Текст книги "Костры Тосканы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 4

Только несколько свечей горели в доме Сандро Филипепи на виа Нуова. Сам художник уже часа два как улегся, и даже его фанатичный брат Симоне, отбубнив на ночь положенные молитвы, ворочался на своем жестком ложе в тщетной попытке уснуть.

Донна Эстасия, сидя у зеркала, расчесывала свои роскошные каштановые волосы. Она тихо напевала любовную песенку, не прерывая размеренных ритмичных движений:

 
О, как блажен свиданья час!
Он дарит негу и забвенье.
О, как дерзки прикосновенья,
страсть пробуждающие в нас…
 

Эстасия улыбнулась. Стихи Лоренцо Великолепного как нельзя более отвечали ее настроению. Она уже вся истомилась в ожидании дерзких прикосновений.

 
Таит красавица моя…
 

Донна запнулась. Ей захотелось изменить эти слова. Было бы так замечательно, если бы они говорили не о возлюбленной, а о возлюбленном. Однако такая перемена разрушила бы ритм и рифмовку строфы, и потому, весело тряхнув головой, Эстасия допела куплет до конца. Но представляла она себе все равно не женщину, а мужчину.

 
…Родник, спасающий от жажды.
К нему припасть мечтает каждый,
но в рай допущен только я!
 

Да, восхитительные стихи. Недаром Лоренцо прозывают Великолепным. Только она, Эстасия, и ее сердце знают, в каком человеке нежно пульсирует этот животворящий родник.

Ночь была теплой, ветерок, залетавший в окно, приносил с собой запахи лета. Эстасия вздохнула и отложила щетку. Куда же запропастилась баночка с чудодейственным притиранием? Мальвазия, серая амбра и мускус, входившие в состав этого средства, должны были сделать ее лицо, руки и плечи нежными и благоуханными.

Баночка стояла за зеркалом – его подарил ей Сандро, рискуя навлечь на себя гнев Симоне. Донна сняла с нее крышечку из желтой слоновой кости и принялась умащивать свою кожу. Затем, повинуясь порыву, она распахнула пеньюар и принялась наносить ароматную мазь на свои груди. Длинные тонкие пальцы медленными движениями втирали бальзам в упругую плоть.

Эстасия уже собиралась встать и вдруг ощутила, что чьи-то руки коснулись ее обнаженных плеч. Сдавленный стон вырвался из ее горла и перешел во вздох вожделения. Донна медленно повернулась и очутилась в объятиях гостя.

– Франческо, – прошептала она, прижимаясь к нему всем телом. – Ох, как ты меня напугал. – Томные нотки в голосе женщины утверждали обратное.

– В самом деле? – Ракоци прикоснулся к ее подбородку. – Ну, ты все еще боишься меня?

Она, возбужденно хихикнув, встала.

– Нет. Конечно же нет! – Эстасия отшвырнула в сторону пеньюар. – Но я изголодалась, Франческо. Мы не виделись одиннадцать дней. – Пальцы ее пробежались по его черному свободному одеянию – Я слишком много ночей провела в своем собственном обществе. Отбери меня у меня же. Сейчас же, скорей! – Эстасия отступила на шаг и приподняла ладонями свои тяжелые груди. – Видишь? Я надушила их для тебя. Они очень нежны. – Она соблазнительно изогнулась. – Скажи, что любишь меня. Скажи, что я самая желанная женщина в мире!

Он приглушенно засмеялся.

– Ты сама уже все сказала. Могу лишь добавить, что твоя кожа нежнее и ароматнее самых изысканных притираний Востока. Еще скажу, что пришел я к тебе как истомленный жаждой путник и не уйду, пока досыта не напьюсь!

Лицо Эстасии вспыхнуло. Слова его целиком совпадали со стихами Лоренцо. Возможно, он их тоже читал. Свет свечей словно бы позолотил обнаженное тело красавицы, дыхание ее участилось.

– Франческо!

Он подхватил ее на руки, ощущая желанную тяжесть трепещущей от вожделения плоти. Эстасия изнемогала, голова ее запрокинулась, соски отвердели. «Скорей, – бормотала она, – ну же, скорей!» Легким движением он отвернул покрывало, ножки постели скрипнули, зашуршал балдахин.

– Ко мне! Скорей! Ближе! Еще ближе! – Карие глаза женщины потемнели от нарастающей страсти. – Ну же, Франческо! Я вся горю!

Но он не спешил.

– Тише, Эстасия, тише!

Он успокаивал, а руки творили иное. Сильные гибкие пальцы его уже затевали игру и то нежно, то дерзко исследовали каждую пядь ее тела – грудь, губы, глаза, бедра, – забираясь во все ложбинки и впадины и все смелее проталкиваясь к мягким складкам в паху.

Эстасия застонала, сладостное напряжение в ней все росло и росло, а пальцы не унимались. Они уже завладели укромной расщелиной и с бесцеремонностью завоевателей проникали во все ее уголки. Она попыталась оттолкнуть эти властные руки, чтобы продлить мгновения сладостной неги, но опоздала – что-то внутри ее словно бы сжалось, а потом разлетелось в разные стороны. Взрыв завершился серией сильных экстатических спазмов, вечность спустя перешедших в затухающие содрогания.

Она приподнялась на локте и вздохнула. Зверь не насытился, но первый голод был утолен. Губы женщины изогнулись в капризной усмешке.

– Ты еще возьмешь меня так, до того как уйдешь?

Ее ноготки пробежались по твердому подбородку ночного гостя.

– Ты этого хочешь?

Он ничем не выдал своего недовольства. Бедняжка. Ей приходится нелегко. Раз от раза Эстасия делается все неуемнее. Толкает ее на это страх перед одиночеством, но она этого не сознает. И не понимает, что плотское наслаждение вовсе не лечит душевные раны.

– Да! Да! Я хочу! Я хочу, чтобы ты делал это еще, еще и еще, пока от меня совсем ничего не останется.

Она подтянула к себе подушку.

– Скажи, что сделаешь это.

Властная нотка в ее голосе насторожила его.

– Может быть. А сейчас спи, Эстасия!

– Поклянись, что не уйдешь, пока я сплю! – Она схватила его за руку.

– Ну-ну, дорогая, – мягко проговорил он, высвобождаясь, – мы ведь в самом начале условились, что ты не будешь мной помыкать. Если тебе нужен слуга, ты должна найти кого-то еще.

Эстасия замолчала. В глазах ее засветился страх.

– Но ты ведь хочешь меня? Ты хочешь?

– Ну разумеется. Мы оба друг друга хотим. Твое вдовство дает тебе больше свободы, нежели незамужней барышне или матроне. И потому я навещаю тебя.

Голос его звучал очень ровно.

– Ты так говоришь, будто речь идет о благотворительном акте.

– Необходимом для нас обоих, беллина,[20]20
  Bellina (ит,) – красивая.


[Закрыть] – ответил он, неожиданно развеселившись. – Мне приятно тебя обнимать. Я утоляю твой голод, ты – мой, кому от этого плохо? Мы не делаем ничего предосудительного. Никто не считает, что вдов твоих лет следует ограждать от мужчин.

– В Парме так почему-то считали, – мрачно произнесла она, припоминая бесчисленные скандалы, которые закатывали ей родственники покойного мужа.

– Но ты сейчас во Флоренции, – напомнил он. – Здесь к подобным вещам относятся с пониманием, разве не так?

Равнодушие, с каким это было сказано, испугало ее.

– Ты говорил, что нуждаешься во мне, – упрекнула она. – И очень часто. Еще до того, как мы стали встречаться. И наверное, лишь для того, чтобы меня обольстить.

– А разве ты во мне не нуждаешься? – Движимый острой жалостью, он повернулся и нежно коснулся ее лица. – Ну же! Не хмурься, Эстасия. Мне неприятно видеть тебя такой.

Он не прибавил, что хмурость старит ее. Женщинам нельзя говорить подобные вещи. Впрочем, они и сами все понимают. И постоянно борются с возрастом, давая волю страстям. И делаются опасными, когда сознают, что ими пренебрегают.

Щеки Эстасии запылали, она заносчиво вздернула подбородок:

– Очень жестоко с твоей стороны говорить мне все это. У меня появляется большое желание отказать тебе в новом свидании. Что ты тогда будешь делать, Франческо? Куда ты пойдешь?

Подобного обращения с собой Ракоци не терпел. Глаза его сделались ледяными.

– Посмотрим, – сказал он, вставая.

Она мгновенно соскочила с постели.

– Нет! Ты не можешь уйти!

– Посмотрим.

Она вцепилась в его руку.

