Текст книги "Принцип каратэ (сборник)"

Автор книги: Данил Корецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)

– Аварийная «Водоканала»!

Все стало на свои места. Сразу после разговора с Пшеничкиным я навел справки и выяснил, что Чугунцов уже полмесяца находится в санатории. Но два раза использовать один трюк – это крайний примитив! Сплоховали, Валерий Федорович! А думаете, что, наоборот, схитрили, обвели следователя вокруг пальца, выведали следственную тайну.

А какой переполох сейчас начнется! Затрясется паутина, забегает бульдогообразный псевдос, потерявший контроль над событиями, задергает все веревочки, которые окажутся под рукой.

Омшком сильно он суетится! Возможное объяснение этого заложено в версии «Инсценировка», но она пока выстроена исключительно на интуиции, предположениях и повисает в воздухе у не имея ни одного факта, ни одного камня для опоры.

Я не знал, что первый камень для фундамента новой версии появится уже завтра.

Допросы девочек из «Фиалки» дали немногое: Вершикова в магазин не приходила, а Марочникова была довольно скрытной и мало рассказывала о своих делах, знакомых, времяпрепровождении. Но если для других молодых продавщиц парфюмерный магазин представлялся конечной целью в жизни – чисто, тепло, тяжестей не таскать, пахнет приятно и дефицит под рукой, то она считала свою работу временной, бесцветной и скучной обязанностью в ожидании лучшего.

Устраивалась в Аэрофлот, но подвел вестибулярный аппарат, пыталась стать стюардессой на туристских теплоходах, тоже что-то не заладилось, но потом влиятельный человек пообещал помочь и определить сразу на заграничные круизы – верой в такое счастье Марочникова жила уже несколько лет.

Девочки были одеты по одинаковому стандарту, пахли одинаковой парфюмерией, говорили одинаковыми словами, одинаковым жестом закидывали ногу на ногу и доставали из сумочек одинаковые сигареты. Их очень занимало, почему прокуратура интересуется Марочниковой, и они одинаково нехитрыми способами пытались это выяснить. Когда они ушли, я подумал, что, встретив на улице, вряд ли узнаю одну или другую.

Девочка из парикмахерского салона «Комфорт» на первый взгляд отличалась от продавщиц только необычным, с блестками, маникюром, большей информированностью о личной жизни Вершиковой да бойкой скороговоркой.

– …Наши встретили ее подружку – Галку из парфюмерного, та наплела с три короба: будто Машку кто-то изнасиловать хотел, а она его случайно ножиком пырнула… Надо же придумать такое! Нашли недотрогу! Мы тоже не святые, но чтобы каждую неделю новый кобель – это слишком! На машинах увозят, привозят, сигналят под окнами… Да поглядите, как она одета на свои восемьдесят рэ?

Я выразительно осмотрел свидетельницу, однако она не смутилась.

– Ну ладно, чаевые, это понятно, но когда каждый день новая шмотка – никаких чаевых не хватит! Ловко устроилась, сразу и не скажешь, что из деревни… Только не все коту масленица, пусть теперь подумает.

– Вы ее не любили?

– Ха, а чего ее любить? Кто она мне? Сестра, родственница? Заглаженное косметикой личико излучало нескрываемую злобу и тем запомнилось: если встречу – не ошибусь. Когда свидетельница вышла, я почувствовал облегчение.

Марочникова в назначенное время не явилась, зато Кобульян пришел минута в минуту.

Это был полный крепкий мужчина с близко посаженными глазами и мясистым носом.

Лицо его постоянно имело недовольное выражение – неудивительно при такой профессии. Сейчас его недовольству была еще одна причина.

– Не понимаю, что за моду взяли следователи – по каждому делу допрашивать! – брюзжал он. – Мало того, что в суд вызывают… Вам разве что-то непонятно в акте? Или есть какие-то сомнения? Нет, надо перестраховаться и еще допросить Кобульяна! Ну что я скажу нового, кроме того, что написал в заключении? Скажите, что?

Он обличающе наставил указательный палец.

