Текст книги "Костры Тосканы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

– Боюсь проявить неучтивость, патрон, – заговорил, понижая голос, Джан-Карло, – но вид у вас просто ужасный. Вы бледны, как известка. Вы не больны?

– Нет.

Он смотрел на Джан-Карло, прикидывая, насколько предан ему этот красивый тридцатитрехлетний мужчина. Ракоци не сомневался в его порядочности, однако люди меняются и легко поступаются принципами под страхом смерти или тюрьмы. Не раз и не два ему приходила в голову мысль открыться венецианцу, но осторожность все-таки побеждала. Вот и сейчас он ограничился лишь тем, что сухо спросил:

– Не знаете ли, где можно пошить одежду на человека вроде меня менее чем за неделю?

Джан-Карло ничем не выдал своего удивления, за время службы у Ракоци он привык ко многим вещам.

– Возможно, Аттилио мог бы. Он всегда шьет для вас и работает очень быстро.

– Нет. Только не Аттилио. Ему это покажется странным. А кто шьет одежду вам?

– Эудженио, но иногда я обращаюсь к Сабине Нимбо. – Он кашлянул. – Патрон, что все это значит?

Ракоци не ответил.

– Спросите, не возьмется ли она за срочный заказ? Весьма срочный и хлопотный. За неделю все должно быть готово. Мне понадобится много одежды, в основном венгерского стиля. И главное – яркой.

– Яркой? – переспросил Джан-Карло. – Вы ведь не носите ничего яркого.

Ракоци отмахнулся.

– Мне надо попасть во Флоренцию. И как можно скорее.

Глаза Джан-Карло расширились. Известие явно ошеломило его.

– Но ведь они вас сразу же арестуют!

Что с ним? Он спятил? Или всего лишь пьян? Нет, он не пьет, значит, все-таки спятил! Джан-Карло нахмурился, не зная, что тут сказать.

– Только в том случае, если поймут, что я – это я, – сказал Ракоци ровно. – Но кто станет арестовывать племянника беглеца, приехавшего заявить права на имущество дяди? Коротко стриженный, плохо говорящий по-итальянски венгр в ярких национальных одеждах вряд ли вызовет у кого-нибудь подозрения. Людей, близко меня знавших, там уже нет. Только Сандро Боттичелли…

Ракоци вдруг замолчал. Почему Сандро не сообщил ему о том, что произошло с Деметриче? Он осознал, что эта заноза его беспокоила с тех самых пор, как донна Кассандра показала ему письмо. Фичино писал о многом, но о Сандро не обмолвился и словечком, это позволяло предположить, что с живописцем все хорошо. А ну как этот вывод ошибочен? Что, если Боттичелли, попавший в немилость, тоже томится в тюрьме?

– Патрон? – нерешительно окликнул Джан-Карло, отвлекая Ракоци от тревожных раздумий.

– Я передам вам свои мерки. Отнесите их завтра Сабине Нимбо и скажите, что восемь дней – крайний срок. Цена не имеет значения. Если необходимо, пусть наймет себе в помощь кого-то еще. Объявите, что каждая швея сверх запрошенного будет получать по пять золотых за каждую рубаху или камзол.

Джан-Карло пожал плечами.

– Конечно же, я договорюсь обо всем, но вы суете голову в пасть крокодила. Кто-нибудь все равно может узнать вас. Например, ваша домоправительница. Как ее зовут? Деметриче?

Лицо Ракоци потемнело.

– Она в тюрьме. Именно потому я и еду.

– В тюрьме? – Джан-Карло поморщился и какое-то время молчал, приводя свои мысли в порядок. – Тогда вам тем более нельзя туда возвращаться. Она, возможно, уже на вас донесла. Вы ведь не знаете, почему ее арестовали?

Как ни горько было Ракоци выслушивать это, он все же нашел в себе силы внутренне усмехнуться. Джан-Карло просто струхнул. Он боится, что хозяин предложит ему отправиться в опасное путешествие вместе, и потому всеми силами пытается отменить этот вояж.

– Оказавшись в тюрьме, вы так бы не рассуждали. Я еду, и кончено. Времени у нас мало.

