Текст книги "Принцип каратэ (сборник)"

Автор книги: Данил Корецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 42 страниц)

– Это уважаемые люди, – продолжал распинаться Золотов. – Эдик – замдиректора магазина, а Таня – его помощница.

По лицу и манерам Тани нетрудно было догадаться, какого рода помощь она способна оказывать, но я еще раз подивился представлению Золотова об «уважаемости» на замдирекгорском уровне.

– А что, разве есть зависимость между занимаемой должностью и степенью уважения?

– осведомился я.

– Самая прямая. Как между нехваткой противозачаточных средств и количеством подпольных абортов, – он тоненько, визгливо засмеялся, дурашливо тряся головой.

– Да вы и сами это прекрасно знаете. Небось коньяк мой пить не стали, марку выдерживаете, мол, я вот где, – он показал ладонью, – а вы вон тут, – теперь он провел рукой пониже. – У нас свой круг, у вас свой!

– Еще бы, – вставил Эдик. – Товарищ запросто с обэхаэсэсником сидит! Я хотел откланяться и уйти, но Марочникова как стояла рядом, держа меня под руку и прижимаясь к боку, так и осталась стоять, не отпуская.

– Пить с нами вы, конечно, не будете, – утвердительно сказал Золотов, поднимая фужер. В фужере лежали массивные часы с металлическим браслетом, шампанское придавало им золотистый оттенок и как линза искажало пропорции. Не правдоподобно толстая красная секундная стрелка резво бежала за облепленным пузырьками газа стеклом.

– Ну да мы люди не гордые, сами выпьем за ваше здоровье.

Он широко раскрыл рот и, отставив локоть, одним махом вылил в себя шампанское с миллиардами гнездившихся на браслете микробов. Вино потекло по подбородку, и Золотов поспешно смахнул его платком.

– Вы рискуете, Золотов.

Он непонимающе вытаращил круглые, навыкате глаза.

– Рискуете проглотить часы вместе с браслетом, – я откровенно насмехался над ним и не скрывал этого.

– Это не простые часы, – самодовольно проговорил он. – «Ориенг» – «Королевский ныряльщик». Тридцать фунтов стерлингов, а у нас в комиссионке – четыреста рэ.

Идут в любой жидкости – в вине, спирте, керосине – я пробовал. Так что и желудочный сок им нипочем. Да что там сок! – Золотов довольно захохотал. – Я их раз в чайнике прокипятил, на спор. Стольник выиграл. А им хоть бы что.

Он врал. Кипячения не перенесет даже «Королевский ныряльщик». Нагрев нарушит герметичность корпуса, испарит смазку, накипь парализует механизм, и часы можно сдавать в утильсырье. Неужели он сам этого не понимает?

– Валера у нас хват, – одобрительно проговорил Эдик, и его голос показался мне знакомым. – С ним лучше не спорить. Себе дороже обойдется.

Довольный Золотов продолжал рассуждать о преимуществах своего «Ориента» перед «Риконом» или «Сейкой».

– По-моему, вы ошиблись в выборе специальности, – сказал я как можно насмешливее. – Наверное, мечтали стать часовщиком?

– Нет, – Золотов хохотнул и снова залил часы шампанским. – Знаете, кем бы я хотел быть? Купцом. Фамилия у меня подходящая. Купец первой гильдии Золотов!

Звучит? Склады, лабазы, мануфактура. Баржи с зерном по рекам ходят. Заводишко небольшой, коптильня, винокурня. – Он мечтательно закатил глаза. – Отпустил бы бороду лопаткой, пароходик бы завел, на корме крупно: «Валерий Золотов и К±». На пароходике, как водится, банька, бильярдная, цыгане… Галку бы с собой возил.

Только фамилию бы ей заменил, надо что-нибудь звучное – Глэн Маркизова, танцы на столе! Ножки у нее классные, да и фигурка – все в порядке… – Золотов победоносно посмотрел на Эдика и, чуть скривившись, выразительно перевел взгляд на Таню. – …Так что была бы вне конкуренции. Полный сбор обеспечен!