– Ты не так меня понял! Я не хотела тебя обидеть! Франческо, постой…

Ракоци повернулся к ней, но лицо его не смягчилось.

– Так что же, Эстасия? Не трать попусту время. Решай, остаться мне или уйти.

– Останься! Конечно останься!

Дыхание ее стало прерывистым, она повалилась на ложе и потянула его за собой.

– Прости, Франческо. Докажи, что прощаешь меня!

Ему не хотелось ее мучить. Эстасия вновь изнывала от вожделения. Руку его обхватили горячие бедра и превратились в трепещущие тиски. Он наклонился и в знак примирения подарил ей долгий чувственный поцелуй.

– Так-то лучше, – шепнула она, запуская руку в его короткие волосы и перебирая жесткие завитки. – Как я люблю их! Они пахнут сандалом.

Он передвинулся ниже, покрывая поцелуями ее горло и груди, потом осторожно прикусил зубами сосок. Нежная плоть тут же сделалась твердой. Эстасия застонала, задвигала бедрами и вздохнула. Тихо, украдкой, но Ракоци уловил этот вздох.

– В чем дело? – спросил он, прерывая ласки.

Эстасия наморщила носик.

– Все замечательно. – Она прижала его голову к своему горячему телу. – Сделай мне так еще, дорогой!

Ракоци отстранился.

– Что-то все-таки тебя беспокоит. Я ведь не похож на твоих прежних любовников, а? Возможно, тебе мало меня?

В его словах не было горечи или упрека, он просто хотел знать, так это или не так.

– Не надо стыдиться, мы ведь не дети, беллина. Скажи откровенно, я плохо ласкаю тебя?

Внезапно она смутилась.

– Нет-нет. Ты даешь мне гораздо больше, чем те, что были со мной. Правда-правда, Франческо! Ты самый нежный, самый невероятный и восхитительный, но…

– Но? – мягко переспросил он.

Она собралась с духом и выпалила:

– Франческо, ты – евнух?

Отклик любовника немало ее озадачил. Ракоци рассмеялся. Искорки неподдельной веселости замелькали в его темных глазах.

– Нет, Эстасия, я не евнух. Ты же сама видишь, как я жажду тебя!

– Но эта жажда не объясняет другого, – возразила она. – Ты никогда не… не…

– Не вторгался в тебя? – спокойно подсказал он и шевельнул кистью. – Вот так? А еще так?

– Да… ох!., не вторгался. Я никогда не… Ох, подожди!

Она задвигала бедрами, приноравливаясь к умелым, сотрясающим ее тело толчкам.

– Ох, Франческо!.. Да, так… и вот так… и еще… и сюда!..

Ракоци с мягкой усмешкой смотрел на Эстасию, нагнетая в ней страсть и подводя ее к завершающему моменту. В пиковый миг, обозначенный чередой сладостных спазмов, лицо женщины сделалось благостным, как у монахини, охваченной религиозным экстазом.

Когда она успокоилась, он спросил:

– Ты все еще думаешь, что я – евнух?

Внимательно поглядев на него, она осторожно сказала:

– Я не знаю. Но я возненавижу и прокляну нашу связь, если узнаю, что существует женщина, с которой ты развлекаешься в манере, привычной для большинства известных мне мужчин.

Он отвел с ее лица волну тяжелых каштановых волос.

– Знай, дорогая, что со времен своей молодости я не касался женщин в манере, которая так беспокоит тебя. А это было давно. Очень давно.

– Ты ведь не старый.

– Не старый?

Он пошарил в изголовье кровати и набросил на нее простыню.

– По крайней мере, не старше Лоренцо. А ему чуть более сорока.

Она подтянула под щеку подушку.

– Я гораздо старше его.

Глаза Эстасии начинали слипаться.

– Правда? – сонно пробомотала она.

Он улыбнулся.

– Спи, дорогая. Небо светлеет.

Ракоци поднялся и погасил свечи. Мягкий белесый сумрак висел за окном. Скоро в полях затенькают птицы.

– Ты ведь не бросишь меня, Франческо? Скажи, что придешь опять.

Он покачал головой. Даже объятая сном, Эстасия не оставляла попыток накинуть на него свои путы.

– Если ты этого хочешь.

– Да, я хочу… очень хочу…

Ее голос прервался. Окно бесшумно раскрылось.

И через секунду закрылось опять.

Спаленку спящей донны окутала тишина.

* * *

Письмо Лоренцо ди Пьеро де Медичи монаху-августинцу фра Мариано.