– Да-да, – пробормотал Джан-Карло, краснея. Он любил этого человека и потому пытался отговорить его от безрассудной затеи. – Тогда возьмите с собой кого-то еще. Меня или Руджиеро. Вам ведь нужен помощник. Они все равно могут посадить вас в тюрьму. Как племянника бежавшего от них человека.

Ракоци помотал головой.

– Сомневаюсь. Им нет в этом выгоды. Единственное, что они могут сделать, это ограничить время моего пребывания там. Что ж, в таком случае придется поторопиться. Как бы там ни было, а Деметриче следует освободить.

– Патрон, – осторожно начал Джан-Карло, испытывая большую неловкость, – а вы не задумывались о… о другом? Что ваша экономка уже… Простите, но ведь это возможно.

– Вы полагаете, что Деметриче мертва? – резко спросил Ракоци. – Да. Я думал об этом. И потому хочу навести справки. Скоро здесь будет один человек, я, правда, с ним не знаком, но мне шепнули, что он только что из Флоренции. Надеюсь, беседа с ним что-нибудь прояснит.

Джан-Карло позволил себе возразить:

– Здесь масса народу. Как вы узнаете, кто вам нужен?

Ракоци усмехнулся.

– Я знаю, что он поляк. Это будет нетрудно.

– Ах вот как.

Венецианец понял, что проиграл, и склонил голову, признавая свое поражение.

– Значит, одежда должна быть яркой?

– Чем ярче, тем лучше. И главное – венгерского кроя. Больше пышности, вышивки, не скупитесь на жемчуга. Я хочу выглядеть как венгерский вельможа.

Они помолчали.

– Вы давно не бывали на родине, да?

– Да. Очень давно. – Взгляд Ракоци погрустнел. – Джан-Карло, позаботьтесь, чтобы все было в порядке. Сообщите Теодоро из Кавардзере, чтобы он ожидал меня в Кьоджа. Пусть выберет самых быстрых и выносливых скакунов. Я хочу в первый день добраться до Понтеллагоско, а во второй – до Болоньи.

Джан-Карло побледнел.

– Святой Филипп! Вы же загоните лошадей!

– Велите Теодоро приготовить подставы. У нас есть лошади в Пьетрамала?

– Да. Они у Диониджи Фано из Боско. Четыре кобылы и два жеребца.

– Хорошо. – Ракоци потер в нетерпении руки, – Какой они масти? Есть там хотя бы одна не серая?

– Да, кажется, одна из них белая как снежок.

– Пусть мне ее подготовят для въезда в город. – Он взглянул на удивленное лицо Джан-Карло. – Мы основательно запутаем их. Вся Флоренция знает, что Сан-Джермано носил только черное и не держал никаких лошадей, кроме серых.

– Гонца к Теодоро я пошлю на рассвете. – Джан-Карло потер лоб. – Итак, яркая одежда в венгерском стиле, подставы на всем пути до Флоренции и белая кобыла от Диониджи Фано. – Он вскинул глаза к потолку, словно ища там защиты. – Вы ничего не забыли?

– Нет, это все, – кивнул Ракоци. – Теперь я поговорю с польским ученым и тут же уйду. Велите Рикардо подогнать к сходням гондолу.

– Все будет сделано. – Джан-Карло облегченно вздохнул.

Пробираясь к выходу из дворца, он широко улыбался. На душе у него было сумрачно, но этого не должен был видеть никто.

* * *

Письмо польского ученого Аптека Кожелвы, написанное на его родном языке и адресованное Франческо Ракоци да Сан-Джермано.

Аптек Кожелва шлет свои приветствия Франческо Ракоци да Сан-Джермано с отчетом о том, что ему довелось наблюдать в тосканской Флоренции.

Покинув Рим и двинувшись на север Италии, дабы продолжить изучение древних италийских наречий, я прибыл во Флоренцию в конце октября и стал хлопотать о том, чтобы мне было позволено поработать в библиотеке, основанной Козимо де Медичи. Меня весьма огорчило, что к этим столь скромным моим притязаниям власть предержащие лица отнеслись с большим подозрением, однако благодаря усилиям францисканцев из Санта-Кроче, которые, как я понял, не очень-то ладят с доминиканцами, желанное разрешение было дано.

