Текст книги "Принцип каратэ (сборник)"

Автор книги: Данил Корецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 42 страниц)

– Жаловаться вы имеете право, куда сочтете нужным, – прервал я его, улучив момент. – Я несу полную ответственность за свои действия. Так же, как и вы за свои. А теперь ознакомьтесь с постановлением и распишитесь.

Мать Золотова – серая, невзрачная женщина – испуганно наблюдала за происходящим, но в разговор не вмешивалась: в семье она не имела права голоса.

Валерий Федорович занимал отдельную комнату. На ковре над кроватью висела фехтовальная маска, под ней, наперекрест – рапира и шпага. Много фотографий хозяина, в основном портреты, глаза картинно прищурены, обязательно присутствует сигарета. Несколько безвкусных ваз отражали представление Золотова о прекрасном.

Обыск продолжался несколько часов. Почти ничего интересного, кроме нескольких обрезков плотной зеленой ткани, обнаруженной в шкафу за рядами книг. Участковый заметно удивился, когда я включил их в протокол, а Золотев презрительно скривился: «Она же по рублю за метр, тут всего-то копеек на пять! При всем желании дело не раздуете!»

В письменном столе полнейший беспорядок, уйма всяких бумаг, навалом – альбомов с фотографиями.

– Валера любит фотографироваться, – тихо пояснила мать, когда я перелистывал толстые картонные страницы. – Одно время вообще только этим и занимался.

На всех снимках красовался вальяжный и значительный Валерий Федорович в окружении легкомысленного вида девиц или преданных сотоварищей. Разнообразия он, похоже, не признавал.

Между альбомами затесалась общая тетрадь в зеленом переплете. Я раскрыл первые страницы.

«20 февраля на большой перемене Большаков сказал, что Алехина дура. Слышали Минеева и Дозорцева».

Что это такое? Я бегло просмотрел все девяносто шесть листов.

«Громов курил в туалете… На вечере Зайцева и Китаев заперлись в пустом классе и целовались… Фаина целый урок просидела в спортзале с физруком, домой пошли вместе… Ермолай рассказывал, что в шестьдесят втором украл кольцо из комиссионки на Ворошиловском… Вершикова получала товар у Нюськи, продавала в „Комфорте“, часть через Марочникову сдавала в „Фиалке“… Шах говорил про Семена Федотовича, кличка Полковник, который миллионами ворочает…»

Сплетни, слухи, обрывки подслушанных разговоров записаны аккуратным почерком, разными чернилами, очевидно в соответствии с какой-то системой классификации. На последних страницах в основном мелькают фамилии Вершиковой и Марочниковой.

– Пиши, – сказал я ведущему протокол Петру. – Тетрадь в зеленой обложке девяноетошестилистовая, на первой странице фраза "5 сентября Воронов прогулял химию, ходил в кино на «Великолепную семерку», последняя запись: «После Нового года Шах показывал Вершиковой камни, в скобках – бриллианты, вопросительный знак, она, дура, не определила – какие и на какую сумму. Где они сейчас?»

Золотов-старший никак не комментировал находку, глянув на его застывшее напряженное лицо, я не стал класть тетрадь на стол, а дал держать участковому.

В нижнем ящике секретера под ворохом всякого хлама лежал плоский, завернутый в ватман пакет. Когда я его развернул, с глянцевых листов ударили в глаза розовые груди, колени, ягодицы… Те самые журналы, о которых говорил Золотов. Рядом – красная пачка из-под фотобумаги. Ну-ка, посмотрим…

Вот сволочь! Я бросил пачку обратно. Еще один из многочисленных крючков, которыми он держал своих подруг. Веселая вечеринка, «заморская» выпивка, «финская» банька, оргии на манер древнего Рима плюс увлечение фотографией и скрытая камера.

– Что там? – полюбопытствовал участковый.

– Фотографии в пачке, опечатанные на месте обыска печатью следователя и скрепленные подписями понятых, – продиктовал я Петру, заклеивая пакет и опечатывая бумажную бандерольку. – Распишитесь вот здесь.

– Делать нечего, вот и забирают все подряд, – снова подал голос Золотов-старший.

