Текст книги "Костры Тосканы"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Сердце Деметриче колотилось так бурно, что ей пришлось постоять с минуту около сундука, прежде чем приступить к поискам необходимого ингредиента.

Вечерние сумерки что-то таили в себе, но Гаспаро Туччи не ощущал беспокойства. Он плотно перекусил, выпил вина и сыграл в шахматы с Руджиеро, немилосердно разменивая фигуры.

Низкий туман шел с Арио, придавая городу фантастический вид. Отойдя от палаццо, Гаспаро почувствовал, что становится сыро. Чтобы совсем не озябнуть, он обхватил плечи руками и какое-то время брел в полумгле, вслушиваясь в пение, доносившееся от монастыря Святейшей Аннунциаты. Раз там поют, значит, уже начало десятого… Мастер заторопился.

Возле реки туман сделался гуще, скрывая близлежащие здания. Гаспаро остановился, все было тихо, слышался лишь немолчный плеск волн. Он повернул вправо, уверенный, что выйдет на виа Торнабуони. Она спускалась к мосту Санта-Тринита, а там рукой подать до его ветхой лачуги, прятавшейся в тени церкви Санто-Спирито, где августинцы ночами гнусавят псалмы.

Подходя к мосту, мастер услышал голоса и хихиканье, вдоль реки брела подвыпившая компания – две женщины и трое мужчин. Гуляки во избежание неприятностей старались вести себя тихо – к пьяницам и блудодеям Савонарола был особенно строг. Гаспаро пожалел этих людей, он стоял в темноте, невольно подслушивая их разговор. Они обсуждали, куда бы пойти, чтобы заняться любовью. Скоро неприкаянная компания пропала в тумане, а Гаспаро, вздрогнув, понял, что совершенно закоченел.

Он быстро пошел вперед, ощущая ломоту во всем теле. Наконец в густой белой мгле проступили очертания знакомого ему с детства моста. Гаспаро вздохнул с облегчением, ступив на незримые плиты. Вдали из густой пелены выступали крыши домов. Шум реки сделался громче, казалось, будто за путником шагают тысячи ног. Гаспаро вздрогнул и замер, ему вдруг почудилось, что за ним действительно кто-то идет. Он постарался унять дрожь и прислушался, но в шуме реки ничего разобрать было нельзя, и мастер, несколько успокоившись, двинулся дальше.

Гаспаро уже миновал середину моста, когда вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку. Напуганный, он обернулся, чтобы ударить преследователя, но не успел сделать замах. Что-то вошло ему под ребро, отозвавшись во всем его теле пронзительной болью. Ошеломленный Гаспаро нащупал рукоятку ножа и попробовал его вытащить, однако работа эта была слишком тяжелой. Рядом стоял Лодовико, Гаспаро хотел ему что-то сказать, но не сказал, ибо усталость валила его с ног. Лодовико тут же пришел на помощь: он подхватил ослабевшего товарища на руки и понес к перилам моста. Темная тень полетела вниз, в воду, над которой клубился туман. Раздался всплеск, но Гаспаро Туччи его не услышал. Он был уже мертв.

* * *

Исповедь донны Эстасии Катарины ди Арриго Пармской, обнародованная по указу ее духовника – доминиканца Савонаролы – во Флоренции в святой праздник ангелов-хранителей 2 октября 1494 года.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

Ниже приводится признание донны Эстасии Пармской в свершенных ею грехах. Признание дано ею по доброй воле и записано с ее слов без каких-либо дополнений и упущений:

«Боже всемилостивый, клянусь, моя исповедь не преследует никаких других целей, кроме искупления грехов, мною свершенных, и спасения моей бессмертной души!

Вот уже несколько месяцев меня преследуют демоны, вселяясь в мою плоть и подстрекая к нечистым деяниям. Причиной тому мое грешное тело, которое легко возбуждается и в прошлом ввело в соблазн немало мужчин. Каюсь, мне нравилось быть желанной, я проводила время в запретных увеселениях, ценя лишь минутные удовольствия и забывая о ценностях вечных. Теперь же я проливаю горькие слезы и проклинаю собственное беспутство, но демоны продолжают мучить меня.