– Может, что-нибудь и скажете, Гаригин Оганесович. Сами понимаете, читать бумагу – одно, а разговаривать с живым человеком – совсем другое, – миролюбиво произнес я. Характер у Кобульяна тяжелый, и излишне раздражать его не следовало. Впрочем, предугадать заранее, что может вызвать его раздражение, было невозможно.

– С живым человеком! – передразнил он меня. – Если бы мы требовали для работы живых людей, то как бы вы расследовали убийство?

Это уже был черный юмор.

– Распишитесь, что будете говорить правду, – холодно сказал я, переходя на официальный тон. – И расскажите о результатах исследования.

Кобульян тяжело вздохнул и, смирившись, начал рассказывать. Он почти слово в слово повторил все то, что написал в акте, и замолчал, ожидая вопросов.

– Скажите, вы ни на что не обратили внимания? Может, какая-то мелкая деталь, которой обычно не придают значения?

– Что увидел, то написал, все детали в акте!

Очевидно, по выражению моего лица эксперт понял, что перегибает палку, и продолжил более мягко:

– То, что убийца – здоровенный лоб, вы и так знаете, преступление раскрыто и он арестован, насколько мне известно.

– Подождите, подождите, Гаригин Оганесович, что значит «здоровенный лоб»?

– То и значит, что пробил грудную кость. Не из пушки же он стрелял! А средний мужчина так не ударит.

– А женщина? – подчеркнуто безразлично обронил я.

– Что женщина? – хмуро переспросил Кобульян.

– Женщина может так ударить?

– А у вас разве подозревается женщина? – оживился он.

Я промолчал.

– Определять, кто нанес удар, – не в компетенции эксперта, это задача следствия, – нравоучительно произнес Кобульян. – Но могу высказать свое неофициальное мнение: за двадцать лет работы я повидал всякого, но чтобы женщина могла так ударить – сильно сомневаюсь!

Эксперт понял, что вызван не зря, и настроение у него несколько улучшилось.

– И еще одно, – Кобульян взял со стола линейку и зажал ее в кулаке. – Обычно нож держат от себя, в сторону большого пальца, или к себе – в сторону мизинца.

Соответственно раневой канал идет снизу вверх, – он взмахнул линейкой, – или сверху вниз, – он опять показал. – А в данном случае клинок вошел под прямым углом! Если потерпевший лежал, то это объяснимо…

Кобульян замолчал, выжидающе глядя на меня.

– А если налетел с разбега?

– Тогда надо, чтобы его толкали паровозом, а оружие зажали в тисках!

– Каков же механизм причинения травмы?

– Чего не знаю, того не знаю, – развел руками эксперт. – Я же не ясновидец. Что мог – сказал, а разобраться во всех тонкостях – ваша задача!

Проводив Кобульяна, я зашел в пустующий кабинет, где практиканты изучали дело Вершиковой и составляли собственные планы расследования.

– Дайте-ка мне акт вскрытия!

– Валек чуть в обморок не хлопнулся, когда его читал, по-моему, так до конца и не добрался! – довольно отыгрывался Петр, и по унылому виду напарника было видно, что не преувеличил.

– Так что не выйдет из тебя следователя!

Мне было не до того, чтобы обсуждать эти проблемы, взяв документ, вернулся к себе, перечитал допрос Кобульяна, нашел соответствующие места в акте экспертизы:

«… в грудной кости щелевидное отверстие размерами семнадцать на три миллиметра… направление канала перпендикулярно передней стенке грудной клетки…»

Эксперт оказался прав – он описал все, отразил мельчайшие детали. И слабое оправдание, что я не врач и не знаю, какова толщина грудной кости и как обычно располагается раневой канал… Это детский лепет. Должен, обязан был обратить внимание и зацепиться! Нет, торопился избавиться от неприятного текста, запахи всякие мерещились. Вот и проявил непрофессионализм! Стыдно, Юра! Это урок на будущее.

Раздался резкий зуммер внутреннего телефона.

– Слушаю, Павел Порфирьевич.

– Зайдите ко мне! – Голос прокурора не предвещал ничего хорошего.

Выражение лица – тоже.

– Вы знаете Галину Марочникову?

– Конечно. Подруга Вершиковой, свидетельница по делу.

