Текст книги "Семейство Доддов за границей"

Автор книги: Чарльз Ливер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

ПИСЬМО IX

Бетти Коппъ къ мистриссъ Сусаннъ О'ши, въ домъ цирюльника, въ Броффѣ.

Милая Шусанна,

Хотѣла писать вамъ на той недѣлѣ, а не могла потому: была въ разстройствѣ, какъ и слѣдуетъ: что одна дѣвка середи чужихъ, отъ своихъ мѣстъ далеко, и посовѣтовать некому. Пріѣхали суды ужь недѣли двѣ, съ визитомъ къ старику, который отецъ жениху миссъ Мери Анны. И здѣсь большой старый домъ, двѣ капли воды острогъ въ нашемъ городѣ; одна разница: темнѣй, да съ каждаго угла по крыльцу. И небель не новѣй: тамъ клокъ виситъ, тугъ клокъ виситъ, все оборвано; старый столъ да диванъ, кирпичами набитъ, да деревянныхъ стула съ четыре, на которые по лѣстницѣ взлѣзай, вотъ тебѣ и все. Ѣшь, пей тоже самое. Говядину въ супѣ сварятъ, а потомъ вынутъ, вмѣсто жареной подаютъ съ огурцами нарѣзанными съ масломъ – это тебѣ соусъ. Хороша ѣда! Потомъ еще телятина съ малиной вареною да съ грибами – потому, они всего въ ѣду суютъ, что у нихъ подъ руками есть. Ну пуще всего у нихъ, любимое – салатъ изъ картофели, тоже въ такомъ маслѣ, какъ огурцы. Теперича, тарелку его съѣмши, мистриссъ Шусанна, такъ себя тяжело чувствуешь, что, кажется домъ гори, съ мѣста не встанешь. Потому и порядокъ заведенъ: кончили обѣдъ, сидимъ кофій пьемъ, и два часа ужь прислуги отъ насъ не требуется никакой. И правду надо сказать, нигдѣ прислугѣ такого дурнаго житья нѣтъ, какъ у насъ въ Ирландіи; а только я слышу, что всѣ оттуда сами бѣгутъ, а то написала бы въ газеты объ этомъ, что васъ какъ свиней держатъ; картофель, да картофель круглый годъ – что, развѣ неправда? И жалованье вамъ дается такое, мизерное.

А надобно то сказать, Шусанна, что досыта наѣмшись человѣкъ мягче становится, и сердце сносливѣе. Это на себѣ испробовала. Теперича, какъ пообѣдаю хорошенько, больше могу спускать брани, чѣмъ бывало прежде: слушаю, да вздыхаю только. Одначе не объ этомъ хотѣла писать, а про свое расположеніе, и къ кому чувствую. Не сердчайте за то, мистриссъ Шусанна. Не позабыла вашей пользительной науки, какъ мужчинамъ вѣрить. То ваша правда, что они измѣнщики, и пальца имъ въ ротъ не клади. Одначе ко всему привыкаешь. На сколько тепереча такихъ штукъ наглядѣлась, какихъ у насъ на своихъ мѣстахъ и въ заводѣ не было. Ужь правда, поживешь на свѣтѣ, всего увидишь. Вотъ, хоть бы къ слову сказать, не больно бы вамъ понравилось, какъ Мери Анна съ молодымъ барономъ обходится. Прежде, бывало, съ дохтуромъ Бельтономъ одна не останется. А теперича ихъ встрѣчаемъ всегда, ходятъ по парку одни вмѣстѣ въ самыхъ-то безлюдныхъ мѣстахъ. Какъ пойду съ Ѳадеемъ, они ужь тамъ. Мало того, милая: нажаловалась еще наша барышня на меня барынѣ, та и начала мнѣ рацѣю читать, какъ не слѣдуетъ съ мужчиной по парку одной ходить.

– А развѣ ваша дочка не то же дѣлаетъ? говорю: или ужь все дурное только про однихъ насъ говорится?

– Что жь, говоритъ, развѣ замужъ выходить по твоему дурное?

– Иной разъ и дурное, говорю, да такъ на нее посмотрѣла: «понимай, молъ, какъ знаешь».

– Ахъ, ты негодная! говоритъ: я тебя въ ту субботу изъ службы своей прогоню.