Вынужден сразу же и с огромным прискорбием заявить, что нынешняя Флоренция весьма далека от былой своей славы. Вместо пышного цветущего сада я нашел мрачный вытоптанный участок земли. Установленный в городе аскетизм заставил бы вострепетать даже спартанцев; боюсь, этой фразой я не выразил и десятой доли того, что творится на деле.

Да, очень возможно, что шерсть стала плоха, что торговля тканями сократилась и что недавнее нашествие войска французского внесло свою лепту в расстройство хозяйства страны. Весьма естественно, что постоянный недород на полях не мог не заставить граждан республики подтянуть пояса. Но в печальном положении просвещения и науки и в не менее прискорбном упадке искусств повинны прежде всего толпы религиозных фанатиков, не дающие флорентийцам свободно вздохнуть.

За время моего пребывания там я видел много религиозных процессий, но самой странной из них была та, которую я сейчас опишу. Монахи-доминиканцы продвигались по улицам, приплясывая и распевая гимны, умоляя Господа наслать на них святое безумие. Вел их всех некий Савонарола, отлученный Папой от церкви, но тем не менее призывающий всех окружающих уверовать в то, что Дух Господень снизошел на него. Никто не пытался возразить этому проповеднику, хотя в словах его крылся великий грех.

Подле Савонаролы шла и сестра Эстасия, за благочестивость свою, как было объявлено, приобщенная тайнам Господним. Она немолчно рассказывала о своих видениях, и все, кто слышал ее, замирали в благоговейном восторге. Она была очень слаба, ибо много постилась, лицо ее покрывали следы от ударов хлыста (остальное было укутано – даже руки). Но слова этой женщины звучали так страстно, что многие начинали плакать и каяться. Затем сестра Эстасия стала петь свой новый гимн, монахи его подхватили, а сестра принялась танцевать. Завидев это, многие участники шествия попадали на колени, а Савонарола громогласно призывал всех в свидетели силы и могущества Господа. Сестра Эстасия, оборвав свое пение, упала к ногам Савонаролы и начала целовать их с большой пылкостью, а потом потеряла сознание. Сестры-селестинки были вынуждены унести ее в свой монастырь, расположенный за городскими стенами. (Хочу заметить, что с тех пор, как сестра Эстасия принесла Сакро-Инфанте известность, к монастырской больнице пристроили другое крыло, ибо она уже не вмещала страждущих, не способных позаботиться о себе. Настоятельница Сакро-Инфанте сестра Мерседе даже неосторожно посетовала, что в городе стало больше безумцев, за что Савонарола сделал ей выговор. Он так разошелся, что предложил освободить сестру Мерседе от обязанностей главы монастырской общины и возложить их на сестру Эстасию, но та упросила доминиканца отказаться от этой затеи, и все осталось как есть.)

Добавлю еще, что тех флорентийцев, которых не тронули танец и пение благочестивой Эстасии, похватали одетые в серые сутаны юнцы и заставили публично покаяться в стенах Санта-Мария дель Фьоре при огромном стечении прихожан.

Эти молодчики, еще не достигшие брачного возраста, дважды врывались в мое жилище. Они искали предметы роскоши, а также книги, запрещенные церковью. Совершать эти обыски им дозволено новыми уложениями, принятыми приором и Синьорией республики, которые все еще являются властью, но находятся под сильным влиянием Джироламо Савонаролы.

Тех же, кто не подчиняется новым правилам, преследуют и сажают в тюрьму. Существует особенный документ с перечнем признаков, за которые человека можно обвинить в ереси и упрятать в узилище. Темницы города переполнены, но более строгие действия к узникам пока что не применялись. (По крайней мере, ничего такого не было до декабрьского праздника святого Николая, а потом я покинул Флоренцию.) Кажется, до Рождества Христова всех заблудших решили не трогать, чтобы дать им время как следует осознать собственные ошибки и вины.

Надеюсь, мой почерк и стиль изложения не вызовут у вас затруднений. Ваш устный польский столь превосходен, что вы, мне думается, должны с легкостью разбирать и письмо. Если это не так, я охотно переведу сей скромный отчет на латынь, коей, мне кажется, я овладел в совершенстве, хотя в итальянском не очень-то преуспел. Не правда ли, для таких иноземцев, как вы и как я, этот язык – большая морока? Но многие, к сожалению, тут на нем говорят и требуют от приезжих того же. Латынь звучнее, строже и проще, но они не хотят этого понимать.

