Текст книги "Английские бунтари"

Автор книги: Чарлз Поулсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Когда умолкли последние слова обращения, герцог развернул свое знамя – на его голубом с золотом полотнище был начертан девиз: “Нет страха иного, как пред Богом!” – и призвал добровольцев записываться в свою армию.

Вперед тут же выступило множество молодых людей, точнее 116 —треть дееспособного мужского населения Лайма, а уже на следующий день к ним присоединились сотни жителей близлежащих ферм и деревень. Новобранцы являли собой весьма неоднородную массу как по возрасту, так и по социальному статусу – старые кромвелианцы, ветераны армии “новой модели”, сектанты и их проповедники, ремесленники, подмастерья, крестьяне и т.д., – причем многие из них, судя по всему, довольно скептически относились к герцогу и его благородному окружению, видя в них воплощение “мира, плоти и сатаны”. Однако, рассуждали они, если с помощью герцога удастся избавиться от ненавистного Якова, то тем самым будет сделан первый шаг к возрождению “старого доброго дела”.

В городке повсюду можно было видеть пожилых людей в красных накидках армии “новой модели”, которых не видели уже 25 лет; одни спешили оказать помощь в обучении новобранцев, другие вели своих сыновей записываться в армию герцога. Все они знали, что впереди у них – кровавые битвы и в случае пленения или поражения их ожидает обвинение в государственной измене и скорый суд, который приговорит их к “повешению не до полного удушения, потрошению и четвертованию”.

Итак, лошади для кавалерии и обоза были закуплены (или реквизированы), спешная подготовка добровольцев уже близилась к концу – их целых три дня обучали сложному процессу заряжания и стрельбы из мушкетов, умению обращаться с тяжелыми боевыми копьями, маршировке и перестроениям в составе отрядов и полков, – а местное дворянство и знать, которые, как ожидалось, в большом количестве примкнут к восставшим и придадут респектабельность всему движению, пока не проявляли заметного энтузиазма. Англиканское духовенство также демонстративно не желало объединяться с простым людом, вдохновленным идеями радикализма и, следовательно, представлявшим потенциальную угрозу всему социальному устройству страны. И действительно, среди повстанцев все чаще слышались опасные призывы, напоминавшие слова пророка Иезикииля: “Сними с себя диадему и сложи венец… униженное возвысится и высокое унизится… Низложу, низложу, низложу…”*.

* Иез. 21: 26-27

Известие о восстании скоро дошло до столицы, и перепуганный король немедленно предпринял контрмеры: готовящийся в городе мятеж был без особого труда предотвращен арестом нескольких сотен известных радикалов и сектантов, лондонские улицы патрулировались усиленными нарядами королевских солдат, на помощь была призвана милиция западных графств – отряды вооруженных добровольцев (раз в месяц проходивших военную подготовку – большей частью в пивных), которые мобилизовывались при возникновении чрезвычайных обстоятельств. На этот раз перед ними была поставлена задача “сдерживать” бунтовщиков, не допуская притока к ним пополнений и продовольствия, пока в спешном порядке формируются и вооружаются регулярные войска. Поскольку расстояние от Лайма до Лондона составляет всего 150 миль , у протестантского герцога оставалось дней 10 на то, чтобы хоть как-то обучить своих новобранцев, превратить их в подобие дисциплинированного воинского формирования и занять выгодную позицию для предстоящего серьезного боя. Ведь повстанцам предстояло сразиться с закаленными профессионалами, заслужившими немало боевых наград на полях сражений в Европе и Северной Африке, кроме того, в бой их поведет прославленный лорд Джон Черчилль, впоследствии снискавший немеркнущую славу под именем непобедимого герцога Мальборо.

