Текст книги "Английские бунтари"

Автор книги: Чарлз Поулсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Не бойся, что грядут бои,

И силы испытай свои.

Солдат кровавых не страшись.

За кров свой и за хлеб борись!

Настало время – видишь сам —

Дать бой и власти, и войскам!

Итак, ничего не подозревавшие пентрихцы бодро шагали навстречу своей судьбе, время от времени дружно скандируя полюбившийся им рефрен и реквизируя оружие во всех встречавшихся на пути фермах и усадьбах. Однако почему же к ним не присоединяются другие отряды? Странно. Только у Худдерсфилда их ждала небольшая группа вооруженных крестьян, также ставших жертвами провокации Оливера, но и те при виде малочисленных и кое-как вооруженных пентрихцев, быстро смекнув, что дело тут нечисто, мудро решили отказаться от этой затеи и разошлись по домам. Отряд же Брандрета упрямо пошел дальше, все еще надеясь вот-вот услышать радостные вести о падении Ноттингема и встретить тысячи своих товарищей по оружию. Увы, вместо этого они встретили 15-й драгунский полк, в полном составе поджидавший их на дороге, и… восстание закончилось, так и не начавшись. Увидев – наконец-то! – что их попросту предали и заманили в ловушку, пентрихцы побросали оружие и разбежались; единственное, что пришлось делать драгунам, – это догонять их и поодиночке брать в плен.

При всей своей незначительности “пентрихское восстание” дорого обошлось жертвам провокации Оливера: трое из них – Брандрет, шахтер Лудлэм и старый вояка, каменщик Тернер – были признаны виновными в государственной измене и приговорены к повешению не до полного удушения, потрошению и четвертованию; 11 – к пожизненному изгнанию, трое – к изгнанию на 14 лет, шестеро – к длительным срокам тюремного заключения. Правда, впоследствии приговоренных к смерти в известном смысле “пощадили”, несколько видоизменив и сократив традиционную процедуру казни за измену, которую даже правительство сочло “слишком варварским зрелищем”. 7 ноября 1817 г . в Дерби при скоплении множества людей троих осужденных сначала повесили в тяжелых цепях, а через час сняли их тела с виселицы и публично обезглавили.

Казалось, реакция могла торжествовать – с реформизмом в Англии покончено на долгие годы. И все-таки реально дело обстояло не совсем так, ибо опыт, каким бы горьким

он ни был, и знания, полученные многочисленными представителями простого люда в “Лондонском корреспондентском обществе”, гэмпденских клубах и других рабочих организациях, не пропали напрасно. Им еще предстояло сыграть важную роль в следующем массовом политическом движении трудового народа – чартизме*.

* Чартизм – массовое движение за осуществление требований, выдвинутых в опубликованной в 1848 г . “Народной хартии”; по-английски слово “хартия” (charter) произносится “чартер”. Подробнее о “Народной хартии” рассказывается в главе ХVIII

Глава XII

ВОЛНЕНИЯ НА КОРОЛЕВСКОМ ФЛОТЕ

Картина борьбы английского народа за социальную справедливость была бы, однако, неполной без хотя бы краткого упоминания о массовых волнениях на королевском флоте в 1797 г., несмотря даже на то, что они являли собой не восстания и бунты, а скорее нечто вроде забастовок*, вызванных невыносимыми условиями существования военных моряков.

*Точная семантика термина “strike” (забастовка) неизвестна. Возможно, он является сокращенным заимствованием морского выражения ‘to strike sail “, что означает “убрать паруса”. В качестве гипотезы можно предположить, что именно тогда, в ходе волнений на королевском флоте в 1797 г ., этот термин и начал приобретать свое современное значение. – Прим. перев.

Война с Францией складывалась для Британского королевства весьма неудачно: брошенная союзниками, терпящая поражение за поражением от молодого талантливого генерала Французской республики Наполеона Бонапарта, Англия была вынуждена вывести свои войска и из Европы, и из Средиземноморья. Теперь, когда от флота и армии неприятеля ее отделяло только узкое Северное море, Англия сама жила в страхе перед возможным вторжением. Тревожно обстояли дела и в бурлящей Ирландии, население которой ожидало высадки французов с явным нетерпением. Английский банк вместо золота начал выплачивать бумажные деньги. И в довершение всего из-за плохого урожая резко подскочили цены на основной продукт питания широких слоев населения – хлеб, что, естественно, еще больше усугубляло недовольство народных масс.

