Текст книги "Семейство Доддов за границей"

Автор книги: Чарльз Ливер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

ПИСЬМО X

Каролина Доддъ къ миссъ Коксъ, классной дамъ въ пансіонъ миссъ Минсингъ.

Въ Черной Скалѣ, въ Ирландіи.

Милая миссъ Коксъ,

Я долго колебалась и думала, не лучше ли мнѣ показаться неблагодарною и не писать, нежели наводить на васъ скуку грустнымъ письмомъ. Теперь выбрала изъ двухъ этихъ рѣшеній послѣднее, потому-что мнѣ слишкомъ-тяжело было бы заставить своимъ молчаніемъ дурно думать о моемъ сердцѣ подругу, которой одолжена я такъ много. Если бъ стала я разсказывать вамъ о нашихъ приключеніяхъ и несчастіяхъ за границею, у меня достало бы матеріаловъ на десять писемъ; но я полагаю, что этимъ принесла бы вамъ мало удовольствія. Вы всегда были такъ добры, что не любили смѣяться надъ случаями, въ которыхъ есть хоть одна черта грустная. А я должна сказать, что какъ ни забавны могутъ казаться многіе изъ нашихъ приключеній, но въ нихъ есть, къ-сожалѣнію, слишкомъ-много печальнаго и горькаго. «Грустное начало», скажете вы; да, грустное; а вы помните, какъ прежде была я весела? вы часто даже замѣчали мнѣ это; но теперь у меня осталось очень-мало веселости; я постоянно грущу; не оттого, чтобъ вокругъ меня не было предметовъ, чрезвычайно-интересныхъ: на каждомъ шагу здѣсь я встрѣчаю имена, сцены, мѣста, съ которыми соединены великія воспоминанія. Я не стала безчувственна къ нимъ; но на все я смотрю съ несправедливой точки зрѣнія, все слушаю съ предубѣжденіемъ. Однимъ словомъ, кажется, мы поѣхали за границу не съ тою цѣлью, чтобъ узнать чужія земли, ихъ литературу и искусство, а затѣмъ, чтобъ жалкимъ образомъ доискиваться высокаго положенія въ обществѣ, чтобъ выдавать себя передъ свѣтомъ такими особами, какими не можемъ быть на самомъ-дѣлѣ, и вести недоступный для насъ образъ жизни. Вы помните насъ въ Додсборо: какъ были мы счастливы, какъ были довольны свѣтомъ, то-есть нашимъ свѣтомъ, хотя предѣлы его были тѣсны! Мы не были важными людьми, но пользовались такимъ уваженіемъ, какъ бы самые важные люди, потому-что тамъ не было людей, которые были бы почетнѣе насъ, и немногіе имѣли столько случаевъ заслужить общую признательность, какъ мы. Папа всегда считался добрѣйшимъ и лучшимъ помѣщикомъ всего околотка; у мама не было соперницъ по благотворительности и обходительности; не боюсь сказать, что и мы съ Мери Анною имѣли друзей. Всѣхъ насъ соединяли взаимныя обязанности, заботы, симпатіи, любовь; потому-что, несмотря на все различіе въ лѣтахъ и вкусахъ, кругъ жизни и заботъ былъ у насъ общій, и на все намъ представлявшееся въ немъ смотрѣли мы одинаково. Однимъ словомъ: свѣтскіе люди могли назвать нашъ образъ жизни не фешёнэбльнымъ, но онъ былъ исполненъ пріятнаго, и тысячи маленькихъ заботъ и обязанностей придавали ему много разнообразія и интереса. Я никогда не была отличною ученицею – вамъ это извѣстно лучше всѣхъ; я часто утомляла терпѣніе моей милой миссъ Коксъ, но я любила свои уроки; я любила эти тихіе часы въ павильйонѣ, окруженномъ розовыми кустами, и жужжанье пчелы, вторившее моему не менѣе усыпительному французскому чтенію. Не меньше любила я и маленькую классную комнату, гдѣ учились мы зимою, когда дождь шумно бьетъ въ окна, и тѣмъ громче напоминаетъ о теплотѣ и пріютности нашего уголка. Ахъ, милая миссъ Коксъ, какъ счастливы мы были въ то время! А теперь…

