Текст книги "Костры Тосканы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 12

Гелата вскинула морду, готовая пуститься галопом. Ракоци натянул поводья. Мрак конюшни освещала всего лишь одна свеча, и лица Руджиеро практически не было видно.

– Как долго фра Сансоне проспит? – спросил слуга, готовясь открыть боковые ворота.

– До утра. Я вернусь много раньше. Если он начнет просыпаться, брось в жаровню еще несколько корешков. Этого вполне хватит, чтобы его успокоить. – Ракоци поплотней завернулся в плащ – Я выеду через ворота Корса дель Прато, как мусорщик. Там открыто всю ночь, – Он сунул руку в сапог и проверил, на месте ли нож. – Я готов. Не мешкай же, Руджиеро.

Тот колебался.

– Что мне сказать, если явятся доминиканцы? Вдруг они захотят видеть вас?

– Скажи, что хозяин молится и не велел себя беспокоить. Будь уверен, они отнесутся к этому с уважением.

– Ладно, – кивнул Руджиеро с сомнением.

– Положись на меня, старый друг.

Ракоци наклонился вперед и, когда ворота открылись, дал волю Гелате. Та исчезла во мраке ночи, прежде чем Руджиеро успел что-либо возразить.

Флоренция спала и в сиянии звезд казалась городом-призраком. Ракоци молча скакал по пустым улицам и придержал кобылу только возле Санта-Мария Новелла. Грохот копыт смолк, но в нескольких кельях зажегся свет, там забубнили молитвы. Всадник помедлил, затем пустил лошадь шагом и через десяток минут проехал через ворота Корса дель Прато – в соседстве с парой повозок, нагруженных всяческим хламом.

Он гнал Гелату, пока мог хоть что-то перед собой различать, а когда тьма сгустилась, перешел на рысь, потом на трусцу, потом и вовсе остановился. Скачка во мраке сулила множество неприятностей. Ракоци постоял с минуту, изучая дорогу. Вдруг Гелата прянула в сторону, из-за холма послышался лай. Что там – застава, засада? Ему показалось, что в темноте что-то движется, приближаясь к нему, он дернул поводья. Кобыла легко рванулась вперед и унесла его от опасного места.

Где-то в полумиле от конечной цели своего путешествия Ракоци спешился и, потянув за узду, свел Гелату с дороги. Близился день аутодафе, и подступы к древнему замку могли усиленно охраняться. Он привязал кобылу к толстому корню дерева, вросшего в холм, и продолжил свой путь.

Камни стены были сухими, и на подъему него ушло менее четверти часа. Ракоци тенью проник в келью и, присев под окном, позвал Деметриче. Голос его был не громче шелеста тростника.

Она не ответила, Ракоци скользнул к ее ложу и, встав на одно колено, тронул спящую за плечо.

Жалобно всхлипнув, Деметриче с трудом разлепила опухшие веки. Губы и щеки ее покрывали струйки засохшей крови.

– Нет, – шепнула она и вновь погрузилась в забытье.

Ракоци, задыхаясь от ярости, принялся ощупывать Деметриче, пытаясь определить, как тяжелы нанесенные ей увечья. Он действовал с большой осторожностью, всякий раз обмирая, когда бедняжка начинала стонать. К счастью, серьезных повреждений не обнаружилось, и он еще раз попытался ее разбудить.

Узница вздрогнула и вскинула руку к лицу, словно бы защищая себя от удара. Глаза ее лихорадочно заблестели.

– Не надо. Пожалуйста. Я все вам сказала.

Захлебнувшись слезами, женщина съежилась и откатилась к стене.

– Деметриче, прошу вас, это я, успокойтесь…

Остановленный ее ужасом, Ракоци смолк.

– Я снова скажу вам все, что вы хотите, – повторяла она как в бреду. – Я скажу. Все, что угодно. Только не мучьте меня. – Голос ее прерывался рыданиями, надрывавшими ему сердце. – Не надо. Уберите эти ужасные вещи. Нет, нет…

– Деметриче, – заговорил Ракоци снова, чувствуя, что его усилия тщетны. – Это я, Сан-Джермано, успокойтесь, карина. Я вернулся, я здесь. Я пришел к вам, как обещал.

