Текст книги "На пути в Халеб"

Автор книги: Дан Цалка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Когда машины с горючим завершили объезд танков, а оружие было вычищено и приведено в порядок, уже перевалило за час пополуночи. Циммер залез в один из бронетранспортеров, лег на маскировочную сетку и, укрывшись пахнувшим ружейным маслом, песком и сигаретами одеялом, заснул.

Спавшего рядом Каспи через час позвали в караул. Он сидел в спальном мешке, смотрел по сторонам и тянул время. Не торопясь завязал шнурки на ботинках, закурил и прикрыл огонек сигареты каской. Докурил, расчесал волосы, посмотрел на часы и понял, что четверть срока уже прошло. Каспи встал и зашагал по изрытой гусеницами земле, прошел по маршруту своей караульной службы и встретился со вторым охраняющим. Снова вернулся на прежнее место и посмотрел на часы. Их часть расположилась на голом, покрытом гравием плато, и в лунном свете гравий казался светлее асфальта, что на стоянке. Каспи еще раз отправился в обход, и ему почудилось, что он слышит звук приближающегося мотора. На минуту он застыл у одного из танков, прислушиваясь к переговорному устройству. Из передатчика доносилось только тихое потрескивание. Каспи знал, что никакая машина не может прибыть на стоянку, все получили предупреждение не заходить на территорию полигона. Весной и летом здесь тоже никто не появлялся. А тем временем к нему уже бежал второй караульный. Они постояли немного, не зная, следует ли разбудить спящих, не будучи уверенными, что слух их не подводит, и вдруг увидели рассеянный свет по ту сторону невысокой песчаной горки. Каспи закричал в направлении машины и засветил фонарь. На расстоянии нескольких десятков метров появилась квадратная машина с маленькими затянутыми чем-то окнами. Из кабины вышел араб с ружьем и направил его на фонарь. Каспи выпустил автоматную очередь.

Циммер пробудился от шума, словно рядом с ухом у него разорвался снаряд. В воздухе пахло порохом. Неподалеку вспыхнуло высокое пламя. Часы показывали три, на час раньше запланированной побудки. Он вышел из бронетранспортера. Танки стреляли во всех направлениях, из орудий и пулеметов, шумели включенные двигатели. Навстречу ему бежали два запыхавшихся караульных. Когда смысл их слов дошел до его сознания, он приказал немедленно прекратить огонь и вместе с караульными бросился к пламени. От машины удушающе пахло паленой резиной и бензином. Им удалось разбить стекло и вызволить часть пассажиров – их оказалось вдвое-втрое больше, чем посадочных мест. Внутри было месиво: кровь и тряпье, искореженные тела, оторванные конечности. Кровь смешалась с машинным маслом. Снаряд одного из танков угодил прямо внутрь и там взорвался. Машина горела еще долго. Циммер не нашел тел Юниса и его сына, но многих сумел опознать.

Каспи снова и снова объяснял, что произошло. Раненых увезли в город. Циммер слушал сообщения связи.

К рассвету прибыли Равив и Яари. Имена убитых записали со слов одной чудом уцелевшей старухи. Она называла их и горестно причитала. Голова и правая рука Равива были забинтованы, Яари помедлил рядом, слегка пристыженный. Хотя ему претило, что Равив, в ущерб меткости и подвергая себя ненужной опасности, стрелял из пулемета стоя, он не забыл, как сам стремительно выскользнул из джипа и распластался на песке. Вид тусклого гравия и бесплодного плато Паран в окружении щербатых скал еще усугублял давящее впечатление серого, безрадостного утра. Две избежавшие ранений старые бедуинки вновь принялись причитать и выть в голос. Равив обошел сгоревшую машину и вернулся к Циммеру, окинул его острым испытующим взглядом.

– Надо их похоронить, – сказал он.

Одержанное лицо Циммера напряглось, взгляд оледенел. В нем чувствовалось отвращение или ненависть. Равив это понял. Он сел в свою машину и сказал снова:

– Надо их похоронить. Вы позаботьтесь об этом, а я заберу солдат.

