и не обижался.

– Да вы не так поняли! – торопливо заговорил Батняцкий. – Он по-хорошему! В одной книжке вычитал: была механическая собака, ей запах человеческий дадут, пускают, и амба! – неделю рыщет, месяц, год, через реки, через горы, никуда от нее не денешься!

– Интересно. И где люди такие книжки находят?

– Да он штук сто прочел! – с гордостью сказал осужденный. – Знаете, как у парня котелок варит?

– Знаю. Только жаль – в одну сторону: сберкассы, сейфы.

Сизов выдержал паузу, внимательно глядя на Батняцкого.

– У тебя тоже неплохо сработало, как мне зубы заговорить да испуг спрятать. А у самого шестеренки крутятся – зачем по мою душу прибыл опер из Тиходонска?

Батняцкий пожал плечами.

– Да мне какое дело – откуда. И чего гадать, сами скажете.

– Чифир меня не интересует, да и другие тухлые твои истории. Это ты от небольшого ума: дескать, покантуюсь от работы, сдам оперу туфту всякую да еще посмеюсь над ним с дружками-приятелями. – В голосе оперативника лязгнул металл.

Батняцкий заерзал на стуле.

– Я ж сначала не врубился… Думал, кабинетный фофан с какой-то проверкой приехал. – Он изобразил смущение, но получилось довольно ненатурально.

– Ну теперь мы с тобой познакомились, и расскажи мне по порядку, да без финтов всяких, свое дело, – четко сказал майор, в упор глядя на Батняцкого. Тот отвернулся к окну.

– Эка вдруг… Полсрока отмотал, уже и забыл, за что сижу.

– Убийства не забываются. По ночам мучают, спать не дают, иной раз с ума сводят. А у тебя легко как-то – раз и забыл!

– Не убийство, а тяжкое ранение. Тут две большие разницы. Я ж не виноват, что он помер! – Батняцкий сел вполоборота и смотрел прямо перед собой.

– А кто виноват?

– Вы к словам не цепляйтесь. Я убивать не хотел. Так и в суде объяснил…

– Да ничего ты не объяснил. Ни как попал на дачу, ни как возвращался, ни почему убил… – Сизов говорил тихо и монотонно.

– По пьянке-то… разве вспомнишь! – перебил осужденный.

– Ни кто видел тебя до или после, ни откуда нож взял, ни куда дел его, – будто не услышав, продолжал майор.

– Пьяный был. Всю память отшибло, – повторил Батняцкий. – Какой с пьяного спрос?

Сизов медленно, со значением, принялся перебирать лежащие перед ним бумаги. Батняцкий напряженно следил за его руками.

– Чья пудреница на земле возле трупа валялась? – Вопрос прозвучал резко, как выстрел.

– Про это и вообще не знаю. Может, днем хозяева потеряли…

Сизов разложил на столе фотографии. Обычная финка, «лисичка», складной охотничий, пружинная «выкидуха».

– Взгляни-ка сюда.

Батняцкий встал, посмотрел, с недовольным видом вернулся на место.

– Какой похож? Хотя бы приблизительно? – Оперативник подобрался.

– Вы чего хотите? Признался, рассказал, показал, срок получил, сижу, чего еще надо? – жалобным голосом проныл допрашиваемый. – Чего нервы мотаете?

– Какой? Пусть ты его пьяным вынимал, но в карман-то трезвым клал?

Вот и покажи!

Батняцкий ткнул рукой в охотничий складень.

– Такой примерно, только ручка другая.

Сизов расслабился и собрал фотографии.

– Не в цвет, приятель.

Осужденный вскочил.

– Интересное кино! Семь лет назад что ни скажу – все в цвет, капитан Мишуев с ходу в протокол строчит! А теперь стали концы с концами сводить! Чего вдруг?

– А того, что твой нож сейчас опять объявился. Рядом с тремя трупами.

Двое – работники милиции.

Батняцкий испуганно отшатнулся, но тут же взял себя в руки.

– Чего я, за эту пику вечный ответчик? Выбросил – и дело с концом.

Откуда знаю, кто подобрал и что ею сделал?

Сизов недобро усмехнулся.

– Выбросил, говоришь? Ну-ну…

Он пристально смотрел на осужденного, пока тот не опустил глаза.

– Зачем чужое дело взял? Батняцкий молчал, оперативник ждал ответа. В кабинете наступила тишина. За окном гудел, разворачиваясь, лесовоз.

Наконец осужденный вышел из оцепенения.

– Пустые хлопоты, начальник, – глухо сказал он. – Все сказано и забыто. Зря через всю страну тащились. Могли приговор прочесть.

– Читал. Но хотел сам убедиться… – Сизов криво, пренебрежительно улыбался.

– В чем? – Батняцкий нервно дернул шеей и в очередной раз оглянулся на дверь.

– В том, что ты такой дурак, – равнодушно бросил майор.

– Конечно… Зэк всегда дурак…

– Не за здорово живешь в зону полез. Это ясно, был замазан по уши, но двенадцать лет мотать за дядю…

Батняцкий быстро глянул на майора и снова опустил голову.