Он уже не надеялся, что она услышит его, когда стены узилища огласил бурный, безудержный плач. Ракоци замер, он понял, что это плач облегчения.

– Сан-Джермано, – пробормотала потерянно Деметриче. – О, Сан-Джермано, я во всем им призналась! Я сказала, что оскверняла крест и подбрасывала в святилища экскременты, – Глаза ее внезапно расширились, она покачала головой, словно не понимая, как ее губы могут такое произносить. – Я должна была это сказать. Иначе они не остановились бы.

Он осторожно взял ее за руку – чуть выше запястья, чтобы не потревожить подсохшую ссадину. Он порадовался, что оковы валялись под стенкой. Получив свое, монахи, как видно, не сочли нужным использовать их.

– Это не имеет значения, дорогая.

Это и впрямь не имело значения. До аутодафе оставалось два дня. Савонарола, бросивший вызов Папе и Риму, не выказывал никакого желания отступиться от своего ужасного замысла. Деметриче, как и многим несчастным, томившимся в этих стенах, грозила страшная смерть.

– Я знаю, что пойду на костер, – спокойно произнесла узница. – Они сказали мне это. Я буду гореть и в этом мире, и в том.

Ее глаза закрылись, но лишь на мгновение. Справившись с приступом слабости, Деметриче храбро продолжила:

– Я знаю, что ваше ходатайство не помогло. Они все заранее предрешили, не так ли? Любые хлопоты были обречены на провал.

– Пожалуй, – сказал он, вспоминая часовню Санта-Мария Новелла и стараясь не глядеть ей в глаза.

– Что ж, зато я успела узнать вашу любовь.

Она помолчала какое-то время, затем сказала:

– Ох, как я боялась вас поначалу! А теперь о том сожалею! Столько времени потеряно зря!

Глаза Ракоци наполнились нежностью.

– Но… дорогая, оно ведь у нас еще есть.

– Да, и я этому рада, – Она прислонилась к стене, но скривилась от боли и вновь села прямо. – Я боюсь пламени, Сан-Джермано. Я жалею, что не погибла под пытками, но плоть моя слишком слаба. У меня не хватило духу идти до конца… Я хочу умереть, но… как-нибудь безболезненно. Я не гожусь в мученицы, Франческо.

Он вздрогнул, и вовсе не потому, что его впервые назвали по имени. И не потому, что Деметриче заговорила о самоубийстве. Нет – на ум ему вдруг пришла странная мысль.

– Что?

Он обдумывал эту мысль, он пытался ее отбросить, но она властно стучалась в сознание, утверждаясь в правах.

– Я боюсь мучительной смерти.

На мгновение Ракоци усомнился, стоит ли говорить ей о том, что он надумал, но тут же отбросил сомнения прочь. Ситуация торопила и заставляла идти на риск. Он придвинулся к Деметриче. Лицо его, попав в квадрат бледного света, идущего от окна, словно бы засияло.

– Деметриче, выслушайте меня. Я не могу уберечь вас от гибели. Но в моих силах помочь вам ее пережить. Если, конечно, вы этого захотите.

Она изумленно взглянула на него.

– Пережить? Что это значит?

Он снова взял ее за руки.

– Вы помните наши прежние разговоры? О том, что для вас существует опасность стать такой же, как я? Если мы будем какое-то время встречаться. Это долгое дело, но имеется и короткая тропка. Вкусите моей крови. Сегодня, сейчас.

– Но… для чего? Меня ведь сожгут, – мягко возразила она, не принимая всерьез этих слов, но взглядом благодаря его за лучик надежды.

– Они не станут делать это с мертвой. Им придется похоронить вас на каком-нибудь пустыре, и в первую же ночь вы проснетесь. Вы обретете новую жизнь, через мою кровь. – Ракоци говорил быстро, опасаясь вопросов.

– Но… для этого надо ведь умереть! Как? На новом допросе? – Лицо Деметриче болезненно побледнело. Воспоминание о недавно перенесенных страданиях заставило ее задрожать.

– Нет. Совсем нет. – Ракоци достал из сапога нож. Узкое лезвие его тускло блеснуло. – Вы уйдете легко. Всего два надреза, две небольшие царапины, и вы ускользнете от палачей. – Он нежно погладил ее по плечу. – Решайтесь же, Деметриче. Примите новую жизнь. Спасите себя. Пожалуйста, я прошу вас.

Слова его были ласковы, но их смысл… Деметриче внутренне напряглась, прислушиваясь к своим ощущениям. Каждое движение причиняло ей острую боль, а утро обещало новые муки. Они сказали, что доведут следствие до конца, перебирая свои ужасные инструменты… Узница содрогнулась и поднесла руки к лицу.

– Нет, Деметриче.

Ракоци испугался. Он принял ее жест за отказ и замер в отчаянии, не зная, на что решиться. Насильно заставить ее принять свой дар он не мог и понимал, что уговоры будут напрасны. Если она чувствует отвращение, перерождение невозможно. Душу его охватила тоска.

Она вытерла слезы и тихо спросила:

– Что мы должны делать?

Ракоци облегченно вздохнул.

– Ничего страшного, дорогая. Просто на этот раз вам придется взять у меня то, что беру у вас я. Немного, всего несколько капель. А потом, – он бережно обнял ее, – мы сделаем остальное. Возможно, вам будет больно, но боль быстро пройдет…

– Это не имеет значения, – спокойно сказала она и быстро поцеловала его в губы.

Его руки были уверенно-нежными, а поцелуи грели и врачевали. Он тихо приговаривал что-то, она замерла, вслушиваясь в размеренный речитатив и ощущая, как в глубине ее существа возникает желание.

– О женщина, ты подобна Венере, разгорающейся на утреннем небосклоне. Деревья склоняются пред тобой, как трава, земля ковром расстилается под твоими ногами. Близость твоя волнует мне кровь, подобно тому как приближение луны волнует морские пучины. Губы твои источают дыхание вечности, я растворяюсь в нем, очарованный твоей красотой…

Голос его пробуждал в ней жажду и нетерпение. Деметриче порывистыми движениями сорвала с Ракоци плаш и принялась расстегивать пуговицы рубашки. Пальцы не слушались, он ей помог, потом сверкнул нож, и на смуглой коже мужчины появился разрез, через мгновение оросившийся кровью.

Он снова поцеловал ее и отстранился.

– Ну же, карина. Возьмите мою жизнь.

Она передвинулась и припала губами к солоноватой ранке, обмирая от щемящего чувства восторга и ощущения невероятной свободы. Он обхватил рукой ее голову и замер, покорный, ожидая, когда ее упоение разрешится экстазом, он знал, что теперь она всего достигнет сама.

Миг-другой, и она застонала, содрогаясь, плача, слабея – освобождая дорогу его нарастающей страсти. Он взял ее нежно, но властно и успел насладиться последними всплесками ее содроганий. Он хотел большего, но понимал, что медлить нельзя.

– Деметриче, готовы ли вы?

Она все еще дрожала, однако сумела с собой справиться и протянула ему обе руки.

– Великие римляне в свое время делали это в термах, услаждая свой слух торжественной музыкой, но тут нет ни музыкантов, ни ванн с благовонной водой. И все же, карина, не огорчайтесь, я что-нибудь вам спою.

Шуткой Ракоци пытался ее ободрить, она поняла это, но промолчала. Он вгляделся в нее и кивнул.

– Потерпите чуть-чуть.

Лезвие ножа было холодным. Ракоци подержал его между ладонями, чтобы согреть сталь, затем сделал два неуловимо быстрых движения. Запястья Деметриче окрасились кровью. Уверившись, что артерии перерезаны, Ракоци привалился к стене и притянул возлюбленную к себе.