Танки и бронетранспортеры были готовы отправиться в путь, палатки и маскировка собраны. Циммер укрепил маленькое зеркальце на крыле грузовика, но ветер был слишком силен, и он пошел бриться в кабину. Двигатель работал, воздух в кабине нагрелся. Он дважды порезался, прижал ранки полотенцем и подождал, пока остановится кровь. Затем сполоснул бритву, плеснув на нее с руки; холод щипал кожу. К дверце подошел Яари.

– Куда теперь?

– К аджарие. Может быть, кто-то из них захочет прийти на похороны.

– Я поеду с тобой, – сказал Яари.

– Садись, если хочешь, – ответил Циммер устало.

Когда они приехали к большому становищу аджарие, слухи о столкновении и происшествии на полигоне уже опередили их. Двое – низкорослый пастух и старик крестьянин – тут же вызвались идти на похороны. Другие колебались или отводили взгляд. Пастух пошел отыскивать проповедника, который вдобавок был сельским учителем и вместе с учениками находился теперь где-то в другом месте.

Яари поехал в Беэр-Шеву и зашел в банк, название которого значилось на чеке Гросса. Его поразила огромная сумма чека, и он с нетерпением ждал, пока иерусалимское отделение утвердит его к оплате. Он вспомнил, как Циммер рассказывал ему об их скудной жизни – его и Гросса, когда они вместе работали на раскопках. Не так давно это было. Яари даже подумал, что Гросс решил сыграть с ним злую шутку, и уже представлял себе негодующее лицо банковского служащего. Он стоял с подчеркнуто равнодушным видом, но служащий спокойно подписал чек, и Яари получил в кассе пачку новеньких скользких банкнот по пятьдесят лир. Он торопливо вернулся в становище аджарие.

Рядом с Циммером стоял проповедник – роговые очки на желтоватом, каком-то болезненном лице. Вид у него был робкий, испуганный. Циммер сумел настоять на своем, и проповедник сел в машину, расспросил о родственниках погибших. Он обливался потом. Циммер успокаивал его и ждал, что еще кто-нибудь присоединится к ним, но возле машины было пусто, ребята – и те разбежались.

Проповедник стал намекать, что ямун постигло возмездие за непомерную гордыню и лицемерие. Пастух и крестьянин сидели с потухшими, покорными лицами.

Прибыв на место ночной стоянки, они нашли там только кучку стоящих людей. Земля вокруг тканевых полотнищ, на которых лежали трупы, была разворочена гусеницами танков, повсюду валялись пустые банки, гильзы, бочки, местами занесенные песчаной пылью, в липких жирных потеках бензина и масла. Яростная перестрелка почти не оставила следов на лице земли. Старая женщина с большим кольцом в носу и медных браслетах на высохших руках сотрясалась от плача. Под покрывавшим голову шарфом можно было разглядеть морщинистую шею. Ее искривленные губы дрожали. Мертвых опустили в глубокие продолговатые ямы, положили им в изголовье камни. Постепенно могилы засыпали землей и придавили сверху еще большими камнями. Проповедник прочел несколько первых фраз Корана. Старуха взвыла в голос, и Циммер прилагал все усилия, чтобы не смотреть на ее кольцо и браслеты. Церемония длилась недолго. Могилы были свежие, однако мнилось, что они находились тут с незапамятных времен – земляные холмики и несколько крупных валунов. Никаких надгробий.

Библейский зоосад

Пер. Н. Зингер

Калман Орен (тот самый Коля Шишков, мальчик с белыми мышками с «Руслана») поглядел в зеркало. После развода лицо его сильно изменилось, стало мягким, млечным, слегка расплывчатым. Цветочная лавка была освещена красноватым, выигрышным для цветов, но отнюдь не для его наружности, светом. Он выбрал цветы и велел продавцу поместить в центр букета крупную красивую стрелицию, известную также как райская птица. Потом самолично обернул цветы. Цветочник Пиперно злоупотреблял серебряной фольгой и цветными лентами. Римона Коэн… две ее дочурки… при одной мысли о домике в Ромеме на его лице вспыхнул румянец. Это был его последний шанс. Если Римона пожелает, он, быть может, еще вернется в страну живых, в край поцелуев и объятий; если же нет – все пропало навеки.