– Да я, говорю, ныньче же сама отъ васъ отхожу.

Ежели бы, Шусанна, посмотрѣли вы на нее, какъ я сказала эти слова! Вѣдь она знаетъ, что ей безъ меня обойдтиться никакъ нельзя. Ровно ничего тебѣ но иностранному сама пиликнуть не умѣетъ; значитъ я у нея выхожу переводчица, ея словамъ, для всей другой прислуги. Вѣдь я, не въ похвальбу сказать, такъ на всякихъ языкахъ отмахиваю: нѣту никакой разности, что пофранцузскому я говорю, что понѣмецкому – все, какъ есть, одно выходитъ.

Только пришла въ свою горницу, а Мери Анна за мною.

– Какія вы глупости дѣлаете, Бетти; говоритъ, а сама кладетъ руку мнѣ на плечо.

– Что жь, говорю: – коли я глупа, такъ есть у насъ еще поглупѣе меня.

– Нѣтъ, я хочу сказать, не совѣстно ли ссориться съ мама? говоритъ:– мама была всегда такъ добра, такъ ласкова съ вами, такъ любила васъ.

Я съ-разу поняла, Шусанна, чѣмъ тутъ пахнетъ; оттого ни слова не говорю, а знай-себѣ укладываю свои животы.

– Я увѣрена, говоритъ она: – что вы не бросите ее на чужой сторонѣ.

– Не вѣкъ вмѣстѣ жить, говорю я.

– А ваше одинокое и безпомощное положеніе? говоритъ она.

– Есть люди, которые не бросятъ меня въ потерянномъ видѣ, говорю я; и сказала ей, что Ѳадей Гецлеръ «предлагалъ мнѣ свою руку и свое имя», какъ наши говорятъ о своемъ баронѣ.

– Не-уже-ли вы согласитесь идти за Ѳадея? говоритъ она: – вѣдь онъ простой пастухъ.

– Наше дѣвичье дѣло такое, говорю я: – хоть лядащій, да женихъ, мы и рады.

Она вся такъ и вспыхнула: поняла, про кого я говорю.

– Такая хорошенькая дѣвушка, какъ вы, Бетти, говоритъ она (значитъ, подольщается подъ меня):– должна быть разборчива; подождите только, увидите какую прекрасную партію вы себѣ здѣсь найдете. Не торопитесь, говоритъ, посмотрите, какое впечатлѣніе вы произведете въ этомъ чудномъ розовомъ платьѣ – и дала мнѣ, Шусанна, новое шолковое барынино платье, можно сказать, съ иголочки, съ пятью оборками и съ кружевами на лифѣ. Эту матерію называютъ глазѣй – и точно, можно оказать, заглядѣнье.

– Очень-жаль, говорю, что я теперь отошла отъ васъ, и потому должна отказаться отъ платья.

– Пустяки, Бетти, говоритъ она: я все это улажу.

– Да меня разобидѣли здѣсь, говорю.

– Ничего, ничего, это можно поправить, говоритъ она, и улыбается.

Ну, извѣстно, и я улыбнулась: вѣдь у меня комплекція такая мягкая; и ежели кто со мною хорошъ, я все готова сдѣлать въ угоду ему – ужь такая моя слабость. «Я не злопамятна, миссъ Мери Анна», говорю.

– Нѣтъ Бетти, нѣтъ, не злопамятна, говоритъ, и потрепала меня по щекѣ.

Ну, что тутъ? взяла я, положила платье въ ящикъ, пошла къ барынѣ и, какъ умѣла, извинилась. А надо вамъ о Ѳадеѣ сказать: ну, по правдѣ скажу, онъ не изъ такихъ, какихъ у насъ въ Ирландіи называютъ красавцами, а по здѣшнему и онъ хоть куда! Высокій, только въ плечахъ сутулость есть, и волосы рыжіе. Однако мнѣ нравится.

Барыня описала мистриссъ Галларъ все, какъ свадьба Мери Анны будетъ, стало, нечего вамъ разсказывать. Изъ лица женихъ нашъ небольно завидѣнъ, и такой у него нехорошій взглядъ, плутоватый. Прислуга, видно, много кое-чего о немъ знаетъ, только не говоритъ; а вывѣдать изъ нихъ трудно по разговорамъ, потому: чужой языкъ.