Теперь единственной надеждой английского парламента стал королевский флот, на который легла основная тяжесть военных действий. И военные моряки не подвели – в феврале 1797 г . по всей стране пронеслась радостная весть о том, что в морской баталии при Сент-Винсенте адмирал сэр Джон Джервис одержал внушительную победу над куда более многочисленной испанской флотилией. Никогда не унывающий “старый морской волк” с его неизменной черной косичкой, распахнутым воротом рубахи и раскачивающейся походкой превратился в национального героя: каждый почитал за честь пожать ему руку, перед ним были открыты двери любого дома, его жизнь, приукрашенная множеством героических деталей, описывалась во всех печатных изданиях страны, его овеянный романтическими похождениями образ воспевался в песнях и стихах. Реальность же, увы, была совершенно иной.

На самом деле военные моряки являли собой, пожалуй, наиболее угнетенную, эксплуатируемую и обираемую категорию населения королевства. Условия, в которых они проходили службу и воевали, были таковы, что современному человеку они показались бы просто невозможными, невероятными. Заработная плата военным морякам не поднималась со времен Английской республики, т.е. в течение 150 лет, и составляла только треть от уровня оплаты матросского труда на торговом флоте. Мало того, она обычно “запаздывала” на два, а в некоторых случаях и на три года*. При зарплате в 19 шиллингов в месяц рядовой матрос после всех вычетов за питание, форму, постель и т.д. получал на руки около 9 шиллингов – а ведь на них ему надо было еще и содержать семью, которая нередко была вынуждена влачить нищенское существование на благотворительные подачки церковного прихода.

*По мнению адмиралтейства, такая политика удерживала многих матросов, все же надеявшихся получить заработанное, от дезертирства.

Типичнейшим явлением для королевского флота тех времен была невообразимая скученность, доставлявшая матросам огромные неудобства. Например, экипаж “Виктории” – флагманского корабля адмирала Нельсона – при водоизмещении всего 2164 тонны насчитывал 850 человек, поэтому, чтобы отдохнуть после изнурительной вахты, матросам приходилось растягивать гамаки… между пушками. Питались они посменно, причем если в количественном отношении еды, как правило, хватало, то ее качество было, говоря без преувеличения, просто ужасным: солонина подчас была такой высохшей от старости и твердой, что матросы вырезали из нее табакерки, на вид мало чем отличавшиеся от настоящего дерева и даже поддававшиеся полировке; галеты буквально кишели червями, и их надо было выковыривать по одному, прежде чем без содрогания отправить галету в рот; из окаменевшего сыра матросы частенько выпиливали кругляши, которые прекрасно заменяли оторванные или потерянные пуговицы на одежде. И в довершение всего их нагло обкрадывал корабельный интендант, получавший от командира официальную премию “за экономию”. Питьевая вода очень скоро становилась негодной для употребления, и ее заменяли бурдой из мутного водянистого пива или дешевого прокисшего вина. О фруктах и овощах приходилось только мечтать, поэтому нередким гостем на военных судах была цинга.

Даже единственная отрада моряков, единственное светлое пятно в беспросветной череде суровых будней – ежедневные полпинты разведенного рома, – и та омрачалась вполне реальной перспективой порки за малейшие признаки опьянения. Постоянно расширявшийся королевский флот требовал “пушечного мяса”, а его не хватало, несмотря на огромное количество разбросанных по стране призывных пунктов. Закоренелым преступникам предлагали вместо тюремного заключения служить на королевском флоте, и там их охотно принимали. Широчайшее распространение получила практика насильственной вербовки, когда специально нанятые шайки рыскали по ночным улицам и притонам, похищая подвыпивших матросов, крестьян, мастеровых, да и вообще любого зазевавшегося, тайком доставляя этих несчастных на борт подрядившего их корабля. Жертвы подобной вербовки порой годами не могли вернуться в родные края, если, конечно, вообще оставались живы. Самым радостным событием для вербовщиков такого рода являлся приход в порт любого судна – безразлично, торгового или военного: они тут же выходили на охоту, и… многих моряков вместо родного дома ждал сильный удар сзади по голове, от которого они приходили в себя лишь на палубе чужого корабля, направлявшегося, быть может, на противоположную сторону земного шара. Еще более трагичной подчас бывала судьба сухопутных бедолаг всех возрастов и профессий, против собственной воли ставших моряками и вынужденных подчиняться суровым требованиям военного времени. О фактической у законен н ости позорной практики “черной вербовки” красноречивее всего говорит тот факт, что даже такой гуманный и прогрессивный адмирал, как Нельсон*, считал ее необходимым средством, без помощи которого не так уж много боевых кораблей флота Его Величества смогли бы выйти в море. По заходе военных судов в порт после боя или для пополнения запасов матросов обычно не отпускали на берег, ибо капитаны слишком хорошо знали, что никакой страх перед поркой или даже повешением не удержит многих из них от попытки сбежать из ненавистного плена. Ведь хотя родственникам и друзьям матросов – и конечно, портовым проституткам – разрешалось навещать их на корабле, фактически все они находились на положении узников в большой плавучей тюрьме.