После развода Калман Орен вышел из доли в клинике для домашних животных, что в Немецкой колонии. Его компаньон, Нахум Лейзерович, – вот кто женился на его бывшей жене. Если бы тогда Брукнер не позвал его работать в Библейский зоосад, кто знает, как сложилась бы судьба. Оба его сына жили в Эйлате – новая порода. Калман был глубоко благодарен доктору Брукнеру и, само собой разумеется, очень высоко его ставил. Доктор Брукнер был автором одной из самых восхитительных книг в мире: «Животные в Библии». Каждая глава, каждый абзац в ней были исполнены знаний, почерпнутых из тысяч разноязыких источников; с точки зрения зоологической науки это была блестящая книга, кладезь открытий. А царящий в ней дух идеализма! А эта возвышенная вера! Доктор Брукнер намеревался собрать в своем зоосаде всех животных, упомянутых в Библии. Сколько в нем решительности, сколько огня! А как он умеет отмести любые сомнения относительно определения тех или иных видов!

В дискуссиях по поводу библейских наименований животных, иногда касавшихся только уточнения видов, а иногда вызывавших даже необходимость внести исправления в переводы Библии на европейские языки, доктор Брукнер стяжал славу бесстрашного бойца. Его имя было на устах не только в академической среде и меж натуралистов-любителей и участников викторин, но и в широких массах, в связи с его письмами в редакции газет и едкими заметками. Для доктора (его устремление было противоположно Адамову, ибо он наделял имена животными) эти стычки были неизменным источником наслаждения. Сказать, что он играл со своими оппонентами, как кошка с мышкой, было бы явно недостаточно: доктор Брукнер хоть и оставлял оппоненту пространство для маневра и лишь потом, постепенно и с превеликим коварством загонял его в угол, навстречу неизбежному концу, однако его боевая тактика как раз и строилась на поэтапном истощении противника. Более всего стиль этих его заметок напоминал приемы корриды, в которой доктор Брукнер исполнял множество ролей. Он одновременно и гонял быка по арене, и вонзал в его тело острые бандерильи, и скакал на коне пикадором, колющим быка длинным копьем, и, в конце концов, представал перед публикой матадором, блистательно добивающим быка в миг, когда несчастное животное, израненное, измученное и одуревшее от всего, что с ним происходило с той самой минуты, как его выпустили на проклятую арену, падало, поверженное на колени.

По правде сказать, Калман тоже побаивался доктора Брукнера. Разве не принимал сей муж в своем зоосаде и Бен-Гуриона, и мэров, и славных наших генералов? Светозарные пути, которыми он ходил, ослепляли взор Калмана Орена, скромного ветеринара, который даже операции предпочитал оставлять своему компаньону Лейзеровичу и лишь поневоле брал в руки скальпель тогда, когда напарник отправлялся с приятельницами на летний отпуск в Швейцарию, во Флимс, прежде чем украл у него жену. Иногда Калман Орен призывался в кабинет доктора Брукнера, заставленный фигурками работы Помпона и Руди Лемана и бесчисленными экземплярами прославленной книги, переведенной на тридцать семь языков. В этих случаях Калман сидел на краешке стула, и если доводилось ему выпить кофе, то он тут же вставал и под пристальным взглядом доктора Брукнера мыл чашку в раковине. И вот сегодня, как раз тогда, когда он собирался объясниться Римоне Коэн, пылавшей в его воображении аленьким цветочком, ему следовало безотлагательно явиться к директору зоосада! Именно в тот день, когда он так нуждался в ощущении собственной силы, энергии, властности, быть может, даже некоторой разнузданности. И это предстоит совершить до похода к Римоне! А что ему делать с цветами? Доктор Брукнер, само собой разумеется, может решить, что они предназначены ему. Лучше оставить их в шкафчике для электросчетчика возле докторской квартиры, там, где он неоднократно оставлял для него конверты, не помещавшиеся в почтовый ящик. Дома доктор излучал еще большее величие, чем в рабочем кабинете.