Хочу заявить, что все мои бывшие любовники, кроме одного, о котором я еще расскажу, устыдились своих прегрешений и чистосердечно покаялись в них. Они прощены и ступили на путь добродетели, и я со всей искренностью желаю им преуспеть на этом пути.

В глубоком смирении я прошу их простить меня за бесстыдство, с каким я им себя предлагала, и за уловки, к которым я прибегала, чтобы ввести сопротивляющихся моим чарам в соблазн. Да позабудут они о неистовстве наших соитий, о безумных криках, которые мы издавали, и о позах, которые мы принимали в предвкушении изнурительных содроганий на скомканных простынях! Человеку следует помнить, что он создан по образу и подобию Божию, а мерзость, в которую мы себя вовлекаем, кощунственна – теперь я это хорошо поняла.

Демоны, которые терзают меня, не посещают тех, с кем я прежде бывала, и это, с одной стороны, радостно, а с другой – великая тягость, ибо таким образом мне указано, что проклятие лежит лишь на мне. Я одна должна искупить его покаянием и смею надеяться, что путь этот для меня не заказан, а потому с великим смирением приступаю к рассказу о бездне, в которую меня вверг один чужеземец, по ему лишь известным причинам решившийся поселиться на флорентийской земле.

Я до сих пор не знаю, человек это или дьявол. Как бы там ни было, он появился у нас три года назад. Богатство его проложило ему дорогу в общество уважаемых флорентийцев, где временами появлялась и я. Какое-то время мы даже не говорили друг с другом, но я хорошо видела, что он вожделеет меня. Позднее последовали домогательства, которые я отвергала. Тогда чужеземец поклялся, что добьется меня.

Я испугалась. Я затворилась в доме кузена, я ненавидела его голос и его черное одеяние, но он лишь смеялся. Будучи известным алхимиком, он говорил, что найдет способ открыть любые замки. Еще он говорил, что нет на земле уголка, где я от него могла бы укрыться. Я верила, что это действительно так.

Возможность убедиться в этом не заставила себя ждать. Он выбрал ночь, когда Сандро и Симоне уехали в Пизу, – путь был открыт.

Я защищалась, но он был сильнее, он грубо меня изнасиловал и потом насиловал целую ночь, каждый раз заливая потоками семени мое лоно. Он безжалостно стегал меня шелковой плетью, а потом окропил свой детородный орган елеем и заставил меня его облизать.

Но ему было мало и этого, и уже под утро он стал со мной тешиться, как великие грешники тешатся с мальчиками, совершая содомский грех. Я кричала и плакала, но это лишь веселило его. Он говорил, что, когда я понесу, в моем чреве завяжется совсем не ребенок. Могу лишь догадываться, что имел мой мучитель в виду, но не хочу ступать на зыбкую почву догадок, ведь исповедь требует от меня не домыслов, а достоверности.

Я пригрозила, что все расскажу своим родичам, он ответил, что убьет каждого, кто посмеет ему помешать.

Я впала в отчаяние, но все же еще надеялась избавиться от него. Я пыталась каяться, но демоны, которыми он населил мое тело, не давали мне вымолвить слова, обращенного к небесам, и мерзкие свидания продолжались.

Однажды он опоил меня каким-то напитком. Очнувшись, я обнаружила себя в церкви, там были зажжены черные свечи, и мой мучитель положил меня на алтарь. Я молила его убить меня, но он лишь смеялся и тешил со мной свою похоть несчетное количество раз. Он приходил в восторг, когда я кричала от боли.