– Ничего, сейчас я сяду и напишу везде, куда надо.

Он брюзжал до тех пор, пока из шифоньера в гостиной я не извлек толстую амбарную книгу, прошитую, с тщательно пронумерованными страницами.

«Мамонов вернулся из командировки семнадцатого, а на работу вышел двадцатого, билет выпросил на вокзале… Черноплавский выписал материальную помощь Ивашиной, деньги она отдала ему на угощение комиссии из министерства… После субботника Черноплавский с Мамоновым заперлись в кабинете, вышли навеселе, за углом к ним в машину села Ивашина…»

Опять досье для доносов! В отличие от сына Золотов-старший не разбрасывался: выдернутые из жизни факты и фактики выстраивались целенаправленно и били в одну точку. Ну и семейка!

– На каком основании забираете мои документы? – сипло выдавил Золотов-старший. – Это записи о непорядках в нашем учреждении, перечень злоупотреблений некоторых должностных лиц. Разве советский человек должен мириться с подобными явлениями?

Или вы не одобряете гражданской активности простых тружеников?

– Активность мы одобряем и очень приветствуем, – я качнул на ладони увесистый гроссбух. – А потому тщательно изучим ваши записи и примем нужные меры.

Я сложил в портфель изъятые вещи, взял изготовленный Петром под диктовку протокол.

– А если оснований для вмешательства прокуратуры не окажется, направим ваш труд в коллектив…

У Золотова обмякло лицо, и он безвольно опустился на стул.

– Потому что накопление недостатков вовсе не признак гражданской активности. Их надо выносить на обсуждение общественности, давать оценку и устранять. Так?

Я поймал себя на мысли, что перенял нравоучительные интонации прокурора.

Золотов ничего не ответил. Подписывать протокол он не стал, по моей просьбе это сделала супруга, покосившись предварительно на главу семьи и не получив явно выраженного запрета.

В гулком опрятном подъезде молчавший до сих пор участковый обрел дар речи:

– Ну и динозавр на моей территории живет! Я сюда и не заходил никогда – профессорский дом, ни жалоб, ни заявлений. Да и боязно как-то ученых беспокоить… – Он смущенно улыбнулся и, очевидно, чтобы скрыть смущение, спросил:

– Этот на ученого не похож… Небось сынок? – И ответил сам себе:

– Наверняка! Такие всю жизнь в детках ходят, папашиным авторитетом живут… Надо записать: Золотов, квартира пятьдесят два. – Он полез было в планшетку, но тут же одумался. – Какой толк – не пьяница, не скандалист. А сутяжниками и кляузниками милиция не занимается.

Мы прошли по зеленому двору, искореженному свежевырытой траншеей, через высокую арку вышли на оживленную улицу.

Справа, у булочной, стоял мощный зеленый «Урал» с коляской.

– Могу подбросить до отдела, – предложил участковый.

Как раз кстати. Дав практикантам задание изучить изъятые «досье» и выбрать факты, представляющие интерес для следствия, я первый раз в жизни прокатился по центральной улице города в коляске милицейского мотоцикла.

В райотделе царило дневное затишье, особенно ощущаемое в дежурной части. На стуле у входа сидел один-единственный человек – ресторанный спутник Золотова.

– Добрый день, Эдик!

Он поднял голову.

– Так это вы на меня опера натравили? А чего я такого сделал?

– Пойдем, поговорим, – я пригласил его в комнату для допросов – крохотный, с голыми стенами и зарешеченным матовым окном кабинетик: стол, два стула и телефон.

– Для начала познакомимся, а потом вы расскажете о себе, – я представился.

– Гришаков, – буркнул Эдик.

Из путаного и туманного рассказа, который приходилось многократно уточнять, можно было понять, что Гришаков всю жизнь работал в торговле, выдвинулся до замдиректора магазина, тут Золотов не соврал, но потом пал жертвой интриг, уволился и последние полгода «временно не работает», существуя на скромные сбережения и добиваясь восстановления справедливости.

– Вы знаете, где ваш друг Золотев? – мягко поинтересовался я.

Гришаков напряженно улыбнулся.

– Не знаю. И почему сразу «друг»? Мало ли у меня знакомых?