– Садитесь, Орен, – сказал он. – Присядьте и передохните. Выпьете со мной рюмочку коньяку? Сегодня у нас праздник!

– У нас праздник? – слабеющим голосом переспросил Орен.

– Праздник, праздник у нас, друг мой! Великий план обретает плоть и кровь. Еще неделю-две – и мы сможем собрать весь персонал зоосада и объявить об этом во всеуслышание.

И, видя изумленное лицо Орена, доктор повторил: «Великий план!» – с тем нетерпением, которое свойственно сильным людям при столкновении с теми, кто слаб памятью и характером, сунул ему в руки нечто обернутое в бумагу и велел развернуть.

Орен начал с величайшей деликатностью развязывать узелки на бечевке.

– Открывайте! Открывайте! – торопил его доктор.

Наконец под насмешливым и даже слегка сердитым взглядом директора зоосада Калману Орену удалось вскрыть пакет и извлечь из него латунную табличку, вспыхнувшую при свете многочисленных лампочек докторской квартиры.

«И волк будет жить вместе с ягненком. Исайя, 12:6», – было выгравировано на табличке, а снизу, буквами помельче – слова пророка по-английски.

– План! – пробормотал Калман Орен.

– Настал великий день! – сказал доктор Брукнер. – Долгожданный день пришел! Я получил из Румынии волка. Что за волк – заглядение! Здоровый, сильный, еще достаточно молодой. Позади слоновника – вот где идеальное место для него. Ягненка нет, но ягненок – не проблема. Киббуц моей дочери, возможно, пожертвует его.

Он продемонстрировал Калману Орену снимок волка л продолжал:

– Великолепен, не правда ли?

Калману понравились глаза этого волка на карточке.

– А как его зовут? – спросил он.

– А с чего вы взяли, что у него есть имя? Впрочем, у негой впрямь есть имя. Его зовут Латро.

– Это румынское имя?

– Нет, латинское: разбойник. Скажите-ка, Орен, вы ведь работали с овцами до приезда в Иерусалим, не так ли? Не лучше ли начать с барашка, а не с козлика? Ведь овцы гораздо сильнее коз, верно?

– Безусловно, – ответил Калман Орен. – Однажды я видел барана, у которого отняли две ноги, а он еще вполголоса просил пищу. Раненая коза вопила бы на весь свет. Хотя, конечно, бывают и сильные козы – мало молока, зато много мускулов. Нет сомнения, что барашек не в пример крепче.

– Чудно, – сказал доктор Брукнер. – Пейте коньяк. Справедливо ли мое предположение, что, ежели волк будет получать пищи в достатке, у него не возникнет намерения задрать барашка?

– Я тоже так полагаю, доктор Брукнер.

– Полагаете?

– Я в этом уверен. Отчего бы такому счастливчику захотелось жрать барашка на сытый желудок?

– Именно так я и думал. Однако рассмотрим-ка все варианты. Вы сосредоточены?

– Безусловно, – сказал Калман Орен.

– В таком случае давайте-ка обсудим одну за другой все детали. Если однажды волку не будет по ошибке или по забывчивости выдан корм, вызовет ли это изменения в его поведении?

– Я немного знаю о волках… только то, что когда-то читал. Но я не предвижу такой агрессивности в столь короткий срок.

– А если барашек будет ранен?

– Но как он может быть ранен? Нет, я не вижу никакой возможности.

– Однако предположим, предположим. Предположим, что барашек каким-то образом поранился. Нам следует быть готовыми ко всему.

– И в этом случае я не думаю, что волк на него нападет. Я это выясню, конечно. Почитаю в разных местах. Но я не думаю, что несколько капель крови изменят поведение волка.

– Есть ли у нас какой-нибудь способ создать впечатление, что между ними не только царит мир, но и существует какая-либо близость? Определенная симпатия? Это бы производило хорошее впечатление.

– Вот если бы мы доставили ягненка сразу после рождения, он, может быть, принял бы волка за свою маму. Согласно Конраду Лоренцу. Но мне кажется, что слегка опасно помещать в клетку новорожденного ягненка – волк может ненароком задавить его.

