Текст книги "Костры Тосканы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 8

Сестра Мерседе завела «Отче наш», когда в дальней части собора послышались крики. Монахини-селестинки переглянулись, но молитвы не прекратили. Крики усиливались, отражаясь от стен храма, и сестра Сигнале поспешила на шум.

– Святости нет! Нет!

Это кричала донна Эстасия. Она резко метнулась в сторону, когда монахиня попыталась ее схватить.

– Святости нет! Нет! Ничто в этом мире не свято! Мне никогда не будет прощения!

Селестинка едва увернулась от ногтей, устремившихся к ее лицу, и мягко произнесла:

– Ну-ну, милая, успокойтесь. Возьмите себя в руки и пойдемте со мной.

– Ей становится все хуже, – заметила подошедшая аббатиса.

– Да, – кивнула сестра Сигнале и вновь обратилась к Эстасии: – Не убивайтесь так, дорогая. Обратитесь мыслями к Господу. Он все простит и поймет.

Эстасия, казалось, ее не слышала. Она рухнула на колени, продолжая громко вопить:

– Дьявол соблазняет меня! Полюбуйтесь, что он вытворяет!

Донна опрокинулась на спину, юбка ее задралась.

– Ох, – вздохнула сестра Сигнале, поворачиваясь к аббатисе, – боюсь, это надолго. Она вновь станет изображать, что ее насилуют тысячи демонов. Я устала. Моему терпению приходит конец.

– Вы должны относиться к этому как к испытанию, – ровным тоном произнесла сестра Мерседе. – Я знаю, что вам приходится нелегко. И все же огонь веры не должен в нас гаснуть из-за того, что кто-то не может прозреть ее свет.

Она вернулась к сестрам, творящим молитву. Нестройное пение сделалось громче, Эстасия вздрогнула.

– Замолчите, глупые курицы!

Монахини лишь поежились, но не умолкли. Вдова засучила ногами, срывая с себя одежду.

– Донна Эстасия, – голос сестры Сигнале дрожал от скрытого возмущения, – опомнитесь. Женщине не подобает вести себя так. Просите Господа дать вам силы одолеть терзающий вас недуг.

Эстасия сжалась в комок, ощерившись и отбиваясь руками, вооруженными острыми как бритвы ногтями, в глазах ее вспыхнула ненависть.

– Не прикасайтесь ко мне! Дайте дорогу демонам! Они тут, они рядом! Они ласкают меня! О, как жгучи их ласки! Как горяча их плоть! – Донна бесстыдно выгнулась и раздвинула ноги. – Ни одной из вас и не снилось такое блаженство! – Ее дыхание стало прерывистым. – Глубже, милые, глубже! Ваше семя кипит в моем лоне! Ваши движения сладостны, я вся горю! – Тело Эстасии вдруг напряглось и задергалось в частых конвульсиях, потом внезапно обмякло, покрывшись испариной. Донна раз-другой вскинула руки и затихла.

Сестра Сигнале неприязненно наблюдала за ней. Припадок кончился на удивление быстро, обычно подобные приступы длились час или два. Впрочем, финал был достаточно бурным, и это позволяло надеяться, что Эстасия станет послушной и позволит себя увести.

Подбирая с пола одежду своей подопечной, селестинка заметила, что ту клонит в сон.

– Прикройтесь, синьора. Не подобает находиться в церкви в таком виде.

– Что? – Эстасия, вздрогнув, повернулась к монахине. Ее глаза странно блестели, она недоумевающе оглядела себя – Я снова бредила? – В ее голосе послышалась боль. – Демоны вновь приходили ко мне?

– Сейчас вам уже лучше, – хмуро пробормотала сестра Сигнале, пытаясь взять ее за руку.

– О, милые сестры, – закричала Эстасия. – Почему вы терпите мои выходки? Прогоните меня! Бросьте в холмах на съедение диким зверям! Я не заслуживаю столь доброго к себе отношения. Прогоните меня, прокляните! – Она зарыдала, простирая к монахиням руки.

– Донна Эстасия, – сказала сестра Сигнале, испугавшись, что истерика вновь начнется, – вы ведь взрослая и разумная женщина. Постарайтесь следить за собой. – Она обняла донну за плечи, та вцепилась в ее одеяние, задыхаясь от слез.

– Я не достойна ваших забот! Нет, не достойна! – тихо причитала вдова.

Горло сестры Сигнале сдавило от жалости.