Он опять залпом выхлестал бокал и утерся тыльной стороной руки, а руку вытер о скатерть. Потом придвинул розетку с зернистой икрой и, намазав толстый бутерброд, смачно откусил.

– Вы любите икру? – обратился ко мне, бодро двигая челюстями. И не дожидаясь ответа, продолжил:

– А я терпеть ее не могу. – Он развел руками. – Но ем. И знаете почему?

– Нетрудно догадаться. Это же по-купечески – икру есть. И шикарно: она дорогая, значит, престижу способствует.

– Ну нет! – Золотов опять хохотнул. – Вы уж совсем меня примитивом считаете! Я вот жую и чувствую, как лопаются на языке, зубах маленькие шарики. Хрусть, хрусть, хрусть… Каждая икринка – осетр! Сколько я съел за вечер икринок!

Тысячи полторы? Значит, полторы тысячи осетров. Громадных, тяжелых, в толстой ороговевшей чешуе, с пилообразными спинами и мощными хвостами. Говорят, осетр еще с мезозойской эры сохранился, пережил ящеров, динозавров, птеродактилей всяких… Царь-рыба! А я за один присест целый косяк сожрал, семьдесят пять тонн осетрины! А если посчитать, сколько бы они икры наметали? Миллионы, миллиарды осетров! А я один! И где все эти миллиарды царь-рыб? Вот здесь! – похлопал себя по отвисшему животу. – Вот когда ощущаешь себя венцом природы!

Он перевернул бутылку, выливая остатки. Шампанское наполнило бокал и побежало через край, заливая скатерть. Я смотрел на него и думал, что ошибся, считая его амебой. Нет, это совсем иной зверь… Одноклеточна в нем, пожалуй, только мораль.

Я высвободил руку.

– Спасибо за танец, мне пора.

Марочникова сделала нетвердый шаг вперед.

– Красиво говоришь, адмиральский внучек! – В голосе отчетливо слышались издевательские нотки, и смотрела она зло и брезгливо. – Пароходик, значит…

Небось загранплаванье, круизный, высшего класса.

Очевидно, Золотов через свою толстую шкуру почувствовал и злость, и издевку, потому что отставил недопитый бокал и грубо сказал:

– Ну, что уставилась? Иди пей, звезда стриптиза!

– Брехло собачье! Чтоб у тебя брюхо лопнуло от этой икры! – Марочникова резко повернулась и пошла к выходу.

Уходя, я расслышал, как Золотов сказал своим спутникам:

– Пейте, чего рты раззявили! Никуда она не денется. Перепсихует и вернется.

Голос у него был искусственно спокойный и деланно благодушный, как будто ничего не случилось.

Когда я вернулся к своему столику, ребята уже пили кофе.

– Кто эта особа? – поинтересовался Крылов.

– Свидетельница по делу Вершиковой. Ну, убийство на даче. Подружка обвиняемой.

– Чего хотела?

– Не знаю.

– Странно. По-моему, она из тех дамочек, которые не приглашают на танец без определенной цели.

– Во всяком случае, о своих целях она не высказывалась, – я поднес чашку к губам.

Кофе «по-турецки» был сварен из кофейного напитка, а может, хитроумные работники обшепита, не мудрствуя лукаво, залили кипятком использованную кофейную гущу.

– Ну что, встали? – предложил Азаров.

– Да что ты! – притворно удивился Роман. – Только начались танцы, впереди, можно сказать, самый разгул…

– Вот и задержись, разгуляйся, – добрым голосом посоветовал Костя. – А я сейчас из первого же автомата позвоню твоей жене и открою глаза бедной женщине, думающей, что ее благоверный ловит жуликов по чердакам.

Это был верный способ сделать Полугарова серьезным.

– Разве так шутят? – обиделся Роман. И сразу засуетился. – Действительно, давайте собираться!

Мы расплатились и пошли к выходу.

У края танцевальной площадки, небрежно придерживая одной рукой обвивавшую его Таню, вальяжно раскачивался Валерий Золотев, лжеадмиральский внук. Другой рукой он солидно помахал мне. Между пальцами торчала незажженная сигарета. Наверняка «Мальборо».