Сизов продолжал размышлять вслух:

– «Мокр уху» взял для авторитета, вместо какой-нибудь пакости, за которую свои сразу же в «шестерки» определят… Со сто семнадцатой соскакивал скорей всего.

– Понятно! – зло оскалились железные зубы. – Мишуев полную раскладку дал, а ты, начальник, из себя ясновидца разыгрываешь! Чего вам теперь от меня надо? Или интерес поменялся? Чего душу рвешь?!

– Истерику не разыгрывай, пустой номер! – повысил голос Сизов. – А что дурак – факт. Я ведь твою жизнь внимательно изучил. Обычно пацаны хотят летчиками стать, чемпионами, а ты о чем мечтал? С четырнадцати лет истатуировался, железки всякие в карманах таскал, песни тюремные заучивал, несовершенными кражами хвастал. Хотел, чтоб за блатного принимали!

Чтоб боялись, заискивали… Да нет, кишка гонка – сам же и подносил хвосты настоящим уголовникам. Первый раз за что сел? Гадил пьяным на улице. А распинался – драка, с ножами, двоих пописал… Дешевка!

Батняцкий закусил губу.

– Со стороны легко по полочкам разложить! Ну дурил по молодости – мало таких? А меня всегда норовили в землю вогнать. Загремел по первому разу, вышел досрочно, все нормально… И опять непруха! Познакомился на танцах с одной дурой, пообнимались, я бутылку купил – ноль восемь, выпили, чего еще надо? Думал, поладим, а она кочевряжиться стала… Я и придушил малость. А потом этот опер, Мишуев, говорит: знаешь, мол, что она несовершеннолетняя? Как так, здоровая кобыла! А он статью показывает – до пятнадцати! И позору сколько: воры ноги будут вытирать, в половую тряпку превратишься.

У Батняцкого внезапно сел голос, он сипло закашлялся. Из мутного графина Сизов налил полстакана желтоватой, с осадком воды. Батняцкий жадно выпил, железо стучало о стекло. Поставив стакан, он вытер рот ладонью.

– Опер разговоры задушевные заводит да про Яблоневую дачу расспрашивает, и как-то само собой получается, что если я там был, то заявление кобылы исчезает. Ну понятно – за «мокруху» лучше сидеть… Так и поднял чужое дело! Потом уже смекнул: обвел меня опер вокруг пальца – кобыла небось взрослой была и никакого заявления вообще не подавала…

– И не надоело лес валить?

– С моим характером на воле не удержаться, зона – дом родной. Так что все равно… Паханы уважают, авторитет небольшой имеется, пайку дают.

Жить можно. Только климат да лес к земле гнут. Ничего, через год на поселение переведут, перетопчемся.

Губы Батняцкого сложились в издевательскую усмешку.

– Пожалели? Для протокола ничего не скажу, не старайтесь. Где вы раньше были со своим сочувствием?

«Вот ведь сволочь», – подумал Старик.

– Я всегда был на своем месте. И сейчас, и тогда. А жалеть тебя нечего и не за что. К тому же я не больно жалостливый для вашего брата. Мне больше людей жалко, которых вы грабите, калечите, убиваете. Так что не попадайся мне на дороге! – Сыщик говорил тихо, но с напряжением и один раз даже непроизвольно скрипнул зубами.

Сизов собрал фотографии, документы, сложил в папку, щелкнул застежкой. Батняцкий неотрывно следил за каждым его движением.

– Как-то вы со злобой ко мне, начальник, не похорошему. А чего я сделал, если разобраться?

– Ничего путного и доброго ты в своей дрянной жизни не сделал. Зато бандитам поспособствовал: сел вместо них – пусть еще людей убивают! А нам помочь не хочешь, хвостом крутишь, даже шерсти клок с тебя не возьмешь! Обиженного строит! Мы эту падаль все равно отыщем, дело времени! И берегись, если они еще что-то успеют заделать! Крепко берегись!

Стриженый человек в черной робе с прямоугольной нашивкой "Батняцкий.

Второй отряд" на правой стороне груди беспокойно заерзал.

– Да какая с меня помощь? Что я знаю? – просительно заныл он. – Ну слышал краем уха, что на дачах местные ребята фраеров динамили: девчонку подставляли и брали на гоп-стоп… А кто, что – без понятия. За что же на мне отыгрываться?

– Вспомни, кто и что про это рассказывал, – перебил майор, не проявляя, впрочем, особого интереса.

– Век свободы не видать – не помню… Так, болтали… Девка, говорили, красивая, ресторанная краля… Больше, честно, не знаю. Я ведь как откинусь, не в Америку приеду, а в Тиходонск, какой мне резон вас дразнить?

Сизов нажал кнопку, и рослый сержант увел осужденного.

Почти сразу же в кабинет вернулся Лезвин. Он был в хорошем настроении.

– Как поработали? Успешно? – улыбаясь, спросил начальник колонии.

– Пока трудно сказать… – Сизов сосредоточенно делал какие-то записи в своем блокноте. – Кое-что, похоже, зацепил.

Он дописал и захлопнул блокнот.