* Нельсон, Горацио (1758—1805) – английский адмирал, участник более 100 морских сражений, в большинстве которых он одерживал победы. В своем последнем сражении 21 октября 1805 г . у Трафальгарского мыса (юго-западное побережье Испании) Нельсон разбил соединенные флотилии Франции и Испании, но сам был смертельно ранен. Тем не менее о его “гуманности” и “прогрессивности” по отношению к морякам можно говорить, лишь сравнивая его с реакционными адмиралами или генералами. Нельсон вряд ли видел в своих матросах и офицерах что-либо иное, нежели живой материал для достижения новых побед. Прим.ред.

Порядок и дисциплина на борту поддерживались методами, которые нельзя было назвать иначе, как чудовищными и бессмысленно жестокими. За малейшую провинность матросам грозила порка девятихвосткой (плеть с девятью “хвостами”, в которые были вшиты шипы) : два-три удара, и у жертвы лопалась кожа, еще несколько взмахов – и плеть раздирала тело до костей. Дюжины ударов – стандартное наказание за “обычные” проступки – вполне хватало, чтобы на много дней обездвижить молодого здорового моряка. За более серьезные нарушения дисциплины провинившегося могли приговорить к 300 ударам или “провести по флоту”, т.е. перевозить с корабля на корабль, подвергая порке на каждом из них, – и то, и другое практически означало смертную казнь. Французы называли пленных английских моряков тиграми, но не за их свирепый нрав, а за исполосованные, в кровавых рубцах и шрамах спины (в вооруженных силах Франции телесные наказания были отменены в самом начале революции 1789—1794 гг.).

Царившая на военных судах атмосфера безжалостной тирании неизбежно порождала чувство взаимной ненависти между матросами и командным составом. В этом отношении многое, конечно, зависело от личности капитана, с которого брали пример и его подчиненные. Имена жестоких самодуров, превративших свои корабли в “плавучий ад”, произносились со страхом и едва прикрытой ненавистью; если же среди капитанов попадался такой, кто старался относиться к матросам справедливо и милосердно, то весь экипаж его боготворил и был в буквальном смысле слова готов отдать за него жизнь.

Таким добрым и справедливым офицером был, в частности, адмирал лорд Хоу – номинальный командующий ламаншским флотом, в апреле 1797 г . стоявшим на спитхэдском рейде, недалеко от Портсмута. Сам Хоу из-за преклонного возраста (ему был 71 год) в море практически не выходил, да к тому же именно в это время его скрутил жестокий приступ подагры, поэтому обязанности командующего исполнял адмирал Бридпорт. Внешне все шло как обычно: между кораблями сновали лодки, загружался провиант и боеприпасы, ремонтировался и обновлялся такелаж, словом, выполнялась размеренная стандартная работа флота во время стоянки в порту. Однако одновременно с этим на переполненных батарейных палубах и в полубаках, на твиндеках и в дальних отсеках интенсивно велась тайная работа совершенно иного рода, о которой адмиралтейство не только не имело ни малейшего понятия, но даже в мыслях не допускало такой возможности во флоте Его Величества: в укромных местах собирались матросы, избирали делегатов во флотский комитет, тайно встречавшийся на одном из судов, составлялся перечень претензий и требований, готовились конкретные акции протеста, вырабатывалась стратегия альтернативных решений и т.д. и т.п. Инициаторы и вдохновители этой идеи остались неизвестны, но, скорее всего, это были не “старые морские волки”, а жертвы насильственной вербовки – грамотные, не закосневшие в морской лямке люди, привыкшие к иной, более приятной жизни.