Я обѣщала быть совершенно-искреннею съ вами, не скрывать ничего; но я не вздумала тогда, что мои признанія необходимо вовлекутъ меня въ замѣчанія и о другихъ, замѣчанія, быть-можетъ, несправедливыя; да и какое право я имѣю судить о другихъ? Тѣмъ не менѣе въ этомъ письмѣ хочу сдержать свое обѣщаніе; вы потомъ скажете мнѣ, должна ли я продолжать соблюдать его. Итакъ начинаю. Мы живемъ здѣсь какъ-будто бы люди съ огромнымъ состояніемъ. Занимаемъ лучшую квартиру въ первой брюссельской гостинницѣ, держимъ карету, ливрейныхъ лакеевъ; у насъ постоянно толпа модистокъ и купцовъ, которые ужь своимъ платьемъ и манерами показываютъ, какъ дорого стоитъ имѣть съ ними дѣло. Наши посѣтители всѣ принадлежатъ къ титулованной аристократіи; у насъ найдете множество карточекъ съ именами герцоговъ, князей и княгинь. И однакожь, милая миссъ Коксъ, мы чувствуемъ, что наша великосвѣтская жизнь – самообольщеніе. Мы переглядываемся и вспоминаемъ о Додсборо! Мы вспоминаемъ, какъ, бывало, папа, въ старой охотничьей жакеткѣ, расплачивается съ работниками и споритъ, что здѣсь надобно удержать за полдня жалованье, здѣсь вычесть мѣшокъ муки; вспоминаемъ, какъ, бывало, мама даетъ Дерби Слопу наставленія, по какой цѣнѣ онъ долженъ уступить на рынкѣ поросятъ и почемъ онъ долженъ спросить за индюшекъ; вспоминаемъ, какъ, бывало, мы съ Мери Анною беремъ урокъ у мистера Деланё и учимъ кадриль, какъ послѣднее открытіе въ танцовальномъ искусствѣ, а Джемсъ упражняется на старой аспидной доскѣ въ тройномъ правилѣ, чтобъ приготовиться къ службѣ въ Департаментѣ Торговли. Вспоминаемъ, какая, бывало, суматоха подымается въ домѣ, когда какой-нибудь субальтерн-офицеръ изъ броффскаго отряда пришлетъ свою карточку, спрашивая, у себя ли мы? Ахъ, какъ бились наши сердца отъ словъ «25-й полкъ», «94-й полкъ», словъ, напоминающихъ о веселомъ броффскомъ балѣ съ кавалерами въ красныхъ мундирахъ и полковою музыкою! А теперь, милая миссъ Коксъ, мы стыдимся поклониться одному изъ тѣхъ людей, знакомствомъ съ которыми прежде такъ гордились! Вы, вѣрно, помните капитана Морриса, который стоялъ въ Броффѣ, брюнета, съ черными глазами и прекрасными зубами; онъ былъ молчаливъ въ обществѣ, и мы знали его мало, потому-что онъ однажды имѣлъ споръ съ папа, чего папа ему не могъ простить, хотя онъ былъ, какъ я слышала, совершенно правъ. Онъ теперь здѣсь; онъ вышелъ въ отставку и путешествуетъ съ матерью, которую послали за границу для поправленія здоровья. Мать его больная старушка; онъ страстно любитъ ее. Она такъ горевала, узнавъ, что его полкъ отправляется на Мысъ Доброй Надежды, что ему оставалось одно средство успокоить ее – оставить службу. «У меня», говорилъ онъ мнѣ, «на свѣтѣ только она одна: она принесла мнѣ тысячи жертвъ. Мой долгъ требовалъ, чтобъ и я принесъ ей жертву». Онъ зналъ, что теряетъ чрезъ это свою карьеру; но поставилъ долгъ выше личныхъ разсчетовъ и простился со всѣми своими надеждами въ будущемъ. Я узнала изъ его словъ, что они небогаты. Онъ говорилъ о какомъ-то намѣреніи, отъ котораго былъ долженъ отказаться, потому-что оно требуетъ большихъ расходовъ. Онъ былъ у насъ съ визитомъ; но такъ-какъ онъ теперь въ отставкѣ, и притомъ мы любимъ только свѣтскія знакомства, его приняли очень-холодно, и я не думала, чтобъ онъ захотѣлъ быть у насъ въ другой разъ. Однако случайная услуга, которую онъ оказалъ мама и Мери Аннѣ на станціи желѣзной дороги, гдѣ онѣ безъ него подверглись бы большимъ непріятностямъ, доставила ему случай къ продолженію знакомства; онъ былъ ужь у насъ два раза поутру, и будетъ нынѣ вечеромъ пить чай у насъ.