– Ну-ну, синьора, давайте уйдем. Нам незачем долее здесь оставаться. Вам следует успокоиться и отдохнуть. Вы ели сегодня?

Эстасия мотнула растрепанной головой.

– Я не могу есть. Я думаю лишь о своих прегрешениях… когда в состоянии думать. Я много грешила. – Она внезапно умолкла и бросила на монахиню хитрый взгляд. – Вы, часом, мне не завидуете, сестра?

– Нет, – твердо ответила монахиня. – Я не завидую никому.

– Но вы ведь женщина, и молоденькая, а соблазн так велик, – настаивала Эстасия. – У меня было много мужчин: и пожилых, и совсем юных. Первые были богаты, вторые – красивы, и все они боготворили меня. Они пьянели от моего тела, от его запаха, они проводили со мной долгие ночи и уходили, насытившись, и приходили опять. Неужели вы, лежа в своей келье, никогда не мечтали о страстном любовнике? Я просто не могу в это поверить, сестра.

Лицо селестинки порозовело.

– Единственная любовь, которую я лелею в себе, донна Эстасия, – сухо произнесла она, открывая дверь в коридор, – это любовь к Господу нашему Иисусу Христу. Это не плотская страсть, а душевное устремление. Страсть исчезает после кратких объятий, это же чувство горит негасимым огнем. Синьора, вам следует думать о покаянии. Греховные мысли сбивают вас с истинного пути.

Эстасия рассмеялась.

– Бедняжка! В чем же мне каяться, если даже демоны вожделеют меня! – Подбежав к своей келье, она остановилась и выпалила: – Возможно, плотская страсть и грех в глазах Господа, но в аду она – добродетель!

Сестра Сигнале, нахмурившись, преградила ей путь.

– Ох, донна Эстасия, ну что вы говорите? Подумайте, на что обрекают вас ваши слова? Господь милосерден, но и Его терпение не бесконечно! Вы говорите, что демоны вас вожделеют! Что, теша свою похоть, они дарят вам наслаждение! Но задумайтесь, долго ли это продлится? Миг наслаждения краток, ад поразит вас своей ужасающей пустотой! Поймите, донна, там нет ни желаний, ни страсти. Тот, кто возьмет вас для удовольствия, ничего не даст вам взамен. Ничто не сравнится с этой опустошенностью. Подумайте, на что вы надеетесь? К чему устремляетесь, ступая на путь в никуда? Покайтесь! Верните себя в лоно церкви, позвольте душе вашей припасть к живому источнику истинной веры! – Она толкнула дверь и вошла в келью, ошеломленная Эстасия последовала за ней. – Вы хотели знать, помышляла ли я о любовниках? Но ответьте тогда, какие любовники могут наполнить душу мою тем тихим восторгом, который даруется мне любовью к Христу? Какое плотское удовольствие может сравниться с этим непреходящим блаженством?

Сестра Сигнале вдруг смолкла и отвернулась.

– Простите, синьора. Я не хотела отчитывать вас. Я просто забылась.

Эстасия затрясла головой.

– Нет-нет, дорогая сестра! Продолжайте. Вам давно следовало мне все это сказать. Тогда, быть может, я не вела бы себя… так… – она умолкла, подыскивая слова, – так глупо… так безрассудно…

Эстасия порывисто шагнула к монахине и взяла ее за руки.

– Но… скажите, вы и вправду испытываете этот восторг? Неужели любовь к Христу столь прекрасна? – Она нетерпеливо переступила с ноги на ногу, словно большой капризный ребенок.

– О, милая донна!

Глаза монахини заблестели, она обняла Эстасию и притянула к себе.

– Нет ничего в мире прекрасней этого чувства. Никакие утехи и удовольствия не идут в сравнение с ним. Любовники, деньги, достаток, успех – все суетно, все тщетно, никчемно! Вся слава мира – в Христе! В его сиянии! В его силе и сути! У меня не хватает слов, чтобы выразить, какой сладостный трепет наполняет мое сердце при одной только мысли о нем!

Вслушиваясь в слова селестинки, Эстасия рассеянно оглядывала свою келью. Ее убранство всегда казалось ей уродливым и убогим. Беленые стены, низкий сводчатый потолок, каменный – в трещинах – пол. Узкая койка, на ней одеяло и жесткий, набитый соломой матрас, рядом – сундук, служащий одновременно и стулом, и подставкой для свечки.