16 апреля, прибыв на свой флагманский корабль “Королева Шарлотта”, адмирал Бридпорт приказал поднять сигнал флоту сняться с якорей и выйти в открытое море. Однако вместо того, чтобы по свистку боцмана занять свои места, матросы – все до единого – с ловкостью кошек вскарабкались на мачты и дружно проскандировали или, вернее, проревели троекратный призыв, которого, судя по всему, ждала вся эскадра. Находившиеся же на флагмане морские пехотинцы (а на них лежала обязанность поддерживать порядок и дисциплину) даже и не пытались пресечь этот пассивный бунт; они безучастно стояли, опершись на свои мушкеты, как будто происходившее вокруг их совершенно не касалось. Случилось невероятное, катастрофическое – британский военный моряк отказался выполнить приказ!

Невероятно? Не совсем так. В адрес адмиралтейства давно уже поступало множество писем от матросов с жалобами на нищенскую оплату, отвратительное питание и злоупотребления властью со стороны командного состава, однако, поскольку письма практически всегда были анонимными, чиновники их попросту игнорировали, убеждая самих себя в том, что это происки платных профранцузских агитаторов.

Далее события развивались следующим образом: от каждого из 16 кораблей эскадры на “Королеву Шарлотту” прибыло по два делегата*; они беспрепятственно поднялись на борт, заняли комфортабельную кают-компанию адмирала и, назвавшись Генеральной ассамблеей эскадры, приняли на себя командование ламаншским флотом. Ни адмирал Бридпорт, ни подчиненные ему офицеры к помощи морских пехотинцев прибегать не стали, решив ничего не предпринимать до получения инструкций от адмиралтейства.

* Делегатами, как правило, избирались наиболее грамотные, знающие и уважаемые члены экипажа, лучшие представители матросской среды, куда входили также унтер-офицеры, помощники комендоров и рулевых и даже гардемарины. Иными словами, это были лица, имевшие собственную точку зрения, и их вряд ли можно было считать жертвами или сообщниками якобинцев-агитаторов.

Затем члены Ассамблеи составили две петиции с изложением своих требований и просьбой не отказать в помощи. Одну они отправили “другу матросов” адмиралу Хоу, другую – в палату общин. Однако за этим ничего не последовало. Хоу передал полученную петицию в адмиралтейство, где верные своим традициям бюрократы ее попросту проигнорировали; не удостоил матросов ответом и английский парламент.

Теперь одной из главнейших задач Ассамблеи было не допустить на флоте беспорядков и сохранить единство среди матросов. На флагмане между леерами была натянута веревка – напоминание и офицерам, и рядовым о бренности человеческого существования. Матросы получили строжайшее распоряжение: нести службу без нарушений, подчиняться уставным требованиям офицеров и под страхом смертной казни не допускать никаких проявлений насилия. Вместе с тем Ассамблея официально проинформировала лордов адмиралтейства о том, что ни один военный корабль не поднимет якорь до тех пор, пока не будут выполнены требования матросов. В подтверждение того, что дела идут нормально, экипажу каждого корабля предписывалось ежедневно в 8 часов вечера выстраиваться на борту и трижды скандировать условленную фразу. Кроме того, все матросы (и морские пехотинцы) в присутствии своего делегата поклялись “именем Создателя следовать избранным путем до полной победы”. Было также оговорено, что в случае непредвиденных осложнений или попытки офицерского контрмятежа на корабле должен быть незамедлительно поднят красный вымпел или, если это произойдет в ночное время, вывешены на мачту один над другим два зажженных фонаря.

Лорды адмиралтейства, как всегда, действовали, не особенно задумываясь над последствиями своих поступков. Они приказали Бридпорту арестовать заговорщиков и незамедлительно вывести флот в открытое море. В ответном письме адмирал, более трезво воспринимавший создавшуюся ситуацию, в буквальном смысле слова умолял хотя бы на время отменить приказ, аргументируя это тем, что в данный момент такое решение невыполнимо и может привести к еще большим осложнениям. Ассамблея в свою очередь также, но только в ультимативной форме проинформировала “их светлости” (т.е. лордов) о том, что “ни один корабль не снимется с якоря до тех пор, пока не будут удовлетворены все требования матросов… пока каждому матросу специальным указом короля не будет гарантирована полная амнистия …” Единственное, что могло заставить матросов изменить свое решение, – это появление французского боевого флота.

Следующим шагом Ассамблеи стало списание на берег наиболее ненавистных офицеров, снискавших дурную славу жестоких тиранов. Ко всеобщему удивлению, это распоряжение было выполнено без каких-либо осложнений. Вот как, например, его претворили в жизнь на фрегате “Хинд”. Капитан и шесть офицеров получили анонимную записку следующего содержания: “Джентльмены! По единодушному решению команды вы должны покинуть корабль ровно в восемь вечера… Мы просим вас отнестись к этому спокойно и по-деловому, не вынуждая нас прибегать к крайним мерам”. Офицеры подчинились, и матросы сами отвезли их на берег.

Не желая вступать в конфликте влиятельными торговыми кругами и терять их поддержку. Ассамблея также постановила, чтобы боевые корабли, охранявшие торговые пути, продолжали исправно нести службу и к восстанию не присоединялись.

Наконец-то поняв, что матросы едины, полны решимости и при крайних обстоятельствах могут даже увести флот и сдать его французам, хотя во всех своих документах и заявлениях Ассамблея всячески подчеркивала лояльность матросов короне и государству, первый лорд адмиралтейства Спенсер поспешил в Портсмут для личных консультаций с адмиралом Бридпортом. Они быстро пришли к согласию о необходимости пойти на незначительные уступки, и Бридпорт отправился вручать матросам предложения адмиралтейства. На борту “Королевы Шарлотты” его встретили со всеми военно-морскими почестями, соответствовавшими его высокому рангу (впрочем, в те дни такие же почести оказывались любому делегату Ассамблеи, когда он прибывал на корабль), однако уступки адмиралтейства были категорически отклонены как недостаточные. Настаивая на выполнении своих требований – и в первую очередь на официальном объявлении королем полной амнистии каждому моряку восставшего флота, – члены Ассамблеи вместе с тем приняли решение не выдвигать новых претензий, стремясь “убедить страну в том, что мы знаем, когда начинать и когда остановиться, что мы не просим невозможного, что все наши требования могут быть удовлетворены без ущерба для страны или флота”. И тон, и язык этого обращения наглядно свидетельствуют о том, что принадлежало оно людям убежденным, а никак не введенным в заблуждение простачкам.

Напуганный перспективой еще большего углубления и без того далеко зашедшего конфликта, лорд Спенсер существенно расширил круг уступок, включив в него, конечно, и пункт о всеобщей и полной амнистии. Его новые предложения были обсуждены на каждом корабле, но намечавшиеся переговоры были сорваны неожиданной выходкой адмирала Гарднера, который в своем выступлении обозвал членов Ассамблеи “презренными трусами” и пригрозил повесить каждого пятого бунтовщика в назидание всем остальным. Его немедленно отправили на берег для объяснения со Спенсером, а на мачте флагмана взвился красный вымпел – сигнал тревоги.

Шел пятый день мятежа. Перепуганное правительство усилило гарнизон Портсмута 10 тысячами солдат и отдало приказ держать мятежный флот под прицелом крепостных орудий. Матросы, сходившие на берег по делам Ассамблеи, вооружались абордажными саблями и пистолетами. Местное население, хотя и пребывало в некоторой растерянности, все же продолжало оказывать явную поддержку морякам. Вскоре к мятежу присоединилась эскадра в Плимуте, приславшая своих делегатов на “Королеву Шарлотту”. Они-то и рассказали, что из-за отказа офицеров подчиниться решению команды на одном из их кораблей произошло кровопролитие.

А что же будет, когда о волнениях на английском флоте узнают французы? Не желая дожидаться практического ответа на этот теоретический вопрос, палата общин на срочном заседании приняла так называемый “Билль о моряках”, согласно которому выделила дополнительные 370 тыс. ф.ст. на выплату задолженностей матросам и согласилась с большинством их требований. После обсуждения этих предложений на каждом корабле Ассамблея признала их удовлетворительными, и 24 апреля ламаншский флот наконец-то снялся с якоря, отошел на несколько миль по течению и остановился, ожидая попутного ветра в сторону французского побережья. Ждать пришлось довольно долго – до 7 мая, однако, когда на мачте флагмана взвился сигнал “по местам стоять, с якоря сниматься”, матросы снова отказались выполнить приказ. Причина была проста – королевского указа об амнистии так и не было, а заверениям адмиралтейства восставшие не очень доверяли.