15 июня Монмаут повел свое выросшее до полутора тысяч солдат войско к северу от Лайма. Он уже знал о провале лондонского заговора, тщетно прождав сигнала от заговорщиков, в то время как они ждали действий от него. Он также знал о неудачной попытке поднять восстание в Шотландии, равно как и о пленении графа Аргайла. Теперь единственной надеждой оставалась возможность быстрого увеличения численности повстанцев в крупных промышленных городах, где, по расчетам Монмаута, имелось множество потенциальных сторонников движения. Именно с этой целью он направился к ближайшему оплоту пуритан – городу Таунтону, предварительно выслав туда авангард мушкетеров и кавалеристов во главе с командующим кавалерией лордом Греем и вменив ему в задачу отогнать отряды милиции от соседней деревни Бриджпорт. Там, на деревенской улочке, произошла короткая стычка, во время которой лорд Грей вместо того, чтобы смять пешую милицию кавалерией, бежал с поля брани назад, к Лайму, при первых же выстрелах, оставив мушкетеров без какой-либо поддержки. В этой первой схватке повстанцы потеряли крайне необходимых им лошадей и… получили возможность сделать вывод о “достоинствах” своей кавалерии и ее “доблестного” командира. Основные силы Монмаута, выбив по дороге милицию из Аксминстера – кстати, не особенно и сопротивлявшуюся, – наконец-то вошли в Таунтон. Вот там, действительно, не было ни малейших сомнений в том, на чьей стороне симпатии горожан: ликующее население радостно приветствовало повстанцев на улицах, двери и окна домов были украшены гирляндами цветов, церковные колокола захлебывались от веселого перезвона, а молодые девушки из местной школы благородных девиц торжественно вручили Монмауту расшитое шелком знамя, сделанное ими из собственных юбок. Отраднее всего, конечно, было то, что армия повстанцев, пополнившись новобранцами, увеличилась на целый полк и насчитывала теперь более 5 тыс. воинов. Правда, многим не хватало мушкетов или копий, и им пришлось вооружиться косами, прикрепленными к шестифутовым древкам, – грозное оружие, хотя и явно уступавшее копьям в борьбе с кавалерией противника.

На второй день пребывания в Таунтоне Монмаут под давлением командиров отрядов и своего ближайшего окружения созвал мировых судей, ольдерменов и других представителей городских гражданских властей на рыночную площадь и там в присутствии собравшихся жителей, к немалому удивлению и даже гневу многих из своих последователей, не дожидаясь ни победы, ни одобрения парламента, торжественно провозгласил себя королем Англии. Толпа преклонила колена, раздались восклицания: “Король Монмаут! Да здравствует король Монмаут!” Он же с истинно королевским величием протянул руку для лобызания и подозвал к себе нескольких больных золотухой – “царской болезнью”, излечить которую, по древнему поверию, могло только прикосновение монарха. Стоявшие в строю солдаты восприняли все происходящее гораздо сдержаннее. “Мы подчинились обстоятельствам”, – скажет позднее Натаниель Уэйд, сын майора армии “новой модели”, командир Красного полка и убежденный республиканец.

Затем новый “король” предал публичной анафеме вестминстерский парламент, назвав его “сборищем предателей и изменников, которых необходимо преследовать и уничтожать”.

Пока Монмаут упивался собственной популярностью среди местного населения (правда, англиканская знать и духовенство по-прежнему его игнорировали), королевские войска подходили к Таунтону все ближе и ближе. Кавалерия и драгуны уже скапливались в соседних населенных пунктах, со дня на день ожидая прибытия своих главных сил под командованием лорда Фавершема, сменившего на этом посту лорда Черчилля. Все логично предполагали, что повстанцы, численность которых превышала уже семь тысяч человек, постараются один за другим разбить пока еще разрозненные отряды роялистов, однако вместо этого Монмаут неожиданно для всех повел свое войско по направлению к крупному порту и второму по величине городу страны – Бристолю, намереваясь переправиться через реку Эйвон по Кейншемскому мосту. Но время, потерянное в Таунтоне, уже давало о себе знать: королевские войска следовали за повстанцами по пятам, милиция разрушила мост, а власти Бристоля укрепили оборонительные сооружения и объявили город на осадном положении.

Повстанцы под проливным дождем восстановили Кейн-шемский мост и вошли в Кейншем, когда их атаковал кавалерийский отряд роялистов в составе 350 всадников. Последовала яростная схватка. Атака была отражена, но Монмаут, решив, что между ними и укрепленным Бристолем расположились главные королевские силы, изменил первоначальный план и повернул свою армию по направлению к городу Бат, в 15 милях к востоку. Подойдя к Бату и убедившись в том, что он тоже хорошо укреплен и готов обороняться, Монмаут послал туда горниста-сигнальщика с требованием сдать город “законному королю Англии”, т.е. ему самому. Однако городские власти ответили на его ультиматум тем, что, презрев воинскую традицию о неприкосновенности парламентера, обвинили горниста в предательстве и расстреляли.

Узнав об этом, усталые, промокшие и подавленные повстанцы повернули на юг и собрались было устроить ночевку в поле неподалеку от небольшого городка Нортон-Сент-Филлипс, но отдохнуть им в тот вечер так и не пришлось: едва они расположились лагерем, как на них напал сильный королевский отряд. Завязалась жестокая битва, в которой неопытные, наспех обученные повстанцы отразили мощный натиск кавалерии, а затем повергли в бегство хорошо вооруженную профессиональную пехоту. Если бы у Монмаута была надежная кавалерия, то повстанцы, конечно, могли бы контратаковать и закрепить исключительно важную для них победу. Но и в таком варианте выигранное сражение, в котором отвага и храбрость взяли верх над профессионализмом и силой оружия, вернуло повстанцам веру в свое дело. Окрыленные, они рано утром снова отправились к Бриджуотеру и вечером 4 июля раскинули лагерь в сырой долине неподалеку от его стен.

Из-за отвратительной погоды передышка затянулась на три дня. Повстанцы чинили истрепавшуюся за две недели непрерывных походов обувь и одежду, те, кто был из местных, “на всякий случай” отправились попрощаться со своими родными, еще не ведая, что прощание, действительно, окажется последним. Королевские войска их практически не беспокоили, поскольку тоже отдыхали после изнурительного перехода из Лондона. Погода по-прежнему стояла отвратительная: почти беспрерывно шел дождь.

Военный совет Монмаута тем временем лихорадочно пытался выработать единую стратегию действий. Рассматривалось несколько альтернатив: постараться обойти неприятеля и двинуться прямо на Лондон, вернуться к Бристолю и взять его новым, более решительным штурмом, укрепиться в Бриджуотере и дать бой на выгодных для себя позициях. Последний вариант был сразу же отвергнут не столько из-за того, что против него энергично возражали местные жители, сколько потому, что, по донесениям лазутчиков, к городу уже приближалась мощная королевская артиллерия. В довершение всего Яков объявил полную амнистию всем, кто добровольно сложит оружие и сдастся на милость короля. Если бы амнистия распространялась и на самого Монмаута, “протестантский герцог”, вне всякого сомнения, принял бы это предложение и распустил свое войско. Но этого не произошло: король Яков не только не пожелал помиловать Монмаута, но даже назначил цену за его голову – живого или мертвого. В сложившихся обстоятельствах, когда повстанцы потеряли в боях уже свыше 200 человек убитыми, а число дезертиров неуклонно росло, когда стало ясным, что восстание пошло на спад, Монмауту как воздух нужна была скорая и ощутимая победа. Учитывая все это, было принято решение штурмовать Бристоль, пока его защищали в основном лишь силы местной милиции.

Однако и этому плану не было суждено осуществиться. Неожиданно лазутчики донесли, что совсем рядом, на Седмурской равнине, примерно в трех с половиной милях, расположился на ночевку крупный отряд королевских войск, насчитывавший до четырех тысяч человек пехоты, а также сильную кавалерию и артиллерию. Роялисты, судя по всему, не подозревали о близости повстанцев и даже не позаботились о возведении элементарных защитных сооружений.

Вот тогда-то, услышав об этой, как им показалось, богом ниспосланной случайности, Монмаут и его командиры тут же решились на сложнейший и весьма рискованный военный маневр – ночную атаку. План боевой операции заключался в следующем: поднятые по тревоге войска пройдут по Бристольской дороге две мили, свернут на узкую проселочную колею к северу от деревушки Чедзой, скрытно пересекут Седмурскую равнину и нанесут врагу неожиданный удар с тыла. Все зависело от фактора внезапности, поэтому был отдан строжайший приказ – в случае, если кто-либо из воинов заговорит вслух, идущий рядом должен без колебаний сильно ударить его по голове. 4 июля в 11 часов вечера повстанцы в ночном тумане несколькими походными колоннами отправились на бой. Во главе с 500 всадниками лорда Грея они незамеченными дошли до поворота, бесшумно свернули на проселочную колею, но тут наткнулись на широкий и глубокий ров с водой. Немедленно в разные стороны были высланы конные разъезды, чтобы отыскать камень, отмечавший место надежного брода, где могли бы пройти и кони, и люди.

Все шло хорошо, как вдруг спасительную тишину разорвал пистолетный выстрел. Виноват ли был неосторожный повстанец или бдительный часовой – неизвестно, но тут же в лагере неприятеля дробно забил тревогу барабан, а королевские солдаты, разбирая оружие, поспешили занять боевые позиции. Не прошло и нескольких минут, как противоположная сторона рва ощетинилась рядами мушкетов. Конный авангард лорда Грея наконец-то нашел брод, успешно переправился, с ходу атаковал конницу роялистов, но был отбит и отступил к основным силам. Только один отряд конников под командованием старого кромвелианца, “железнобокого” капитана Джона Джонса попытался удержать переправу, однако вскоре был до единого человека изрублен на куски. Неудачной оказалась также попытка разведчиков лорда Грея найти другой брод: попав под сильный мушкетный огонь с флангов, непривыкшие к пальбе лошади вышли из повиновения, повернули вспять и умчали седоков прочь с поля боя.

На помощь повстанцам подошел еще один пехотный полк. Воины залегли цепью на берегу рва, и между противниками завязалась ожесточенная мушкетная дуэль. В это время кавалерия роялистов, совершив скрытный обходный маневр, с двух направлений переправилась на противоположную сторону и внезапно атаковала оба фланга повстанцев, заставив их в панике отступать и безжалостно добивая бегущих.

На рассвете в лучах утреннего солнца Монмаут сквозь дым и гарь осмотрелся вокруг: королевская артиллерия наносила повстанцам огромный ущерб, вырывая целые косяки в рядах пехотинцев-мушкетеров, но они стойко удерживали свои позиции, отвечая дружным ружейным огнем, да и в центре построенная в каре пехота пока успешно отражала все атаки вражеской кавалерии. Тем не менее было ясно, что настал момент решительно перестроить боевые порядки и достойно, без паники вывести армию из-под губительного огня в безопасное место.

“Протестантский герцог” подозвал к себе лорда Грея и нескольких приближенных командиров полков. Последовало краткое обсуждение, затем… все они суетливо освободились от боевых доспехов, сорвали с себя знаки отличия и поскакали по направлению к Бриджуотеру, бросив на произвол судьбы воинов, которые дрались и отдавали за них жизни.

Преданные своими командирами повстанцы сражались до последней капли крови даже после позорного бегства их вождей, но уже к полудню на поле боя не осталось никого, кроме убитых и раненых. Здесь, на Седмурской равнине, завершилась последняя крупная битва за свободу на английской земле, здесь было разгромлено последнее массовое вооруженное восстание английского народа.

Точное число повстанцев, погибших в битве при Седмуре, так и не было установлено. По свидетельству одного из очевидцев общего захоронения убитых, их число составляло 1458 человек – приблизительно четверть всей армии Мон-маута. Потери роялистов оказались значительно меньше – около 50 убитых и 200 раненых*.

* По другим данным, соотношение потерь сторон было иным: роялисты потеряли убитыми 300 человек, а повстанцы – около тысячи. – См., например: Английская буржуазная революция XVII века. Т. II, М., 1954, с. 149. Прим. ред.

После боя королевские отряды в течение нескольких дней рыскали по окрестностям, добивая раненых и скрывающихся бунтовщиков, а также беспощадно расправляясь со всеми, кого они подозревали в возможном соучастии. Король разрешил своим воинам творить суд и чинить расправу, не считаясь с законом, и те в полной мере использовали предоставленную им свободу: по всей западной части страны виселицы прогибались под тяжестью десятков повешенных на них тел. Когда же кровавый пир наконец подошел к концу, за ним последовали шесть недель военного террора. Около полутора тысяч человек в различных местах были окружены, схвачены в плен и в ожидании суда содержались поистине в ужасающих условиях. Им было предъявлено обвинение в измене, что включало в себя также помощь бунтовщикам едой, предоставление крова беглецам и даже оказание медицинской помощи раненым и больным.

Самого Монмаута нашли в придорожной канаве, где он прятался, переодевшись в изодранную крестьянскую одежду: в нем, грязном и дрожащем от страха, не осталось и следа от былого высокомерного величия, которое он так любил на себя напускать. Оказавшись в Тауэре, Монмаут посвятил свой досуг сочинению униженных и покаянных прошений о помиловании, в которых выражал готовность перейти в католическую веру и даже предлагал свои услуги в качестве добровольного доносчика. Ему все-таки удалось добиться аудиенции у короля, но его поведение во время нее – он униженно валялся на полу и, рыдая, молил о пощаде – вызвало у монарха только презрение, и 15 июля на тауэрском холме «протестантский герцог» был принародно обезглавлен. То ли по неопытности, то ли по какой-то иной причине палачу пришлось нанести пять ударов топором, прежде чем голова осужденного отделилась от туловища.

Решать судьбу плененных повстанцев был послан верховный судья Английского королевства Джеффрис, и вскоре началась “законная” расправа, прозванная в народе “кровавым судом”. Выполняя одновременно функции и судьи, и прокурора, Джеффрис запугивал, оскорблял и унижал всех без разбора – обвиняемых, свидетелей, защитников. Его первой жертвой стала 75-летняя дворянка Алиса Лисл, слуги которой дали приют нескольким раненым беглецам. Она отказалась признать себя виновной, заявив о своей полной непричастности к “делам и политике мужчин”. И хотя почтенная матрона явно страдала старческим слабоумием, еле держалась на ногах и была практически глуха, Джеффрис приговорил ее к сожжению на костре; впрочем, в виде проявления безграничного милосердия короля после суда костер был заменен на плаху.

У Джеффриса было всего четыре помощника, а обвиняемых – много сотен, поэтому обычно судили их сразу большими группами. Например, в Дорчестере уже в первый день перед судом предстали сразу 98 человек, 30 из которых виновными себя не признавали.

Все они были приговорены к повешению не до полного удушения, потрошению и четвертованию. Только за девять дней Джеффрис вынес смертный приговор 1336 повстанцам. Палачи не успевали справляться со своими обязанностями: несмотря даже на то, что им в помощь привлекались профессиональные мясники, потрошение и четвертование отнимало столь много времени, что многих осужденных вместо этого клеймили и продавали в рабство на сахарные плантации в Вест-Индию. Благородные дворяне не жалели усилий, чтобы заполучить в “подарок” партию таких бесплатных невольников.

Мало кому из сподвижников Монмаута удалось вернуться домой, но их дела, их страстное стремление к свободе, равно как и последовавшее за этим беспримерно жестокое наказание, не умерли – они продолжали жить в сказаниях и легендах, которые сложил о них английский народ.

Спустя всего три года влиятельные виги в союзе с укрепившей свои позиции национальной плутократией решили избавиться от ставшего им неугодным короля Якова, но не с помощью вооруженной народной армии, а предложив мужу его дочери, штатгальтеру Голландии Вильгельму Оранскому, вторгнуться в страну и стать королем Англии. В 1688 г . Вильгельм высадился с огромной армией иностранных наемников в Торбее, где к нему присоединилось множество бывших сторонников короля, еще совсем недавно ревностно помогавших ему расправляться с восстанием Монмаута. Якову пришлось бежать из страны, факт же постыдного предательства со стороны едва ли не всего английского государственного аппарата впоследствии получил название “Славной революции” 1688 г . Видно, не зря сэр Джон Харрингтон с горькой иронией писал:

Измене чести нет во всей вселенной.

А коли есть – страшись назвать ее изменой!

Глава IX

ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

“Славная революция” 1688 г., за которой последовало принятие так называемого “Билля о правах”*, создала реальные предпосылки для ускоренного роста новых социальных сословий промышленников, коммерсантов и финансистов, в то время как последовавшие за ней несколько удачных войн, равно как и захват обширных колоний к востоку и западу от Англии, открыли поистине неисчерпаемые возможности для дальнейшего обогащения торговых кругов королевства. Английское сукно, производимое в тысячах надомных мастерских, по-прежнему доминировало на европейских и, конечно, мировых рынках. Немало предприимчивых горожан сколотили состояние, а затем, купив поместье и землю, сделались “джентльменами” (что, естественно, распространялось и на их потомков) благодаря так называемому “золотому треугольнику”, под которым имелась в виду следующая многоходовая авантюра: груженный английским сукном корабль отправлялся в один из африканских портов, где сукно продавалось, а на вырученные деньги у работорговцев приобретались похищенные африканские невольники; их перевозили к берегам Вест-Индии или Америки, поскольку там за них давали хорошие деньги, после чего корабль возвращался домой с грузом сахара или табака, которые выгодно сбывались в родной Англии.