– Он здесь, рядом, – я постучал ручкой по стене. – В комнате для задержанных.

– А я при чем? Чего ко мне пристали? – почти выкрикнул Эдик.

– Потому что вы могли оказаться на его месте.

– За что? Объясните, что я сделал!

Нервы у него были не в порядке. Судя по красным прожилкам на носу, темным мешкам под глазами и дрожащим пальцам, причиной тому являлось запойное пьянство.

– В ресторане я вас не узнал, – не обращая внимания на истерические вопросы, продолжал я. – Хотя и тогда голос показался знакомым.

– А вы чего, меня раньше видели или слышали?

– И видел, и слышал. На даче. По телефону с вами говорил, потом в окно смотрел, как идете со станции. Но так и не дождался. Куда делись-то? Мы и вокруг все осмотрели.

– Хочу иду, хочу не иду, – растерянно буркнул он.

– Кстати, та вещь, за которой вас посылали, и послужила основанием к задержанию Золотова.

Гришаков дернулся на стуле.

– Не знаю, что за вещь! Мое дело маленькое – Золотев сказал: вынь нижний ящик стола, за ним зеленый пакет колбаской, принесешь – получишь червонец… И все!

Не в чужой дом лезть. Он сказал, все проверит, дождется звонка, потом уйдет. Вот гад! А сам следователя на телефон посадил.

Да, мой визит на дачу основательно спутал карты Золотову.

– К чему такие предосторожности, звонки, проверки? Почему сам Золотов не вынес из собственного дома свою вещь?

Растопыренной пятерней Гришаков провел по волосам.

– Ясно, почему, раз его за это посадили! Только тогда я этого не знал, так бы и залетел! – Он зло скрипнул зубами. – Любит чужими руками… Ему мы все «негры», мальчики на побегушках. Пусть за свое сам сидит!

– Петренко тоже был мальчиком на побегушках? – стараясь сохранить безразличность тона, спросил я.

– А то! Золото старался дружбу с иностранцами завести: туда – металл, оттуда – шмотки, аппаратуру, валюту. Перевозчик понадобился, вот и стал морячка приручать. – Гришаков осекся. – Только это не для протокола, все равно не подпишу.

– Ваше право. Но подписать обязательство о трудоустройстве придется. И в ближайшее время приступить к работе. Иначе будем привлекать за тунеядство. Ясно?

– Да уж тут за вами не заржавеет.

Бывший торговый работник уныло уткнулся взглядом в выщербленный пол.

Когда он ушел, я вызвал Золотова.

– Это произвол и беззаконие! – начал с порога «адмиральский внук». – Знаете, что с вами будет? Я требую дать мне телефон!

– Вообще-то задержанным звонить не положено. Но раз вы так настаиваете…

Я развернул к нему телефонный аппарат.

Золотов сорвал трубку, но это была стремительность инерции – вторая рука зависла в воздухе, потом медленно, будто преодолевая сопротивление, опустилась на диск.

Охватившая его неуверенность чувствовалась даже в подрагивании набиравшего номер толстого, с обгрызенным ногтем, пальца.

– Сергей Степанович? Золотов…

Тон у него был искательно-напряженный, и лицо под взглядом невидимого собеседника приняло откровенно подобострастное выражение.

– Да вот так и пропал. Неприятности у меня. Травят, преследуют. И насчет несчастного случая, и другое. Знаете же, какие есть ретивые работнички в наших славных органах…

Напряженность в голосе исчезала, он выпрямился, перевел дух и заговорил совсем свободно.

– Конечно, надо разобраться. До чего дошло – провокацию устроили. Самую настоящую провокацию! Золото подбросили, валюту. Да от них и говорю. А как же, – он победоносно глянул в мою сторону. – Следователь Зайцев сидит напротив. Алло, алло!

Он нервно ударил по рычагу, спешно набрал номер.

– Сергей Степанович! Разъе… Алло!

– Попробуйте еще раз, – предложил я. – Может, что-то с линией?

Но в выпуклых глазах подследственного проступило понимание.

– Трубку бросает, не хочет говорить, – упавшим голосом пояснил он сам себе.

– Может, кому другому позвоните?

– Все одинаковы! – зло выдавил Золотов. – Каждый держится за кресло и трясется за свою шкуру!

Он обессиленно откинулся на спинку стула, закрыл глаза, просидел так около минуты.

– Что за беззаконие? Почему меня арестовали? Где санкция прокурора?

– Санкция будет, – заверил я. – А пока вы задержаны по подозрению в совершении нескольких преступлений. В частности – незаконных валютных операциях, об остальных поговорим позднее. Расскажите, откуда золотые монеты, валюта, как вы собирались их использовать?

Золотов скривил губы.

– У меня золото – только фамилия. А если бы и были монеты, использовал бы их очень просто: вставил зубы и закатился с хорошей девочкой в круиз по Дунаю, а на валюту развлекался в баре.

– А изъятые ценности?

– Подумаешь! Да ваш дружок и подкинул. Он шустрый, этот опер. Теперь понятно, зачем вы ему меня в ресторане показывали!

Мне стало смешно.

– Там тысяч на пятьдесят добра. Кто и где может раздобыть такую сумму для вашей компрометации? Прикиньте сами!

– Не знаю, как вы свои делишки обделываете, – огрызнулся он. – И знать не хочу!

На вопросы больше не отвечаю, требую прокурора. Все!

– Что же, дело хозяйское. – Я заполнил протокол задержания, собрал бумаги и встал. – Мы вернемся к этому разговору. Подумайте, как вести себя, чтобы не выглядеть смешным.

Из райотдела я зашел домой пообедать, затем вернулся в прокуратуру, доложил Белову результаты работы.

– Развели аферистов, – недовольно бурчал прокурор, будто именно я занимался столь неблаговидным делом. – Маскируются под порядочных, вводят в заблуждение честных людей! Мне уже звонили некоторые товарищи, к которым этот проходимец втерся в доверие. Вы должны критически подходить к его показаниям, – шеф многозначительно постучал по столу ребром металлической линейки. – Он может умышленно опорочить тех, кого обманул…

– Сами обманывались! Небось на даче гулеванили, в баньке парились, а теперь в кусты?

Белов нахмурился.

– У него же на лбу не написано, что он? фохвост!

– А по-моему, как раз написано, и крупными буквами. Для тех, кто хочет прочесть.

Мы с шефом опять не сошлись во мнениях. В последнее время это случалось все чаще. Пожалуй, у меня два пути: стать внутренним оппозиционером, как Лагин, или уходить. В другой район, в городскую, а может, вернуться к мысли об аспирантуре?

В моем кабинете Лагин беседовал с практикантами. На коленях у него лежала знакомая книжка в яркой обложке.

– …не советчик, прочел, чтоб дежурство скоротать. И вообще не люблю фантастику.

– Да при чем здесь фантастика? – горячился Валек. – Это форма, а суть вполне реальна!

– Глупости. Выдумка – она выдумка и есть, – изрек Петр.

Валек повернулся ко мне.

– Давайте спросим Юрия Владимировича, он тоже читал.

– О чем спор?

– О псевдосах, – буднично, будто разговоры о кошмарных обитателях вымышленной планеты велись в прокуратуре каждый день, ответил Лагин. – Валя считает, что наши подследственные и есть псевдосы.

– Не все, – уточнил Валек. – Хулиганы, грабители, блатата всякая не в счет – их за версту видно, с ними все ясно. А вот замаскированная сволочь, чистенькие оборотни – куда опасней! Не только обворовывает нас – души высасывает, уродует людей, калечит…

– Преувеличиваешь, – снисходительно отмахнулся Петр. Лагин слушал внимательно, я видел, что Валек его заинтересовал.

– Скорей преуменьшаю! Сколько пацанов завидует барменам, кладовщикам, закройщикам! Не летчиками мечтают стать, не космонавтами, там учиться долго надо, математику проклятую осиливать, мозги напрягать и вообще – риск, перегрузки… А здесь – раз, и в дамках!

– Хочешь сказать, что раньше кумиром был летчик-испытатель, а теперь – жирный торгаш в красной «Ладе»? – хитро прищурился Лагин.

– Именно так! А что, не правда?

– Но не для всех же, – Петр говорил как умудренный родитель с глупым несмышленышем.

– Даже если для одного! Значит, его и высосал псевдос! Про что книжка?

Космические приключения? Черта с два! Рыжее солнце, бластеры, блокирующие спутники – это антураж, условность. Главное – псевдосы среди людей! И неважно где – на далекой планете или на Земле. Если хотите, Леда и есть Земля!

– Ну ты загнул! – Петр засмеялся.

– Может, и так, – серьезно сказал Лагин. – У меня было дело: научный руководитель довел аспиранта до самоубийства, присвоил идеи, женился на его невесте.

– Сколько ему дали? – перестал веселиться Петр.

– Наказание неотвратимо? Только никакого преступления я не доказал, слишком тонкие материи пришлось хватать грубыми юридическими щипцами. Получил он выговор «за неэтичное поведение», через пару лет защитил докторскую, развелся, опять женился.

Потом был в центре институтской склоки – группа на группу, анонимки, комиссии.

Студентки жаловались: «неэтично» ведет себя профессор: достает, домогается.

– И чем кончилось? – не утерпел Валек.

– Проводили с почетом на заслуженный отдых, – Лагин качнул пышной седой шевелюрой.

– Вот, пожалуйста! – приглушил вырвавшееся ругательство Валек. – Про то я и толкую! Получается, псевдосы неуязвимы? Эта, например, семейка, – он ткнул в лежащие рядом зеленую тетрадь и амбарную книгу. – Копили материал для доносов на знакомых, может, пописывали втихую анонимки, младший следователя грязью облил, а с виду – обычные люди. Что мы можем сделать таким? Попробуй их разгадай.

– Элементарно, – пренебрежительно хмыкнул Лагин. – Птицу видно по полету!

– Чего ж ваш профессор остался безнаказанным? – съехидничал Валек.

– Это другой вопрос! – Лагин резко наклонился вперед. – Я спросил у декана: почему не дадите принципиальной оценки? А он мнется: раз следствием вина не доказана… Мы-то что можем сделать? Да отторгнуть негодяя, не общаться с ним, руки не подавать – испокон веку известно, как обходиться с проходимцами! Он взгляд отводит: сейчас так не принято…

Не штука – отличить, нужно желание – отличать! А оно, вишь, «не принято»! Вот и жируют расхитители в открытую, никто не спрашивает: на какие деньги, подлец ты этакий? Ждут. Когда арестуем, конфискуем, осудим – тогда прозреют!

– Ну а как распознать тех же золотовых и им подобных? – настаивал на своем Валек. – Тысячными тратами не выделяются, смердят потихоньку…

– Вот по запаху и распознавай, – поддержал я Ладно – давая ему время успокоиться. Сердчишко у Юрия Львовича барахлило, и нервничать лишний раз ему совершенно ни к чему.

– Манеры, речь, запросы, интеллект, круг общения… Десять минут с человеком поговори – и он весь как на ладони. Поэтому и сбиваются в стаи. И выкобениваются друг перед другом: я книжку достал про интриги французского двора, а я попал на закрытый просмотр, а я с писателями на охоту ходил… Вот, мол, какие мы умные да способные, а что аттестат в тройках да в каждом слове ошибку делаем – ерунда, с оценок не пить, не есть, не развлекаться, пусть отличники себе глаза портят да язву наживают, а мы ничуть не хуже! Только карлик и на ходулях – карлик!

Наблюдая за мной, Лагин успокоился и улыбнулся, как бы подтрунивая над собственной горячностью.

– Если бы кучковались в своем стаде – полбеды. Но им надо с нормальными людьми перемешаться, чтобы не бросаться в глаза, внимания не привлекать, да и для самомнения… Чего только не придумывают! – Юрий Львович улыбнулся шире, с обычным сарказмом. – Один завмаг держал в кабинете портрет Дзержинского. Спросят – объясняет: я, мол, старый чекист, двадцать лет в органах, вышел в отставку, послали на укрепление торговли… Врал, конечно. Но действовало. На недовольных покупателей, общественных контролеров, корреспондентов. Даже на молодых сотрудников ОБХСС!