Лорд Спенсер поспешил в Уиндзор, получил по всей форме составленный документ об амнистии (несмотря на явное нежелание короля Георга III), размножил его в количестве 100 экземпляров и поручил “другу матросов”, престарелому адмиралу Хоу лично довести его содержание до сведения экипажей всех кораблей эскадры, а членам Ассамблеи – вручить оригинал с подписью и печатью короля. Мятеж ламаншского флота закончился. Рядовые матросы в течение целого месяца осуществляли командование эскадрой, не допустив ни кровопролития, ни беспорядков, и в результате добились ряда важнейших уступок (прежде всего официальной отмены порки и повешения за дисциплинарные проступки) . Портсмут ликовал: в ознаменование победы и примирения моряки провели грандиозную демонстрацию по улицам города, неся на своих плечах адмирала Хоу. Военные оркестры почти беспрерывно играли гимны “Правь, Британия” и “Боже, спаси короля”, артиллеристы береговой крепости устроили пышный салют. На следующее утро ламаншская эскадра вышла в открытое море и взяла курс на Брест. Так называемые “адмиралы Ассамблеи” вернулись к своим обязанностям рядовых матросов, а адмиралы настоящие в задумчивости пытались извлечь уроки из столь необычных и “невероятных” для британского военного флота событий.

12 мая 1797 г., т.е. когда волнения на ламаншском флоте фактически уже закончились и его моряки ожидали официального документа об амнистии, начался мятеж на североморском флоте, в то время стоявшем в устье реки Темзы. Этот протест явно не удался, чему в немалой степени способствовал тот факт, что эскадра была сборной, с непостоянным составом кораблей. Матросы разных судов не были связаны длительной совместной службой и не имели времени тщательно продумать тактику своей борьбы.

Итак, 12 мая 1797 г. несколько линейных кораблей и девять фрегатов североморского флота – исключение составили только однотипные суда “Венерабль” и “Адамант”, команды которых не осмелились ослушаться приказа уважаемого в матросской среде адмирала Дункана и вышли в море на патрулирование подходов к острову Тексель, – по сигналу сгруппировались вокруг плавучей базы “Сэндвич”, послали на нее делегатов и объявили своим лидером “матроса поневоле” Ричарда Паркера. Выбор этот, возможно, был не самым удачным, хотя в известной мере и оправдывался тем, что Паркер раньше был школьным учителем, а значит – умел складно излагать свои мысли и грамотно составлять документы. Оказавшись матросским лидером, он от их имени под всеми воззваниями и обращениями ставил подпись “президент Паркер”, чем невольно оказал общему делу плохую услугу – лишил коллективные требования бесценной в данном случае безличности, которая во многом помогла успеху матросов ламаншской эскадры.

Задуманные как решительный, но ненасильственный протест действия матросов с самого начала приняли совсем не мирный оборот. На некоторых судах имели место кровавые стычки и оскорбительные выходки по отношению к офицерам. Недавно прибывший во флот фрегат “Сан-Фиоренцо” отказался присоединиться к мятежу и подвергся артиллерийскому обстрелу с борта линкора “Инфлексибл”. Ущерб, причиненный несколькими попавшими в цель ядрами, был незначительным, однако этот, в общем-то, чисто эмоциональный поступок уже мог рассматриваться властями как “ведение военных действий против короля” – категория, грозившая самыми серьезными последствиями, в частности обвинением в государственной измене в военное время. И хотя на остальных кораблях делегатам удалось сохранить порядок и дисциплину, принять у всех матросов клятву верности общему делу и без особых проблем отправить наиболее ненавистных офицеров на берег, теперь у них не оставалось иного выхода, кроме как силой и стойкостью вынудить короля и правительство даровать полную амнистию также и им.

Вскоре вернулись посланные в Портсмут делегаты. Они сообщили о мирном окончании волнений на ламаншской эскадре и передали обращение Ассамблеи, в котором выражалась озабоченность по поводу насильственных действий, допущенных братьями из североморской эскадры, а также содержалась настоятельная просьба не выдвигать “неразумных требований и не отдалять мирное решение вопроса настояниями на выполнении малозначительных, второстепенных претензий”.