* “Билль о правах” был принят в октябре 1689 г ., спустя год после бескровной победы “Славной революции” и воцарения на английском престоле Вильгельма Оранского. Он разграничивал права короля и парламента, причем король лишался существенных привилегий: приостановки действия законов, сбора налогов, набора и содержания армии в мирное время и т.д. Все это король отныне мог делать только с согласия парламента. Прим. ред.

“Промышленная революция” – так были названы радикальные изменения в образе жизни и методах промышленного производства, происходившие в Англии с середины XVIII в. и ставшие возможными прежде всего в результате непрерывного увеличения объемов имеющегося в наличии инвестиционного капитала. В течение менее чем одного столетия аграрная Англия крестьян и ремесленников превратилась в страну, большую часть населения которой составляли живущие в городах работники наемного труда.

Переход к прогрессивным научным методам широкомасштабного сельскохозяйственного производства потребовал существенного укрупнения посевных площадей, что в свою очередь привело к стремительному росту урожайности и производительности аграрного труда. С другой стороны, создание стабильной кормовой базы на основе турнепса, клевера и аналогичных “новых” культур положило конец как традиционной расточительной системе хозяйствования, когда около трети возделываемых земель приходилось в течение года держать под паром, так и массовому забою скота в осенний период. Количество и качество домашнего скота неуклонно росло, и со временем свежее мясо стало доступным для населения в течение круглого года. На практике все это означало, что для производства большего объема продуктов питания требовалось все меньше и меньше работников, поэтому вскоре множество крестьян, мелких фермеров и тех, кто сочетал кустарный промысел с обработкой собственного участка, оказались полностью лишенными земли – источника существования, а затем и крова. В этой ситуации у них не оставалось иного выбора, кроме как искать работу по найму на новых фермах и производствах, или влачить жалкое существование на благотворительное пособие, или же оказаться в работном доме.

Вспоминая свои детские годы, пришедшиеся на время до промышленной революции, один пожилой чулочных дел мастер как бы в упрек новым временам писал: “Они (чулочники) жили в сравнительной легкости и изобилии, пользуясь правом на выпас на общественной земле свиньи, домашней птицы, а иногда и коровы. У каждого из них имелся огород, бочонок домашнего эля, рабочая одежда, выходной костюм и масса свободного времени”.

В тон ему, только не жалуясь, а страстно обвиняя, звучит популярное четверостишие тех времен:

Закон тебя поставит на правеж,

Коль ты гуся в общине украдешь.

Но почему ж молчит законность вся,

Когда крадут общину у “гуся”?*

*Здесь непереводимая игра слов: по-английски слово “доозе” одновременно означает и “гусь” и “дурак”, “простофиля”. – Прим. перев.

Появление новых машин, и прежде всего парового источника энергии, положило начало постепенному процессу замены ручного труда машинным, ознаменовав собой принципиально новую эру промышленного производства. Предприимчивые дельцы лихорадочно строили огромные здания, которые получили название “фабрик”, там они устанавливали станки и другие механизмы, приводимые в движение силой пара. Оплатив стоимость строительства зданий, оборудования и затраченного труда, они, естественно, считали своей законной собственностью и конечный продукт. Так зарождалось товарное производство – процесс, который мы давно уже привыкли принимать как нечто само собой разумеющееся, но для тех времен он стал поистине революционным нововведением, основной составной частью зарождавшейся капиталистической системы хозяйствования. К тому же периоду относятся и первые попытки ввести разделение труда на производстве, в результате чего рабочий постепенно лишался и радости созидательного труда, и законной гордости мастера за изготовленное лично им изделие.