– А это кто? – настороженно спросил Крылов, как только мы спустились по лестнице настолько, что увидеть с танцплощадки нас было нельзя.

– Тоже свидетель по делу Вершиковой.

– Они что, все здесь собрались? – попытался пошутить Роман, с лица которого, впрочем, так и не сошло выражение озабоченности.

– Он вертелся вокруг Сурена Шахназарова, – задумчиво проговорил Александр. – А Сурена Костя хорошо знает!

– Очень темный тип, – кивнул Азаров. – Валютой промышлял, золотыми самородками.

Хитрый, увертливый, осторожный. Помучились мы с ним. Да как веревочка ни вьется… Восемь лет получил недавно. Но этого парня среди его деловых связей не было.

– Может, просто хвосты Шахназарову подносил. Вокруг таких дельцов всегда крутится всякая мелочь, – Крылов взял меня под руку. – Но достоверность показаний у подобных свидетелей не того… Тут тебе не позавидуешь.

Мы вышли на улицу, попрощались. Ребята повернули налево, я – направо. Квартал вдоль небольшого сквера, нырнуть в подземный переход, выскочить на другой стороне – и я дома.

Аллеи сквера были пустынны, только кое-где в тени уютно устроились влюбленные парочки да несколько собачников, несмотря на запреты, выгуливали своих четвероногих друзей на аккуратно подстриженных газонах. Впереди на ярко освещенной площадке перед памятником сидела одинокая девушка. Что ей делать здесь в поздний час одной?

Оказалось, что это Марочникова.

– Почему вы не идете домой? – спросил я, чтобы что-нибудь сказать.

– Не знаю. Засиделась, задумалась…

В мертвенном свете ртутных ламп я рассмотрел, что тушь вокруг глаз чуть расплылась. Плакала?

– О чем же, если не секрет?

– Так… О том, что в жизни все подло устроено.

– Да ну! Почему же вы пришли к такому выводу?

Марочникова досадливо прищурилась.

– Вы уже привыкли из людей жилы тянуть вопросами. Почему да почему… Потому что врут все! А прикидываются хорошими, чистенькими. На самом деле нет ни правды, ни справедливости!

Я не впервой выслушивал подобные сетования и каждый раз злился. Потому что исходили они от тех, кому и слова эти – «правда», «справедливость» – произносить должно быть стыдно.

– Вам-то грех на жизнь жаловаться. Ни забот, ни хлопот. Веселые компании, кутежи на дачах, рестораны. Никаких обязательств ни перед кем, – я говорил спокойно, но чувствовал: еще немного – и сорвусь. – Нарядов и украшений, как у вас, на скромную зарплату продавца и за год не купить! Так нуждаетесь ли вы в правде и необходима ли вам справедливость?

Последние фразы я выкрикнул. Марочникова осталась невозмутимой и даже чуть заметно улыбнулась.

– Вы ведь здесь на углу живете? Через переход и налево, вон в том домике, квартира первая, вход прямо с улицы. Правильно?

Я опешил.

– Что же вы молчите? – Улыбка стала явной и откровенно издевательской. Так она смотрела на Золотова полчаса назад.

– Откуда вы знаете?

– Вот то-то! А в ресторане комедию разыгрывали… Дескать, я такой правильный и честный, и пить с тобой не буду, и разговариваю свысока! А дома-то у себя пили с ним коньяк, пили! И разговоры разговаривали по душам…

– Да ты что, девочка, с ума сошла? Откуда эта чушь?

У меня даже дыхание перехватило от возмущения.

– Откуда! Да Валерка и рассказал! Все рассказал, подробно… Как ему в справочном ваш адрес не дали, тогда он пошел в книжный магазин, где подписные издания, знакомые девочки квитанцию нашли, он и переписал и улицу, и дом, и квартиру, и телефон…

Я мгновенно успокоился. Ай да Валерий Федорович! Ведь прирожденный мошенник. С подробностями узнаваемыми, с логикой правдоподобной – ну как ему не поверить?

Следователь – человек интеллигентный, должен книжки читать, да и положение небось позволяет дефицитные подписки себе устраивать, а в карточке обязательно и адрес, и телефон. Все сходится.