Ей, видно, свадьба не больно сладка: два раза я видала, плачетъ надъ какими-то старыми письмами, и какъ меня увидитъ, спрячетъ ихъ, а сама показываетъ веселый видъ.

– Не знаю, Бетти, говоритъ: едва-ли когда буду еще въ Додсборо.

– Кто знаетъ? говорю:– а жаль было бы: вѣдь тамъ есть люди, которые васъ любятъ.

– Не знаю, говоритъ; не знаю, думаетъ ли тамъ обо мнѣ хоть кто-нибудь.

– Будто не знаете? говорю.

– Кто же? говоритъ:– скажи хоть одного.

– Какъ кто? – говорю:– а миссъ Дэвисъ, а миссъ Келли, а миссъ Китти Дулэнъ, а старуха Молли, а всѣхъ больше дохтуръ Бель…

– Не говори о немъ, говоритъ, и покраснѣла: я и именъ ихъ слушать не хочу; никого изъ нихъ ужь не увижу.

Тѣмъ и кончу; значитъ я все написала о чемъ написать хотѣла; и вы мнѣ, Шусанна, тоже самое напишите. А хорошо, ежелибъ вы мнѣ переслали сѣрое платье, что на голубомъ чехлѣ, и шляпку мою, которую носила и эту зиму и ту зиму; ежели будете пересылать, такъ можно сказать сосѣдямъ, что я себѣ выписала новыя платья къ свадьбѣ. И пожалуйста, напишите, какъ подѣйствуетъ на Сема Гели. Скажите ему, что я остаюсь въ надеждѣ: онъ не запьетъ съ горя и не будетъ себя разстроивать.

Пишите ко мнѣ попрежнему, какъ остаюсь еще вашею пріятельницею незамужнею

Бетти Коббъ.

ПИСЬМО X

Кенни Доддъ Томасу Порселю, Е. В., въ Броффѣ.

Швейцарія. Констанцъ.

Милый Томъ,

Пока не разъигралась во мнѣ досада и не заставила еще забыть о всемъ остальномъ, искренно поблагодарю васъ за присылку радостнаго для меня билета во сто фунтовъ: еслибъ не эти деньги, мы были бы въ ужаснѣйшемъ затрудненіи. Изъ выставленнаго въ заголовкѣ адреса вы видите, что я въ Швейцаріи. Постараюсь объяснить, какъ мы очутились въ Констанцѣ, если только не изорву, въ досадѣ на себя, и этого письма, не докончивъ его, какъ ужь случилось съ двумя, которыя начиналъ я.

Не стану припоминать вамъ положенія дѣлъ, которое разсказывалъ вамъ въ предъидущемъ письмѣ. Вы помните наши приготовленія къ семейному торжеству, до котораго оставалось тогда нѣсколько дней; помните, что, между прочимъ, я писалъ къ Моррису, прося его купить въ Баденѣ нѣкоторыя вещи и, если можно будетъ, хорошую дорожную карету съ ящиками и баулами.

Дѣлая такое порученіе, было необходимо упомянуть, по какому случаю нужны намъ вещи: умолчать совершенно, было бы неделикатно, потому я кратко намекнулъ ему о замужествѣ Мери Анны, о знатности жениха, барона фон-Вольфеншефера. Сколько помню, я говорилъ объ этомъ какъ нельзя кратче, безъ всякихъ подробностей; да и мѣста не оставалось: весь листъ былъ наполненъ порученіями и списками покупокъ. Я писалъ въ понедѣльникъ, а вечеромъ въ среду гулялъ съ Джемсомъ по парку, толкуя о предстоящей свадьбѣ, назначенной въ пятницу, какъ прискакалъ почтальйонъ съ письмомъ. На адресѣ было выставлено: «чрезвычайно-нужное, нетерпящее отлагательства», и потому почтмейстеръ былъ добръ, что послалъ его ко мнѣ съ нарочнымъ. Письмо было отъ Морриса и набросано поспѣшною рукою. Вотъ оно буквально:

«Милостивѣйшій государь,

„Заклинаю васъ, остановитесь свадьбою. Васъ безсовѣстно обманываютъ. Спѣшу къ вамъ въ слѣдъ за этою запискою и, по пріѣздѣ, и изобличу неслыханную, безчестнѣйшую хитрость.