Вы, можетъ-быть, спросите, какую связь имѣетъ капитанъ Моррисъ съ первою половиною моего письма, и я вамъ сейчасъ скажу это. Отъ него я узнала исторію тѣхъ великосвѣтскихъ людей, которыми окружены мы здѣсь; отъ него я услышала, что, считая насъ людьми чрезвычайно-богатыми, насъ окружили сѣтью интригъ, и записные авантюристы призвали на помощь всю свою изобрѣтательность и опытность, чтобъ поживиться насчетъ нашей неопытности и мнимыхъ богатствъ. Онъ сказалъ мнѣ, какими опасными товарищами окруженъ Джемсъ; и если не говорилъ такъ же ясно о молодомъ лордѣ, Джорджѣ Тайвертонѣ, который теперь почти безотлучно бываетъ у насъ, то единственно потому, что имѣлъ съ нимъ какую-то личную непріятность, сколько могу предполагать, очень-серьёзную, и считаетъ ее препятствіемъ выражать свое мнѣніе о лордѣ Тайвертонѣ. Но, можетъ-быть, онъ откровеннѣе поговоритъ о немъ съ папа или Джемсомъ. По этому ли, или по другой причинѣ, но наши не расположены къ нему. Мама зоветъ его «сухою коркою»; Мери Анна и лордъ Джорджъ – они всегда одного мнѣнія – прозвали его «струсившій герой»; а папа, который рѣдко упорствуетъ въ ошибкѣ, говоритъ, что «нельзя ничего сказать о характерѣ небогатаго человѣка, который не имѣетъ долговъ» – правда это или нѣтъ, во всякомъ случаѣ, несправедливо осуждать его за прекрасную черту потому только, что она не разъясняетъ его характера. Теперь моя послѣдняя надежда на то, какъ понравится онъ Джемсу, потому-что они еще не видались. Мнѣ кажется, слышу вашъ вопросъ: въ какомъ же смыслѣ «послѣдняя надежда?» по какому праву, миссъ Кери, выражаетесь вы такимъ терминомъ? – Просто потому, что я чувствую, что человѣкъ, хорошо-понимающій иностранное общество и оказывающій намъ расположеніе, совершенно необходимъ для насъ за границею. И если мы оттолкнемъ этого, то не знаю, встрѣтимъ ли другаго.

Не могу отвѣчать вамъ на вопросъ о нашихъ будущихъ планахъ, потому-что они еще не опредѣлились. Я думаю, что еслибъ рѣшеніе зависѣло отъ папа, онъ тотчасъ же отправился бы домой. Но мама не хочетъ и слышать объ этомъ; слово «Ирландія», кажется, запрещено и произносить въ нашемъ домѣ, какъ противное слуху образованныхъ людей. Доктора говорятъ, что Джемсъ долженъ провести мѣсяцъ или полтора въ Швальбахѣ, пить тамъ воды и брать ванны; и сколько я могла разузнать, это мѣстечко – идеалъ сельской красоты и спокойствія. Капитанъ Моррисъ говоритъ о немъ, какъ объ эдемѣ. Онъ самъ отправляется туда, потому-что, какъ я слышала, хотя не отъ него, онъ былъ тяжело раненъ въ афганской войнѣ. Я напишу вамъ, когда рѣшено будетъ, куда мы ѣдемъ. Пока прошу милую мою миссъ Коксъ считать меня попрежнему своею истинно-любящею и преданною воспитанницею,

Каролина Доддъ.

ПИСЬМО XI

Мистеръ Доддъ къ Томасу Порселю, Е. В.

Милый Томъ,

Билеты получилъ я въ-цѣлости и два изъ нихъ размѣнялъ вчера. Они пришли очень-кстати – да и когда деньги приходятъ некстати? – потому-что мы оставляемъ Брюссель и ѣдемъ въ Германію, на какія-то воды, имени города не умѣю написать; онѣ рекомендованы для Джемса. Не считаю себя оригиналомъ; но почему-то никогда не умѣю сосчитать, сколько я задолжалъ въ городѣ, пока не соберусь къ выѣзду изъ него. Въ эти часы всегда посыплется на меня цѣлая туча счетовъ, о которыхъ мнѣ и во снѣ не снилось. Оказывается, что поваръ, котораго ты отпустилъ три мѣсяца назадъ, никогда не платилъ въ птичную лавочку, и въ счетѣ твоемъ поставлено столько куръ, будго-бы ты лисица; счетъ изъ рыбной лавочки затерялся у тебя, и ты платишь въ другой разъ за цѣлый постъ; твой камердинеръ писалъ отъ твоего имени записки объ отпускѣ ему сигаръ и ликёровъ; горничная твоей жены совершала на имя твоей жены опустошительные поборы въ косметическомъ магазинѣ. Потомъ является содержатель гостинницы съ требованіемъ уплаты за изломанныя и испорченныя вещи. Всѣ скрипучія софы и треснувшіяся блюдечки, которыя ты въ-теченіе шести мѣсяцевъ третировалъ со всѣмъ уваженіемъ, какой требовало ихъ деликатное тѣлосложеніе, должны быть замѣнены новыми. Всѣ непритворяющіяся окна и неотворяющіяся двери должны быть приведены въ совершенное благоустройство, придѣланы повсюду ключи, привѣшены колокольчики; кастрюли, зелень которыхъ замучила тебя коликою, должны быть вылужены; наконецъ водопроводная машина испорчена не кѣмъ другимъ, какъ твоимъ же слугой, и неопредѣленныя угрозы относительно построенія новой заставятъ тебя просить полюбовной сдѣлки. Этимъ еще дѣло не кончается: всѣ пресмыкавшіеся передъ тобою грабители, которые до-сихъ-поръ «не хотѣли тревожить васъ малостью, какую приходится съ васъ получить», теперь возстаютъ противъ тебя грозными кредиторами, которые не спустятъ ни на полкопейки своихъ требованій. И счастливъ еще ты будешь, если они не откопаютъ прежнихъ счетовъ и не начнутъ представляемой тебѣ записки «остатками отъ прежнихъ», Restant du dernier balance.

Моралисты говорятъ, что человѣку надобно посѣтить землю послѣ своей смерти, чтобъ узнать, какъ дѣйствительно думаютъ о немъ его ближніе. Пока пріидетъ время исполниться этому желанію, можно удовольствоваться фактами, которые узнаешь при перемѣнѣ мѣста жительства. Тутъ ужь нѣтъ мѣста ни притворству, ни утайкамъ! Маленькіе недостатки твоего характера, которые прежде переносили съ такою снисходительною уступчивостью, припоминаются теперь тебѣ въ болѣе-наставительномъ духѣ; довольно-ясно намекается, что если пріятно имѣть тебя покупателемъ, то удовольствіе это болѣе нежели уравновѣшивается твоимъ скряжничествомъ и бранчивостью. Изъ всего этого истекаетъ назиданіе, что человѣку лучше всего жить дома, на своей родинѣ, гдѣ до него жили его отцы и послѣ него будетъ жить его сынъ, гдѣ торговцы и промышленники имѣютъ прямой интересъ въ томъ, чтобъ его дѣла не разстроивались, и почти также заботятся о томъ, хорошо ли уродились у него картофель и пшеница, какъ и онъ самъ. Сосѣди не то, что эти заграничные плуты, считающіе тебя ходячею машиною для выдѣлки банковыхъ билетовъ, которая выпускаетъ ихъ когда угодно, сколько захочешь – нѣтъ, сосѣди твои знаютъ, когда можно, когда нельзя приступать къ тебѣ, знаютъ, что просить не во-время денегъ то же, что ждать гороху въ декабрѣ или въ маѣ тетеревовъ.

Эти замѣчанія дѣлаю, вдохновленный своими настоящими страданіями; потому-что со вчерашняго утра переплатилъ я до двухъ сотъ фунтовъ, изъ которыхъ предчувствовалъ только пятьдесятъ, не имѣя понятія объ остальныхъ долгахъ. Кромѣ-того, я выдержалъ столько сраженій, подразумѣвается на французскомъ языкѣ, и очень дурномъ, что не взялъ бы за то четырехъ-сотъ фунтовъ. Въ этихъ словесныхъ битвахъ, всегда пораженіе на моей сторонѣ, потому-что, при ограниченности своихъ лингвистическихъ свѣдѣній, я похожъ на корабль, который, по недостатку боевыхъ снарядовъ, суетъ въ пушку все, что попало подъ-руку, и стрѣляетъ въ непріятеля вмѣсто картечи дублонами. Мистриссъ Д., которую шумъ спора всегда «зоветъ на поле боевое», оказываетъ плохую помощь; потому-что словарь ея если не великъ, то силенъ, а самый плутоватый лавочникъ не любитъ, чтобъ его называли воромъ и разбойникомъ. Такія приноровленія въ нашихъ репликахъ стоили мнѣ дорого, потому-что мнѣ пришлось улаживать деньгами не менѣе шести случаевъ «обезславленія» и двухъ случаевъ «угрозъ побоями», хотя и послѣднія ограничивались демонстраціями со стороны мистриссъ Д., которыхъ однакожь было совершенно достаточно для приведенія въ трепетъ нашего брюссельскаго бакалейщика, который полковникомъ въ здѣшней національной гвардіи, и гигантскаго куафёра, борода котораго составляетъ украшеніе «саперной роты». Кромѣ-того, открылось, что я сдѣлалъ какое-то, какое именно – не знаю, нарушеніе законовъ, за что и заплатилъ восемьдесятъ-два франка пять сантимовъ съ прибавкою двадцати-семи франковъ за ослушническую неявку; заплатилъ нынѣ же, потому-что штрафъ увеличился бы, какъ мнѣ далъ понять полицейскій brigadier, ужасный сановникъ, сейчасъ приходившій «пригласить меня», по его выраженію, въ префектуру. Такое приглашеніе все-равно что арканъ на шеѣ, потому не отказываюсь отъ него и оставляю на-время письмо.

Воротился, Томъ, три часа просидѣвъ въ передней и часъ слушавъ объясненія и поученія. Меня усовѣщивали, чтобъ я очистилъ себя отъ подозрѣнія, за которое, къ слову будь сказано, съ меня ужь взяли штрафъ. Проступокъ мой состоялъ въ томъ, что за одинъ клочекъ бумаги, данный мнѣ въ замѣну паспорта, не далъ я другаго клочка бумаги съ цѣлью объяснить, что я, Кенни Доддъ, живу въ городѣ Брюсселѣ не скрытно, а гласно, и не замышляю ничего дурнаго. Теперь, надѣюсь, они успокоены на этотъ счетъ; и если мои восемьдесятъ-два франка и пять сантимовъ способствовали утвержденію благоденствія здѣшняго города – сердечно радуюсь. Но кажется, что это только начало новыхъ хлопотъ; потому-что, когда я попросилъ, чтобъ на моемъ вышесказанномъ паспортѣ былъ прописанъ свободный пропускъ въ Германію, мнѣ сказали, что есть два «препятствія», то-есть два еще нерѣшенныя дѣла въ здѣшнихъ судахъ, хотя вчера заплатилъ я послѣднюю, какъ думалъ, сумму для полюбовнаго удовлетворенія всѣхъ судебныхъ исковъ на меня и считалъ теперь вышеупомянутаго Кенни Дж. Додда чистымъ отъ всѣхъ процесовъ. Услышавъ теперь противное, поѣхалъ я въ судебныя мѣста увидѣться съ Вангёгеномъ и Дрекомъ, главными моими адвокатами. Такой комнаты, какъ судъ, въ который вошелъ я, вы никогда не видывали. Вообразите большой четыреугольникъ, наполненный черными адвокатами, въ черныхъ мантіяхъ, съ черными лицами, съ черными душами, набитый ворами, тюремными сторожами, полицейскими служителями и публикою изъ торговокъ; все это сбито вмѣстѣ, толкотня и духота такая, что остается только дивиться крѣпости юридическихъ нервовъ. Надъ головами толпы возвышаются судейскія площадки; на каждой у стола, покрытаго чернымъ сукномъ, сидятъ три старика, и судятъ по правдѣ – величественное дѣло, теряющее нѣсколько своей почтенной важности, когда вспомнишь, что эти господа, не имѣя бэконова искусства, несвободны отъ одной изъ его слабостей [24]24
  Бэконъ былъ, какъ извѣстно, осужденъ за взяточничество.


[Закрыть]. Всѣми силами тѣснясь и толкаясь, я кое-какъ успѣлъ проложить себѣ дорогу до одного изъ этихъ возвышеній, и добрался до крѣпкой деревянной рѣшетки, или перилъ, за которою было чистое отъ толпы мѣсто, гдѣ сидѣлъ на скамьѣ обвиненный; противъ него, на другой скамьѣ, свидѣтели, а подлѣ, за миньятюрной каѳедрою, прокуроръ. Мнѣ показалось, что въ толпѣ адвокатовъ я вижу Дрека, но я ошибся – дѣло легкое, потому-что всѣ они похожи другъ на друга. Попавъ къ рѣшеткѣ, я вздумалъ постоять и послушать разбираемый процесъ.

Но этого удовольствія не было мнѣ дано; въ то самое время, какъ я началъ слушать съ напряженнѣйшимъ вниманіемъ, Вангёгенъ положилъ руку мнѣ на плечо и шепнулъ: «идите, некогда терять ни минуты; ваше дѣло начинается!»

– Что такое? Вѣдь полюбовныя сдѣл……

– Тсъ! сказалъ онъ предостерегающимъ тономъ: – молчите; почтеніе передъ величіемъ закона!

– Прекрасно; но какое же мое дѣло? Что вы хотите сказать словами: мое дѣло?

– Объясняться не время, сказалъ онъ, таща меня за собою:– засѣданіе началось; скоро все услышите.

Правду онъ говорилъ: не время и не мѣсто было много разговаривать, потому-что намъ приходилось прокладывать себѣ дорогу черезъ толпу все больше-и-больше стѣснявшуюся, и по-крайней-мѣрѣ двадцать минутъ формальной битвы понадобилось намъ, чтобъ вылѣзть изъ нея; мой фракъ и его мантія были растрепаны, въ иныхъ мѣстахъ лопнули.

Онъ, казалось, не обращалъ вниманія на состояніе своего туалета, и все тащилъ меня впередъ, черезъ дворъ, потомъ вверхъ по гадкой лѣстницѣ, потомъ опять внизъ, по темному корридору, опять вверхъ, по другой лѣстницѣ, и, пройдя большую переднюю, гдѣ, въ стеклянной клѣткѣ, сидѣлъ разсыльный, раскрылъ тяжелую зеленую занавѣсь, и мы очутились въ комнатѣ суда, не столь тѣсно набитой народомъ, какъ та, гдѣ я былъ прежде, но все-таки наполненной многочисленными зрителями, на этотъ разъ очень-порядочно одѣтыми. Когда мы вошли, царствовало мертвое молчаніе. Трое судей сидѣли, читая бумаги, и молча передавали ихъ одинъ другому. Прокуроръ ковырялъ въ зубахъ костяною разрѣзкою для бумагъ, а писецъ суда жевалъ бугтербродъ, который пряталъ въ шляпу. Вангёгенъ взошелъ на возвышеніе и указалъ мнѣ стулъ рядомъ съ своимъ. Едва я успѣлъ сѣсть, какъ писецъ, увидѣвъ, что мы заняли свои мѣста, поспѣшно сглонулъ огромный кусокъ и съ такимъ усиліемъ, что едва не задохся, прокричалъ: «слушается дѣло Додда-сына». Сердце у меня сжалось при этихъ словахъ: «дѣло Додда-сына», безъ всякаго сомнѣнія, могло быть только проклятая дуэль, о которой я писалъ ужь вамъ. И несчастіе и виновность упали исключительно на насъ. По-крайней-мѣрѣ четыре раза въ недѣлю меня требовали по этому дѣлу, то туда, то сюда, то къ гражданскому, то къ военному слѣдователю; и хотя я постоянно клялся, что ничего не зналъ о дуэли, пока привезли Джемса съ подстрѣленною ногою, но они полагали, что если хорошенько меня помучить, то можно выжать изъ меня важныя разъясненія. Въ разсчетѣ своемъ они не ошибались. Я готовъ былъ бы стать свидѣтелемъ противъ роднаго отца, лишь бы только избавиться отъ ихъ истязаній. Но бѣдою моею было то, что я дѣйствительно ничего не могъ сказать. Если я что и зналъ, то по разсказамъ черезъ другихъ: только то мнѣ и было извѣстно, что разсказалъ лордъ Джорджъ; а по своей обязанности мирнаго судьи въ Додсборо я зналъ, что подобныя показанія не принимаются.

И однакожь имъ было угодно не давать мнѣ покою своими вызовами и позывами, и мнѣ не оставалось ничего, какъ только являться повсюду, куда меня потребуютъ.

– Такъ это проклятое дѣло причиною, что задержали мой паспортъ? шепнулъ я Вангёгену.

– Да, именно, сказалъ онъ: – «и если не поведемъ его очень ловко, убытки могутъ быть огромны».

При этихъ словахъ я потерялъ всякое терпѣніе. Съ самой минуты пріѣзда былъ я цѣлью юридическаго грабежа, и теперь казалось, что меня рѣшились не выпускать изъ Брюсселя, пока не разстанусь я. съ послѣднимъ своимъ наполеондоромъ. Взбѣшенный почти до сумашествія, я рѣшился сдѣлать отчаянное усиліе къ спасенію и громкимъ голосомъ сказалъ: «Monsieur le président»… Но тутъ мой французскій измѣнилъ мнѣ и, послѣ страшныхъ усилій продолжать, я долженъ былъ прибѣгнуть къ пособію роднаго слова.

– Кто это такой? спросилъ онъ мрачно.

– Dodd-père, monsieur le président, торопливо сказалъ мой адвокатъ, спѣша спасти меня отъ послѣдствій моей опрометчивости.

– А! это Dodd-père, сказалъ торжественно президентъ, и послѣ того направилъ съ своими товарищами на меня очки; долго и внимательно смотрѣли они на меня, смотрѣли съ такою серьёзностью, что я началъ чувствовать мое существованіе въ качествѣ «Додда-отца» важною уголовною подсудностью.– Enfin, сказалъ президентъ съ легкимъ вздохомъ, какъ-будто размышляя, что процесъ будетъ утомителенъ:– enfin! Dodd-père, отецъ Dodd-fils'а, отвѣтчика.

Вангёгенъ почтительнымъ поклономъ выразилъ, что совершенно такъ, и пробормоталъ, какъ мнѣ показалось, нѣчто въ родѣ комплимента президентовой проницательности и сообразительности.

– Приведите его къ присягѣ, сказалъ президентъ, и согласно тому я поднялъ руку, а писецъ началъ читать – надобно думать, присягу – съ быстротой каскада.

– Васъ зовутъ Dodd-père? сказалъ генерал-прокуроръ, обращаясь ко мнѣ.

– Здѣсь зовутъ меня такъ, но прежде никогда я не назывался такъ, жолчно отвѣчалъ я.

– Онъ этимъ говоритъ, что прозваніе père неупотребительно въ его отечествѣ, сказалъ одинъ изъ судей, маленькій, красноглазый человѣкъ съ рябинами по лицу.

– Запишите, замѣтилъ важно президентъ: – свидѣтель объявляетъ, что его зовутъ просто Доддъ.

– Кенни Джемсъ Доддъ, господинъ президентъ… вскричалъ я, перебивая его.

– Доддъ, по прозвищу Кенни Джемсъ, продиктовалъ маленькій судья и записалъ писецъ.

– И вы показываете подъ присягою, что вы отецъ Dodd-fils'а? спросилъ президентъ.

Я бодро отвѣчалъ, что «такъ думаю»; однакожь такой оборотъ фразы, принятый за оговорку, возбудилъ преніе, продолжавшееся три четверти часа, но рѣшеніе наконецъ воспослѣдовало въ мою пользу. Долженъ сказать, что въ преніи были выказаны большія юридическія свѣдѣнія; судьи и генерал-прокуроръ цитовали всевозможные законы, начиная съ XII таблицъ; нѣсколько времени дѣло клонилось не въ мою пользу, но красноглазый судья далъ ему благопріятный для меня оборотъ, и всѣ согласились, что я отецъ моего сына. Однако, еслибъ только я зналъ, что выйдетъ, пожелалъ бы я оставить дѣло подъ сомнѣніемъ. Но я забѣгаю впередъ, надобно разсказывать попорядку.