– Ну а дальше-то что было? – с искренним интересом спросил я и тем озадачил Марочникову.

– Вам позвонили его друзья из горисполкома, а потом он пришел, с коньяком, икрой, конфетами, цветы принес, – она говорила уже не так уверенно. – Вы еще чай заваривали, на стол собирали…

Я представил эту идиллическую картину и не смог удержаться от смеха.

– Ну а потом что, потом, зачем цветы, коньяк, чай? Кстати, он вам когда-нибудь дарил цветы? Нет? Я так и думал. Не похож Золотов на романтика!

– К нужным людям он знает как подойти…

Марочникова запнулась.

– Я-то ему зачем нужен? Чего он от меня хотел?

– Выпили, говорит, он просил к Маринке похорошему подойти, статью другую подобрать, неосторожность вроде бы.

– И я, конечно, согласился?

Она кивнула.

– Посоветовали адвоката, через которого все вопросы с Валеркой решать будете, и сказали, что Маринку скоро выпустите и статью замените.

Вот сволочь! А ведь действительно к тому идет.

– И когда это он у меня гостевал?

Марочникова, несомненно, ожидала другой реакции и сейчас выглядела несколько растерянной.

– Вчера вечером.

– Вынужден вас огорчить, с восемнадцати часов вчерашнего дня до восьми утра сегодняшнего я находился на дежурстве. И был лишен возможности заваривать чай для Золотова и толковать с ним по душам возле букета цветов за коньяком, икрой, конфетами. Кстати, и подписки у меня нет.

Марочникова молчала.

– Ваш приятель обычный враль и аферист. Меня удивляет, как легко вы поверили в то, что он наболтал.

– Как не верить? Он все может! Ну вот это разве справедливо? – запальчиво проговорила она. – Ничтожество, а как захочет, так и сделает! И слушают его все…

– Так уж и все?

– Пусть он наврал, что у вас был и обо всем договорился, но вы тоже сделаете, как он захочет!

– Неужели?

– Увидите!

Похоже, она действительно убеждена в могуществе Золотова.

– Он хоть и прохвост, но с головой. Потому и других ни в грош не ставит.

Марочникова опять, как после допроса, странновато посмотрела, как стрельнула глазами…

– Я вам нравлюсь?

– Гм… Ну… – Даже мой мгновенного действия компьютер не мог подобрать подходящего ответа.

– Ну вообще-то я ничего себе? Могу мужчине понравиться?

Она многозначительно улыбнулась.

– Наверняка, – галантно кивнул я.

– А для Золотова я только безделушка, которой можно хвастать перед другими так же, как часами! Ему самому безразлично, как выглядит женщина! Он так и говорит:

«Мне все равно, пусть будет рожа овечья, ничего, прикроем!» Для него главное – тряпки, деньги… Если у какой-нибудь уродины двадцать платьев да все руки в кольцах, он ей будет все пятки лизать и каждое слово ловить. А мне: «Знай свое место!» Я для него не человек, а лошадь, даже стихи про это написал! Он ведь еще и великий поэт.

– Какие стихи?

– О, там тонкая издевка. Мол, кто он и кто я. Если найду, дам вам почитать.

Марочникова разволновалась не на шутку, лицо раскраснелось и приняло неожиданно злое выражение.

– А сам-то… Если бы вы знали, какое он ничтожество!

Она на секунду замолчала и устало махнула рукой.

– Ладно, не хочу сейчас об этом говорить…

– На допросе вы были настроены по-другому. И считали Золотова «нормальным парнем».

– Ну вы же меня спрашивали об убийстве… К этому он отношения не имеет. А мои впечатления и переживания к делу не пришьешь, вас же интересуют факты… И вообще со следователем лучше не откровенничать.

– Простите, а за кого вы принимаете меня в данный момент?

– Как за кого? Я с вами просто как с человеком.

– Так не получится.

– Все же сейчас мне проще. С вами я почему-то чувствую себя свободно, как с хорошим знакомым, и, мне кажется, могу говорить о чем угодно…

– Да, я исповедник в силу профессии, – попытался я перевести разговор в шутку. – Только вот грехов не отпускаю.