„Вашъ вѣчно-преданный

«Э. Моррисъ».

«Почтовая станція, Titi See.

„2 часа пополудни, среда“.

Легко вообразить, но трудно описать чувства, съ которыми я и Джемсъ читали и перечитывали эти строки. Записка переходила отъ меня къ нему, отъ него ко мнѣ разъ десять, если не больше, и мы все еще не могли собраться съ мыслями.

– Что это значитъ? Понимаешь ты, Джемсъ? сказалъ я.

– Нѣтъ; а вы?

– Не понимаю. Одно только: не женатъ ли ужь этотъ негодяй?

– Именно тоже представилось и мнѣ. Моррисъ пишетъ: „безчестнѣйшая хитрость“. Что жь другое можно тутъ предполагать?

– Моррисъ человѣкъ основательный: онъ не будетъ говорить, не зная положительно.

– Да, это совершенная правда, вскричалъ Джемсъ: – онъ такъ остороженъ, что не выскажетъ важнаго обвиненія, не имѣя вѣрныхъ доказательствъ. Не возможно сомнѣваться, что они есть у него.

– Но двоеженство въ Германіи уголовное преступленіе; за это здѣсь посылаютъ въ каторгу, сказалъ я: – вѣроятно ли, что баронъ отважился на такой рискъ?

– Не говорите! возразилъ Джемсъ:– вѣдь онъ разсчитывалъ, что у англичанки огромное приданое, что она знатнаго рода.

Признаться ли, милый Томъ? это замѣчаніе ошеломило меня. Джемсъ произнесъ его спокойно, а меня оно поразило, будто громомъ. Какъ онъ вообразилъ, что она аристократка? спрашивалъ я себя. Какъ онъ вообразилъ, что она богачка? Кто распустилъ эти обманы? И если Моррисъ называетъ это дѣло „безчестною хитростью“, то могу ли я утверждать, что въ плутовствѣ виновата исключительно одна сторона? Могу ли я прійдти въ судъ съ чистыми руками и сказать: „мистриссъ Доддъ не обманывала, Кенни Доддъ не обманывалъ“. Гдѣ неизмѣримыя поля и пастбища, зеленѣющія лѣса и желтѣющія нивы, которыми награждалъ я съ такою щедростью? Откуда взялись четырнадцать поколѣній знатныхъ предковъ, о которыхъ мы безпрестанно твердили цѣлыя три недѣли? Но дѣло не въ томъ, подумалъ я наконецъ: если у этого молодчика есть другая жена, я ему переломаю всѣ ребра. Вѣроятно, это заключеніе высказалъ я вслухъ, потому-что Джемсъ отозвался на него еще энергичнѣе: „и сверну ему рожу затылкомъ напередъ!“

Упоминаю объ этомъ подробно, чтобъ показать, какъ согласны мы были въ своихъ мысляхъ и пришли къ одному безспорному предположенію. Послѣ того начали мы разсуждать, что намъ теперь дѣлать. Джемсъ требовалъ немедленнаго наказанія; я доказывалъ, что надобно дождаться Морриса.

– Но завтра назначена свадьба! вскричалъ Джемсъ.

– Знаю, сказалъ я; но Моррисъ пріѣдетъ нынѣ же. Во всякомъ случаѣ, свадьбы до его пріѣзда не будетъ.

– Я, кричалъ Джемсъ, нагрянулъ бы на него сію же минуту; сказалъ бы ему, что увѣдомленіе получено мною отъ человѣка неизмѣнной правдивости, и пусть онъ опровергаетъ его, если можетъ.

– Что же опровергать? Развѣ ты не видишь, мой милый, что, собственно говоря, у насъ нѣтъ никакой улики, даже никакого основанія.

Вы не повѣрите, Томъ, надобно было снова прочитать Джемсу записку, чтобъ убѣдить его, что двоеженство – только наше предположеніе, а не доказанный фактъ.

Возвращаясь въ замокъ, мы все толковали объ этомъ дѣлѣ, разбирали его со всѣхъ сторонъ, единодушно соглашаясь, что невозможно сообщать нашимъ дамамъ полученнаго извѣстія.