В этот момент солнечный луч коснулся распятия, висевшего на стене. Темная деревянная фигурка Спасителя вдруг засияла, и унылое помещение волшебно преобразилось. Изумленная Эстасия отпрянула от монахини и, отобрав у нее свое платье, торопливо оделась. Потом, двигаясь словно во сне, она легла на кровать.

– Донна Эстасия? – неуверенно окликнула ее селестинка.

– Все хорошо, сестра, – пробормотала вдова.

– Вам все-таки надо поесть.

Эстасия улыбнулась.

– Хлеб питает плоть, разве не так? – спросила она, закрывая глаза.

И, уже погружаясь в дрему, добавила:

– А что, как не плоть, вводит нас в искушение?

В церкви дочитывали последние молитвы. Сестра Сигнале присоединилась к монахиням, машинально повторяя давно затверженные слова, но помыслы ее были обращены к подопечной.

– Как она там, сестра? – спросила ее аббатиса, когда молебен закончился.

– Не знаю, – честно ответила селестинка. – Она вроде бы успокоилась, и это хороший знак, но я все же тревожусь.

– Как вы думаете, рассудок ее ясен?

– Похоже, да. – Сестра Сигнале нахмурилась.

– Но вы все же чем-то обеспокоены. Скажите мне: чем?

Аббатиса редко проявляла в расспросах дотошность, и монахиня терялась в догадках, чем вызван ее интерес.

– Ей хорошо бы покаяться. Возможно, тогда припадки бы прекратились. Демоны являются к ней не сами.

Девушка замолчала.

– Продолжайте, – кивнула сестра Мерседе. – Если выводы ваши ошибочны, Господь вас поправит, но если вы на верном пути, ваши слова многому могут помочь.

– Как вам будет угодно, сестра Мерседе, – сказала девушка, ощущая сухость во рту. – У донны Эстасии было много любовников после того, как она стала вдовой, они разожгли ее похоть. Она далека от раскаяния, ибо мечтает лишь об одном, во всем потакая своей буйной фантазии. Ей трудно забыть прошлое и изменить свою жизнь. – Сестра Сигнале вздернула подбородок и посмотрела аббатисе в глаза. – Я думаю, демонов она вызывает сама. То, что с ней происходит, скорее не болезнь, а распущенность.

Сестра Мерседе задумчиво покивала.

– Что ж. Мне доводилось встречать таких женщин. Обычно они немолоды и некрасивы. Но бывают и исключения. – Настоятельница вздохнула и устремила в лицо собеседницы пристальный взгляд. – Ее кузен Сандро Филипепи хочет завтра встретиться с ней. Что вы думаете об этом?

– Пусть повидаются.

– Но он собирается забрать кузину домой. Можем ли мы поощрить это решение?

Сестре Сигнале понадобилось время, чтобы ответить.

– Нет, я думаю, до тех пор пока она не покаялась, ей лучше остаться у нас.

Аббатиса пожевала губами.

– Я полагаю, вы правы, сестра, и молю Господа помочь мне убедить в этом синьора художника. Конечно, тем самым мы добавляем себе немало хлопот, но совесть наша будет чиста. Кто знает, что может случиться с бедняжкой без нашего в ней участия?

Сестра Сигнале молча кивнула и соединила молитвенно руки. Она продолжала молиться, когда настоятельница ушла.

* * *

Текст двух писем одинакового содержания, написанных в одном случае левой, а в другом правой рукой графа Франческо Ракоци да Сан-Джермано и направленных им чиновнику Синьории Градаццо Онданте и капитану ландскнехтов Ипполито Андреа Чинквекампи.

Уважаемому чиновнику Синьории Градаццо Онданте (капитану ландскнехтов Ипполито Андреа Чинквекампи) граф Франческо Ракоци да Сан-Джермано посылает поклон, надеясь, что дело, изложенное ниже, будет рассмотрено без проволочек и в законном порядке.

Довожу до вашего сведения, что вчера я присутствовал на приеме, устроенном Синьорией в честь праздника апостола Джиокоппо. Уходя из дому, я отпустил на празднество всю прислугу, оставив в своем палаццо лишь дворецкого Руджиеро, человека честного и трудолюбивого, но достаточно пожилого и недостаточно крепкого, чтобы считать, что жилье остается под надежной охраной.