Утомившись, он собрал свое семя в церковную чашу и заставил меня выпить его. Затем, сняв со стены распятие… о, сколь ужасно это воспоминание, я вся дрожу, но мой долг повелевает мне рассказать обо всем! Взяв распятие, он использовал его как свою мерзкую плоть. Я онемела от ужаса, я не могла даже кричать, а позже помутилась рассудком – тогда-то добрые сестры из Сакро-Инфанте и призрели меня.

Видите, преподобный отец, сколь велико мое грехопадение, но я все же надеюсь на вышнее милосердие, иначе душа моя будет проклята во веки веков.

Помолитесь же надо мной, добрый пастырь! Словом своим изгоните мерзостных демонов! Я каюсь, но знаю, что этого недостаточно! Я стерплю все муки и унижения! Делайте со мной все, что вам покажется нужным! Если надо, бичуйте меня денно и нощно! Спустите с меня всю кожу! Бросьте меня на съедение хищникам! Я готова остаток жизни провести на коленях, лишь бы душа моя обрела прощение и покой!

Я искренне раскаиваюсь во всех своих прегрешениях – и в совершенных по собственной воле, и в тех, на какие меня толкнули. Я приму любой приговор, который мне вынесут, я с радостью встречу его. В муках и со смиренной покорностью я жду вашего решения, преподобный отец. Вы славитесь своей твердостию в сопротивлении плотским соблазнам. Взгляните на мои страдания и спасите меня!

Умоляю! Спасите!»

Подтверждаю, что вышеизложенная исповедь донны Эстасии Катарины ди Арриго Пармской абсолютно верна.

Джироламо Савонарола,

настоятель доминиканской церкви Сан-Марко

Флоренция, 29 сентября 1494 года

ГЛАВА 12

Пренебрегая доброй половиной флорентийских законов, осуждающих расточительность, Массимилио испек огромный мясной пирог и в память о дружбе Аньоло с Лоренцо украсил его лавровым венком, сделанным из печеночного паштета, а внутри его можжевеловыми ягодами выложил имя почившего. Чтобы придать венку траурный вид, повар присыпал его молотым перцем.

Он вздохнул, понимая, что старался напрасно. Шла последняя ночь сентября, и недавняя смерть Полициано постепенно отодвинулась на второй план. Гостей палаццо Медичи вновь все более занимало продвижение войск французского короля.

Пьеро громогласно требовал, чтобы ему наполнили кубок. Он сидел за главным столом вместе с Фичино и многочисленными Торнабуони. Жена его, возглавлявшая дамский стол, покосилась на мужа, потом отшвырнула салфетку и покинула пиршество, но молодому Медичи все было как с гуся вода. Он повелел положить себе пирога и потянулся к вину.

– По-вашему, это мудро? – спросил менторским тоном Фичино, привыкший одергивать школяров.

– Платон свидетельствует, что даже Сократ напивался. Я это вычитал еще в детстве. Полициано учил меня греческому по «Философским беседам». Ох, как мне от него доставалось! Впрочем, что теперь говорить? Бедняга мертв, а ведь он был моложе отца.

Фичино поморщился и отвернулся.

Между столами прохаживался лютнист, наигрывая на своем инструменте меланхолические мелодии. Он приостановился возле Франческо Ракоци:

– Я вижу, вы ничего не едите.

– Да. Не могу.

Алхимик огладил свое черное одеяние и поправил серебряную цепочку, на которой висел талисман, изображающий солнечное затмение.

– От нас ушел не только большой острослов, но и блестящий ученый. А какие стихи он писал! – Лютнист говорил тихо, продолжая перебирать струны. – Молодому Буонарроти будет его не хватать. Вы знаете, он ведь мог быть и тонким, и нежным?

Ракоци встал.

– Я знаю.

Он кивнул лютнисту и отошел к буфету, где скучал Массимилио. Ракоци посмотрел на него и сказал:

– Прекрасная работа, амико. Каждое блюдо выше всяких похвал.

Глаза повара увлажнились.