Я понял, что вопрос задан неспроста, вряд ли шеф выборочно утратил феноменальную память.

– И в ресторане вы с ней находились по служебной надобности?

– В ресторане я был с…

Вовремя осекся. Не хватало начать оправдываться, как нашкодивший мальчишка. Я уже догадался, в чем дело. Не разобрал только одного: устраивает ли шеф небольшой спектакль в воспитательных целях или действительно подозревает во всех грехах, описанных, а может, сообщенных по телефону неизвестным «доброжелателем».

– И танцевали-выпивали, конечно, тоже по служебной необходимости, – эту фразу прокурор произнес без вопросительной интонации. – И домой к ней пошли исключительно со служебными целями, – Белов сочувственно склонил голову набок.

Теперь стало очевидно – шеф не верит анонимке, но делает вид, что готов поверить, значит, надо разубеждать его изо всех сил, получая наглядный урок, что процессуальная независимость следователя от прокурора вовсе не равнозначна независимости подчиненного от начальника.

Властный по натуре, Белов любил держать в кулаке свое хозяйство, не терпел возражений, «излишней» самостоятельности сотрудников и использовал каждый удобный случай, чтобы доказать кто есть кто. «Строптивые» дежурили в выходные и праздники, уходили в отпуск зимой, получали больший объем работы и уроки, подобные этому. Лагин и я вели себя независимо и потому относились к категории «строптивых».

– Вы же следователь, представитель государственной власти, ваш моральный облик должен быть безупречным.

Письмо? По почте дойти не успело бы… Можно подбросить в приемную, но почерк, даже чужой – улика, к тому же всегда остается опасность оставить отпечатки пальцев. А вот телефонный звонок отработан.

– Что, по-вашему, я, как руководитель, должен сделать?

Вопрос не требовал ответа, но я ответил:

– Получив по телефону анонимное сообщение, порочащее вашего сотрудника, которого вы хорошо знаете и которому, по логике вещей, должны доверять, вы должны задуматься: «Кому это выгодно?» И спросить у означенного сотрудника, чей моральный облик до сих пор не вызывал нареканий: «Кто заинтересован вас скомпрометировать?»

– И кто же?

Шеф редко позволял себе проявлять эмоции. Лицо его оставалось суровым и неподвижным.

– Наверняка не скажу, но вчера я отказался изменить меру пресечения Вершиковой и тем самым нарушил планы некоего гражданина Золотова. Вдобавок довел до его сведения, что собираюсь заняться им всерьез. Так что выводы напрашиваются сами собой.

– Кстати, – Белов выудил из груды бумаг листок с машинописным текстом и протянул мне. – Вот жалоба адвоката Пшеничкина на отклонение его ходатайства. И доводы довольно убедительны. Почему вы не хотите к ним прислушаться? И что у вас есть против Золотова? Ведь он только свидетель по делу!

– Пока! – Я пересказал показания Кобульяна и телефонный разговор с лже-Чугунцовым.

– Вот видите, – укоризненно произнес прокурор. – Разве можно допускать такие ошибки? Надо внимательно читать акт экспертизы и сразу делать соответствующие выводы.

Шеф прочно и искренне забыл, как торопил, призывал «не мудрить» и скорее заканчивать «простое» дело.

– А теперь разбираться сложнее. Вы что, подозреваете Золотова? Тогда зачем насторожили его раньше времени?

– Он и так насторожен до предела. Да и что он может сделать? Начнет дергаться, метаться, наделает, как водится, глупостей – вот и все.

– Ну-ну, вам решать. И отвечать за исход расследования тоже вам.

Шеф в упор рассматривал меня, глаза одинаково блестели, и я на миг ощутил привычную неловкость, хотя уже знал, какой искусственный, а какой – настоящий.

– А по поводу ресторанов и танцев напишите объяснение. Есть факт, я, как руководитель, должен его проверить. Вы сами заинтересованы очиститься от необоснованных подозрений.

Действительно, я был очень заинтересован, чтобы по анонимному клеветническому доносу шеф перетряхнул мой досуг, выясняя, не переступил ли следователь Зайцев дозволенного в отношениях с глупой куклой, проходящей по делу!