– Жалко… Сейчас никто не отпускает грехов. Что же Маринке делать?

– Как говорится, искупать вину.

– Искупать… Как она там?

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Ладно? Вот скажите: если вы так расцениваете Золотова, то почему же продолжаете с ним… – я запнулся, подбирая слово, – дружить?

– А куда от него денешься? Он как паук – оплетает со всех сторон.

На глазах у Марочниковой заблестели слезы. Резкие смены настроения, быстрый переход от смеха к слезам и наоборот выдавали в ней натуру нервную, со слабым типом характера, вынужденную нести в себе какой-то тяжкий груз, который не с кем разделить.

– Ладно! – Она беспечно махнула рукой и поднялась со скамьи. – Ну его к черту!

Давайте отправимся ко мне, чаем угощу.

Марочникова улыбалась и смотрела весьма обещающе. В согласии она не сомневалась и привычным жестом попыталась взять меня под руку.

– Спасибо, – я отстранился. – Танца вполне достаточно.

– Достаточно? – удивилась она. – Для чего?

– Для выговора! – отрезал я и пояснил:

– Как-никак, я следователь, а вы – свидетельница по делу, от этого никуда не уйдешь. Да и вообще…

– Неужели вы такой зануда? По крайней мере проводите даму!

– Дама, уверен, дойдет сама. До свидания.

– Вот тебе раз! – Марочникова была в полном недоумении. Очевидно, в ее представлении совсем не так должен себя вести мужчина в подобной ситуации. – Вы же не бросите меня одну? Мне так тоскливо!

Я вспомнил разговор с Лагиным, когда он предостерегал меня от поджидающих следователя искушений. Правда, он не имел в виду плотские…

– Я не гожусь на роль утешителя.

Искушение не овладело мною, так что даже не с чем было бороться. Слишком многое стояло между нами.

– Вам надо найти хорошего друга, и все войдет в норму. И держитесь подальше от Золотова.

Банальные слова. И вообще – самое бесполезное дело давать советы как жить: умному они не нужны, а дурак все равно не сумеет использовать.

Я пошел к подземному переходу. Каблуки Марочниковой застучали в противоположную сторону. Дул холодный неприятный ветер.

У входной двери я оглянулся. Золотов мог просто-напросто пойти за мной от прокуратуры и вон с того угла пронаблюдать, куда я зашел.

Дома было тепло, уютно. Не зажигая света, я прошел в спальную комнату, поцеловал Асю в щеку, она что-то по-детски пробормотала во сне.

Мне спать не хотелось. Вышел на кухню, поставил на газ чайник, достал принесенную Вальком книгу. Надо дочитать и отдать, неудобно.

"… Трехпалый Охотник был прав – мелкие детали трансформируются в последнюю очередь. Всякие второстепенные косточки, хрящики, нервные окончания… Все эти мелочи, незаметные по отдельности, в совокупности дают хорошо описанный Карпецким «эффект псевдоса», на который я и среагировал, хотя, нажимая спуск, и не отдавал себе в том отчета – механический рисунок походки: неживые, плохо согласованные движения конечностей, будто движется большая заводная кукла. Ему нужны были еще три-четыре абсорбации. С учетом сложной психической структуры Горик мог заменить две… И я две… Так вот почему эта мерзость решила напасть днем и сразу на двоих! Слишком лакомые, жирные, вкусные кусочки, жалко упускать!

И будь он на ступень развитее – не упустил бы. Не стал бы рисковать, рассчитывая на правдоподобное обличье, затаился бы за камнем, как низкоразрядные твари, у которых другого способа-то и нет, пропустил нас, и все…

Меня передернуло, по телу пробежал озноб, я отошел в сторону и сел на землю рядом с Гориком. Он как увидел звериные уши да заглянул в глаза, так и замолк, втиснул между лязгающими челюстями антистрессовую таблетку и ждал, пока она подействует. Мы просидели молча минут десять, потом набежала тень, и, подняв голову, я увидел ребят из аварийной группы. Следующие дни были до предела заполнены анализом полученных материалов.