Впрочем, в этот особенный для Флоренции день, когда помыслы всех христиан устремляются к благочестию, у меня не возникло никаких опасений на этот счет. И, как выяснилось, напрасно. Вскоре после моего ухода в палаццо вломились неизвестные люди и, угрожая дворецкому шпагами, связали его, после чего беспрепятственно принялись рыться в моих вещах. Очевидно, они искали драгоценности или деньги, поскольку в основном пострадала лишь та комната, где я держу кое-какие инструменты для опытов и произвожу расчеты с наемными работниками и поставщиками. Грабители устроили там настоящий разгром, поломали приборы и забрали с собой три чаши от пружинных весов с каким-то количеством находящихся в них золотых.

Не стану перечислять мелочи, но к крупным пропажам хочу отнести исчезновение двух рукописных книг в кожаных переплетах, одна из которых очень важна для меня. Ее ценность во много раз превышает ценность украденных злоумышленниками монет.

В связи со всем сказанным прошу вас направить в палаццо да Сан-Джермано кого-то из ваших помощников или прибыть лично для оценки причиненного мне ущерба.

Позвольте напомнить, что мои гости и слуги уже страдали от рук неизвестных молодчиков. Магистр Бранко все еще не оправился от нанесенных ему ран. Весьма сожалею, но я вынужден во второй раз задаться вопросом: будут ли законы республики в отношении меня соблюдаться или мне следует прибегнуть к иным средствам, чтобы себя защитить?

В ожидании ваших решительных действий остаюсь вашим покорным слугой

Франческо Ракоци да Сан-Джермано

Флоренция, 2 мая 1494 года

ГЛАВА 9

День был жарким и душным. Флоренция утопала в запахах спелой сливы и той особенной гнили, которая поражает старые здания, стоящие у воды. Тяжелые низкие облака медленно тащились по небу, с дальних холмов изредка доносились ленивые громовые раскаты.

На пыльных улицах было пустынно, по реке плыл одинокий паром. Многие горожане собрались в четырех главных флорентийских соборах, там шли службы о ниспослании городу и округе дождя. Массивные двери дворца Синьории были закрыты: приор, консул и его приближенные слушали Джироламо Савонаролу. Базарная площадь походила на раскаленную сковородку, правда двое-трое торговцев еще торчали возле прилавков, отгоняя от скукоженных овощей и несвежего мяса полчища мух. В цехах суконщиков остановились станки, и только шелкопрядильная фабрика продолжала работать. Упрямец Бово Фругатти, игнорируя распоряжение маленького аббата, не позволил никому из своих ткачей прервать монотонный труд.

Ракоци, вышедший во внутренний двор палаццо, сменил свой повседневный персидский кафтан на арабский бурнус. Это непривычное для флорентийцев свободное одеяние драпировало все его тело поверх шелковой белой рубашки и обычных холщовых штанов. К широкому поясу, скрытому под египетской тканью, была приторочена дорожная сумка, наполовину забитая медикаментами и снадобьями, на применение каковых новопринятые законы наложили строжайший запрет. Ноги алхимика облегали высокие, закрывающие лодыжки венгерские башмаки.

– Позвольте мне помогать вам, Сан-Джермано, – попросила Деметриче. Она стояла в тени галереи, и Ракоци не сразу заметил ее.

– Пожалуйста, дорогая, но только не покидая стен этого дома.

Он хотел двинуться дальше, но ему заступили дорогу.

– Почему я должна бояться того, чего не боитесь вы?

Ракоци досадливо дернул бровями.

– Потому что вы можете заразиться и умереть. Чума может убить вас, меня же – не может. Я уже однажды был мертв. Теперь мне не страшны никакие болезни. Сломайте мне спину, и я погибну. Проломите мне череп, сожгите меня, и я умру. Но все остальное не в состоянии причинить мне вред. Поэтому я ухожу, а вы остаетесь.

Однако ему не дали уйти.

– Но ведь риск для вас все равно существует. Или вы позабыли, что случилось с португальским магистром?

– Нет, не забыл, – мягко ответил он. – Но подумайте, если вы будете рядом, этот риск возрастет вдвойне. Друзья Лоренцо сейчас в опале, в доме Медичи царит хаос. Вас многие знают как сторонницу и подругу Лоренцо. Вы понимаете, чем вам это грозит?

Она помолчала.