– Теперь остается лишь ждать. Ни о чем не тревожьтесь. Упритесь ладонями в пол, чтобы раны не затянулись.

Руки его напряглись, взгляд сделался отстраненным. Спустя какое-то время он стал напевать. Мотив песенки был вовсе не элегическим, ее сочинил когда-то Медичи, восславляя юность как лучшую пору человеческой жизни.

 
Все в годы юности возможно.
Все манит нас, чарует нас.
Стремись продлить веселья час.
Поскольку завтра ненадежно.
 

Деметриче узнала слова, в душе ее ворохнулось нежное чувство. Лоренцо словно бы сам вошел в эту келью и присел с ней рядышком на старый тюфяк, чтобы облегчить ей минуты прощания с жизнью. Она с благодарностью посмотрела на человека, подарившего ей не только себя, но и встречу с прежней любовью. Ей захотелось улыбнуться ему, но улыбка не получилась. Умирающая с глубоким вздохом приникла к груди Ракоци и закрыла глаза.

* * *

Письмо Фебо Джанарио Анастасио ди Бенедетто Воландри к Марсилио Фичино, отправленное 19 декабря 1497 года и врученное адресату 19 апреля 1498 года.

Высокочтимый учитель! Ваш ученик Фебо Воландри шлет вам из Парижа свой нижайший поклон!

Это письмо найдет вас благодаря любезности Рене Бенуа Ричезе, моего однокашника, направляющегося через Мантую в Рим, чтобы продолжить учебу. Он согласился передать мое послание вам с условием, что вы удостоите его личной беседы. Я взял на себя смелость пообещать ему это.

Меня очень расстроило известие об аресте сестры. Я ведь предупреждал Деметриче, что ее тяга к алхимии не принесет ей добра, – так, похоже, и вышло. Впрочем, надеюсь, обвинения вздорны и недоразумение разрешится раньше, чем это письмо вас отыщет.

И все же ситуация неприятна и побуждает меня искать ваших советов. Что бросает тень на сестру? Возможно, неблаговидные делишки приютившего ее чужеземца? Но она была у него всего лишь домоправительницей и, по ее же собственным уверениям, в близкие отношения с ним не вступала. Даже если между ними что-то и было, чужак этот давно покинул Флоренцию, время и расстояние должны все списать. Или он все же каким-то образом ее опекает? В таком случае ничего хорошего ждать не приходится. Бесцеремонность этого человека известна, он может поставить сестру в трудное положение, сам не желая того.

Мне надо бы лично во всем разобраться, но я, к сожалению, не могу сейчас оставить Париж и потому целиком полагаюсь на вас. Если вам покажется, что Деметриче следует покинуть Флоренцию, я тут же пошлю кого-либо за ней или приеду сам, но это случится не ранее лета. Я тут стеснен и учебой, и обстоятельствами, однако занятие для нее, конечно же, подыщу. Впрочем, лучше бы все оставалось как есть, разумеется если ситуация позволяет. Вам на месте виднее, я очень рассчитываю, что вы все оцените и дадите мне знать, как целесообразнее поступить.

Надеюсь, вы понимаете, что я очень привязан к сестре. Она всегда была ко мне бесконечно добра, она изыскала средства, чтобы я мог продолжить образование, и потому она первая выругает меня, если я вдруг, прервав обучение, примчусь во Флоренцию из-за дела, которое не стоит выеденного яйца. Наверстать упущенное будет весьма нелегко, я прошу вас, составляя свое суждение, помнить об этом.

Еще прошу, буде благодетель сестры появится во Флоренции, взять на себя обязанности моего доверенного лица и убедить его прекратить всяческие сношения с Деметриче. Я почему-то уверен, что все ее неприятности идут от него, как и в том, что все тут же уладится, если их связь распадется.

Остаюсь в ожидании ваших мудрых советов; впрочем, если ситуация сносна, умоляю, не затрудняйте себя ответом. Я сочту ваше молчание признаком того, что все идет хорошо. Деметриче достаточно рассудительна, и стороннее вмешательство в дела, с которыми она может справиться самостоятельно, несомненно ее возмутит.

Надеюсь, что вы находитесь в полном здравии, и прошу, как и всегда, считать меня вашим покорным слугой, искренне вам благодарным за доброту и заботу.

Фебо Джанарио Анастасио

ди Бенедетто Воландри

Парижский университет

10 декабря 1497 года

ГЛАВА 13

Огромный монах смотрел на Ракоци с подозрением, ибо проспал почти до полудня и не понимал, как могло такое произойти. Он уходил куда-то, но скоро вернулся и теперь угрюмо топтался за спиной своего подопечного в комнате мер и весов.

– У нас новости.

– Какие? – Лениво спросил Ракоци. Он знал, о чем пойдет речь.

– Еретичка, о какой вы хлопочете, выдала себя с головой.

Ракоци привел в равновесие медные чаши и поднялся из-за стола.

– Что это значит?

Фра Сансоне улыбнулся.

– Это значит, чужеземец, что женщина, которую вы так защищали, этой ночью лишила себя жизни, чтобы избежать очищающего костра.

Ракоци вскинул брови.

– Чушь, – заявил он высокомерно. – Вы сами убили ее. Замучили пытками, а теперь обвиняете в самоубийстве. – Он ссыпал порцию перца в маленький ящичек и занялся новой порцией ароматного порошка. – Кто сообщил вам об этом?

Фра Сансоне раздраженно откашлялся.

– Фра Станислао… около часа назад. Двое охранников пришли за ней утром и нашли ее тело холодным. Она взрезала себе вены, сомнений тут нет.

– В самом деле? – спросил скептически Ракоци.

– Да. Никаких. Вчера умерли еще трое, но они доказали свою невиновность. Их похоронят по-христиански, – фра Сансоне сложил молитвенно руки, – а вашу донну зароют на каком-нибудь перепутье.

– Она не моя. Впрочем, так или иначе, честь нашего семейства задета. – Ракоци покачал головой. – Возможно, мне будет позволено позаботиться о ее погребении? Чтобы придать всей этой истории благопристойный вид.

– Но она еретичка, – напомнил фра Сансоне.

– Для меня она прежде всего домоправительница моего дядюшки, – возразил Ракоци твердо и повернулся к монаху. – Где находится ее тело, достойный отец?

Вопрос этот явно не пришелся доминиканцу по вкусу. Фра Сансоне поморщился и неохотно сказал:

– Ее должны привезти в Сан-Марко. Наведайтесь, если хотите, туда. Возможно, вам и удастся с кем-нибудь столковаться. – Монах презрительно оглядел окружавшие его вещи. – Все тщеславие, все суета.

– Отчего же? – спросил язвительно Ракоци. – Эти приборы весьма полезны, их изящные формы отнюдь им не вредят. А хорошо сработанные укладки очень практичны. Специи, например, нуждаются в тщательной укупорке.

– Это просто куски дерева, – усмехнулся фра Сансоне. – Как их ни складывай – это только куски.

– Крест, как я полагаю, тоже сложен из двух кусков дерева, – надменно сказал Ракоци и повернулся к озадаченному монаху спиной.

Осторожно наполнив медную чашу корицей, он установил ее на весы, потом произнес безразличным тоном:

– Если у вас имеется ко мне еще что-нибудь, выкладывайте это сейчас, если же нет, я вас не задерживаю. Только поплотнее прикройте дверь за собой, чтобы сквозняк не сдувал порошки. Специи нынче в цене и стоят дороже золота.

– Я буду осторожен, – угрюмо пообещал фра Сансоне.

– Вот и прекрасно. Если Ферруджио околачивается поблизости, пришлите его ко мне, хорошо?

В ответ на снисходительный кивок чужеземца доминиканец что-то пробормотал и ушел. Ракоци усмехнулся. Монах явно озлился, однако дверь прикрыл тщательно и даже пристукнул ее кулаком.