– Мы будемъ его стеречь, сказалъ Джемсъ: – будемъ наблюдать за нимъ и дожидаться Морриса.

Признаюсь вамъ, я былъ такъ пораженъ, что едва могъ дойдти до дому; о томъ, чтобъ явиться къ ужину – нечего было и думать. Какъ тяжело мнѣ было оставаться подъ кровомъ дома, противъ владѣльца котораго кипѣли въ моей душѣ самыя черныя подозрѣнія! Могъ ли я сѣсть за одинъ столъ съ человѣкомъ, котораго хотѣлъ опозорить? Довольно было мнѣ мученія и отъ той мысли, что жена моя и дочь оставлены въ его обществѣ. Джемсъ сидѣлъ за столомъ мрачнѣе и грознѣе, нежели тѣнь Банко на пиршествѣ Макбета. Я вышелъ на террасу и ходилъ по ней вплоть до полуночи, всматриваясь, не покажется ли экипажъ, вслушиваясь, не раздастся ли стукъ колесъ по фрейбургской дорогѣ.

„Ночь или Блюхеръ спасутъ насъ“, сказалъ Веллингтонъ при Ватерлоо. У него было двѣ надежды; у меня только одна: „Моррисъ, или погибель!“ И я начиналъ проклинать молчаливыхъ, скрытныхъ, осторожныхъ людей, которые кричатъ: „стой!“ не прибавляя: въ чемъ же остановка. Что кажется бездною одному, другому кажется ничтожною ямочкой. Почему онъ знаетъ, что мои понятія о плутовствѣ одинаковы съ его понятіями. Сколько есть вещей, которыя въ Англіи называются обманомъ, а въ Ирландіи, просто, остроумною продѣлкою. Національные предразсудки различны въ разныхъ странахъ. Примѣръ недалеко: англичане вводятъ налогъ на доходы, а мы его проклинаемъ. Кромѣ-того, Моррисъ слишкомъ-суровъ; его скандализируетъ всякій вздоръ. Быть можетъ, онъ открылъ неправильность въ родословной предковъ барона, узналъ, что не было Конрада Вольфеншефера, жившаго въ девятисотомъ году. Да что мнѣ за дѣло? Развѣ тогда были Додды? или, быть-можетъ, онъ испугался политическихъ мнѣній барона? Но какое до того дѣло разсудительному человѣку? Изъ этого очерка вы можете видѣть, милый Томъ, какое расположеніе преобладало въ моемъ простодушномъ сердцѣ. Я не увлекался слѣпой ненавистью. Я ходилъ и ходилъ по террасѣ, какъ привидѣніе въ „Гамлетѣ“. Одиннадцать часовъ. Двѣнадцать часовъ – не видно, неслышно Морриса! „Что, если онъ не пріѣдетъ?“ думалъ я: „какой предлогъ найду я, чтобъ отложить свадьбу?“ – не открывалось къ тому ни малѣйшей возможности. Я подписалъ безчисленное множество актовъ и документовъ. Оставалось только совершить церковный обрядъ, дать свое родительское благословеніе. Я ломалъ голову, отъискивая какую-нибудь благовидную, или хотя вразумительную причину для отсрочки. Одно средство спасенія представлялось мнѣ: я могъ внезапно и опасно занемочь: въ мои лѣта подагрическій припадокъ всегда правдоподобенъ. Дочь, конечно, не станетъ вѣнчаться, когда отецъ у дверей гроба. Доктора, къ счастью, нигдѣ не было поблизости, стало-быть притвориться можно, не подвергаясь леченью. Правда, со времени своей притворной болѣзни въ Эмсѣ, я не могъ прельщаться этою идеею, но что же дѣлать? другаго средства мнѣ не оставалось.

Потому я пошелъ къ замку, чтобъ лечь опасно-больнымъ, какъ вдругъ послышалось громкое нѣмецкое хлопанье кнутомъ. Я стремглавъ бросился къ воротамъ и подбѣжалъ въ ту самую минуту, какъ четверка лошадей, храпя и задыхаясь, примчала дорожную коляску. Моррисъ выпрыгнулъ и, схвативъ мою руку, съ необыкновеннымъ въ его голосѣ участіемъ сказалъ:

– