Текст книги "Английские бунтари"

Автор книги: Чарлз Поулсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Тайная встреча, на которой присутствовало около 40 человек, произошла на чердаке дома одного из жителей деревни Джорджа Стэндфилда. Представители из Лондона разъяснили собравшимся задачи, организационные принципы и уставные правила союза: демократические выборы в исполнительный орган из восьми человек; вступительный взнос в один шиллинг и еженедельные членские взносы в размере одного пенса, за исключением периода болезни, безработицы, и т.д. Затем были обсуждены конкретные действия по совместному прекращению работы в случае увольнения за членство в союзе или очередного снижения заработной платы. Категорически запрещались любые противозаконные действия или акты насилия, равно как и обсуждения на собраниях союза религиозных или политических вопросов. Было также принято решение избегать непристойных и нецензурных выражений.

В условиях того времени формальное образование Толпаддлского отделения ООТ (9 декабря 1833 г .) грозило его членам немалыми опасностями: их неминуемо ожидала враждебность фермеров, преследования со стороны мировых судей за нарушение какого-либо неведомого им закона, а со стороны землевладельцев – увольнения с работы и выселения из арендуемых домов. Поэтому при обряде посвящения новых членов общества им предписывалось держать свою принадлежность к этой организации в строжайшей тайне от всех, включая даже собственную семью.

ООТ – первая, хотя и недолговечная, общенациональная организация, охватывавшая как квалифицированных, так и неквалифицированных рабочих. Считается интеллектуальным детищем утописта и гуманиста Роберта Оуэна. Как наследие не так давно минувших лет подпольного существования в ней сохранялось в те годы немало элементов специальной обрядности и таинственности, включая устрашающие церемониалы и клятвенные посвящения новых членов.

Но деревенский уклад жизни с его ограниченным кругом общения и неписаными традициями – это нечто особое, существующее по собственным законам: и скоро всей округе был поименно известен каждый из членов нового тайного общества.

Узнал об этом и дорчестерский мировой судья Джеймс Фрэмптон – зажиточный сквайр, “прославившийся” ревностным преследованием “смутьянов” во времена «капитана Свинга». Именно он тогда запугивал работников Актом о бунтах и принимал против них жесткие меры даже в тех случаях, когда другие представители власти не считали их оправданными или необходимыми; свой дом он укрепил как военную крепость, хотя ему никогда никто не угрожал и не пытался причинить ущерб.

Прослышав о создании тайного общества в Толпаддле, Фрэмптон тут же по почте информировал о нем министра внутренних дел Англии лорда Мелбурна, и тот в ответном письме посоветовал ему воспользоваться услугами “доверенных лиц”, попросту говоря, доносчиков и провокаторов. Совет министра таил в себе вполне определенный смысл: ведь кому как не ему было знать о юридической уязвимости тред-юнионов перед законом. Например, трудящиеся того или иного района (или профессии) имели законное право создать свое общество, однако посещение ими его собраний могло интерпретироваться как нарушение того же самого закона; другой пример: клятвенные посвящения в члены такого общества могли рассматриваться как прямое нарушение Актов 1797 и 1799 гг., в соответствии с которыми приношение или принятие тайной клятвы являлось уголовно наказуемым преступлением (эти строгости, однако, не относились к франкмасонам, считавшимся “джентльменами”).

Эта идея пришлась Фрэмптону по душе; “доверенные лица” приступили к выполнению задания, и скоро им удалось принудить двух работников – Эдварда Легга и Джона Лок-ка – к признанию в том, что при вступлении в новое общество они давали тайную клятву на чердаке дома Стэндфилда. Формальный предлог для судебного преследования сельских тред-юнионистов был найден.

22 февраля 1834 г . в Толпаддле было вывешено официальное уведомление. В нем под крупно написанным заголовком “Внимание” до сведения жителей деревни доводилось, что любое лицо, дающее или принимающее не предусмотренную законом клятву или же посредством таковой понуждающее другое лицо к вступлению в какое-либо общество, является виновным в уголовном преступлении и подлежит ссылке на каторгу на срок до семи лет. Всем виновным в этом предлагалось в течение четырех дней явиться с повинной и отдать себя на милость правосудия. Под уведомлением стояла подпись Фрэмптона и еще восьми мировых судей, двое из которых были его родственниками.