Затѣмъ поднялось другое преніе, о томъ, до какой степени подвергаюсь я отвѣтственности въ дѣлѣ моего сына, Dodd-fils'а; разныхъ степеней отвѣтственности было вычислено и обсуждено, если не ошибаюсь, четырнадцать. По ходу пренія началъ я думать, что выслушать рѣшеніе прійдется развѣ внуку Додда-сына; но красноглазый судья, повидимому, самый искуснѣйшій, пресѣкъ преніе предложеніемъ пригласить меня – такъ онъ выразился – пригласить меня, объяснить, если мнѣ будетъ угодно, что мнѣ извѣстно о дѣлѣ, которымъ теперь занимается судъ.

– Такъ, такъ, сказалъ президентъ: – пусть онъ разскажетъ намъ дѣло. И всѣ судьи и слушатели, казалось, единодушно согласились съ этимъ рѣшеніемъ.

Вы знали меня хорошо, Томъ; вы можете быть порукою, что никогда я не отказывался, если меня просили разсказать что-нибудь. Это во мнѣ доходило даже до нѣкоторой слабости, и многіе говорили, что у меня есть привычка разсказывать одно и то же слишкомъ-часто. Какъ-бы то ни было, никто еще не говорилъ противъ меня, чтобъ я разсказывалъ изуродованныя, отрывочныя и безсвязныя исторіи; для чести своей репутаціи по части анекдотовъ, я рѣшился не подвергаться такому упреку.

– Милордъ, сказалъ я: – мнѣ нечего разсказывать.

– Извольте разсказывать, повторилъ президентъ; и на этотъ разъ его тонъ и жесты показывали, что его терпѣніемъ нельзя играть.

– Что же разсказывать? жолчно спросилъ я.

– Все, что знаете; все, что слышали, прошепталъ мнѣ Вангёгенъ, трепеща за мою опрометчивость.

– Милордъ, сказалъ я: – самъ я ничего не знаю; я лежалъ въ постели все это время.

– Онъ лежалъ въ постели все это время, сказалъ президентъ своимъ товарищамъ.

– Въ постели, сказалъ красноглазый: – посмотримъ, и онъ минутъ десять рылся въ грудѣ бумагъ, лежавшихъ передъ нимъ.– Dodd-père показываетъ подъ присягою, что онъ пролежалъ въ постели отъ 7-го числа февраля, когда пріѣхалъ сюда, до мая 19-го числа, включительно.

– Я не показываю этого, милордъ! вскричалъ я.

– Въ такомъ случаѣ, что же онъ показываетъ? спросилъ красноглазый.

– Выслушаемъ его собственныя слова. Скажите намъ безъ утайки – что извѣстно вамъ? сказалъ президентъ, въ голосѣ котораго было слышно искреннее состраданіе къ запутанности моихъ отвѣтовъ.

– Милордъ, сказалъ я: – съ величайшимъ въ мірѣ удовольствіемъ желалъ бы обнаружить ту искренность, которой вы требуете; но если я увѣряю васъ, что дѣйствительно ничего не знаю…

– Ничего не знаете, милостивый государь! возразилъ президентъ. – Не-уже-ли вы хотите сказать суду, что вы находитесь и находились въ совершенномъ не вѣдѣніи относительно рѣшительно всѣхъ фактовъ поведенія вашего сына; что вы никогда ничего не слышали о непріятныхъ обстоятельствахъ вашего сына и усиліяхъ его избавиться отъ нихъ?

– Если для васъ удовлетворительны показанія, основывающіяся на слышанномъ отъ другихъ, сказалъ я: – я готовъ передать вамъ эти пересказы; и, переведя духъ, потому-что видѣлъ передъ собою длинный путь, я началъ; а писецъ по-временамъ просилъ меня пріостанавливаться немного, чтобъ ему успѣвать за мною.

– Пять или шесть недѣль назадъ, милордъ, мы, то-есть мистриссъ Доддъ, дочери, Джемсъ и я, сдѣлали поѣздку на Ватерлооское Поле, по естественному желанію видѣть мѣсто, столь тѣсно-связанное съ воспоминаніями отечественной славы. Не буду утруждать васъ какими-либо подробностями о нашемъ разочарованіи, ни изъявлять сожалѣніе о совершенномъ отсутствіи символовъ, которые могли бы оживлять въ памяти событія великаго дня. Дѣйствительно, за исключеніемъ большаго льва съ поджатымъ хвостомъ, нѣтъ тамъ никакихъ эмблемъ побѣдоносныхъ націй.