– Лагин подмигнул мне. – Старый стал, болтливый, завожусь с пол-оборота. Но это я для них, – он кивнул практикантам. – Помните, заманивает такая нечисть нормальных людей в свою стаю. Лестно им с актерами знаться, писателями, журналистами, а особенно с нашим братом. Ничего не пожалеют: улыбаться будут, приятные слова говорить, услуги оказывать, дефицит предлагать… Психологи великие: слабости отыскивают, пристрастия и играют на них умело!

Лагин снова стал серьезным, даже мрачным.

– А палка копченой колбасы из-под прилавка, даже за свою цену – это первый крохотный шажочек… Второй, третий, все безобидно, а оказывается – повязан накрепко! – Юрий Львович встал. – Заболтался, пойду работать. А вы, ребятки, имейте в виду: собрались заниматься следствием – думайте, чьими услугами пользоваться, с кем дружбу водить, к кому в гости ходить.

– Фраза прозвучала слишком официально, и Лагин смягчил ее шуткой:

– А то ваш наставник, Юрий Владимирович, повеселился в одном зале с Золотовым, а потом неделю оправдывался да отписывался!

…Когда через несколько дней я вызвал на допрос Золотова, он тоже начал с ресторанных воспоминаний.

– Нехорошо, гражданин Зайцев! Вместе пьем, гуляем, а потом вы меня в клетку…

Как на это посмотрит начальство?

Бравада объяснялась просто: он смирился с новым положением, продумал линию поведения и держался как человек, которому нечего терять.

– А вы черкните для памяти, при случае и просигнализируете. Письменные принадлежности имеются, времени много, прокурору писать разрешается. Правда, тетрадочку вашу я изъял, придется завести другую.

Золотев на миг запнулся. – Давайте ближе к делу!

– Пожалуйста, – я положил на стол обрезок плотной зеленой ткани. – Обнаружен у вас дома. Марочникова шила из нее некие предметы. Один предмет вы принесли Петренко, квартирная хозяйка подтвердила это на очной ставке. Второй, начиненный золотом и валютой, изъяли у вас работники милиции.

Рядом с зеленым лоскутом я выложил хитроумные чехольчики с кнопками, застежками, тесемками – пустой и наполненный.

– Цепочка доказательств опровергает объяснения о «провокации». Вопрос: откуда у вас ценности?

– Объясняю: нашел. Возвращался из города на дачу, под кустом – газетный сверток.

Принес, развернул. Как честный человек решил сдать властям. Для большей сохранности упаковал в этот чудесный мешочек. Утром увидел в лесу каких-то людей, подумал – грабители, попытался спрятать ценности в дупло. Оказалось, советская милиция. Извините, ошибся. Прошу официально зарегистрировать находку и выплатить мне причитающееся по закону вознаграждение. Ясно?

Золотев издевательски ухмыльнулся.

– Не вполне. Есть некоторые неувязки. Их придется прояснить с помощью Шахназарова и Гришакова.

Будто жесткая губка прошла по лицу подследственного, стирая не только ухмылку, но и естественный цвет кожи: передо мной застыла безжизненная гипсовая маска.

– Выяснив происхождение ценностей, мы должны будем объяснить, для чего изготовлялись из специальной ткани эти… как бы их лучше назвать? – Я похлопал по зеленым чехольчикам. – Контейнеры для контрабанды!

Золотов заметно вздрогнул.

– Кстати, сколько у вас было по физике? Эта ткань от металлоискателя не защищает, не стоило и стараться. Вообще, извините, у вас детские представления о государственной границе!

– Пьете вино из моего бара, – голос у него был хриплым и напряженным.

– Да еще нахваливаете.

– То есть?

– Принимаете догадки за факты. Я запомнил вашу метафору.

– Почему же догадки? – Я вытащил из портфеля журнал, открытый на нужной странице. – Вот пожалуйста: «Граница на замке», репортаж с таможни. И фотографии тайников, всевозможных контейнеров. Сравните этот снимок с вашими изделиями – один к одному.

Золотов молчал.

– Разматываем цепочку далее, к моряку загранплавания Петренко, которого вы усиленно обхаживали последнее время, которому принесли контейнер для контрабанды и который убит на вашей даче. Не слишком ли много совпадений?