– Да, понимаю. И горжусь своей близостью с ним! – Глаза молодой женщины затуманились, потом в них блеснула решимость. – Мэтр, позвольте мне объясниться. Все было бы много проще, если бы Великолепный был жив. Но он мертв, а город в опасности. Лоренцо не бросил бы флорентийцев в беде. А сын его глуп, капризен, труслив… Кому-то следует поддержать традиции дома Медичи! Я думаю, вы поймете меня.

Ракоци мог легко отстранить ее и уйти, но он задержался.

– Если я правильно понял, вы хотите исполнить свой долг?

Она кивнула в ответ, ее янтарные глаза были серьезны.

– Именно долг.

– А вы уверены, что не существует других способов почтить память Великолепного? На вас ведь лежит работа с его книгами. – Говоря это, он понимал, что все уже решено, но попытался прибегнуть к последнему доводу. – Лоренцо на моем месте никуда бы вас не пустил.

– Лоренцо не допустил бы в город заразу.

– Да, это правда, – Ракоци покачал головой. – Вы понимаете, на что идете? Вы знаете, как протекает эта болезнь? – Он глубоко вздохнул. – Я встречался с ней не однажды. В Риме, в Египте, на родине… Выживают лишь единицы. Остальных ждет ужасная смерть. Отвар из мака снимает боль, но на очень короткое время. В некоторых случаях помогают припарки. Исцелить больного практически невозможно. Можно лишь попытаться облегчить его страдания и попробовать уберечь тех, кто ухаживает за ним.

Деметриче посмотрела на Ракоци.

– Дайте мне пару минут, и я буду готова.

Он понял, что пора выкидывать белый флаг.

– Ну хорошо, дорогая. Ступайте, я вас подожду. Оденьтесь во что-нибудь, что можно будет потом сжечь, чтобы не занести в дом заразу.

– Как прикажете, мэтр. Не беспокойтесь, я буду очень послушной.

Деметриче сморщила носик, словно хотела сказать что-то еще, затем махнула рукой и убежала.

Вернулась она на удивление быстро. Ракоци критически ее осмотрел. Льняная шапочка, свободная блуза, юбочка до колен, высокая обувь.

– Мы можем идти?

Вопрос прозвучал почти весело.

– Где вы взяли эти сапожки?

– Это подарок отца. Они немного изношены, но еще крепкие. – Деметриче пристегнула к поясу кошелек. – Так мы идем, Сан-Джермано?

Он знал, что отговорить ее не удастся, и только пожал плечами.

– Учтите, если там будет слишком опасно, я вас отошлю. И вы не станете спорить.

Деметриче присела, как послушная девочка.

– Хорошо.

Ракоци усмехнулся.

От церкви Сан-Марко донеслись крики и плач, проповедь там, очевидно, вошла в последнюю фазу. Лицо Ракоци окаменело.

– Что с вами?

Деметриче заметила его беспокойство.

– Я кое о чем вспомнил…

Он явно не хотел продолжать.

– О чем? – не отставала она.

– О многом, – неохотно откликнулся он и заговорил лишь тогда, когда они пересекли виа Ларга. – Я многое повидал. Я вспомнил, что сделали доминиканцы с катарами…[50]50
  Катары (альбигойцы) – приверженцы христианского вероучения, зародившегося в XI веке на юге Франции, в местечке Альби, и отвергавшего многие католическое догматы. Катары, объявленные католической церковью еретиками, на протяжении долгого времени подвергались беспощадным преследованиям, и, несмотря на активное сопротивление, в XIII веке был завершен их полный разгром.


[Закрыть]

– С катарами? – нахмурилась Деметриче.

– С катарами, или с альбигойцами, если хотите.

Они проходили мимо палаццо Медичи, и Ракоци попытался уйти от неприятного разговора:

– Пьеро так и не решился снести бедняцкие хижины. Он очень скоро пожалеет о том.

– Я слышала об альбигойцах, – перебила его Деметриче. – Они были еретиками?

– Нет, – отозвался Ракоци. – Так считали доминиканцы. Но сами катары так не считали. – Он покачал головой. – Сейчас не время обсуждать этот вопрос.

– Но позже мы сможем к нему вернуться?

Дыхание Деметриче было неровным. Она слегка запыхалась от быстрой ходьбы, над ее верхней губой проступили бусинки пота. Ракоци выглядел по-прежнему свежим и, казалось, не замечал одуряющей духоты.

– Возможно.