Скажите, вы изучали польский по книгам? Или бывали в наших краях? Впрочем, я понимаю, что вопрос мой нелеп, и прошу простить мне излишнее любопытство.

За сим позвольте уверить, синьор Ракоци, что я всегда к вашим услугам и буду рад, если вам как-нибудь вздумается меня навестить в доме Лино Ваззомаре, в том, что находится возле монастыря Сан-Грегорио. С лучшими пожеланиями,

Антек Кожелва

В светлейшей Венеции

4 января 1498 года

ГЛАВА 2

Чтобы достичь Флоренции, ему потребовалось шесть дней. Скорость, возможная летом и невероятная для зимы, когда на дорогах то снег, то лед, то вода. Он сменил четырнадцать лошадей. Одна расколола копыто – между Кьоджей и Пьетрамала, на старой горной тропе. Ракоци хотел сократить путь, но в результате вынужден был убить покалеченное животное. Потом он часа три брел пешком по замерзающей слякоти к небольшой деревушке, где отогрелся и взял мула. Это был хороший урок.

С болью в душе и ломотой во всем теле он смотрел на крыши Флоренции, красные от закатного солнца. Он знал, что следует поспешить, иначе городские ворота закроются и ему придется искать пристанища в одном из окрестных монастырей. Ракоци тронул повод, белая кобыла, издав тихое ржание, стала спускаться с холма.

– Я знаю, – сказал Ракоци, поглаживая гриву усталой красавицы. – Ты хорошо потрудилась, но надо еще потерпеть. Осталось совсем немного. Скоро ты отдохнешь и поешь. – Он выпрямился в седле и принял горделивую позу.

На его счастье, ворота Санта-Кроче были открыты, их охраняли трое улан, вооруженных швейцарскими пиками. Стражники нетерпеливо переминались с ноги на ногу, ожидая, когда умолкнут церковные колокола.

Всадник на белой кобыле успел подскакать к ним с последним звоном вечернего благовеста, служившего знаком, что ворота можно закрыть. Стражники с немым изумлением оглядели зеленый плащ, отороченный мехом куницы, и высокие сапоги, в каблуках которых поблескивали драгоценные камни. Богатая меховая шапка, золотая серьга. Незнакомец выглядел очень внушительно и держался надменно. Одна рука его крепко сжимала поводья, вторая была упрятана в русскую муфту.

– Ваше имя? – спросил капитан, преграждая всаднику путь.

– Жермен Ракоци. Я еду из Венгрии. – Капитан шевельнул пикой, белая кобыла прянула в сторону, но незнакомец непринужденным движением ее осадил. – Солдат, отойдите назад. Вы пугаете лошадь.

К такому обращению капитан не привык, он невольно попятился. Властность приезжего вызывала зависть и восхищение. Чтобы не потерять лица, страж приосанился и решил задать чужаку еще пару вопросов.

– Ответьте, зачем вы прибыли в этот город, синьор?

– Заявить свои права на имущество. Я – племянник Франческо Ракоци да Сан-Джермано, и все, чем он владел здесь, – мое, – ответил Ракоци, намеренно путая ударения.

– А вам известно, что ваш дядюшка бежал из Флоренции под угрозой ареста? – спросил капитан, и глаза его самодовольно блеснули.

– Где находится палаццо да Сан-Джермано, солдат?

Капитан был озадачен.

– Я сказал, что ваш родич покинул этот город под угрозой ареста.

Ракоци невозмутимо кивнул.

– Вполне возможно. Так где же?

– Поезжайте на север. К монастырю Святейшей Аннунциаты. – Капитан ткнул рукой в купол Санта-Мария дель Фьоре, поскольку тот скрывал остальные ориентиры. – Только учтите, дворец сейчас пуст. Там нет никого. Никто вас не встретит. Там никто не живет. – Он говорил короткими фразами, решив, что так чужаку будет понятней.

– Пуст? – Ракоци вскинул брови. – Почему? За имуществом должен кто-то приглядывать. Я возмущен. Скажите, солдат, – обратился он к капитану, – что случилось? Куда подевалось доверенное лицо моего дядюшки?