Почувствовав среди матросов определенный разлад, адмиралтейство, не теряя времени, перешло в наступление. Но, опасаясь прибегать к открытым военным действиям, поскольку, во-первых, большинство офицеров оставались на судах в качестве заложников, а во-вторых, такие действия неизбежно привели бы к выводу из строя многих боевых судов, которых и без того не хватало для защиты страны от врага, лорды адмиралтейства приняли решение обложить мятежников плотным блокадным кольцом: без еды и питья, полагали власти, “бунтовщики” скоро сами запросят пощады. Однако в ответ мятежный флот немедленно блокировал устье реки Темзы. Торговая жизнь в столице страны замерла. Уже через несколько дней на рейде скопилось свыше 100 торговых и рыболовных судов, страдавших от нехватки еды и воды. Начались грабительские налеты на некоторые из них с целью добычи провианта, что усугубляло вину мятежного флота еще одним серьезным преступлением – пиратством.

Поняв всю сложность положения, делегаты призвали к скорейшему разрешению конфликта путем прямых переговоров с представителями адмиралтейства на борту плавучей базы “Сэндвич”. Теперь они ограничивали свои требования только тем, что уже было обещано матросам ламаншской эскадры, включая выплату задолженностей за весь период, кроме последних шести месяцев, право сходить на берег во время стоянки в портах и запрет на злоупотребление телесными наказаниями.

Лорды адмиралтейства не приняли этой попытки к примирению и 6 июня официально объявили всех нелояльных матросов бунтовщиками. Той же ночью по их приказу работники Тринити-Хаус* на нескольких лодках бесшумно затопили все бакены и сигнальные вехи, указывающие безопасный проход вдоль коварных песчаных берегов и грязевых отмелей. Мятежники оказались в ловушке: они были отрезаны от моря, т.е. лишены возможности в крайнем случае пересечь Северное море и сдаться голландским властям – такая альтернатива имела среди матросов немало приверженцев, – и не могли подняться вверх по реке, ибо тут же попадали под уничтожающий огонь береговой артиллерии.

* Тринити-Хаус – правление маячно-лоцманской корпорации. – Прим, перев.

Постепенно все больше и больше матросов склонялись к мысли о необходимости прекратить сопротивление и вернуться к исполнению своих обязанностей, уповая на милосердие адмиралтейства. Флот раскололся, и это с каждым днем становилось все очевиднее. Участились случаи насилия и грабежей непосредственно на судах, в результате чего погибло несколько человек. Суда ощетинились жерлами изготовленных к бою пушек. На двух фрегатах офицеры вновь захватили власть в свои руки и сумели отвести суда под защиту крепостной артиллерии. 10 июля часть кораблей спустила красные вымпелы и открыла Темзу для торговых судов. Кое-кто из делегатов ухитрился сбежать и сдаться голландским или французским властям. Многие матросы открыто требовали прекратить бессмысленную борьбу и тем самым заслужить прощение короля. В возникшей сумятице команда плавучей базы “Сэндвич” освободила своих офицеров и объявила о возобновлении нормальной службы, а в знак искренности своих намерений выдала властям “президента” Ричарда Паркера и всех находившихся на борту делегатов. После этого один за другим сдались и остальные корабли эскадры.

Учитывая ситуацию военного времени (а также совсем недавний конфликт на ламаншской эскадре), адмиралтейство даровало полную амнистию всем участникам мятежа, кроме “подстрекателей и зачинщиков”: 59 матросов были приговорены к смертной казни (29 из них, включая Ричарда Паркера, – через повешение), 29 – к различным (от одного года до восьми лет) срокам тюремного заключения, 9 – к порке (причем один из них – матрос с “Монмаута” – получил 380 ударов плеткой-девятихвосткой). На этот раз победа осталась за адмиралтейством.

В пространном предсмертном обращении осужденный Паркер писал: “Я остаюсь приверженцем благороднейшей из человеческих страстей – острой чувствительности к любым проявлениям людского горя. Так мог ли я стоять в стороне, безучастно взирая на то, как лучшие из моих сограждан тиранически попираются худшими из них?”