Они подходили к виа делли Архангели. Узкая улочка со скученными домишками напоминала змеиный зев. К ужасающему зловонию, исходившему от сточных вод и отбросов, примешивался какой-то особенный запах. Неприятный и стойкий, он делался все сильней. Запах болезни, подумала Деметриче и побледнела.

– В помещениях будет хуже, – предупредил Ракоци. – Там придется всем этим дышать. Еще не поздно от всего отказаться. Я провожу вас домой.

Она прикусила губу.

– Нет, я останусь. Я справлюсь.

– Что ж, как вам будет угодно.

Он подошел к третьему от угла дому, двери которого перечеркивала черная полоса. Из неплотно прикрытых окон неслись звуки рыданий. Ракоци постучал раз-другой по растрескавшемуся от жары и ветхости дереву, потом крикнул:

– Куоребрилло, откройте.

В доме никто не отозвался, и Ракоци крикнул еще раз. Рыдания прекратились, к двери кто-то пошел. Наружу выглянул тридцатилетний мужчина, которому, впрочем, можно было дать и все пятьдесят. Грязные волосы его свисали сосульками, в них пробивалась ранняя седина. Он молча взглянул на посетителей красными заплаканными глазами и посторонился, пропуская их в дом.

– Я пришел посмотреть, как ваши дела, Сесто, – наигранно бодро произнес Ракоци, входя в полутемное помещение. – Донна Деметриче была столь добра, что вызвалась меня сопровождать.

Куоребрилло покосился на гостью.

– Я знаю вас, донна. Ваш приход был бы большой радостью еще неделю назад. Но вы опоздали. Анна-Мария умерла этим утром, а Лукреция вот-вот отойдет.

Он вытер лицо грязным фартуком.

– Мне даже некуда вас усадить.

– Что с вашей женой, Сесто? Как ваши дети? – мягко спросил Ракоци, но в его голосе слышались нетерпеливые нотки.

– Феве нехорошо, но она все еще держится. Козимо, Джемму и Эрмо увезли в Сан-Феличе к монахам. Они будут там, пока не минует опасность или пока мы все не умрем. Только Илирио оставили – он слишком мал. Он погибнет без матери, а кормилицу нам не нанять.

– Отправьте их в семейный приют, – посоветовала Деметриче. – И жену, и младенца. Им будет там хорошо.

Сесто усмехнулся.

– Никто не призреет больных из чумного дома, чтобы не подвергать опасности остальных. – Голос его пресекся, он отвернулся. – И вы уходите. Не мучайте нас.

– Куоребрилло, – в воцарившейся тишине голос Ракоци прозвучал неожиданно громко, – отведите нас к вашей жене. Поверьте, мы не причиним ей вреда.

– Уходите, во имя всех ангелов! Дайте нам умереть спокойно! У нас и так много горя! – Сесто поднес руки к лицу и зарыдал.

Деметриче порывисто шагнула вперед и, не выказывая ни малейшей брезгливости, приобняла бедняка за плечи.

– Синьор Куоребрилло, зачем вы гоните нас? Разве мы звери, алчущие добычи? Нет, мы люди, пришедшие вам помочь. Чувство сострадания, внушенное человеку самим Господом, отличает его от зверей. Не сдавайтесь болезни! Мы пришли с помощью, зачем же ее отвергать? Позвольте нам осмотреть вашу супругу. Если наши попытки ничего не изменят, мы хотя бы помолимся вместе с ней.

В тесной прихожей было так душно, что, казалось, сам воздух ее источает зловоние. Сесто медленно поднял голову и убитым тоном сказал:

– Добрая донна, у нас ведь не прибрано.

– Я удивилась бы, если бы это было не так. Вы больны и измучены. Разве Господь отворачивался от прокаженных? – Деметриче возвысила голос. – Разве он трепетал, возлагая на их язвы персты?

Сесто посмотрел на нее как на умалишенную, но ничего не сказал и пошел по узкому коридору. По пути он молча указывал на подгнившие доски в полу, беспокоясь о том, чтобы гости не оступились.

Ракоци, следуя за бедняком, наливался холодным бешенством.

– Вы только взгляните! – Шепот его был отрывист и глух. – Полы провалены, стены в дырах. Эти хижины скоро рухнут! Боже, какой позор! Лоренцо хотел снести эти лачуги и построить для их обитателей другие жилища. Но Пьеро совершенно нет дела до замыслов отца…

Сесто остановился и отвел в сторону рваный полог, закрывавший дверной проем.