Преподобному фра Мариано, брату ордена святого Августина, Лоренцо Медичи шлет свои наилучшие пожелания.

Как человек, пользующийся большим уважением в городе и являющийся оплотом веры в глазах истинных христиан, вы, несомненно, отнесетесь с сердечным сочувствием к этому письму, являющемуся искренним выражением моей глубочайшей признательности.

Инцидент, имевший место десятого числа сего месяца на пьяцца ди Санта-Мария Новелла, делает всех флорентийцев вашими должниками.

Оставаясь верным сыном святой церкви, я глубоко опечален тем, что оголтелая кучка чрезмерно фанатичных доминиканцев принялась подстрекать своих прихожан к уличным столкновениям.

То, что вы в столь опасной обстановке обратились к людям с увещевающими речами, красноречиво свидетельствует о вашем преданном служении как Господу нашему, так и Флоренции, да упасет ее Пречистая Дева от новых смут.

Я прошу вас не беспокоиться о душевном моем состоянии. Приговор, вынесенный мне доминиканцем Савонаролой, нимало меня не смущает. Не в его власти знать, когда наступит мой час. Разумеется, я смертен, как и каждый из нас, но предпочитаю полагаться в этом вопросе на волю Божию и вовсе не склонен прислушиваться к мнению Джироламо Савонаролы.

Ваши молитвы о моем здравии придают мне новые силы и помогают в одолении недомогания, так мучившего меня в недавнее время. Сейчас я почти оправился, но, правду сказать, не вполне, а посему приношу извинения за нетвердость руки, усугубившуюся еще и тем, что я только что закончил сонет, а эта форма стиха, как вы знаете, требует от поэта усилий.

С глубоким смирением и с искренней признательностью остаюсь вашим почитателем и должником.

Лоренцо Медичи

Флоренция,

день святых Козимо и Дамиана,

27 сентября 1491 года

ГЛАВА 5

Поднимаясь по парадной лестнице, Руджиеро остановился, чтобы посмотреть, как столяры укрепляют последнюю резную панель. Свет, идущий от ламп с отражателями из полированного металла, придавал дереву благородный медный оттенок.

– Превосходно! Патрон будет доволен! – Руджиеро провел по панелям рукой и украдкой надавил на одну из них, чтобы убедиться, что дверь, спрятанная под нею, не откроется от простого нажима.

Теобальдо, главный среди столяров, подошел к нему и встал рядом.

– Твой господин очень щедр. Если мы закончим все к Рождеству, каждому из нас обещана премия в четыре флорина. Золотом! – Он рассмеялся, – Ради этого мы готовы обшить и лоджию.

– В ней еще нужно сделать беседку, – напомнил ему Руджиеро, пряча улыбку. – Хозяин на вас надеется.

– Он может полностью на нас положиться.

Теобальдо покосился на коричневое холщовое рубище домоправителя, подпоясанное широким ремнем. Он недолюбливал чужеземцев и потому прибавил:

– В других краях вам не удалось бы построиться так скоро и хорошо. Но мы во Флоренции, а в мире нет лучших искусников, чем флорентийцы.

Руджиеро, видевший храмы Китая и Бирмы, кивнул.

– Согласен.

Впрочем, Теобальдо сделалось неловко от своего хвастовства, и он после паузы счел нужным сказать:

– Вообще-то, не всякий хозяин бывает столь щедр.

– Не всякий, – снова кивнул Руджиеро. – Я служу ему много лет и готов служить еще долгие годы.

Это было уже чересчур. Теобальдо презирал раболепие. Он скривился и качнул головой.

– Твой хозяин – человек необычный, никто не спорит. Однако я, например, никому не позволил бы собой помыкать.

Раздвинув губы в дерзкой усмешке, столяр ждал, что скажет слуга.

– Ты меня неправильно понял, – медленно произнес Руджиеро. – Патрону вовсе не нужно мной помыкать. Я сам охотно ему подчиняюсь.

Домоправитель повернулся на каблуках и зашагал вверх по лестнице. Он улыбался, он знал, что рабочие за его спиной тут же начнут шушукаться о странностях чужеземцев.

На верхней площадке Руджиеро остановился. Острый взгляд его обнаружил несколько недоделок. Вот тебе и искусные мастера. Он уже хотел подозвать к себе Теобальдо, но отвлекся, заслышав в глубине анфилады неотделанных комнат визгливые звуки пилы, и, вспомнив, зачем поднимался на этот этаж, решительно зашагал в ту сторону.