Видеозапись происшедшего автоматически произведена индивидуально носимыми камерами с разных ракурсов, что позволило воссоздать объемную модель нападения и хронологически совместить ее с нашими ментограммами. На ментограмме Горика имелся отчетливый провал в момент зацепа. На моей – крохотная выщерблинка секундой позже, когда зафиксированный мощной оптикой фиолетовый луч пропорол надвздошье оборотня.

Впоследствии эксперты придут к выводу, что нападение на двух человек не было тактической ошибкой недостаточно развитого псевдоса – он оказался вполне способен абсорбировать обоих, просто не учел быстроты реакции существа со сложной психоструктурой и наличия чрезвычайно быстро действующего оружия.

В его опыте подобных сведений быть, естественно, не могло, потому что он складывался из опыта и знаний простых леданцев, которых эта тварь вначале подстерегала ночью в засадах и одновременно с абсорбацией раздирала на куски, чтобы утолить физический голод; потом, по мере трансформации и увеличения радиуса зацепа, оборотень подходил все ближе к жилью, выслеживал свои жертвы уже и днем, перестроившаяся система питания не побуждала терзать добычу, он просто убивал их после абсорбации – беспомощных и нежизнеспособных…

Почти против своей воли я подошел к прозрачной камере холодильника и как загипнотизированный смотрел на безобидного фермера в треугольной шапке, грубом кожаном жилете, лопнувшем между животом и грудиной.

Встреча с нами прервала чудовищную эволюцию, и в специальное хранилище Чрезвычайного Совета он так и попадет псевдосом четвертой ступени. А иначе…

Достигнув третьей ступени, он бы стал маскировать убийства, а на первой делал бы это изобретательно и изощренно. К тому времени исчезли бы сто сорок три отличия от организма обычного леданца, которые мы обнаружили при внутреннем и лабораторных исследованиях, а абсорбация из необходимой потребности развития превратилась бы в обыденную периодическую подпитку награбленного интеллекта. А если бы в его «копилку» попали сущностные свойства наших с Гориком личностей, он бы превратился в суперпсевдоса, не только недосягаемого для разоблачения, но и осведомленного о Трехпалом Охотнике с его простыми, но действенными методами, обо всех помогавших мне леданцах…

Мне стало нехорошо, как будто я действительно предал их всех, но потом стало еще страшнее: он узнал бы о возможностях, открываемых абсорбацией землян, и код тревожного вызова, и шифр входного люка корабля, и способ включения программы аварийного, в автоматическом режиме, возвращения на Землю…

Никогда в жизни я не испытывал такого ужаса! Эти мысли не давали покоя не только мне. Горик, оправившись от шока, долго стоял у саркофага с оборотнем, после заперся в каюте и целый день прослушивал мои записи, которые раньше называл бредом сумасшедших, а Трехпалого Охотника слушал много раз подряд, потом спросил: мог ли псевдос трансформироваться в землянина и достигнуть первой ступени уже по нашему уровню? И неужели ничем бы не отличался от человека? И рентгеновские снимки, и анализ крови, и энцефалограмма?

Что ему ответить?

И психологические тесты, и компьютерная томография, и сканирование! Бесполезны любые способы инструментального исследования. Разве что… Псевдос не способен к творчеству – награбленный интеллект холоден и неподвижен, как камень, на который он взобрался, чтобы сравняться с окружающими. Но каким прибором измеришь этот дефект?

– Но тогда он может просочиться куда угодно…

Я пожал плечами и ничего не сказал.

Запись про старосту Средней деревни, вокруг которого за последний год произошло восемь загадочных убийств, самоубийств, несчастных случаев и за которым Трехпалый Охотник безуспешно следит несколько месяцев, я убрал из общей кассеты и отдам только Председателю Чрезвычайного Совета…"

Закончил читать я около двух часов ночи. Разогрел остывший чайник, натрусил в чашку заварку, залил кипятком. Ожидая, пока чай заварится, откалывал старинными щипчиками от ноздревато-серой сахарной головы острые, искрящиеся на сколах кусочки. Эту мою привычку Золотов, конечно, не мог вплести в свою правдоподобную ложь. Теперь понятно, почему Валек назвал его псевдосом! На первую ступень бульдогообразный фанфарон не потянет, но в остальном…