– М-м… Мало ли какие бывают совпадения, – с трудом выдавил он.

– Есть и факты. Вершикова рассказала, как вы старались прибрать к рукам Петренко, как знакомили его с иностранцем, как просили взять на себя убийство.

Следственный эксперимент ее первоначальные показания не подтвердил.

Судмедэксперт отметил необычную силу и технику удара. Фехтовальщик вполне может его нанести. О ваших занятиях спортом я говорил с Григорьевым. Это еще не все, но попробуйте опровергнуть хоть что-нибудь.

– Н… не об… за… н. В… ввы… док… вайте.

Речь у Золотова стала почти нечленораздельной.

– Хотите воды?

Он кивнул.

Я набрал две цифры на разболтанном диске черного, образца пятидесятых годов аппарата, привыкший ничему не удивляться старшина принес алюминиевую кружку.

Золотов, давясь и обливаясь, выпил воду.

– Значит, кругом обложили? – ощерился он. – И Григорьева отыскали!

– Не только Григорьева. Следствие – это серьезно. Особенно по таким преступлениям. Допрошены ваши учителя.

– И Фаина? – зло перебил Золотов. – Представляю, что она наболтала. Хоть сразу к стенке!

– Как раз нет. Ваши бывшие товарищи, соученики, отзывались более резко. И ваша приятельница… – Золотов весь подобрался. – Валентина Хохло…

– Какого черта! – Золотов вскочил. – Может, вскроете мне череп и станете копаться в мозге?

– Сесть! – резко приказал я, и подследственный медленно опустился на потертый табурет.

– Собираете всякое, чтобы меня обмазать, – Золотов говорил спокойно, своим обычным тоном, но я уже представлял, какое у него было лицо в момент смертельного выпада. – Даже эту дрянь спросили! Да если хотите, из-за нее у меня жизнь сломалась! Застрелиться хотел! Утащил Марголина с тренировки, лег на землю в лесочке возле дачи и сунул в рот дуло. Задираю повыше, как в книжке читал, чтобы не искалечиться, а наверняка мозги вышибить. Мушка высокая, небо царапает, не пускает, масло горькое, противное, короче, вырвало меня, валяюсь в блевотине с разбитой мордой.

Голос Золотова прервался. Сейчас он искренне верил, что именно так все и было, а перевернутый мусорный контейнер, затхлые отходы под руками, узкий собачий лаз, скользкая финка в одеревеневшей руке – это кошмар из чужой жизни, страшный сон, неведомо как затесавшийся в сознание.

– Значит, все на меня! И валютчик я, и контрабандист, и убийца! Мне и говорить ничего не надо, вам уже все ясно, все расписано.

– Внешняя картина действительно ясна. А вот мотив. Из-за чего вы его убили? – Этот вопрос действительно занимал меня больше всего. – Неужели потому, что Петренко отказался участвовать в контрабанде?

Золотев провел рукой по лицу.

– Вас послушать – все хорошие, один я плохой. Несчастный случай вышел, понимаете, несчастный случай!

Он откинулся назад, прислонившись к холодной грязно-серой стене, и закрыл глаза.

Из-за чего?

Федун раздражал независимостью, ослиным упрямством, нежеланием признавать его, Валерия Федоровича, авторитет. Но не из-за этого же? Не надо было брать морячка на дачу…

В конце вечеринки, когда свет стал мягким, расстояния неопределенными, очертания предметов зыбкими, а тело легким и сильным, девочки разошлись по спальням, он учил эту дубину уму-разуму, вместо признательности натыкался на колкости и насмешки и допивал, не чувствуя вкуса, остатки спиртного, а поток сознания бежал по причудливому, с неожиданными поворотами руслу.

Тезка папахена. Тот, сволочь, мало издевался в детстве, надо же придумать – «эвакуатор», правдоподобно до жути, и сам-то без дела полный ноль, даже машину купить не может, как собирался, гараж впустую простаивает, а этот осел от верного дела нос воротит да умничает, фуфлыжник, а что делать с фуфлыжниками, известно, где та железка, дохлая рыбка, узнаешь, как из параши жрут, чего он там молотит?