Отсутствие признаков радости Белов расценил как очередное проявление неблагодарности, потому не перешел, как обычно в конце разговора, на отеческий тон, а бросил отрывисто и сухо:

– Идите работайте!

И я пошел, размышляя: а не научена ли глупая кукла подтвердить анонимное сообщение? Тогда события приобретут скандальный характер, придется затратить много усилий, чтобы отмыться.

– Юрий Владимирович! – Голос Крылова остановил меня у двери кабинета. По лестнице поднимались трое: молоденький милиционер, за ним – аккуратно одетый спортивного вида парень, Александр замыкал процессию. Если бы не напряженное лицо сержанта, сторожкие движения Крылова и отсутствие ремня на модных кремовых брюках парня, которые тот поддерживал руками, вряд ли можно было предположить, что конвоиры ведут задержанного.

– Налево! В угол! Сесть! – резко приказал Крылов, и только когда парень, поддернув, чтобы не измять, брюки, опустился на потертую скамью для посетителей у глухой стены в конце коридора, а сержант стал между ним и ближайшим окном, Александр выверенно сделал несколько шагов в сторону и вполоборота повернулся ко мне.

– За санкцией?

– Да, – кивнул он, не сводя взгляда с задержанного. – Мошенник – терся у магазинов, входил в доверие, брался достать ковер и подменял деньги на «куклу».

В коридор вышли практиканты.

– Молодые люди, у вас не найдется закурить? – с вежливой улыбкой спросил задержанный.

Валек, ощупывая карманы, направился к нему. – Стой, назад! – явно подражая Крылову, скомандовал милиционер.

Валек как об стену ударился, обернулся вопросительно, я махнул рукой, и он, недоуменно пожав плечами, вернулся в кабинет. Следом поспешно юркнул Петр.

– Твоя Вершикова привлекалась к ответственности за спекуляцию, – сообщил Крылов.

– Дело прекратили за недоказанностью…

– Интересно…

– И Золотов привлекался, только давно, тринадцать лет назад, – продолжал Александр. – За мошенничество, как наш подопечный.

Он кивнул в сторону мирно сидящего парня в кремовых брюках.

– С учетом возраста – шестнадцать только исполнилось – передали в комиссию по делам несовершеннолетних.

– Материалы когда подошлешь?

– Сегодня и передам с кем-нибудь.

Крылов на миг расслабился и стал обычным Сашкой Крыловым.

– Как у тебя дела?

Я чуть замешкался.

– Нормально.

– Ну пока!

В нем опять произошла неуловимая перемена.

«Встать, прямо!» – конвой вел задержанного мошенника к прокурору.

Я заглянул к практикантам. Они о чем-то спорили.

– Это преступник? – спросил Петр. – Совсем не похож!

– А ты думал, у них рога растут?

– Не рога, но… Он же обычный человек – симпатичный, располагающий.

– С его специализацией иначе нельзя. Мошенник и должен вызывать доверие. Доверие – его инструмент, которым извлекаются деньги из кармана потерпевшего.

– Мы составили планы. У меня подробней – пятнадцать пунктов, а у Валька – десять, – похвастал Петр.

Довольно хмуро, в соответствии с настроением, я объяснил, что дело не в количестве планируемых мероприятий, а вспомнив, добавил – и не в умении жевать пирожок – дался мне этот пирожок, – читая акт вскрытия трупа, что главное для следователя – способность вникать в суть событий, отыскивать скрытые закономерности, постигать психологию чужих поступков.

Поймал себя на нравоучительности тона и прервал монолог.

– Давайте ваши планы.

Просмотрел план Петра. Он предлагал сделать на даче обыск, воспроизвести показания обвиняемой на месте происшествия, провести судебно-психиатрическую экспертизу, очную ставку с Золотовым и направить дело в суд. Объяснить целесообразность и необходимость этих следственных действий он не смог, хотя довольно бойко цитировал отрывки из учебника и статьи Уголовно-процессуального кодекса.