– Это что-то вроде прощальных гастролей. Я служу дому Медичи с незапамятных лет. Но недавно мне намекнули, что все может закончиться. Во Флоренции сделалось тесновато для сторонников красных шаров.

– А ведь совсем недавно казалось, что республика и Медичи неразделимы, – сказал Ракоци, чтобы что-то сказать.

Гигант тяжко вздохнул.

– Если бы Лоренцо был жив… – Он махнул рукой и прикоснулся пальцем к усам. – Теперь Синьория смотрит в рот маленькому доминиканцу. И никто уже не глядит на Пьеро.

Ракоци покачал головой.

– Если вы решитесь уехать, я могу дать вам адрес одного человека. Его имя Артуро Пелигрино. Он сумеет устроить вашу судьбу.

Брови повара поползли вверх. С минуту он изучал лицо Ракоци, опасаясь, не шутят ли с ним.

Ракоци усмехнулся.

– Синьор Пелигрино генуэзский купец и живет на виа делла Дева Мария. Он скупает и продает драгоценные камни и пряности. Назовите только мое имя, и он сделает для вас все.

– Почему вы в этом уверены? – вырвалось у Массимилио.

– Потому что я – его торговый партнер. А еще потому, что синьор Пелигрино в отличие от меня любит вкусно покушать. Я же ценю в еде лишь ее запах, да и то далеко не всякий.

Словно в подтверждение своих слов, Ракоци снял с поминального пирога одну из можжевеловых ягод и раздавил ее в пальцах. Кивнув озадаченному великану, он вышел из зала и отправился бродить по дворцу. Ему надоели самодовольные крики Пьеро и болтовня гостей о французах. Этикет этикетом, но иногда человеку хочется покоя и тишины.

Определенной цели у Ракоци не было, но ноги сами принесли его к библиотеке. Он встал возле двери, спрашивая себя, позволительно ли ему войти. Лоренцо нежно любил книги, Ракоци разделял эту любовь. Даже злоязычный, ожесточенный Полициано словно бы становился добрее, вступая в царство фолиантов и манускриптов. А вдруг их призраки сейчас там? По спине Ракоци проскользнул холодок. Он досадливо передернулся и взялся за ручку, но тут чей-то неожиданный оклик заставил его обернуться.

– Сан-Джермано, – повторил Боттичелли. – Я вас ищу.

С плаща тяжело дышащего художника стекала вода, сапоги его были забрызганы грязью.

– Сандро, – произнес Ракоци, поворачиваясь. – Вот неожиданность! Мне сказали, что вас сегодня не будет.

– Я сам не знал, что приду, – ответил тот, снимая плащ и осторожно его встряхивая.

– Что с вами? – Ракоци понял, что живописец чем-то встревожен. – Вам нехорошо?

Сандро вытер лицо рукавом и тяжело облокотился о стену.

– Великий Боже, я даже не знаю, с чего начать.

– Говорите же наконец! Что случилось? – Сердце Ракоци пронизала острая боль. – Что-нибудь с Деметриче? Или нашли пропавшего Туччи? Не молчите же, Сандро. – Он топнул ногой.

Боттичелли досадливо мотнул головой.

– С Деметриче все, должно быть, в порядке. Вы видитесь с ней много чаще, чем я. О Туччи мне тоже ничего не известно. Нет, сударь, речь не о том. – Он глубоко вздохнул. – Я бы очень хотел, чтобы мое дело было связано с чем-нибудь достаточно для меня посторонним, но…

Ракоци догадался.

– Эстасия?

– Да, – кивнул Сандро и стиснул зубы. – Я только что из Сакро-Инфанте. – Он уронил плащ и схватил Ракоци за плечи. – Клянитесь своей бессмертной душой, что говорили мне правду о ваших отношениях с кузиной!

Огромные руки художника напряглись, в глазах его загорелось пламя.

Ракоци был озадачен. Ему не составляло труда вывернуться из недружелюбных объятий, но он ограничился тем, что спокойно сказал:

– Клянусь, что все мной вам открытое – правда. Клянусь своей жизнью, своей кровью и своей бессмертной душой.