– Феве, жена, – сказал он срывающимся от волнения голосом, – чужеземец пришел снова. С ним синьора, ты ее знаешь, она приезжала к нам с Великолепным. Мы вместе ловили рыбу и пили вино.

Феве лежала на старой деревянной кровати, укутанная в грязные одеяла. Ее глаза блестели от жара, волосы, разбросанные по подушке, спутались и сбились в комья. Она, похоже, не слышала ничего.

Деметриче замерла на пороге, охваченная щемящей жалостью, но стараясь ничем не выдать ее.

Едва шевеля сухими, покрытыми волдырями губами, женщина с трудом выговорила:

– Добрая донна… Вы не должны… на это смотреть… Мне уже ничем не помочь. Я умираю.

Ракоци внутренне согласился со словами больной, но ему не хотелось расстраивать Сесто. Он принял озабоченный вид и достал из своей сумки маленький пузырек.

Деметриче уже стояла возле кровати.

– Вы не должны отчаиваться, синьора, – спокойно сказала она и повернулась к Сесто. – Я думаю, нам понадобится вода.

– Только не местная, – бросил Ракоци. – Наберите где-нибудь чистой воды. Хотя бы в ключе Санта-Кроне.

Глаза бедняка удивленно расширились.

– Дорога туда займет уйму времени. Чем плохи наши запасы, синьор?

Ракоци выпрямился.

– Куоребрилло, по городу ходит чума, в стены вашего дома проникла зараза. Она содержится и в вашей воде. Ее уже нельзя пить – ни вам, ни кому-то другому. Ступайте к стражникам, они дадут вам осла. Путь неблизок, но вы привезете чистую воду – для себя и для ваших соседей.

– Но ведь сегодня делать что-либо грех. Савонарола велел всем молиться. О дожде и об избавлении от чумы. Ослушников строго накажут.

Ракоци мысленно усмехнулся. Похоже, беднягу больше пугали доминиканцы, чем пожирающая его семейство чума.

– Подумайте сами, – сказал он рассудительно, – может ли помощь нуждающимся считаться грехом? Разве накормить голодных и напоить жаждущих не первейший долг каждого благочестивого человека?

Сесто скорчил гримасу. Он кивнул, но, подняв палец, предупредил:

– Если охранники прогонят меня, вы пойдете к ним сами.

Когда Сесто ушел, Ракоци встряхнул пузырек.

– Вот, Деметриче. Дайте ей это. Сначала лишь увлажните губы, затем влейте в рот несколько капель.

– Что это? – Деметриче откупорила склянку и, смочив свои пальцы в прозрачной жидкости, коснулась ими воспаленных губ Феве.

Женщина застонала.

– Мне больно… Оставьте меня…

– Мажьте, – приказал Ракоци, зажигая огарки свечей в подсвечнике, стоявшем возле кровати. Фитильки их весело вспыхнули, и в комнате стало светлей.

Деметриче повиновалась, стараясь не обращать внимания на сопротивление и стоны больной.

– А теперь не спешите.

Светлая жидкость капля за каплей вливалась в горло Феве. Бедная женщина кашляла и задыхалась.

– Что это? – переспросила Деметриче, не сводя глаз с несчастной. – Что с ней происходит?

Ракоци покачал головой.

– Сразу не объяснишь. Идут процессы, уничтожающие заразу. Если болезнь не зашла глубоко, эликсир ее остановит. Это медленная работа.

Деметриче быстро спросила:

– А это могло бы помочь Лоренцо?

– Нет.

Лицо Сан-Джермано замкнулось. Вопрос был бестактен, и она это поняла.

– Но вы ведь давали ему что-то?

Деметриче умолкла, поскольку Феве снова закашлялась. Она посмотрела на Ракоци, тот взглядом сказал ей, что прямой опасности нет. Затем очень спокойно он произнес:

– Я дал ему два пузырька: в первом было средство, утоляющее боль, в другом – один состав… он действовал какое-то время. Большего я сделать не мог. Больную кровь нельзя излечить, дорогая. А это снадобье, – добавил он, наклонившись к больной, – позволяет надеяться на исцеление. Но полной уверенности не дает и оно.

– Простите меня, Сан-Джермано, – торопливо произнесла Деметриче; лицо ее выражало сильное замешательство, – я не должна была расспрашивать вас. Но я очень мучилась, видя, как он умирает.

Ракоци молча копался в своей сумке.