– А, это ты, Руджиеро, – по-свойски окликнул его Гаспаро Туччи, откладывая в сторону деревянную колотушку. – Ну вот и славно. Есть повод прерваться. А то стучим, стучим целый день.

Джузеппе, весело улыбнувшись, тоже положил свой молоток.

– Ночь, похоже, будет холодной.

– А твой хозяин куда-то понесся! – ухмыльнулся Гаспаро. – В черной накидке, в белом камзоле! Уж не к зазнобе ли, а?

Руджиеро проигнорировал легкомысленный тон, каким был задан вопрос, и ответил вполне серьезно:

– Он пошел к Федерико Козза. Тот дает постояльцам обед.

– А, старый алхимик! – Гаспаро расхохотался. – Помнится, я что-то строил и у него. Он такой же придира, как и твой патрон, Руджиеро, а в остальном неплохой человек.

Сменив тон, мастер добавил:

– Значит, синьор Ракоци обедает на постоялом дворе? Это по-флорентийски. Лоренцо когда-то и сам задавал такие обеды и не гнушался посидеть с простыми людьми. У него многие столовались. Сейчас, правда, этого нет…

Лодовико презрительно фыркнул.

– Обеды, братания! Ракоци лезет из кожи, стараясь выглядеть флорентийцем. Я слышал, он даже раздает нищим одежду…

– По совету Медичи, – сказал Руджиеро, внимательно изучая лицо Лодовико. – Впрочем, он поступал так и раньше. И что тут плохого, я не пойму.

Карло, сняв рабочие рукавицы, хлопнул напарника по спине.

– Ты просто голоден, Лодовико.

Он обратился к Руджиеро:

– Ты ведь знаешь, как это бывает. Голодный всегда злой.

Лодовико, смекнув, что совершил оплошность, ухватился за спасительную подсказку.

– Да, у меня и впрямь подводит живот. – Он искательно улыбнулся. – Я просто позавидовал нашему господину, а ничего плохого сказать не хотел.

Гаспаро добавил:

– С голодухи и турок готов покреститься! – Он покосился на грубо сколоченные деревянные козлы и толкнул их ногой – Не сегодня завтра мы перейдем в последнюю комнату. Вот только настелем здесь пол. А остальное доделают столяры. Жаль. Нам работалось тут неплохо!

Джузеппе вздохнул.

– Да, – согласился он и простодушно признался: – Мне нигде еще так не нравилось, могу точно сказать!

Гаспаро вдруг подумалось, что Руджиеро к ним подошел неспроста.

– Довольно пустой болтовни, – сказал он, напустив на себя озабоченность. – Руджиеро, дружище. Ты, кажется, хочешь нам что-то сказать? Ну так выкладывай, не стесняйся.

Руджиеро медленно обошел комнату, ожидая, когда в ней установится абсолютная тишина.

– Среди вас нет семейных людей, – заговорил он наконец, – но дело свое вы знаете. Кроме того, мне известно, что мой хозяин очень вас ценит.

Рабочие переглянулись, ощутив некоторую неловкость. Уж больно торжественным тоном произносилась эта, в общем-то, заурядная похвала.

– Мой господин щедр, но готов проявить еще большую щедрость. Если вы согласитесь оказать ему пару услуг.

– Каких? – спросил Лодовико, прищурившись.

– Немного терпения.

Руджиеро выдержал паузу, потом принялся пояснять:

– Во-первых, вам следует кое-что сделать и тут же об этом забыть, и в этом случае сумма выплаты каждому будет увеличена вдвое. – Эти слова вызвали у рабочих громкие возгласы удивления. – А во-вторых, по завершении стройки вам надлежит навсегда покинуть Флоренцию. Каждому, куда бы он ни отправился, предоставят возможность устроиться на хорошо оплачиваемую работу, плюс к тому на обустройство выдадут неплохой куш в размере годового дохода.

– Покинуть Флоренцию? – грозно вопросил Гаспаро. Гнев боролся в нем с изумлением, – Покинуть Флоренцию? Что это за бред?

– Это не бред, – холодно проговорил Руджиеро. – Это непременное условие моего господина.

Карло ничего не хотел говорить, но, поскольку остальные молчали, ему волей-неволей пришлось задать волновавший его вопрос:

– Годовой доход – это сколько? И кто поручится, что нас не обманут?