Через какое-то время пришел Руджиеро. Его встревоженное лицо сказало Ракоци, что он уже все знает.

– Неужели вы опоздали? – тихо спросил слуга по-венгерски.

– Нет, опоздали доминиканцы, – ответил Ракоци на том же наречии. Он сел на краешек стола, небрежно покачивая ногой.

Закатный луч красным кантиком очертил его высокий сапог, – Оказывается, они доставляют мертвых в Сан-Марко. Сейчас я отправлюсь туда. Надеюсь, ты мне поможешь присыпать тело землей?

Руджиеро кивнул.

– Не сомневайтесь, хозяин.

– Говори лучше по-итальянски. В венгерском ты не очень-то тверд.

Слуга покосился на дверь, и Ракоци понял.

– Что ж, хорошо. Ты получил землю? Сколько ее у нас?

– Мешка два-три. Они хранятся в конюшне. – Слуга повел плечами и кашлянул. – Скажите, а вы уверены, что она… преобразится? Вы… хм… встречались с ней только три раза. Этого может быть недостаточно. – Руджиеро совсем смутился и хриплым голосом пояснил: – Я… я очень о ней беспокоюсь. Мне не хотелось бы ее потерять.

– Мне тоже, – коротко бросил Ракоци. – Мы обменялись с ней кровью, – добавил он примирительным тоном, сожалея, что обидел слугу.

Руджиеро не обратил внимания на невольную грубость хозяина, он был озабочен другим.

– Как это вышло? Ведь вы говорили, что она к этому не готова.

– Так и было. До вчерашнего дня. Но эти мерзавцы подвергли ее пыткам. К счастью, лишь устрашающим, отложив основной допрос на сегодня. Выхода не оставалось. – В голосе Ракоци прозвучало отчаяние. – Потом… она позволила мне вскрыть ей вены. Я думаю, она была несколько не в себе.

Руджиеро кивнул, но продолжил расспросы:

– Значит, очнувшись, она может… не принять свою новую участь?

– Возможно. Не знаю. Да.

Ракоци опустил голову и надолго умолк.

– Поверь, у меня не было выбора. А она очень боялась пыток. – Он вскинул голову и невесело усмехнулся. – Не очень-то обнадеживает, не так ли? Что ж, будь что будет, сейчас самое главное – ее увезти.

– Когда она начнет приходить в себя, я попытаюсь ее успокоить. – Руджиеро двинулся к выходу. – Боковые ворота будут открыты, хозяин, – сказал он уже по-итальянски. – Подвозите тело туда. – Слуга резко толкнул дверь, чуть не сбив с ног припавшего к ней фра Сансоне.

– Мне вменено в обязанность слушать, – пробурчал смущенно монах.

– Я знаю, – кивнул Ракоци. – Каждый из нас верен долгу. Правда? Поэтому я сейчас поеду в Сан-Марко, а вам надлежит обо всем кому следует доложить, – Он снисходительно улыбнулся, потом хлопнул в ладоши. – Ферруджио, время уходит! Ступай, приготовь мне коня!

Собор Сан-Марко сиял в сумраке, все окна его были освещены.

Припозднившийся прихожанин, решительно шагнувший внутрь храма, тоже переливался, сиял и сверкал. Его белый парчовый наряд с черным высоким воротом осыпали сотни крошечных бриллиантов, короткую белую накидку, небрежно наброшенную на плечи вошедшего, удерживали от падения черные шелковые шнуры.

Суетившийся в центре огромного помещения доминиканец прервал свои хлопоты и спросил:

– Вы – наш сосед-чужеземец, не так ли?

– Да. Не подскажете ли, к кому я могу обратиться по поводу выдачи тела.

– Какого тела? – Монах вытаращил глаза.

– Фра Сансоне сообщил мне, что тела еретиков, не вынесших допроса с пристрастием, направлены к вам. Среди них должно находиться и тело бывшей домоправительницы моего покойного дядюшки. Я хотел бы устроить ей приличное погребение, но, разумеется, не в освященной земле. – Он наклонился к монаху и шепнул доверительно: – Я знаю, что просьба моя необычна, однако волю покойных родственников следует уважать.