– Я не уполномочен отвечать на такие вопросы, – злорадно улыбнулся «солдат» и отошел в сторону, уступая дорогу. Ну вот, подумалось Ракоци, сейчас этот служака помчится докладывать, что в город приехал племянник еретика. Он постоял, пока ворота не заперли, и тронул кобылу. Охранники глядели ему вслед. Когда приезжий скрылся за поворотом, они опустились, покряхтывая, на колени и, склонив головы, стали молиться, как того требовали новые уложения Синьории.

Флорентийские улицы были мрачны, великолепные статуи, некогда их украшавшие, то ли разбили, то ли куда-то убрали. Голые стены, холодные темные окна. Ракоци сделалось не по себе. Над входом в церковь Сан-Марко белело полотнище с красной надписью: «Восславим муки Христовы!» Он подъехал к палаццо. На стене его тоже виднелась надпись. Короткая и выразительная: «Сатанист!»

Да, Флоренция изменилась! Чем же Савонарола сумел ее взять? Уж не тем ли, что странным образом походил на Лоренцо? Тот тоже диктовал Синьории свою волю и бросал вызов Папе, а горожане рукоплескали ему. Для Флоренции отлучение доминиканца от церкви было лишним доказательством его благочестия в противовес чудовищной развращенности Борджа, слухами о которой полнился католический мир.

Ракоци спешился, толкнулся в незапертые ворота и повел свою кобылу к конюшне, не обращая внимания на оскорбительные рисунки, пятнавшие облицовку палаццо. В основном это были фигурки рогатых и хвостатых существ, снабженных воздетыми фаллосами невероятных размеров. Он подумал с иронией, что Эстасия обвинила его не в том, что было, а в том, чего не было, но чего бы ей очень хотелось. Вот парадокс, правду она все-таки утаила, ибо правда могла сокрушить и ее.

Он приоткрыл дверь конюшни и понял, что там побывали. Большая часть упряжи пропала, с одной из повозок сняли даже колеса.

– Входи, Гелата, – сказал Ракоци, потянув за узду.

Кобыла, прядая ушами, неохотно пошла за ним. В ее огромных глазах словно застыл большой знак вопроса. Она явно не понимала, почему тут так холодно и нет других лошадей.

Ракоци накинул поводья на брус и огляделся. В одном из ящиков обнаружилось немного зерна.

– Маловато, милая, но на вечер должно хватить, а завтра посмотрим.

Он взял лопату и нринялся чистить стойло, примыкавшее к стене главного здания и защищенное от сквозняков. Работа его успокоила. Расчистив площадку, Ракоци заглянул на чердак. К счастью, солома там еще оставалась, сухая и без затхлого запаха. Ракоци вилами покидал ее вниз, соорудив для Гелаты основательную подстилку. Покончив с этим, он завел лошадь в стойло, потом насыпал в кормушку зерна и наносил воды из бочки, стоявшей под водостоком.

Убедившись, что с лошадью все будет в порядке, он оставил конюшню и, двигаясь ощупью по узкому переходу, вышел во внутренний двор. В полумраке не было видно, цела ли мозаика, но тратить время на поиски факела ему не хотелось. В конце концов, не важно, цела она или нет, все равно сейчас ничего не поправишь.

Он вошел в главное здание и зябко поежился, гулкие звуки шагов нарушили тишину. Пахло плесенью, мебель была опрокинута, под большинством из окон валялись скомканные портьеры.

Ракоци затопила волна гнева. Быстро взбежав по лестнице на площадку, он ощупал резные панели и успокоился, обнаружив, что с ними все хорошо. Теперь следовало спуститься в подвал и посмотреть, что творится на кухне.

Там, к его удивлению, царили порядок и чистота. Утварь находилась на месте, в огромном камине лежали дрова, словно бы дожидаясь, когда к ним поднесут тлеющий трут. Ракоци невольно задумался, что сталось с его поваром, но тут же выбросил эти мысли из головы. Сейчас куда важнее было развести огонь в очаге, тогда по скрытым в полу и стенах здания трубам пойдет тепло и постепенно обогреет палаццо. Сухая растопка занялась моментально. Ракоци облегченно вздохнул и прислонился к разделочному столу. Когда жадное пламя окрепло, он забил зев камина поленьями, чтобы жар держался подольше, опустил решетку и проверил, открыты ли вьюшки.