Развитие железных дорог, растущий спрос на все более совершенное оборудование и потребность государства в современном для того времени оружии и военно-морском флоте привели к беспрецедентному росту горнодобывающей и металлургической отраслей. Незначительные, ранее мало кому известные деревеньки и провинциальные городки в районах обнаруженных залежей железной руды буквально за несколько лет вырастали в гигантские промышленные центры – Бирмингем, Лидс, Манчестер и т.д. Англия вступала в драматическую эпоху, которой было суждено превратить ее в первую индустриальную державу земного шара, в “мастерскую мира” с первым на нашей планете классом обезземеленных рабочих.

Начальные десятилетия практически бесконтрольного функционирования молодой капиталистической системы, когда она еще не ограничивалась ни традицией, ни законом, стали для широких народных масс годами невиданного обнищания и страданий. Оказавшись не в состоянии конкурировать с новыми высокопроизводительными машинами, многочисленные кустари-надомники и ремесленники были вынуждены бросать свое дело* и либо становиться полностью бесправными обитателями работных домов, либо влачить жалкое существование на нищенское пособие по бедности, либо, работая по 14—16 часов в день, превращаться в рабов тех самых машин, которые разрушили их жизнь.

* Например, стоимость работы ткача за выработку определенного количества однотипного материала упала с 39 шиллингов в 1795 г . до 5 шиллингов в 1830 г.

В анонимной “Жалобе” тех лет так говорится об этом:

Мой жаркий пот, мой тяжкий труд

Меня лишь к жалобам ведут.

И я в отчаяньи проклял

Тот день, когда в сей мир попал.

Ни шиллинга мне не сберечь!

Придется нищим в землю лечь…

Некогда процветавшие, по-настоящему искусные ткачи-рукодельники – лучший тому пример. В личном дневнике придворного вельможи и литератора Чарльза Гревилла мы находим следующую запись от 17 февраля 1832 г., посвященную бедственному положению ист-лондонских ткачей: “Вчера беседовал с одним человеком из Бетнал-Грин о делах этого района. Все они там ткачи, живущие своеобразной коммуной… Почти все из них лишены работы и не имеют возможности ее найти: 1100 из них живут в ночлежках по 5—6 человек на спальное место. 6000 влачат нищенское существование на благотворительные подачки… Район практически целиком находится в состоянии банкротства и безнадежной нищеты”.

На растущих как грибы фабриках и промышленных объектах не существовало никакой охраны здоровья и труда рабочих. Это признавал даже такой в высшей степени респектабельный журнал, как “Джентльменc мэгэзин” (в буквальном переводе “Журнал для джентльменов”. – Прим. перев.), в 1782 г . сообщивший своим почтенным читателям об условиях жизни этих новых пролетариев: “Они задыхаются от вредоносных газов в шахтах и рудниках или становятся жертвами ядовитых испарений во время обработки металлов, масел, порошков, жидких составов и т.п. На фабриках они являют собой печальную галерею слепых, хромых, преждевременно одряхлевших астматических и увечных инвалидов или полуинвалидов, в которых едва теплится жизнь…”

Безжалостная эксплуатация таких вот несчастных, среди которых не исключением были и малолетние дети (начиная с семи лет), 14—16-часовой рабочий день, превративший всю жизнь рабочего в беспросветное чередование непосильного труда и короткого сна, нищенский уровень заработной платы, которой едва хватало для поддержания скудного существования, – вот на какой основе взросли баснословные состояния первых капиталистических промышленников и их верных союзников – финансистов.

Рабочим не на что было надеяться, неоткуда было ждать улучшений. Традиционный уклад их жизни, основанный на кустарном производстве в родных деревнях и в отдельных городских районах, где имело какой-то вес мнение каждого человека, канул в вечность; на смену ему пришла бездушная, не знающая пощады капиталистическая конкуренция.

В романе “Сивилла” дальновидный тори и будущий премьер-министр Англии Бенджамин Дизраэли*, говоря о рабочих того периода, отмечал: “Для них характерно не объединение усилий, а разобщенность… Христианство учит нас любить ближнего своего, как себя самого, современное общество не признает ближних как таковых”.

* Дизраэли, Бенджамин (1804—1881) – известный английский государственный деятель, литератор. Премьер-министр Англии в 1868 и 1874—1880 гг. Был одним из идеологов и практических творцов британского империализма. В 1876 г . после нескольких настояний королевы Виктории принял титул графа Биконсфильда. Прим. ред.