– Теперь надо выждать, прежде чем снова дать ей лекарство. Если кожа ее примет естественный цвет, она поправится. Если же…

Он посмотрел на Феве. Взгляд его сделался отстраненным.

Деметриче вздрогнула. Сидящий рядом с ней глубоко опечаленный человек мало напоминал того Ракоци, какого она знала. Через мгновение свечи мигнули, и все стало обычным. Охваченная стыдом и раскаянием, Деметриче произнесла:

– Вы были сейчас далеко и думали о другом.

– Да, но о чем, вы не можете себе и представить.

Вспышка молнии озарила окно. Отдаленный раскат грома слился с грохотом закатываемого в лачугу бочонка.

– Я принес воду, – объявил Сесто, входя в комнату. Его лицо было усталым и потным.

– Прекрасно, – сказал Ракоци и взглянул на Деметриче. – Вы сможете ее выкупать?

Деметриче кивнула.

Ракоци обратился к Сесто.

– Нам понадобится самая большая в доме лохань, а еще чистые простыни и одеяла. Если у вас их нет, сходите в Санта-Мария дель Фьоре. Скажите монахам, что это нужно больной.

Сесто машинально кивнул.

– Вам бы они дали все это охотнее.

– Я чужеземец и в помощи не нуждаюсь.

– Но ведь все знают, что вы возитесь с нами. – Сесто вздохнул и пошел к двери, но вдруг замер, услышав тоненький плач – Иллирио! Он жив, он проснулся!

Бедняк ринулся в соседнюю комнату.

– Что ты собираешься делать? – спросил Ракоци, когда Сесто вернулся. – Ступай за одеялами. Об остальном позаботимся мы.

– Вот, Иллирио, – сказал Сесто, показывая ему красного от натуги и громко плачущего младенца. – Он голоден. Ему нужно дать грудь.

– Нет. – Ракоци встал, преграждая дорогу к кровати.

– Но он хочет есть! – вспылил Сесто и обратился к Деметриче, – Добрая донна, его надо положить рядом с матерью.

Ракоци дернул бровью.

– Этого делать нельзя.

Ребенок зашелся в крике.

– Видите, он умрет, если его не покормят.

– Если Феве его покормит, он и вправду умрет.

Сесто побагровел, Иллирио продолжал громко кричать.

– Савонарола сказал, что кормящая мать чиста, как Мадонна. Почему я не должен верить ему?

Ракоци покачал головой.

– Можете верить кому угодно, но в молоке Феве зараза. – Он посмотрел на больную, понимая, что той не дожить до утра. – Чума беспощадна. За восемь дней умерли пятьдесят человек.

Одна из свечек внезапно погасла. Сесто, взглянув на нее, прошептал:

– Господи, упаси нас!

Деметриче решила вмешаться. Она склонилась к больной и чистой льняной тряпочкой осушила ее лицо.

– У нее горячка, ее следует выкупать, синьор Куоребрилло. Если мэтр говорит, что кормить ребенка нельзя, значит, нечего спорить. Лучше сходите за одеялами и бельем.

К удивлению Ракоци, Сесто вмиг присмирел.

– Как скажете, донна. Но что делать с ребенком?

– Отнести его к привратнице ворот Сан-Николо. Она добрая женщина и присмотрит за ним.

– Но чем я ей заплачу? – сердито выкрикнул Сесто. – Она ведь захочет денег. А у меня в карманах нет ни гроша.

– Вот, возьмите. – Ракоци развязал кошелек. – Дайте ей сколько попросит.

Сесто бросил взгляд на жену и взял деньги. По лицу его заструились слезы. Бережно прижимая Иллирио к себе, он вышел из комнаты. Спустя минуту они услышали, как хлопнула дверь.

Деметриче укрыла лежащую женщину одеялом и глубоко вздохнула.

– Я бы тоже сейчас прилегла. Не тут, конечно, а дома.

Феве вновь закашлялась, обирая одеяло руками. Ракоци наклонился над ней.

– К сожалению, мы не скоро вернемся… домой.

Он с большой осторожностью произнес последнее слово. Деметриче назвала домом палаццо, которое сам он считал лишь пристанищем, и сердце его омылось теплой волной. Возможно, она просто оговорилась, но, чтобы не заострять на этом внимание и не спугнуть волшебное ощущение близости, Ракоци поспешил пояснить:

– Я думаю, нам придется обойти и соседей. Зараза распространяется быстро. Особенно в такую жару.