– Вы не насиловали ее? Не подвергали пыткам и содомии? – Горящие глаза Боттичелли впились в Ракоци. Тот поначалу опешил, потом, облегченно вздохнув, рассмеялся.

– Ох, Сандро, какой вы все же чудак! Откуда у вас эти глупые подозрения? Ну разумеется, я ничего с ней такого не делал, я никогда не входил в нее по-мужски. Я доставлял ей удовольствие в удобной для нас обоих манере. Я уже говорил вам об этом, у меня нет причин вам лгать. А если сомнения продолжают вас все-таки мучить, то обратитесь к Эстасии, я думаю, что она…

Сильные руки, сжимавшие Ракоци, обмякли и опустились. Взгляд Сандро потух.

– Эстасия исповедалась.

– Вот как? Когда?

– Сегодня. Савонароле. Тот настоял, чтобы покаяние свершалось открыто. Я был там и слышал все. Она вас оболгала, она просто чудовище, Сан-Джермано, она, как я понимаю, задумала вам отомстить. Выходит, все ее благочестие показное, но… так ли уж в таком случае проницателен наш хваленый Савонарола? Он ведь поверил всему, что извергли ее святотатственные уста! Нет-нет, он знал, что она лжет, он просто сделал вид, что поверил. Он сам хотел, чтобы она ему солгала! – Сандро взглянул на Ракоци с отчаянием и болью. – Он решил с ее помощью вас погубить.

Ну вот все и случилось, подумал Ракоци. Это должно было случиться, этого следовало ожидать. Он почувствовал, что пальцы рук его сводит судорогой, ему стоило огромных усилий вновь их расслабить.

– Что же она все-таки говорила? – мягко спросил он.

В глазах Боттичелли вспыхнуло отвращение.

– Это гнусно. Незачем повторять.

– И все же? – Тон Ракоци был ровен.

Сандро вздохнул.

– Она говорила, что вы возлагали ее на церковный алтарь, и там…

Лицо Ракоци дернулось, как от удара.

– Что еще?

– Вам этого недостаточно? – спросил Сандро с неожиданным вызовом.

– Нет. – Этот шепот, казалось, сотряс стены палаццо – Нет, ведь мне следует быть готовым к защите. Обвинения вздорны, я с легкостью смогу их отмести.

– К защите? – ошеломленно переспросил Сандро, запуская пальцы в свои золотистые волосы. – Христос и все святые! – воскликнул он через мгновение. – О какой защите вы говорите, когда вам надо бежать? Она вас заклеймила, Франческо. Вы теперь – сам сатана. Вам нужно немедленно покинуть Флоренцию, иначе вас ждут арест и расправа. Защита? Да кто послушает вас?

– Сатана? – нахмурился Ракоци. – Что же она такое наговорила? Значит, вы полагаете, дела мои плохи?

– Да.

– А эта исповедь? Ее хотят обнародовать?

Сандро удрученно кивнул.

– Через день – в святой праздник всех ангелов. – Художник глянул на потолок, словно привлеченный искусной резьбой, покрывавшей потолочные балки, потом опустил глаза. – Нужна ли вам моя помощь? – спросил он, отводя в сторону взгляд.

Лицо Ракоци дрогнуло. Он понял, что творится в душе живописца.

– Нет. Благодарю вас, мой друг. Я справлюсь сам. Более того, во избежание неприятностей о нашей сегодняшней встрече не следует говорить никому.

Боттичелли побагровел.

– Мне стыдно, Франческо. Я трушу и ничего не могу с этим поделать – Он ударил себя кулаком по бедру. – Позвольте мне хоть чем-нибудь облегчить вашу участь.

– Чем же? – В голосе Ракоци не слышалось ни малейшего осуждения. – Поверьте, я справлюсь, Сандро. У меня есть для того и возможности, и друзья.