Валек считал, что следует тщательно изучить личность потерпевшего: допросить его друзей, знакомых, участников трагической вечеринки, выясняя, как Петренко оказался на даче и что связывало его с остальными. Последним пунктом плана он поставил: «Проверить причастность Золотова к преступлению», не указав конкретных мероприятий.

Молодец, парень! Уловил, что Петренко явно не вписывается в эту компанию!

– А как ты собираешься проверять Золотова? И почему?

Валек растерянно потеребил ухо.

– Как – не знаю… Почему…

Он напряженно размышлял несколько секунд, потом махнул рукой.

– Интуиция! Рожа противная, и вообще он какой-то скользкий. Видно, что человек с двойным дном! Псевдос! Уже прочли? Тогда помните – рядом со смертью ищите псевдоса.

– Этак ты дойдешь до произвола! – сурово сказал Петр. – Мало ли у кого какая рожа! Теорию Ломброзо гальванизируешь? И какой такой псевдос?

Я как раз вручил Вальку книжку, и он тут же передал ее приятелю.

– Прочти – узнаешь!

– По лицу судить, конечно, нельзя, – поддержал я Петра. – Но и интуицию со счетов не сбросишь.

Заинтригованные ребята ожидали продолжения.

– Так прав я или нет? – не выдержал Валек.

– Поживем – увидим.

Не то чтобы я не доверял ребятам, но что-то удержало от сообщения о начале работы по новой версии.

В конце дня в кабинет без стука вошел низкорослый полный мужчина с надменным одутловатым лицом. На кого похож?

– Добрый день вам!

Он по-хозяйски осмотрелся, уверенно шагнул к столу.

– Золотов Федор Иванович, – с достоинством отрекомендовался он, протягивая руку.

– Я зашел к прокурору, но Павел Порфирьевич порекомендовал обратиться непосредственно к вам.

Понятно. При теперешнем состоянии дел Белов не стал выслушивать жалобы Золотова на излишнее беспокойство и предоставил мне возможность разбираться с ним самому.

– Очень хорошо. – Я вытащил из ящика стола бланк протокола допроса свидетеля. – У меня как раз есть к вам вопросы.

– Собираетесь допрашивать? – оскорбленно спросил Золотов. – А как же презумпция невиновности?

– Разве вы юрист? – польстил я Федору Ивановичу, и он охотно заглотнул наживку.

– По крайней мере в законах разбираюсь!

– Но недостаточно, – я улыбнулся самым приятным образом. – В качестве свидетеля может быть допрошен любой осведомленный человек. А презумпция невиновности касается подозреваемого или обвиняемого, еще не осужденного судом. Получается, что юридический термин употреблен совершенно не к месту. Хотя на неосведомленных людей мог произвести впечатление.

Он немного смутился. Но лишь на мгновение.

– Я пришел не для того, чтобы производить впечатление! Что за возня вокруг моей дачи, почему без конца таскают в прокуратуру моего сына? Вы понимаете, что компрометируете порядочных людей?

– А вам не кажется, что убийство на даче компрометирует куда сильнее, чем вызовы к следователю? И что в ваших же интересах подробно рассказать о происшедшем?

Атака захлебнулась. Федор Иванович раздумчиво опустил крупную голову, демонстрируя обширную лысину, бледно просвечивающую сквозь старательно зачесанные от ушей волосы.

– Да разве я против?

Он мгновенно перевоплотился в законопослушного гражданина, искренне желающего помочь следствию.

– Но мне-то ничего не известно. Сын часто ездит с друзьями за город, ночуют на даче, отдыхают. А в этот раз такая трагедия! Подробностей и Валерий не знает, а я тем более. Видно, спьяну паренек напоролся!

Он нервно похлопал себя по шее, сдавил затылок.

– Давление, – пояснил. – Особенно когда нервничаю. – Тяжело вздохнул.

– А как же не нервничать? Сам в органах работал, всю жизнь ловлю нарушителей…

Я так и застыл над незаполненным протоколом. А Золотов кивнул чуть заметно, поджал многозначительно губы, прижмурился пару раз: мол, правильно поняли, коллега, и не удивляйтесь – никакой ошибки тут нет!

– Кем же, если не секрет? – внутренне замирая, поинтересовался я.