Я умолкъ на-минуту, милый Томъ, чтобъ видѣть, какое впечатлѣніе произведутъ на нихъ эти слова. Но они были безчувственны, и я понялъ, что моя бомба никого не задѣла своимъ взрывомъ.

– Мы бродили по полю, милордъ, два или три часа; наконецъ достигли Гугумона въ самое время, чтобъ укрыться отъ страшной грозы, разразившейся надъ нами; и здѣсь-то Джемсъ случайно пришелъ въ столкновеніе съ молодымъ человѣкомъ, котораго по справедливости могу назвать виновникомъ всѣхъ нашихъ бѣдствій. Казалось, что они начали споръ о битвѣ, со всѣми естественными предубѣжденіями сражавшихся національностей. Этимъ не говорю я, чтобъ Джемсъ основательно знакомъ былъ съ предметомъ; и дѣйствительно, я пришелъ къ тому мнѣнію, что запасъ его свѣдѣній былъ почерпнутъ преимущественно изъ представленія труппы вольтижеровъ, зрителемъ котораго онъ былъ у насъ въ Броффѣ, и въ которомъ Бонапартъ, прогалопировавъ два раза вокругъ цирка, становится на колѣни и проситъ пардону – фактъ, столь сильно-врѣзавшійся въ памяти Джемса, что онъ принужалъ француза принять его за историческую черту. Споръ, повидимому, не былъ веденъ въ законныхъ границахъ пренія; они разсердились, и французъ, послѣ надменнаго нападенія, вышелъ на проливной дождь, лишь бы только избѣжать дальнѣйшаго спора.

– Это мнѣ кажется, милостивый государь, – прервалъ меня президентъ:– нисколько неотносящимся къ занимающему насъ дѣлу. Судъ предоставляетъ полнѣйшую свободу въ подробномъ развитіи объясненій; но если они дѣйствительно нисколько не имѣютъ связи съ текущимъ дѣломъ; если, какъ кажется моимъ опытнымъ сотоварищамъ, равно какъ и мнѣ, эта полемика о битвѣ не состоитъ ни въ какомъ соотношеніи съ затруднительнымъ положеніемъ вашего сына…

– Она истинная причина и источникъ всего, милордъ, перебилъ я.

– Все, что есть затруднительнаго въ его положеніи, рождено этимъ случаемъ и часомъ.

– Въ такомъ случаѣ вы можете продолжать, милостивый государь, сказалъ онъ кротко, и я продолжалъ:

– Не хочу сказать, милордъ, что все послѣдующее было неизбѣжно; не хочу также сказать, что съ болѣе холодными головами и спокойными темпераментами противники не могли бы кончить дѣло благопріятнѣйшимъ образомъ; но Джемсъ горячъ, очень-горячъ; въ немъ силенъ кельтскій элементъ. Онъ дѣйствительно любитъ, что называется у насъ shindy, или потасовку; любитъ не изъ тѣхъ побужденій, какъ нѣкоторые пустые люди, чтобъ надѣлать шуму въ свѣтѣ, не изъ того, чтобъ о немъ поговорили въ газетахъ; но любитъ shindy изъ чистой любви къ самому этому дѣлу, любитъ въ этой потасовкѣ, такъ сказать, внутреннее достоинство. И могу здѣсь замѣтить, милордъ, что ирландецъ, быть-можетъ, одинъ только изъ всѣхъ европейскихъ народовъ понимаетъ драку въ этомъ смыслѣ; такая черта, если правильно смотрѣть на нее, служитъ ключомъ къ пониманію нашего національнаго характера.

Не знаю, Томъ, какъ далеко зашелъ бы я въ своихъ аналитическихъ разъисканіяхъ о нашемъ національномъ характерѣ; но переводчикъ остановилъ меня, начавъ увѣрять судей, что никакъ не можетъ слѣдить за моими словами. Въ повѣствовательной части моей рѣчи онъ еще успѣвалъ исполнять свою обязанность; но мои размышленія и общія наблюденія о людяхъ и нравахъ были, кажется, далеко не по его силамъ. Потому мнѣ сдѣлали замѣчаніе, чтобъ я «возвратился» къ нити моего разсказа, что я и исполнилъ.

– Что касается до самаго дѣла, милордъ, началъ я снова разсказъ:– я слышалъ отъ очевидцевъ, что оно было ведено чрезвычайно-достойнымъ и деликатнымъ образомъ. Джемсъ былъ поставленъ лицомъ къ западу, такъ-что солнце было на Роже. Оружіе было превосходно. Было прекрасное майское утро, благоухающее, свѣтлое, но неослѣпительное. Все соединилось, чтобъ придать сценѣ интересъ, и, могу прибавить, наставительность. Секундантъ Роже сталъ считать; «разъ… два… три!».– тутъ пистолеты выстрѣлили въ одинъ моментъ, и бѣдный Джемсъ получилъ пулю противника вотъ въ это самое мѣсто, между костью и артеріей, по объясненію Сётэна, критическое мѣсто, какъ извѣстно.