Дверь хода, ведущего к потайным комнатам, подалась легко, но Ракоци открывал ее осторожно, прислушиваясь, не заскрипит ли где арбалетная тетива. Все обошлось, и он стал подниматься по лестнице уже почти без опаски, но с чувством брезгливости, ибо ему пришлось заподозрить в предательстве свой собственный дом. Ощущение было не из приятных, и все же в комнату, примыкавшую к алхимической лаборатории, он также проник с некоторой заминкой. Эта комната служила его личным прибежищем, и, затеплив свечу, Ракоци не обнаружил в ней никаких перемен. Узкая койка, стоявшая у дальней стены, была аккуратно прибрана, в сундуке, похоже, никто не рылся, и «Орфей» Боттичелли, являвшийся, в сущности, портретом Лоренцо, по-прежнему висел на стене. Ракоци посмотрел на картину и вновь спросил себя: почему Сандро ничего ему не написал? В голове его тут же зароились тревожные мысли.

Со свечой в руках он обследовал лабораторию и нашел ее в полном порядке. На одном из длинных рабочих столов лежали листы пергамента с заметками, сделанными рукой Деметриче. Перебрав их, Ракоци понял, что его помощница не сидела сложа руки. Слабая улыбка осветила его лицо, но быстро исчезла – беспокойство вновь овладело им.

Деметриче в тюрьме, но что же со слугами? С Аральдо, Пасколи, Гвалтьере, Мазуччо? Где Амадео? Ему надлежало быть тут!

Возможно, кто-то бежал, а кого-то арестовали, но не имелось способа выяснить это прямо сейчас. Утро должно было дать ответы на все вопросы. Ракоци вернулся к себе.

Спустя четверть часа он уже крепко спал на своей жесткой кровати. Днище ее было двойным, его заполняла земля, оберегавшая сон Ракоци на протяжении многих веков.

* * *

Обращение настоятеля собора Сан-Марко Джироламо Савонаролы к богобоязненным гражданам Флорентийской республики.

Наступает Великий пост, всем добрым католикам надлежит отвлечься от мирских дел и задуматься о великой жертве, которую принес ради нас наш Спаситель!

Почтем же за великое благо возможность еще раз проявить свою любовь к Всевышнему, ревностно соблюдая Его заповеди и умножая число своих благочестивых деяний!

День 19 февраля объявляется днем покаяния. Все заблуждавшиеся должны будут публично покаяться в своих прегрешениях. Им вменено целовать ноги тех, кто ими обижен, а кроме того, каждому кающемуся надлежит повесить себе на грудь табличку с перечислением всех своих вин. Сии таблички предписывается носить на протяжении всего поста, до пасхальной субботы. С 24 февраля и до Страстной пятницы Христову воинству дозволяется проводить досмотр всех флорентийских домов, неукоснительно изымая при этом все предметы роскоши, богохульные книги, бесстыдные картины и украшения, не совместимые с добродетельной жизнью.

4 марта будет зажжен костер, в пламени которого сгорят эти богопротивные вещи, чем всемы выразим наше презрение к мирской суете. Истинные христиане смогут принять участие в столь благочестивом деянии, отправляя в огонь всю эту мишуру.

Помните, земная краса лжива, она лишь мерзкий соблазн, уводящий от светочей царства Господнего. Поищите в сердцах своих, и вам откроется бездна скверны. Избавьтесь же от нее!

Великий праздник поста достигнет славы своей 10 марта, и флорентийцы, обвиненные в ереси, предстанут перед своими согражданами, чтобы жестоко поплатиться за свои заблуждения. Тех, чьи сердца содрогнутся от жалости, призываю подумать о том, что грешникам дано было время раскаяться и что с упорствующими в ереси надлежит поступать как с козлищами в стаде агнцев.

Молись, Флоренция, чтобы Господь, читающий в сердцах наших, смилостивился над тобой и узрел в огне, сожигающем языческих идолов, сияние истинной веры!

Обнародовано по указанию Джироламо Савонаролы и с разрешения Синьории 18 января 1498 года.