– А если надумаю, то зачем мне с тобой связываться? Или сам не справлюсь? Навар больше, а риска меньше. И обойдется дешевле: не будешь кровь сосать да душить в своей паутине!

Не показалось, действительно фраер позорный его обзывает, а вот в морду, нет, уклонился и сам, по щеке! На кого руку поднял, кранты, следом прет, ага, на ковре, раз – она, рыбка снулая, тусклая, как фиксы Ермолаевы, только сидит ловчее, отскочит, но пусть опасается – раз! Не отскочил, повалился, крови нет, притворяется? Рукоятку вытереть, вставай, хватит! Умыться, все пройдет, лента отмотается обратно, как тогда. А-а-а-а-а!

Золотов вернулся в следственный кабинет ИВС.

– Не из-за чего мне было его убивать. Несчастный случай! – механически повторял он.

Я дописывал протокол.

Золотов попросил сигарету, затянулся, без обычного форса выпустил дым.

– Не повезло.

– Кому? – не понял я.

– Мне… – Он стряхнул пепел на пол. – Кому же еще? Люди живут в свое удовольствие – и ничего.

– Что за люди?

– Да мало ли. Скромная завсекцией Крольченко – руки в перстнях, серьги бриллиантовые, дома чешский хрусталь, финские гарнитуры. И все нормально. Потому что умеет жить! И везет.

– Неужели золото на пальцах и финская мебель – показатель настоящей счастливой жизни? Ее главная цель?

Губы Золотова скривились в презрительной усмешке.

– Знаю, знаю! Главное – чистая душа и спокойная совесть! А счастливая жизнь – честная работа с самоотдачей до седьмого пота, потом полезные развлечения: лекторий, шахматный павильон, библиотека… Да? – Он сплюнул прямо на ноги. – Преснятина и серость! Когда я слышу подобные рассуждения, меня начинает тошнить!

– Вам не жалко Федора? – неожиданно спросил я.

Золотов смешался.

– Чего об этом толковать… Назад-то не вернешь. Живых надо жалеть. – Он тяжело вздохнул и пальцами загасил окурок. – Мне себя жалко: влип как дурак! Потому что с дебилами связался. И не повезло с этим убийством. Я же не такой. Ну покрутиться, деньги сделать. Зачем убивать? И в мыслях никогда… Не повезло!

Тот же Гришка-мясник, ворует, аж хребет трещит, и живет припеваючи!

– До поры!

– Бросьте! Все на свете до поры. А ему на это наплевать, о будущем не думает, катается как сыр в масле и в ус не дует!

– Интересно познакомиться с таким счастливцем.

– Тут я вам не помощник. Знакомьтесь, если достанете. Но вряд ли, руки коротки.

Я начал злиться.

– Достанем, Золотов, обязательно достанем! Неужели вы не чувствуете, что происходит вокруг вас? Наступает время ответственности, и мы повытаскиваем за шиворот всякую нечисть из щелей и темных углов, как бы она ни хоронилась! И Гришку вашего извлечем на свет Божий, и Крольченко, а когда такая публика оказывается на виду у всех, то быстро скисает, теряет радость от воровской жизни и завидует тем, у кого чистая душа и спокойная совесть, хотя вы говорили об этом с издевкой!

– Вы-то чему радуетесь? – бесцветным тоном спросил Золотов. – Ну посадите одного, другого… Зарплату небось не добавят, только хлопот больше.

– Этого вам не понять.

– Ну почему же… Чувство долга, удовлетворение результатами труда. Читал.

Неужели, правда, бывает такое? И не хочется бросить все к чертям, развеяться, отдохнуть?

Бывало, мне хотелось разругаться с Беловым, хлопнуть дверью и пожить с недельку на необитаемом острове или вообще написать заявление и уйти на обычную канцелярскую работу с нормированным рабочим днем и обязательными выходными. И иногда я доставал тонкую запыленную папку с надписью на обложке:

«Психолого-юридические аспекты построения следственных версий» – и несколько дней проводил в библиотеке, чтобы, дополнив содержимое еще одним листком, вновь уложить папку на дальнюю полку. Такое случалось, когда я сильно уставал, но неизбежно проходило, и снова тянуло назад, в водоворот событий.