– Или решить, что мы принесли ему рагу на день рожденья. Маленькая овечка вызывает аппетит, не так ли?

– Ха-ха, – посмеялся Калман Орен.

– Итак, особых трудностей вы не предвидите?

– Нет, господин доктор.

– Это место позади слоновника вам кажется подходящим?

– Да, это хороший участок. Но там установлен маленький жертвенник с желобом для стока крови. Это не помешает?

– Наоборот, это придаст нашему пророческому видению оттенок древности.

– Доктор Брукнер, я хотел бы узнать… если мы уже начали эти проекты… вы не забыли о моем предложении?

– Ну-ка, напомните мне…

– Построить голубятню, как та, что была в библейские времена у Бейт-Говрин. Голубятню, высеченную в скале, с тысячей…

– Это не горит. Видите ли, волк с ягненком – это журналисты со всего мира. Голубятня – это сентиментально… а вот волк с ягненком, барс с козленком – об этом будут говорить повсюду!

– Но голуби – это такое библейское… тот, у кого не было козленка или ягненка, приносил в жертву голубка.

– Сперва – волк с ягненком, потом – барс с козленком. А там посмотрим. Хотя должен вам сказать, Орен, что все, касающееся голубей, не вполне ясно. Голуби не слишком выделяются в Библии, а другие народы их не знают, если не считать этих коммунистов с голубкой Пикассо.

– Кварталы торговцев голубями… так написано у христиан. Мы могли бы построить голубятню с тысячами гнезд. Это было бы впечатляюще…

– Всему свое время, – сказал доктор Брукнер, бросая на Орена уже ледяной взгляд.

Калман Орен потупился.

– Всему свое время. Сначала Латро и ягненок. Потом барс с козленком. Я хотел спросить вас, возьмете ли вы на себя экспонат «Видение пророка»? Нравятся ли вам эти животные?

– Мне всегда нравились волки – их острый взгляд, их ушки.

– Без лирики, Орен. Подучите немного материал о волках, об их заболеваниях, о системе знаков. Я хочу, чтобы вы знали, не собирается ли он перегрызть барашку горло, какие признаки указывают на это – скалит ли он зубы, что он выделывает в этот момент хвостом, какие звуки издает.

– Никакого убийства не будет, доктор Брукнер. Волк – умное животное.

– Этому волку четыре года, вес его – сорок килограммов. Я не допущу, чтобы он растолстел и выглядел апатичным и скучающим. Найдите способ поддерживать его в форме, а что касается барана, может быть, лучше нам взять его не в киббуце, а у Абу… как зовут этого араба, который приводил нам верблюдов на праздники?

– Абу Сахал?

– Абу Сахал. У него красивые овечки, белоснежные, как в сказке.

– Все-таки лучше взять барашка в киббуце. Возможно, у них меньше заболеваний…

– Я помню овец Абу Сахала. Это самые красивые овцы, которых я когда-либо видел. Так же, как и верблюды. Он умеет ухаживать за животными.

– И все-таки…

– Сегодня вы меня раздражаете… его овцы несколько низкорослы, жирноваты, но великолепной породы.

Трудно было прекословить директору. Калман Орен покорно кивнул.

– Проведите все необходимые проверки. Я на этом не буду экономить. Вы долгое время работали с овцами, и я доверяю вашим выводам. Итак?

Калман Орен снова кивнул.

– Я берусь за экспонат «Видение пророка». Благодарю вас за оказанное мне доверие, доктор Брукнер.

Калман Орен сожалел, что доктор Брукнер больше ему не симпатизирует. Вероятно, что-то в нем отталкивало великого человека, а может быть, Калман ему просто не приглянулся. Он забрал свой букет из шкафчика.

Дочки Римоны всегда тянулись к нему. Младшей было одиннадцать лет, а старшей – тринадцать. Что за волосы у младшенькой! Длинные, густые, пышные! А губки старшей, милые зубки… только сын был против него, смотрел на него волком и однажды, когда никто не видел, плюнул в него! Ему не забыть этого плевка. После него стало ясно, что ради получения Римоны придется трудиться в поте лица. И вот теперь он возвращается от Брукнера униженный и подавленный. Его настроение зависит от этого великого человека.