– Конечно-конечно, – согласился монах, нервно сжимая в руках какой-то пергамент. – Скорее всего, вам нужен фра Каталине. Пройдите в южную часть храма. Его конторка находится там.

– Спасибо вам, добрый брат, – поклонился Ракоци, поворачиваясь к алтарю и осеняя себя крестным знамением.

Возле конторки толпились монахи. Ракоци самым почтительным образом поприветствовал их. Ответом ему было молчание. Добрые братья-доминиканцы явно не собирались его замечать.

Ракоци вскинул голову и выпятил грудь.

– Эй, уважаемые, кто из вас фра Каталине? Дело мое срочное и отлагательства не терпит. Ну же, любезные братья, я жду! – Голос его, усиленный эхом, раскатился по всей церкви и возымел нужное действие: из конторки выскочил плотный востроглазый монах.

– Не шумите, я занят, – напустился он на ожидавшую братию, – и, пока не заполню свидетельства, никого не приму.

– Тысяча извинений, фра Каталине. Это я осмелился вас позвать, – Ракоци бесцеремонно растолкал ожидающих и приблизился к рассерженному доминиканцу.

Фра Каталине с любопытством воззрился на расфранченного чужеземца.

– Кто вы, сын мой?

– Жермен Ракоци, – представился незнакомец. – Я пришел забрать у вас тело Деметриче Воландри. Она умерла прошлой ночью в какой-то тюрьме.

– Забрать тело? – недовольно переспросил фра Каталине. – Пожалуйста, но… после сожжения.

– Что? – Ракоци побледнел. – А почему не сейчас? Какой смысл в этой задержке?

Доминиканец вздохнул.

– Никакого, но тел здесь уже нет. Их увезли час назад. Вы опоздали.

– И куда же? – Голос чужеземца был тих, но у фра Каталине от страха похолодела спина, а остальные монахи, крестясь, отшатнулись.

– На… на площадь Синьории, – пробормотал фра Каталине, опуская глаза. – Наш настоятель, благословенный Савонарола, распорядился сжечь тела всех умерших грешников вместе с живыми еретиками.

Ракоци закрыл глаза. Гнев, боль и отчаяние помутили его сознание. В нем вспыхнуло бешеное желание убивать.

Жизнь каждого из поджавшихся в кучку монахов повисла на волоске. Он знал, что сумеет справиться с ними, но… секунда-другая – и вспышка прошла. Долг перед Деметриче призывал его оставаться спокойным.

– Синьор чужеземец, – в дрожащем тенорке фра Каталине послышались нотки сочувствия, – вы потом сможете забрать ее пепел. Вряд ли наш настоятель наложит на это запрет.

Ракоци резко развернулся на каблуках, монахи шарахнулись в стороны. Не глядя на них, он поспешно двинулся к выходу. Мысли его путались, однако в них брезжило нечто, на подъезде к палаццо да Сан-Джермано оформившееся в подобие туманного плана – достаточно авантюрного, но имевшего шансы увенчаться успехом.

– Как быть, если опять что-то не сложится? – спросил Руджиеро.

Ракоци покачал головой.

– Тогда, мой друг, ты немедленно покинешь Флоренцию, прихватив с собой холсты Боттичелли. Возьмешь Гелату, она вынослива и надежна.

– А вы? – Слуга знал ответ, но не спросить не мог.

– Лошадь мне не понадобится. Если Деметриче сожгут, я умру.

* * *

Письмо сестры Мерседе к Джироламо Савонароле.

С чистым сердцем и светлыми помыслами настоятельница монастыря Сакро-Инфанте шлет свои приветствия Джироламо Савонароле, настоятелю флорентийского собора Сан-Марко.