– Карло! – вскинул брови Гаспаро. – Ты что, согласен уехать?

Карло неловко пожал плечами.

– Как тут правильно было сказано, у меня нет семьи. Если мне подыщут работу и на первое время хорошо обеспечат, я, пожалуй, уеду. Я хороший мастер, меня всюду возьмут.

Он старался не смотреть на Гаспаро.

– Я никогда не бывал в других городах. Вся моя жизнь протекала в тени дворца Синьории.

– И чтобы выползти из этой тени, ты готов продать родину? – прогремел Гаспаро. – Смотри, Карло, как бы тебе…

Но Руджиеро прервал его гневную речь:

– Уймись, Гаспаро. Каждый волен сам заботиться о себе!

– Ты! – обрушился Гаспаро на Руджиеро, давая своей ярости выход. – Ты, похоже, не понимаешь, с кем говоришь! Если твой патрон полагает, что я покину Флоренцию, значит, он действительно сумасшедший, а еще полный глупец! Неужели он думает, что может меня подкупить?

– Нет, – сказал Руджиеро мягко. – Он вовсе не думает так.

Этот ответ обезоружил Гаспаро. Он ошеломленно захлопал глазами.

– Но… что же тогда?

– Одному из вас необходимо остаться здесь. Мой господин поручил мне просить об этом тебя. Он верит в твою надежность, Гаспаро!

– А я? Почему я должен ему доверять? Где гарантии, что никто тут не будет обманут?

Руджиеро вежливо улыбнулся. Ему стал надоедать этот крикун. Работает он хорошо, но мозги у него шевелятся плохо. Там, где надо немного подумать, нет резона вопить.

– Мой господин никогда не нарушает данного слова. Подумайте, обманул ли он вас в чем-нибудь?

– И все же сам он говорить с нами не стал, – сказал Лодовико. – Почему он поручил это дело тебе?

Рабочие зашумели. Предложения вроде бы нравились, но каждый опасался подвоха. Карло хмыкнул:

– А вдруг он возьмет и уедет? Как мы тогда получим обещанное? Где и когда?

Руджиеро поморщился. Вопрос был попросту глупым.

– Не беспокойтесь, с вами произведут полный расчет. Кроме того, у моего господина есть конторы в Венеции, в Вене, в Париже, как и во многих других городах. Деньги вы сможете получить где захотите. Главное, поскорее решайте, согласны вы или нет. В конце концов, мы ведь можем найти и кого-нибудь посговорчивее. Просто вас патрон уже знает и думает, что вы не подведете его.

Воцарилось молчание. Новый поворот беседы требовал размышлений. Гаспаро уже без прежнего пыла спросил:

– Но почему ты сам так уверен в нем, Руджиеро? Не часто встречаешь слуг, всецело доверяющих господам.

Руджиеро подошел к проему окна и, высунувшись наружу, внимательно оглядел двор. Убедившись, что там никого нет, он, понизив голос, обратился к рабочим:

– Я расскажу вам одну историю. О не повинном ни в чем человеке, попавшем в беду. Это был беглый раб, прятавшийся в заброшенной каменоломне. Там его, окровавленного и избитого, обнаружил мой господин. У него не было никаких причин верить словам беглеца, но господин ему все же поверил. Он взял раба в дом, подвергая себя немалой опасности, потому что того обвиняли в совершенном не им злодеянии и укрывателю преступника грозила если не смерть, то тюрьма. Однако мой господин не устрашился, ибо он понимал, что правда восторжествует, что беглец будет оправдан, а его мучителям воздадут по заслугам.

Обычная сдержанность покинула Руджиеро, он резко повернулся к окну.

– Если мой господин сделал так много для незнакомого ему человека, как он может обмануть тех, с кем заключил договор?

– А кто рассказал тебе эту историю? Сам патрон или беглец? – спросил Лодовико, ткнув локтем Джузеппе.

Руджиеро ответил не сразу.

– Это случилось в Риме. Раб прятался много дней, истекая кровью и не имея еды. Он уже умирал, но хозяин вернул его к жизни. Тем беглецом, как вы уже поняли, был я.

После этих слов притих даже Гаспаро. Рим – город таинственный. О нем ходят всякие слухи. То, что рассказал Руджиеро, вполне могло там произойти.

– Что ж, – сказал он, помолчав, – такое, пожалуй, не выдумать. Я верю тебе.

Он грозно взглянул на товарищей, готовый оборвать всякого, кто посмеет ему перечить. Но никому это и в голову не приходило. Рассказ впечатлил всех.

– Что до меня, то мне, пожалуй, подходят ваши условия, – пробормотал Джузеппе, потирая ребро. Локоть у этого Лодовико твердый как камень. Не надо было ему стоять рядом с ним.

– Мне тоже. – Карло вышел вперед. – У меня есть двоюродный брат, моряк. Он много рассказывал о Лондоне и об Англии. Мне бы хотелось поехать туда.

Упоминание о дальней стране воодушевило Джузеппе. Он широко ухмыльнулся.

– Я слышал, что женщины Польши прекрасны, как лилии.

– Тогда поезжай в Краков, – сказал Руджиеро, и некое подобие улыбки появилось на его губах. – О женщинах я судить не берусь, но в этот город нельзя не влюбиться.

– Погодите, – возразил Гаспаро, – еще ничего ведь не решено!

Лодовико пожал плечами.

– Почему же не решено? Джузеппе поедет в Краков, Карло – в Лондон, а я… я выберу Лиссабон, если тебя это устроит.

Португалия – морская страна, а морские пути короче, чем сухопутные. Так что оттуда всегда можно вернуться, если в том возникнет нужда.

Гаспаро вздохнул.

– Ну хорошо. Если все согласны, согласен и я.

Он серьезно взглянул на Руджиеро.

– Ты берешься все это уладить?

– Конечно!

– Тогда больше не о чем говорить. Выкладывай, что нужно сделать. – Гаспаро нахмурился. – Только учти, против законов церкви, республики и нашей гильдии мы не пойдем.

– Никто ничего подобного вам не предложит.

Руджиеро оглядел всех рабочих поочередно и удовлетворенно кивнул.

– Вы умные люди. И конечно, заметили, что палаццо спланировано не так, как обычно планируются такие дворцы.

Возражений не поступило, мастера согласно кивали, ожидая, что им скажут еще.

– На то есть свои резоны, о которых сейчас нет смысла упоминать. Что же касается нашего соглашения, то вам предстоит оборудовать несколько потайных комнат. Здесь – за резными панелями – и еще на конюшне. Их надо закончить как можно скорее, так хочет хозяин.

– Каково назначение этих комнат? – осведомился Гаспаро. – Мы не хотим неприятностей.

– Здесь нет ничего противозаконного, – заявил Руджиеро. – Просто мой господин – алхимик. Его ремесло не терпит публичности. Уединение – главное, к чему он стремится. Кроме того, многие опыты довольно опасны, их следует проводить подальше от посторонних, чтобы не причинить кому-либо вреда.

Глаза Лодовико блеснули. Услышанное сулило выгоду. Только надо сообразить – что лучше? Вымогать понемногу деньги у Ракоци или, разоблачив врага Флорентийской республики, получить хороший куш от властей?

– Хорошо-хорошо, – сказал он нетерпеливо. – Когда мы начнем?

– Завтра, – коротко ответил Руджиеро. – Но прежде следует сделать еще кое-что.

– Что же? – спросил подозрительно Гаспаро.

– Дать клятву. Поклянитесь своими бессмертными душами, что ни один человек от вас не узнает о том, что вы здесь делали. Этого требует наш договор.

Рабочие, перекрестившись, послушно повторили слова клятвы. Замешкался лишь Лодовико – впрочем, он тоже, склонив голову, что-то пробормотал.

Руджиеро резко хлопнул в ладоши, и через несколько секунд рядом с ним возник Иоахим Бранко. В своем длинном широкополом одеянии он походил на птицу с обвисшими крыльями.

– Где документ? – спросил Руджиеро.

– Здесь. – Португальский алхимик вытащил из складок одежды пергамент зловещего вида. – Тут все написано и скреплено печатью да Сан-Джермано.

Руджиеро взглянул на рабочих.

– Кто из вас умеет читать?

Момент был щекотливый; наконец, после некоторого молчания, Гаспаро сказал:

– Я… немного, но я не знаю латыни.

– Это написано на твоем родном языке.

Руджиеро взял документ.

– Я громко прочту его вслух, а ты, Гаспаро, стоя рядом со мной, будешь следить, чтобы не было никакого обмана. Мой господин распорядился проделать все именно так.

Текст документа включал в себя клятву и был достаточно длинным, однако содержание его не вызвало ни у кого возражений. Всех, похоже, устраивал толково составленный договор.

– Ну вот, – сказал Руджиеро. – Теперь осталось скрепить его кровью, и сделка будет завершена.

Строители оторопели, на лицах их отразилось смятение. Гаспаро с трудом разлепил губы.

– Зачем? – выдохнул он.

Иоахим Бранко заносчиво посмотрел на рабочих. Он собрался было пуститься в пространные пояснения, но Руджиеро знаком велел ему помолчать.

– На то есть причины, – сказал он спокойно – Мой господин просит вас сделать так.

– Вы должны объясниться, – заявил Лодовико. – Иначе я сочту это условие вашей блажью. Зачем нужна кровь там, где достаточно и чернил?

Гаспаро счел нужным поддержать Лодовико.

– Мы уже поклялись спасением наших душ, что будем молчать. Разве этого недостаточно? Есть ли у человека еще что-нибудь дороже его бессмертной души?

Руджиеро кивнул.

– Разумеется, нет. Но мой господин не настолько вас знает. Что, если ваши души уже погрязли в смертных грехах? Зачем вам тогда заботиться о соблюдении клятвы? Кровь – дело другое. Она свяжет вас обетом молчания покрепче, чем что-то еще!

Карло грубо отрезал:

– Простой клятвы достаточно. Ничто не заставит меня нарушить ее.

– Разве?

Руджиеро внимательно осмотрел свои ладони, затем вскинул голову и спросил:

– Если начнут пытать твою мать, сумеешь ли ты сохранить молчание?

Повисла тишина. Довод потряс всех, включая даже скептически настроенного Лодовико. Он осторожно кашлянул и, пожав плечами, сказал:

– В конце концов, синьор Ракоци и впрямь очень мало нас знает. Если ему нужны дополнительные гарантии, почему бы нам их не дать?

С этими словами он взял из рук Руджиеро маленький ножичек и, нимало не мешкая, надрезал на большом пальце кожу. Когда показалась капелька крови, Лодовико припечатал палец к пергаменту. За ним потянулись и остальные.

– Этого вполне достаточно, – сказал Руджиеро, помахивая листом, чтобы оттиски поскорее просохли. – В знак признательности за вашу любезность мой господин повелел приготовить для вас угощение. Будьте добры, пройдите на кухню. Стряпня Амадео просто великолепна. Все блюда в двух видах, и даже паштет.

Это было прямым вызовом флорентийским законам, запрещающим расточительность, но никто не сказал ни слова. Возможность хорошо пообедать потеснила патриотизм.

Лодовико, припомнив, что уже объявлял себя зверски голодным, первым поспешил в освещенные новыми лампами глубины дворца.

Медлил только Гаспаро.

– Мне бы хотелось повидаться с хозяином, Руджиеро.

Домоправитель удивленно прищурился.

– Ты ведь уже подписал договор. У тебя появились какие-то возражения?

– Нет. Просто надо бы кое-что уточнить.

– Хорошо, – кивнул Руджиеро, – патрон будет здесь приблизительно через час. Можешь его подождать, а лучше оставь это на завтра. Утром больше шансов потолковать с ним с глазу на глаз.

Гаспаро подумал, что так действительно лучше. Он пришел в хорошее настроение, ибо был голоден, а внизу ожидала еда.

– Хорошо, я зайду к нему завтра. Но все-таки, если он вернется пораньше, дай мне, пожалуйста, знать.

Напевая куплеты какой-то уличной песенки, строитель принялся складывать в мешок инструменты и умолк, заметив, что на него смотрят. Он улыбнулся.

– Это крутится у меня в голове целый день. Привязалось где-то и теперь не отвяжется, пока не уснешь. С вами так не бывает?

Гаспаро покачал головой, бросил мешок возле козел и ушел.

Руджиеро с улыбкой глянул на португальца.

– Ты разобрал слова?

Алхимик насупился.

– Разобрал! Эти олухи флорентийцы ни к чему не питают почтения. Положить строфы великого Данте[21]21
  Данте Алигьери (1265–1321) – итальянский поэт, создатель «Божественной комедии», вошедшей в сокровищницу достижений мировой литературы.


[Закрыть] на какой-то подзаборный мотивчик! До такого могут додуматься только здесь!

Он презрительно фыркнул, засовывая свернутый в трубку пергамент в рукав.