– Вначале в детприемнике, эвакуатором, пока один бандит за руку не укусил. Ну я его немного… Потом контролером – «зайцев» в трамваях отлавливал. А там публика известная – и ножом могут, и под колеса бросить…

– Понятно, – я облегченно перевел дух.

– Да нет, сейчас на руководящей работе, – неверно истолковав мою реплику, поспешил добавить Золотов. – Начальник группы линейного контроля! И вообще… – Он приосанился, так же, как делал его сын. – По юридической части многих консультирую, меня весь город знает! Хоть диплома не имею, могу любой вопрос объяснить!

– Тогда объясните, почему Валерий известен всем как внук адмирала?

Федор Иванович улыбнулся.

– Молва вечно преувеличивает. Отец был красивый, представительный, в семье его звали Адмиралом. В шутку. Кто-то когда-то чего-то недопонял, вот и пошло. Мы-то этому значения не придавали – посмеивались, и все!

Объяснение легкое, изящное и правдоподобное. Надо отдать должное Федору Ивановичу – и произнес он все совершенно непринужденно. Но я ему не поверил.

Новая версия

ПЕТРЕНКО

Этот окраинный поселок в просторечии именовался «Нахаловкой», хотя только старожилы помнили времена, когда он оправдывал свое название. Через десяток лет здесь пройдут бульдозеры, расчищая место для нового микрорайона, а пока разномастные домишки, среди которых немало самостроя, бессистемно наезжают один на другой, путают улицы, переулки и тупики.

Минут двадцать блукали мы с Вальком по издолбленным ухабами дорогам, пока не отыскали наконец нужный адрес. Пожилая женщина с добрым усталым лицом осторожно выглянула в дверь, зажимая под горлом ворот цветастого некогда халата.

– Петренко здесь… живет?

Слово «живет» я произнес с усилием.

– А нету Феди, и куда делся, не знаю, – озабоченно сообщила она. – Как ушел пятого дня, так и нету. Может, уехал?

– Следователь прокуратуры Зайцев, – привычным жестом я предъявил удостоверение.

– Нам надо осмотреть его комнату.

Язык не повернулся произнести слово «обыскать».

– Из милиции, что ли? – удивленно спросила она, как бы отстраняя рукой документ.

– Я в этих книжках не понимаю… Заходите, коли надо, только платок накину.

Когда хозяйка появилась снова, я опешил, а Валек издал неопределенный звук – настолько неожиданным оказался на ней темно-синий с люрексом платок – последний крик моды, с боем расхватываемый в комиссионных магазинах в первые же полчаса после открытия.

– Федя привез, – пояснила она. – Соседка просила продать, да мне и ни к чему такой красивый, только как можно, ведь обидится…

Хозяйку звали Клавдией Дмитриевной, жила она со старшей сестрой, которая вышла в таком же платке бордового цвета.

– Расфуфырились старые, как на праздник, – прикрывая ладонью улыбку, сказала Клавдия Дмитриевна. – Люди-то к нам редко ходят… Только ключа от комнаты у меня нет, когда убирать, я просила, чтобы он свои оставил.

– Этот? – Я показал на ключ.

– Да, этот… – Она как-то с опаской протянула руку. – А где он сам-то? Неужто подрался? Милиция зря не приходит. – Так же нерешительно она отперла замок.

Маленькая комнатка, стены оклеены желтыми обоями, старинный розовый абажур с бахромой, круглый стол, накрытый плюшевой скатертью. Характерный для такого типа жилья запах сырости.

На столе небольшая стопка книг – учебники. Я полистал «Физику» для десятого класса.

– Готовился в мореходку поступать, – пояснила Клавдия Дмитриевна. – Вдруг загорелся на штурмана выучиться… Так что стряслось-то с ним?

Не вдаваясь в подробности, я сказал, что Федор Петренко погиб, идет расследование, и необходимо сделать обыск в этой комнате. Переждав первую реакцию на печальное сообщение, попросил сестер быть понятыми, объяснил их права и обязанности, дал расписаться в документах, после чего приступил к делу.

Старый платяной шкаф со скрипучей дверцей. Пиджак, брюки, рубашка и плащ. В карманах ничего интересного.

Под кроватью – шикарный импортный чемодан с хромированными замками. Огромный, солидный, матово блестящий натуральной кожей.

– Сколько времени он у вас прожил?

– С годочек, может, поболе. Да какое житье – только когда не плавает. Вот месяца полтора подряд, пока пароход в ремонте. Крышу чинил, бедный… По вечерам, бывало, втроем чай пили, о жизни беседовали.

– О чем именно?

– Да обо всем. Я свою судьбу вспоминала, как бедствовала в войну, как одна детей поднимала. Глаша за свое – она на фронте лиху хлебнула. Он про плавания рассказывал, про страны ихние… Парень неплохой, ничего не могу сказать.

Главное – выпимши редко бывал, и то в последнее время. А девиц этаких, – хозяйка сделала неопределенный жест, – вообще никогда не водил.

Я открыл чемодан. Английский шерстяной свитер, джинсовый костюм в пластиковом пакете, кипа ярких маек с броскими рисунками, два платья, несколько мотков мохеровой пряжи, очень красивые женские туфли и две пары босоножек, отрез переливающейся всеми цветами радуги ткани.

– Шерше ля фам, – многозначительно проговорил Валек.

– А может – обычная спекуляция, – предположил я.

– Упаси Боже! – замахала руками Клавдия Дмитриевна. – Глаша, скажи! Не спекулировал он! Соседка просила: «Морячок, продай какие-нибудь хорошенькие вещички для дочери, все равно, мол, привозишь». А он ответил: «На продажу не вожу».

– Вообще-то все вещи – одного размера, – сказал я. И обратился к хозяйке:

– А девушка у него была?

– Чего не знаю, того не знаю, врать не буду.

На дне чемодана – несколько открыток со стереоэффектом, россыпь шариковых ручек, значки, магнитофонные кассеты, блоки жевательной резинки. Больше, кажется, ничего. Хотя вот, в углу… Странно!

Я с недоумением рассматривал вытянутый колбаской мешочек из необычной зеленой ткани – плотной, упругой, напоминающей клеенку или тонкий пластик. «Молния», тесемочки, крючки, петельки… Похоже, самодельный.

– Что это такое? – спросила молчаливая сестра хозяйки.

– А это товарищ Федора принес… – ответила Клавдия Дмитриевна. – А для чего – не знаю.

– Какой товарищ? – перехватил я инициативу.

– Такой представительный, из горисполкома. Валерий! Вот отчества не помню.

– Почему «из горисполкома»?

– Он же сам и говорил.

– А почему вы думаете, что это он принес?

– Да я как раз заглянула спросить что-то, вижу, он разворачивает, крутит перед лампой, вроде Феде показывает, дверь скрипнула – сразу убрал. А для чего она?

– Часто он приходил к Петренко? – рискуя прослыть невежливым, я оставил вопрос без внимания.

– В последнее время частенько.

– А не знаете, что у них за дела?

– Дела взаимные. Федя перед экзаменами волновался: желающих много, конкурс большой. Валерий помочь обещался, говорил, на заочном отделении у него есть свои люди. Но ему тоже от Федора чего-то надо было – все его уговаривал, коньяком угощал, золотые горы сулил. Дескать, совсем по-другому жить будешь, хозяином жизни станешь, тогда Зойка сама к тебе прибежит! А тот в ответ – ей совсем другое нужно, не в деньгах дело и не в тряпках. Валерий смеется: ничего, другие набегут, целая толпа, отбою не будет, останется только выбирать!

– А о чем шла речь?

– Вот этого не скажу. Я же только отрывки разговора слышала.

– И какое впечатление производил на вас Валерий?

– О, видать, человек влиятельный, со связями. Такой если захочет – все, сможет.

И за нас обещал похлопотать, чтоб скорей квартиру дали.

Ай да Золотов! Услышь он эту восторженность в тоне Клавдии Дмитриевны, был бы на седьмом небе от счастья. Меня так и подмывало разочаровать ее, но я сдержался.

Оформил протокол обыска, потом записал показания Клавдии Дмитриевны и, прогнозируя дальнейший ход событий, предупредил, что придется ее еще побеспокоить и вызвать в прокуратуру. Дверь в комнату запер и опечатал.

Вернувшись на службу, мы с Вальком и исправно отдежуривший на телефоне Петр принялись рассматривать зеленый мешочек. Я сжал его в кулаке, потом бросил на стол – ткань расправилась, принимая прежнюю форму. Расстегнул «молнию», пошарил внутри, нашел шов, с усилием – упругий материал пружинил – отрезал ножницами небольшой кусочек, положив в пепельницу, поднес спичку. Ткань оплавлялась, но не горела.

– «Молния» и крючки пластмассовые, – сказал Петр, рассматривая непонятный предмет. – А если эту штуку свернуть и завязать тесемки, то крючки совпадут с петельками, застегнуть – и получается вот что…

Мешочек напоминал теперь кружок колбасы, болтающиеся веревочки усиливали сходство.

– Такой запах я когда-то слышал, – Валек поднес к лицу пепельницу, принюхался, потом обнюхал мешочек.

– Да, точно! В техникуме после третьего курса проходили практику на радиозаводе, там стенд с токами высокой частоты огорожен ширмой из диэлектрической ткани.

Однажды случайно прижег паяльником – вот и запомнил запах! Она только другого цвета была и потолще.

– Раз ты такой опытный, объясни, для чего эта штука нужна, – въедливо спросил Петр.

Валек передернул плечами.

– Наверное, чехол какого-то прибора или детали… А может, изолирующий пакет…

– Разберемся! – Я быстро отпечатал короткий запрос.

– Сейчас Петр сходит в НИЛСЭ, и физики дадут точную справку!

Действительно, ответ был получен в тот же день: «Представленное изделие изготовлено из синтетической ткани, применяемой в электро – и радиотехнической промышленности для защиты от вредных излучений».

Но зачем такое «изделие» понадобилось Золотову и Петренко?

Последние восемь лет из своих двадцати девяти Федор Петренко плавал. Вначале в каботаже, потом стал ходить за границу. Сейчас его сухогруз заканчивает профилактический ремонт, значит, была возможность допросить членов команды.

После бесед с замполитом и старпомом я вызвал тех матросов, которые близко знали убитого.

Начальство недолюбливало Петренко: его называли анархистом и демагогом, это означало, что держался он независимо, чинов и рангов не признавал, позволял дерзкие шуточки, любил «резать правду-матку». Товарищи по команде отзывались о нем, в общем, хорошо: душа нараспашку, смелый, рисковый, немного склонен к авантюрам. Слов на ветер не бросает, уживчив – для дальних рейсов это немаловажно.

Больше всего рассказал о Федоре его сосед по каюте Василий Егоров – здоровенный парень с красным, задубелым от ветра лицом.

– Я с Федькой давно плаваю, жили всегда дружно. Отца у него не было, мать два года как умерла, дворником работала, выпивала. В газетах пишут – неполная семья с ненормальной обстановкой – причина преступности подростков. А причина-то вот где… – Егоров постучал кулаком в грудь. – В самом себе причина-то. Каждый сам себя делает. Федька речное ПТУ закончил, на баржах, буксирах плавал, потом курсы всякие, открыли визу. Но парень заводной, из уличных, я таких люблю, хотя лез на рожон, сам нарывался на неприятности.

Замполиту при всех сказал: «Вот вы нас агитируете, капиталистов критикуете, а почему в инпортах все чемоданы ихними товарами набиваете?» – Он недоуменно покрутил головой. – К чему такое говорить! Раз – и прилепили ему «безответственные высказывания»! Грозились вообще списать… – Егоров вздохнул.

– Вот вы не говорите, что с ним случилось, ну да, может, правда нельзя…

– Скажите, Петренко собирался учиться дальше?

– Появилась у него такая идея. Ни с того ни с сего. У него случались завихрения всякие… Раз зашел в каюту, а он панель отвинчивает. Снял, посмотрел и на место поставил. Я говорю: «Ты чего?» А он отвечает: «Смотрю, нет ли здесь тараканов».

Свидетель округлил глаза и сделал паузу, чтобы я тоже почувствовал всю нелепость такого поведения.