У меня нет желания обременять вас лишней докукой, однако я все же должна обратиться к вам прежде, чем ситуация сделается совсем уж неразрешимой. Завтра вашими попечениями на площади Синьории возгорятся костры, сожигающие еретиков во имя славы Господней. Что ж, на все воля Божия, и чему быть, тому быть. Меня же сейчас очень заботит состояние одной из наших монахинь – Эстасии, сестры, приобщенной к тайнам Господним, которой вы повелели явиться на площадь, дабы она поведала всем собравшимся о своих видениях и восславила происходящее в хвалебных молитвах.

Досточтимый приор, я смиренно прошу вас отменить свой приказ. Вы по своему обыкновению можете счесть, что мной движет ревность к получившей широкую известность сестре, уверяю вас – это не так. Я стала монахиней совсем не затем, чтобы снискать славу и почести, моя жизнь отдана служению Богу. Удивительные способности сестры Эстасии привлекли внимание верующих к нашему монастырю, способствуя его расширению, что даровало нам возможность протянуть руку помощи еще большему числу страждущих и нуждающихся, чему я несказанно рада.

Однако, досточтимый приор, позвольте вам сообщить, что в последнее время сестра Эстасия много постилась и очень ослабла. Ее обуревают противоречивые чувства, толкая подчас на странные действия, божественный промысел в каковых узреть весьма нелегко. Прошлой ночью, к примеру, она сорвала с себя всю одежду и принялась хлестать себя плетью столь яростно, что я попыталась ее унять. Сестра с грубой бранью, привести здесь которую я просто не в силах, обрушилась на меня и заявила, что демоны все еще являются к ней и что она не видит другого способа с ними бороться.

Я очень опасаюсь, что вид ревущего пламени и крики гибнущих без покаяния грешников могут ввергнуть сестру Эстасию в состояние, способное причинить много вреда как ей самой, так и тем, кто увидит ее и услышит.

Вспомните, как вела она себя перед тем, как принять монашеский сан, и вы получите полное представление о том, что может произойти. Ее разум мутится, ее душа пребывает в смятении, и за вспышками благочестия следуют припадки отчаяния, сопровождаемые безумными выходками, каковые я также не берусь сейчас описать. Молитесь за нее, досточтимый приор, но не подвергайте несчастную столь тяжкому испытанию. Сандро Филипепи, заехавший к нам на прошлой неделе, очень обеспокоился ее самочувствием. Будучи кузеном сестры Эстасии, он жил с ней долгое время бок о бок и повидал всякое. Он, будьте уверены, не стал бы волноваться по пустякам.

Еретиков, несомненно, сожгут, и Флоренция, несомненно, получит все ей с того причитающееся. Отсутствие сестры Эстасии вряд ли как-либо повлияет на вышеуказанное, однако хрупкое душевное равновесие, в котором она сейчас пребывает, будет сохранено.

Подумайте обо всем этом, досточтимый приор, и примите единственно правильное решение. Сестра Эстасия уже более часа недвижно лежит на полу в часовне. Лицо прижато к камням, руки раскинуты в стороны. Ей, по ее заявлению, хочется полностью раствориться в лучезарном сиянии славы Господней.

Я боюсь за нее. Позвольте бедняжке остаться здесь, под присмотром сестер, которые любят ее и почитают. Ее вера сильна, но плоть слаба и не выдержит испытаний. Господь привел страдалицу к месту, не отторгайте ее от него. Вы окажете ей плохую услугу. Преданность сестры Эстасии вам такова, что, будь она обыкновенной мирянкой, я бы сказала, что вы для нее – кумир и что подобное почитание сродни богохульству.

Взвесьте все сказанное, досточтимый приор, не подвергайте риску все лучшее, что хранит в себе столь страстная, ревностная и самоотверженная натура. Я буду ждать вашего ответа всю ночь, и если к рассвету не получу его, то с большим нежеланием подчинюсь вашей воле и доставлю сестру Эстасию туда, куда вы указали.

Послушная вам во всем, кроме того, что может нарушить обеты, принесенные мной Господу нашему,

сестра Мерседе,

настоятельница монастыря Сакро-Инфанте

Предместье Флоренции, 9 марта 1498 года