Это известие вызвало среди жителей деревни настоящий переполох. Ведь никто из них даже не предполагал, что давать клятву – преступление; ведь их убедили в том, что организация союза разрешена законом. А иначе разве бы они позволили себе такое?

Ранним утром 24 февраля (за день до окончания официального срока добровольной явки с повинной) ничего не подозревавший Джордж Лавлесс, попрощавшись с женой и детьми – тогда ему и в голову не могло прийти, что разлука с ними затянется более чем на три года, – спокойно отправился на работу. Однако на улице возле дома его встретил местный констебль и предъявил ордер на арест. Полагая, что это недоразумение или мелкая придирка, Лавлесс молча последовал за ним. Таким же образом были арестованы брат Лавлесса Джеймс, Томас Стэндфилд и его сын Джон, Джеймс Брайн и Джеймс Хэмметт – все шестеро члены нового Толпаддлского отделения ООТ.

Догадываясь, что их задержание каким-то образом связано с вывешенным в деревне уведомлением, толпаддлцы тем не менее предполагали, что в Дорчестере, куда их вел констебль, они принесут свои извинения магистрату, сошлются на собственное невежество в делах закона, никак не связанное с намерением его нарушать, и, получив официальное предупреждение о недопустимости подобного поведения, отправятся домой. Однако когда они предстали перед Фрэмптоном и уголовным судьей города, там был и их односельчанин Эдвард Легг, который, стыдливо потупив взор, официально засвидетельствовал, что именно эти шестеро, вовлекая его в общество, принимали у него тайную клятву на чердаке дома Стэндфилда.

Затем ошеломленных, ничего не понимающих “юнионистов” отправили в дорчестерскую тюрьму, где с ними обошлись, как с обычными уголовниками: раздели догола, тщательно обыскали одежду и коротко обстригли волосы. Обыск был произведен и в их домах. У Лавлесса нашли устав общества, книжку членских взносов и письмо от секретаря ООТ; все это было изъято в качестве вещественных доказательств для запланированного судебного процесса.

До суда всех шестерых, желая сломить их волю, продержали в тюремной камере – дескать, пусть поразмыслят о том, что они обыкновенные преступники, которым грозит ссылка в далекую Австралию, а их семьям предстоит нелегкая, во многом безнадежная борьба за выживание. Не удалось. Отчаяние, страх перед неизвестностью, горечь от собственного бессилия не лишили их человеческого достоинства и чести. Ни визиты тюремного священника, пытавшегося убедить их в греховности намерений ухудшить положение благодетелей-хозяев, которые и без того “живут почти так же плохо, как и их работники”, ни уговоры адвокатов ценой предательства купить свободу себе и благополучие своей семье (во всяком случае, достоверно известно, что такие предложения неоднократно делались Джорджу Лавлессу) не имели успеха.

В своем стремлении подавить сельский тред-юнионизм в зародыше правительство, возглавляемое лордом Греем, решило не упускать столь блестящей, по его мнению, возможности и отобрало это дело у дорчестерского суда. Вся мощь и вековой опыт государственной юридической машины были обращены против шести деревенских жителей, вся вина которых заключалась только в том, что они совместно со своими односельчанами попытались в рамках закона обеспечить своим семьям минимально необходимые условия для существования.

Суд над толпаддлскими работниками начался 15 марта 1834 г . в здании дорчестерского магистрата при большом скоплении публики и представителей прессы. Интерес к нему был огромен. Вся дорсетская пресса взахлеб обвиняла тред-юнионистов в подстрекательстве к бунту и революции, не жалея черных красок на изображение их деятельности как угрозы свободе трудового британца. А газета “Дорсет каунти кроникл” дошла даже до того, что в своей передовице объявила одной из основных причин смутьянства рост грамотности среди простолюдинов, попутно предав анафеме “манию к распространению среди низших слоев населения образования, совершенно не соответствующего их положению в обществе”. Присутствовали на суде жены и дети обвиняемых или нет, осталось неизвестным – возможно, перспектива прошагать 14 миль туда и обратно только для того, чтобы усугубить собственные страдания, и удержала их от этого шага, – но многие жители Толпаддла, безусловно, там были.

В соответствии с законами Англии, судья Бейрон Уильяме с должной помпой и соблюдением всех требуемых церемониалов был введен в состав королевского суда. Затем было приведено к присяге Большое жюри, состоявшее из девяти мировых судей (именно они подписали ордера на арест) и племянника министра внутренних дел; судьям предстояло определить наличие (либо отсутствие) преступного умысла в действиях обвиняемых и правомерность суда над ними. Затем, получив от них утвердительный ответ (иного никто и не ожидал), Уильяме привел к присяге Малое жюри присяжных, которому предстояло решить судьбу обвиняемых. Вряд ли приходится сомневаться в том, что члены Малого жюри были отобраны с тем же тщанием, что и Большого, – во всяком случае, известно, что одного кандидата отвергли только за то, что он являлся членом религиозной секты методистов. В истории Англии, конечно, встречалось немало случаев, когда жюри присяжных выносило неожиданные, своего рода “незапланированные” решения, сводя на нет все усилия власть имущих, но в аграрном Дорсете это было совершенно исключено.

Говоря попросту, шести толпаддлским работникам вменялось в вину принятие противозаконной клятвы у Эдварда Легга (плюс еще 11 менее значительных нарушений закона). На основании этого прокурор потребовал признать их виновными в преступных действиях, в доказательство чего выставил двух свидетелей – Эдварда Легга и Джона Локка.

Вконец запуганный, уже мало что соображавший Эдвард Легг, запинаясь и не глядя на окружающих, подтвердил, что на тайной встрече в доме Стэндфилда присутствовали все шесть обвиняемых. По его словам, ему завязали глаза, провели куда-то наверх, заставили стать на колени и повторить слова, смысла которых он не очень-то и понял: что-то вроде необходимости бастовать в целях повышения заработной платы и обязательства соблюдать тайну, но что конкретно имелось в виду – он затрудняется сказать. Затем ему развязали глаза, и он увидел Джорджа и Джеймса Лавлессов, стоявших под огромным изображением смерти с косой в руках. Потом вслух читали что-то еще, но “я не помню что”, а потом Леггу дали поцеловать какую-то книгу, “по виду напоминавшую Библию”.

На этих невнятных доводах, подкрепленных не менее туманными показаниями другого свидетеля – Локка, королевский суд и построил все свое обвинение. Точные слова этой якобы незаконной клятвы, равно как и конкретные обстоятельства, при которых она произносилась, в суде так и не прозвучали.

Адвокат братьев Лавлесс мистер Дербишир сделал для своих подзащитных все возможное. Он красноречиво обрисовал их трудолюбие и положительные характеры, убедительно доказывал, что подобные действия давно уже стали неотъемлемой частью фактически узаконенной практики вступления в “союз” и что, исходя из принципа прецедента, состава преступления в них нет; что же касается ссылок на Акт 1797 г ., подчеркивал мистер Дербишир, то он был принят исключительно в обстановке серьезных волнений на королевском военном флоте и, следовательно, совершенно неправомерно распространять его на сферу гражданских дел. В конце своего выступления он особо отметил, что упомянутый “союз” никогда и ни в какой форме не допускал угроз или насильственных действий по отношению к работодателям или собственным членам.

Никому из обвиняемых не разрешили выступить в качестве свидетеля и под присягой дать показания в свою защиту; только Джорджу Лавлессу как их представителю было позволено сделать письменное заявление. В нем он писал:

“Милорд! Если мы и нарушили какой-либо закон, то сделали это непреднамеренно. Мы не причинили ущерба ни конкретному лицу, ни чьей-либо репутации, ни чужой собственности. Мы хотели объединиться, чтобы вместе уберечь самих себя, своих жен и детей от полного обнищания и голодной смерти. Мы требуем доказательств (от кого бы они ни исходили – от одного человека или от группы людей) того, что мы действовали или намеревались действовать иначе, чем это изложено в моем заявлении”.

Это заявление зачитали (“пробормотали”, как потом отметит Лавлесс) членам жюри присяжных, и позже оно было опубликовано в прессе. Сдержанное по форме, точное по сути и полное настоящего человеческого достоинства, оно было красноречивее, чем многие тома.

В заключительном выступлении судья Уильямс “рекомендовал” присяжным признать всех подсудимых виновными, поскольку факт принесения ими незаконной клятвы был, бесспорно, доказан. Он также не упустил возможности еще раз напомнить суду о том, что подобные тред-юнионы грабят своих членов, беззастенчиво выжимая членские взносы из их мизерных зарплат, а их конечной целью является уничтожение собственности как таковой.

После краткого обсуждения в совещательной комнате жюри присяжных единодушно пришло к выводу – “виновны”, на основании чего суд приговорил всех шестерых к максимальному наказанию – семи годам каторги в ссылке. “Для назидания и предостережения другим” – так прокомментировал приговор судья Бейрон Уильяме.

После оглашения приговора Джордж Лавлесс быстро что-то написал на клочке бумаги и, когда его выводили из здания суда, бросил записку в собравшуюся толпу. Это оказалось стихотворение, впоследствии ставшее известным как “Песня свободы”. Следует отметить, что автором ее был не Лавлесс, который, хотя именно ему нередко приписывается авторство, никогда на это не претендовал.

От луга и от пашни.

От кузни, от станка.

Идем мы, чтобы наши

Вернули нам права.

Вперед нас Бог ведет!

Свобода нас зовет!

Не бряцаем оружьем.

Не проливаем кровь.

Пусть справедливость служит

Основой всех основ.

Законом и порядком

Вернем права отцов.

Вперед нас Бог ведет!

Свобода нас зовет!

Особого упоминания в связи с этим процессом заслуживает Джеймс Хэммет. Как выяснилось позднее, ордер на арест был выписан на его имя по ошибке, так как на тайной церемонии посвящения в члены Толпаддлского отделения ООТ присутствовал не он, а его брат Джон. Однако, поскольку жена Джона должна была вот-вот родить своего первенца,

Джеймс сознательно взял на себя вину брата и отбыл за него весь срок наказания. Остальные пятеро, конечно, об этом знали, но по просьбе Джеймса также молчали. Такова была моральная сила этих пионеров английского тред-юнионизма! Скованных одной цепью, облаченных в каторжные одежды осужденных провели по улицам города. Затем их два долгих месяца продержали в обществе отпетых уголовников в переполненных, тесных, зловонных трюмах полусгнивших кораблей, служивших чем-то вроде плавучей пересыльной тюрьмы для приговоренных к высылке преступников. Джорджа Лавлесса как “предводителя заговорщиков” от односельчан отделили.

Наконец наступил день прощания с родиной. Пятерых толпаддлцев погрузили на специальный пароход “Суррей” и 11 апреля отправили отбывать наказание в Новый Южный Уэльс. К порту высадки (Сидней) они прибыли через 16 недель изнурительной качки и почти круглосуточного пребывания в душном и зловонном, до отказа набитом трюме (на палубу их выводили не более чем на четыре часа в день). Для многих заключенных это плавание стало равнозначным смертному приговору. Джорджа Лавлесса отправили другим пароходом на остров Ван-Дименс-Лэнд (ныне Тасмания) с местом высадки в Хобарте. Там он работал некоторое время на строительстве дороги, а затем был переведен на государственную ферму, где с него наконец-то сняли кандалы и заставили пасти скот. Пятерых его товарищей-односельчан распределили на фермы поселенцев в различных частях Австралии; поселенцы имели возможность “покупать” заключенных у правительства по цене один фунт за человека. Так что в любом случае сосланных заключенных вполне можно было считать рабами.

Суд над Джорджем Лавлессом и его товарищами, который был “увенчан” неоправданно жестоким приговором, вызвал в Англии настоящую бурю протеста. Трудовой народ понял, что хотя “толпаддлских мучеников” осудили за принесение тайной клятвы, их истинное “преступление” (в котором, кстати, не было ничего противозаконного) состояло в организации тред-юниона для защиты собственных прав. Люди хотели знать, почему же в таком случае власти не преследуют за ритуал тайных клятв Орден оранжистов, общество “Олд-феллоуз”, масонов и ряд других такого рода организаций. На имя короля Вильгельма IV поступало огромное количество петиций с требованием объявить безвинно осужденным толпаддлцам амнистию и предоставить им возможность немедленно вернуться на родину (король на все эти обращения ответил отказом). По Англии прокатилась волна массовых митингов и манифестаций. Дело “дорчестерских работников” стало главным политическим вопросом страны. Даже противники тред-юнионизма были вынуждены признать, что в данном случае допущена очевидная несправедливость и на этот раз рамки закона “растянули” слишком далеко; организованные же рабочие увидели в этом прямую угрозу и самим себе, и своим союзам. В сложном положении оказалось и правительство: депутаты парламента постоянно тревожили его запросами на эту важнейшую проблему дня. Политические страсти разгорелись еще больше, когда стало известно, что мировой судья Джеймс Фрэмптон – тот самый, который затеял все это дело, – добился лишения семей осужденных толпаддлцев пособия по бедности (или в случае потери кормильца) , цинично заявив жене одного из них – миссис Стэндфилд: “…вы будете мучиться от нужды, и пощады себе не ждите”. В ответ на произвол Фрэмптона английские тред-юнионы создали постоянно действующий фонд помощи семьям безвинно осужденных “толпаддлских мучеников”; руководил всем этим лондонский Дорчестерский комитет.

Под натиском общественности “дрогнули” и власти: по-прежнему утверждая, что решение суда было полностью законным, они тем не менее отдали распоряжение о некотором смягчении режима содержания осужденных.

Кампания за “освобождение и возвращение” достигла своего апогея в апреле 1834 г ., когда у здания парламента собралась 40-тысячная толпа, чтобы вручить королю петицию, под которой на одном громадном рулоне бумаги поставили подписи полмиллиона человек. Министр внутренних дел Англии лорд Мелбурн отказался принять представителей манифестантов, но обещал передать их петицию королю. Депутат от Финсбери доктор Уокли на специальном заседании палаты общин выдвинул резолюцию о немедленном “освобождении и возвращении”, однако в том составе парламента она, естественно, не прошла: за нее было подано 82 голоса, против – 308. Только через год на очередной запрос доктора Уокли премьер-министр лорд Расселл, как бы говоря о чем-то второстепенном, информировал членов палаты, что королевское прощение толпаддлцам уже получено и скоро все шестеро вернутся на родину свободными людьми.

Однако потребовался по меньшей мере еще целый год, прежде чем первый из них, Джордж Лавлесс, прибыл домой (13 июня 1837г.) и при финансовой поддержке лондонского Дорчестерского комитета смог подробно описать минувшую эпопею в виде памфлета, опубликованного под названием “Жертвы политики вигов”.

Постепенно почти через четыре года после своего ареста в Англию один за другим вернулись и остальные толпаддлцы. Они находились в различных отдаленных частях Австралии и поэтому немало времени потратили на то, чтобы добраться до пункта сбора (Хэммету, например, для этого потребовалось пешком пройти около 400 миль ). 16 апреля 1838 г . лондонский Дорчестерский комитет устроил в их честь банкет: тысячи людей собрались приветствовать их у здания министерства внутренних дел, когда они туда направлялись, а сопровождавший их оркестр почти беспрерывно исполнял популярную тогда песенку “Вот идут герои-победители”.

Комитет также организовал сбор денег на покупку и оборудование двух ферм в Эссексе: на одной поселилась семья Стэндфилдов, на другой – Лавлессы и Джеймс Брайн. Вернувшийся в Англию позже всех Хэммет – самый сдержанный и молчаливый из них – удовольствовался своим прежним положением наемного работника в родном Толпаддле. Когда же со временем он состарился и ослеп, то, чтобы не быть обузой для родственников, добровольно ушел в Дорчестерский работный дом, где и скончался в 1891 г .

В 1934 г. Британский конгресс тред-юнионов ознаменовал столетие со дня ареста “толпаддлских мучеников” рядом торжественных мероприятий: в деревне Толпаддл были построены шесть новых ферм, каждой из которых было присвоено имя одного из мучеников, и открыт коммунальный дом для престарелых профсоюзных активистов; на могиле Джеймса Хэммета была установлена надгробная плита.

Много лет раньше, в 1912 г., перед методистской церковью в Толпаддле была выстроена мемориальная арка с надписью:

“Возведена в честь верных и бесстрашных жителей этой деревни, которые в 1834 г., не уронив человеческого достоинства, перенесли наказание ссылкой на каторгу за дело свободы, справедливости и праведности, дабы стать примером нынешнему и будущим поколениям”.

ГлаваXVII

БИЛЛЬ О РЕФОРМЕ

Использование пара вместо воды в качестве источника энергии для индустрии привело к изменению всей демографической карты Англии. Промышленность, увлекая за собой тысячи рабочих и их семей, двинулась на север, к местам, где добывался уголь: неумолимый процесс трансформации “чистых” аграрных районов в “черную страну”* начался.

* “Черной страной” в начале XIX в. в Англии стали называть те районы, которые стремительно покрывались заводами и фабриками; копоть от дыма их труб действительно покрывала деревья, землю, крыши домов.

Сразу же отметим, что основные блага индустриальной цивилизации XIX в. достались так называемым сливкам общества, т.е. титулованной элите и молодой промышленной буржуазии. Рабочие – жертвы бесконтрольной и алчной системы частного предпринимательства – по-прежнему подвергались беспощадной эксплуатации и прозябали в нищете на задымленных трубами фабрик улочках новых индустриальных районов; они влачили полуголодное существование, когда имели работу, и пухли с голода, когда ее теряли, когда заболевали или становились старыми и немощными. А ведь именно их труд, их умение превращали Англию в “мастерскую мира”, в первую индустриальную державу земного шара.

Это предоставило капиталистам, финансистам, торговцам и предпринимателям всех мастей практически неограниченные возможности сколачивать огромные состояния, но мало что дало простому рабочему – шахтеру, судостроителю, плавильщику и т.д.

О бурных, хотя во многом и локализованных вспышках протеста против натиска капиталистической системы уже упоминалось в предыдущих разделах. Бунты, ломка машин и поджоги фабрик в конечном счете оказались малоэффективными по сравнению с принесенными жертвами. Мыслящие рабочие все чаще и чаще обращали взор на две великие революции – Американскую и Французскую, в результате которых были установлены демократические республики с всеобщим избирательным правом для мужского населения*. И рабочие постепенно приходили к выводу о том, что бессмысленно надеяться на какие-либо принципиальные улучшения до тех пор, пока не будет изменена вся система государственного управления, пока неимущий труженик не получит право избирать и быть избранным в парламент, пока рабочие не будут иметь реальной возможности сами определять законы собственной страны. Введение всеобщего избирательного права для мужского населения, полагали они, особенно учитывая подавляющее численное превосходство бедняков, неизбежно приведет к власти прогрессивное правительство, которое поставит перед собой цель радикально трансформировать существующее общество и содействовать революционным изменениям в жизни английского народа.

* Здесь речь идет о войне за независимость США 1775—1783 гг. (ее также называют Американской буржуазной революцией XVIII в.) и о Французской буржуазной революции 1789—1794гг. Что касается утверждения автора о том, что в результате этих двух революций “были установлены демократические республики с всеобщим избирательным правом для мужского населения”, то следует иметь в виду значительную ограниченность этого “всеобщего” права. В частности, е США выборы были и остаются непрямыми, в них предусмотрены два этапа, на втором из которых волеизъявление народа отчасти становится условным. Еще важнее то, что в течение почти 100 лет после провозглашения США негритянское меньшинство было лишено права голоса вообще.

Власти как на общенациональном, так и на местном уровнях не жалели усилий на решительное пресечение любых попыток добиваться реформы избирательной системы. В историю рабочего движения навсегда вошла так называемая “бойня при Питерлоо”*, когда манчестерские власти устроили кровавое побоище во время разгона мирного массового митинга, организованного сторонниками движения за всеобщее избирательное право (для мужского населения).

*Peterloo Massacre – название дано по аналогии с Waterloo, поскольку войска, сражавшиеся в битве при Ватерлоо, также участвовали в этой расправе; первая часть – “Реter” – по названию места проведения митинга в Сент-Питерз-Филдз (г. Манчестер). – Прим. перев.

На 16 августа 1819 г. в Сент-Питерз-Филдз (г. Манчестер) было объявлено проведение сверхмассового митинга, на котором в поддержку реформы должен был выступить известный оратор Хант. Организаторы митинга сделали все возможное, чтобы избежать каких-либо беспорядков: например, трости разрешалось иметь при себе только калекам и престарелым. Зная о сомнениях местных властей относительно законности предстоящего мероприятия, Хант предложил себя в качестве добровольного заложника вплоть до начала митинга, но его предложение было отклонено. Поскольку официального запрета так и не последовало, в назначенный день более 80 тыс. манчестерцев, включая женщин и детей, мирно собрались в Сент-Питерз-Филдз вокруг флагов и повозки, служившей трибуной, напряженно внимая красноречию Ханта. Вокруг огромной толпы участников по периметру расположились конное ополчение и части армейской кавалерии.

Митинг проходил организованно и спокойно, как вдруг без какой-либо видимой причины местные власти решили, что он проводится незаконно, и распорядились арестовать оратора. К нему тут же двинулся небольшой отряд с саблями наголо. Хант призвал собравшихся к спокойствию и, не оказывая сопротивления, отдал себя в руки солдат. Внезапно один из них выкрикнул: “Сорвем их знамена”, и солдаты, раздавая удары направо и налево, врезались в густую толпу. Раздались крики раненых, женщин и детей. Началась паника. Власти, казалось, только этого и ждали: они приказали немедленно разогнать “незаконное сборище”. Обезумевшие от страха тысячи людей, давя и отталкивая друг друга, бросились в разные стороны, подальше от сабель и конских копыт. Через несколько минут площадь опустела – на ней остались только 11 убитых, обрывки одежд и порванные флаги; во время разгона митинга было ранено более 400 человек, из них 113 женщин.

Правительство Англии и не подумало осудить устроителей этой кровавой расправы. Наоборот, от его имени министр внутренних дел страны лорд Сидмут направил манчестерским властям поздравительное письмо, в котором выражал полное одобрение столь решительному пресечению “беспорядков”.

Интересно отметить, что реформы избирательной системы требовали не только рабочие, но и их эксплуататоры, которые наряду со средним классом в целом были также практически полностью отстранены от участия в политическом управлении страной. Буржуазия сконцентрировала в своих руках огромные богатства и экономическую мощь, однако Англия по-прежнему управлялась титулованными и нетитулованными землевладельцами – этими дряхлыми пережитками средневекового феодализма: именно они принимали в парламенте законы и олицетворяли их в качестве судей и магистратов, именно они представляли высшее офицерство в вооруженных силах и занимали ключевые посты в государственных учреждениях. Из шести миллионов взрослого мужского населения (в 1830 г.) правом голоса обладали всего 839 тыс. человек, т.е. приблизительно каждый седьмой мужчина.

Две крупнейшие партии землевладельцев – тори и виги – боролись на выборах в парламент только друг с другом. Причем виги, считавшиеся, кстати, партией либералов, в общем благожелательно относились к перспективе предоставления права голоса среднему классу, на поддержку которого они рассчитывали в своей борьбе за политическую власть против партии тори и короны. Буржуазия же в свою очередь обратилась за помощью в этой борьбе к организованным рабочим движениям, и те, надеясь, что вместе с промышленниками право голоса получат и они, провели в знак солидарности ряд массовых митингов и манифестаций. Заручившись столь мощной поддержкой, промышленники сначала пригрозили правительству налоговой забастовкой под лозунгом “Никакой уплаты налогов до принятия билля о реформе”. Затем они начали изымать свои капиталы из банков, требуя оплаты только золотом, и заявили, что остановят всю деловую жизнь, доведут банки до банкротства, скупят земельные участки (фригольды) и это обеспечит им право голоса.

Результатом всех этих действий стало принятие в 1831 г. “Билля о реформе”, в котором предлагалось увеличить число принимающих участие в выборах до одного миллиона человек за счет предоставления права голоса фригольдерам с имущественным цензом не ниже 10 фунтов, образования новых избирательных округов для промышленных районов и упразднения (или приведения в количественное соответствие) ряда традиционных округов с непропорционально высоким представительством. Несмотря на то, что “Билль о реформе” был задуман исключительно в качестве предохранительного клапана против возможной революции – “Мы сами гоним в революцию тех, кого отстраняем от власти, – заявил Макаулей в палате лордов. – Мы должны пойти на реформу, чтобы сохранить все остальное!” – палата общин приняла его большинством всего в один голос. Мало того, чтобы не дать ему стать законом, король Вильгельм IV объявил о роспуске парламента.