– Тогда внесите меня в их число, – быстро сказал Сандро. – Знайте, что бы с вами ни случилось, я целиком и полностью стою лишь за вас.

– Но люди об этом знать не должны, – предупредил его Ракоци. – Когда исповедь обнародуют, вам лучше оставаться в тени.

Его взгляд скользнул по плохо освещенному коридору и остановился на бронзовом изваянии, выступавшем из ниши. Аполлон настиг прекрасную нимфу, но – поздно, ноги Дафны[51]51
  Дафна – в греческой мифологии дочь богини земли Геи и бога рек Пенея, давшая обет безбрачия и превращенная богами, решившими воспрепятствовать ее соитию с Аполлоном, в лавр.


[Закрыть] давали побеги, она превращалась в лавровый куст. Лоренцо любил эту статую, но Пьеро собирался ее продать. Ракоци уже вел с ним об этом переговоры.

– Ваша правда, – мрачно кивнул Боттичелли и вдруг встревожился. – Но шила в мешке не утаишь. Серджио знает, что я вас искал. Я справился у него, куда вы девались – Он погрузился в раздумье, затем усмехнулся: – Вам придется ударить меня. По лицу. Так, чтобы осталась отметина. Тогда я смогу сказать, что пытался вас задержать, но вы оказали сопротивление и сбежали. Они поверят, а я их направлю на ложный след. – Глаза художника загорелись. – Пожалуйста, Сан-Джермано! Должен же я вам хоть чем-то помочь!

– Что ж, если хотите…

Ракоци в последний раз взглянул на дверь библиотеки Медичи. Он вспомнил, как Лоренцо, впервые пригласивший его туда, благоговейно взял в руки том Данте и, мечтательно улыбаясь, сказал: «У меня семеро детей от жены и где-то, наверное, есть еще и другие. Но тут – мои самые любимые дети, это дети моей души». Воспоминание причинило ему острую боль.

– Франческо? – воскликнул встревоженно Сандро.

– Ничего, – сказал Ракоци, – ничего. Я просто отвлекся. У нас маловато времени, а?

– Да, – кивнул Боттичелли.

Он внимательно оглядел свои руки, затем совсем буднично произнес:

– Скоро выйдет указ о вашем аресте. Возможно, он уже принят. Его издаст Синьория, но – по воле Савонаролы. Ему нужно с кем-то расправиться, чтобы устрашить остальных. Не с вами, так с кем-то другим, не важно.

– Но для меня важно, чтобы этим другим не сделались вы. – Ракоци посмотрел на художника. – Еще раз благодарю вас, Сандро. За риск, которому вы подвергаетесь ради меня, за доброе ко мне отношение. Поверьте, я никогда этого не забуду.

Боттичелли смущенно кашлянул.

– Когда вы едете?

– Скоро. – Он искоса глянул на Сандро. – Вы уверены, что мне надо ударить вас?

– Да, иначе я не…

В ушах у художника зазвенело. Взор его помутился, он вытянул руки, хватаясь за стену, и чуть не упал – настолько сильной была внезапная оплеуха.

Сандро огляделся, когда получил возможность смотреть, и обнаружил себя в одиночестве. Его одетый в черное собеседник растворился в коридорах дворца.

* * *

Приказ об аресте Франческо Ракоци да Сан-Джермано.

Сим повелевается задержать вероломного сатаниста, именующего себя графом Франческо Ракоци да Сан-Джермано, какового потом надлежит как можно скорее передать дознавателям Флорентийской республики для разбирательства его еретических и богохульных деяний. Сделать сие предписывается с большой осмотрительностью, дабы злодей не наложил на себя руки и не сбежал. Вышеуказанный Ракоци повинен в ужасных преступлениях против Господа и Флоренции, а посему крайне необходимо, чтобы вся мощь мирских и церковных законов обрушилась на него, восстановив тем самым попранную им справедливость.

Утверждено приором и Синьорией Флоренции

30 сентября 1494 года