Орен отправился на пикапе забирать Латро из аэропорта. Они выехали с Барухом Муаджаром, прихватив с собой пищу для волка.

– Ну так что? Доктор Брукнер выходит на войну?

– Доктор Брукнер, владыка Багдада и Хорасана, – с улыбкой ответил ему Калман Орен.

– Богатырей великих укрощает и воителей устрашает, – сказал Барух и поклонился войлочному льву, висевшему на правой дверце. – Гинд и Синд, Китай и Хаджаз, Йемен и Судан пред тобою преклонят колена. Всё, о чем повелеть соизволишь, я смиренно исполню, владыка!

Работники аэропорта смотрели на них с любопытством. Волк уже полинял после зимы. Он выглядел испуганным. Это был серовато-бурый степной волк, издали напоминавший собаку, шерсть его местами отливала рыжиной. Однако вблизи никто бы не усомнился в его волчьей сущности. Мощная шея и на редкость широкая пасть свидетельствовали о том, что любому барану вовсе некстати встречаться с ним темной ночью.

Пока они стояли у его клетки, в воздухе пронесся какой-то пронзительный свист. Латро задрал свою крупную голову и разинул пасть – внезапно раздался волчий вой, загадочный, непостижимый. Он проникал сквозь тонкие перегородки, кружил между табло, громкоговорителями, весами, эскалаторами, спешащими людьми, окрашивал в желтый и красный цвет обыденный скучный воздух, принося с собой шелест листвы, запах крови, одиночество степей, дым костров. Люди замерли на ходу и повернули головы на этот невозможный душераздирающий звук. Орен внезапно задохнулся, сердце его екнуло. Как странен был этот первобытный вой в аэропорту!

Поев и попив, волк посмотрел на Орена умными глазами. Орен просунул руку сквозь прутья решетки, и волк отступил, но продолжал смотреть ему в лицо.

– Готов весь аэропорт загрызть, – сказал Барух. – Глянь на его холку! На хвост! Он убийца, убийца и властелин, так я тебе скажу.

– Симпатичный волчок, – сказал Калман Орен.

– То, что написано, – это о временах Спасителя, а не о временах Брукнера, – сказал Барух Муаджар.

Уже долгие годы Калман Орен не ощущал того подъема, той бури чувств, которая клокотала у него в жилах, пока он вел машину в Иерусалим. Тайная радость захлестывала его сердце всякий раз, как он вспоминал этот вой. Он был доволен, что доктор Брукнер, спрашивая, не имеет ли он чего-нибудь против животных, о коих сказано у пророка, перестал пытать его по поводу овец. Хотя Орен и работал с овцами долгие годы, сперва пастухом, а потом ветеринаром в Галилее, не любил он своих подопечных. Он старался мысленно представить себе их обильное и отборное руно, которое они отдают человеку взамен жертвенной смерти, но не лежала у него душа к мелкому скоту. Быть может, в один прекрасный день доктор Брукнер еще услышит волчий вой, пронеслась в его голове стремительная и приятная мысль. И он обернулся, чтобы взглянуть на великолепного зверя. Волк выглядел настороженным, наверняка пытался понять, куда его везут, что его ждет. Вдруг он задрал голову. Да будет день и да будет ночь, когда доктор Брукнер услышит твой вой! Поднимайся к Иерусалиму, о пикап Библейского зоосада, да шуршат колеса твои по дороге, петляющей среди высокоствольных лесов, среди голых скал, а ты, Латро, румынский разбойник, ощетинься, рычи! Быстрее, о пикап зоосада, лети к Римоне, к «Видению пророка», ускорь свой бег, напряги свои механические легкие и доставь Латро к сладостной белоснежной шкурке ягненка! Флаги взовьются над зоосадом, а на этих флагах – ты, Латро, превратившийся в знамение и чудо, принесший косматый образ свой в дар пророчеству Исайи. Ты, о безвестный герой готовящегося чуда, смейся, смейся во всю пасть, скалься волчьим своим оскалом!

Настал великий день. Доктор Брукнер находился под столь сильным впечатлением от грандиозности своего свершения, что в свете него даже список приглашенных выглядел донельзя скромно. На открытие нового экспоната доктор пригласил немногих, не более двухсот человек: главу правительства, мэра Иерусалима, нескольких раввинов, одного епископа – отца Ясны, консультировавшего его по части латыни, одного кади, высших чинов полиции, бывшего начальника генштаба (разбойничья повязка на его левом глазу соответствовала, по мнению доктора, духу момента), нескольких общественных деятельниц, людей со студии «Гева», послов США, Великобритании и Франции. Речи, крики «ура», бутылки шампанского «Президент».

Барашек Абу Сахала был на диво красив, шерсть его сияла белизной, морда излучала смирение и невинность. Это была идеальная, восхитительная и сладостная жертва. Ягненок стоял, повернувшись пухленьким задом к Латро, взиравшему на все происходящее пронзительными глазами. Доктор Брукнер не позволил дать Латро успокоительное, опасаясь, как бы кто-нибудь не сообщил о столь позорном факте газетчикам, но распорядился накормить волка поплотнее его любимой едой. В последнюю минуту в нем, правда, проснулась какая-то тревога, и он попросил Орена дать волку таблетку валиума, но Орен опасался, что в связи с волнением таблетка может возыметь противоположное действие. В конце концов он решил рискнуть. И все действительно прошло спокойно. Удовлетворенные и полные изумления гости ушли от загона, в котором волк и ягненок жили бок о бок в согласии и дружбе – несколько прохладной, но так ли уж это важно?

Доктор Брукнер проводил Моше Даяна к выходу. Он уже долгие годы восхищался этим человеком, ему нравилось и его красивое лицо, и необыкновенный пафос, и черная повязка на глазу, и стиль его речей – Даян разговаривал как великие люди из прежних книг. Доктор Брукнер был трусоват, и чем старее становился, тем делался боязливее, а рядом с такими бесстрашными людьми, как Даян или Игаль Ядин, он успокаивался, и бодрость возвращалась к нему. Но больше всего он любил находиться рядом с Даяном, в котором отсутствие страха было особенно драматичным, что вызывало симпатию и захватывало дух, в то время как бесстрашие Ядина казалось врожденным, само собой разумеющимся. В присутствии Даяна было что-то магическое. Доктор Брукнер с трепетом ждал слова из его уст, ждал, что обожаемый герой скажет ему нечто такое, что надолго запечатлится в памяти. И вот Даян внезапно остановился и посмотрел на голый холм, на котором не было ничего, кроме редко растущих кустиков, на холм, обожженный солнцем, как гигантский керамический горшок. Над ними проплыло облако, и его тень пересекла холм, словно на солнечных часах. Группа приглашенных осталась далеко позади, и полуденная тишина делалась только отчетливее благодаря гулу их голосов.

– Ништо не движется там, кроме облаков, – сказал Даян.

Его «ш» и «р» звучали с особым великолепием.

Ночью доктор Брукнер пытался понять, подразумевал ли Даян видение пророка, намеревался ли он своим замечанием выразить мнение об экспонате. Ничто не движется там, кроме облаков? Ничто не движется, кроме облаков?

Как только по Иерусалиму и по всей стране разнесся слух о том, что сбываются слова пророка, в зоосад стали прибывать школьники с учителями и родителями, дабы взглянуть на чудо. Долго простаивали они перед загоном, дольше даже, чем перед слоновником (а у слонов в то время родился слоненок!), кидая в волка арахисом и кусочками питы. Цветная открытка с изображением Латро и барашка Абу Сахала разлетелась по всему свету, в киножурналах и теленовостях постоянно мелькали кадры с волком и ягненком.

Пришла весна, а с нею и пустынный суховей. Калман Орен не любил такую погоду. Он горевал о том, что и сам зоосад, и дорога, ведущая к нему, и вид, открывавшийся с холма, лишились прелести. Иерусалим был неприветлив к своему Зоологическому саду, к своим библейским животным, а ведь в Библии не было ни одного зверя с собственным именем, как у их волка.

Волк постепенно растолстел и, хотя и был по-прежнему сообразительным, слегка обленился, взгляд его утратил блеск. Сердце Калмана Орена сжималось при виде чудесного зверя, теряющего живость. Латро больше не издавал своего воя. Может быть, он выл по ночам, когда некоторые животные делались беспокойными, рычали, возмущались в своих клетках. Однако того страстно желанного Калманом воя, который бы поразил слух доктора Брукнера, не было.

Орен так и не собрался с духом попросить руки Римоны Коэн. Она колебалась, а как он мог предложить ей выйти замуж, если она колебалась? Лучше подождать, пока она решится. Но он презирал себя, и как-то ночью даже разрыдался во сне во весь голос, так, что сам себя разбудил. Однажды он взял сына Римоны с собой в зоосад и на глазах детворы вошел с ним в слоновник. Это стоило ему сердитого выговора от доктора Брукнера. Губы мальчонки походили на малиновые губки Римоны, только ее манящая улыбка на лице сына превращалась в нахальный вызов. Орен даже беспокоился, что в его возрасте (да и Римоне уже шел сорок второй год) чувство может ослабеть, заглохнуть и незаметно пропасть. Он опасался, что из-за колебаний и сомнений в какой-то момент он посмотрит на Римону как на чужую женщину, боялся, что вдруг начнет чураться ее речей, какого-нибудь ее движения, вида ее дома. Он уже три месяца самоотверженно занимался экспонатом «Видение пророка», ежедневно кладя на стол доктора Брукнера письменный отчет, а тот тщательно просматривал его первым делом поутру. По прошествии трех месяцев ничто не изменилось в отношениях животных, не возникло ни вражды, ни близости.

Наступил сентябрь. Доктор Брукнер вызвал Орена и велел ему передать заботы об экспонате Баруху Муаджару. Сам Орен по просьбе доктора должен будет отныне заняться подысканием подходящего барса. Козий вопрос затруднений не вызовет.

– А что же с голубятней? – словно бы между прочим спросил Орен, будто случайно вспомнив о ней.

– Придет время и для голубятни, – ответил ему доктор Брукнер. – Я ничего не забываю.

(То есть, подумал Орен, я никогда не забываю своих верных холопов, и, если со временем у меня не будет более важных дел и это мне не помешает, а быть может, даже добавит мне славы, я совершу сей жест доброй воли по отношению к униженному и оскорбленному.)

Дней через десять после того, как он перестал заниматься «Видением пророка», Барух Муаджар разбудил его на заре. Воздух полнился неверными порывами ветра, налетавшего внезапно, исподволь, завывавшего во всю мочь, пробуждавшего неясную тревогу и острое чувство одиночества.

Барух был напуган, бледен, все время протирал свои очки. И вместе с тем Орену показалось, что он различает тень улыбки на его измученном лице.

– Латро напал?

– Волк-то? Нет, нет! – ответил Барух, не любивший называть волка его странным именем. – Но баран плохо себя чувствует. Ты должен на него взглянуть. Он так тяжко дышит, едва встает. Я его тяну, а он – как парализованный.

– А что с Латро?

– Волк-то спит.

По дороге они прошли мимо клиники, теперь принадлежавшей всецело его компаньону, укравшему у Калмана и ее, и жену. А почему, собственно, говорится «украл»? Разве жена – это крупная жемчужина, ценная бумага, кошелек с деньгами? Что ты думаешь, Латро, о человеке, говорящем, что у него украли жену? Она наверняка очень хотела быть украденной! Он уже не в первый раз мысленно беседовал с волком. Он пытался вспомнить что-нибудь исключительное в поведении животных. В сущности, можно было почувствовать, что барашек боится волка. Несмотря на то что прошли уже недели и месяцы, страх этот не пропал. Поведение Латро было обычным, но всякий раз, когда он приближался к барашку своей косой походкой, тот застывал на долю секунды, и челюсть его отвисала от ужаса. Быть может, барашек все это время жил в постоянном страхе, а они об этом и не подумали. Были дни, обмирая, вспоминал теперь Орен, когда барашек ел очень мало и очень, очень медленно.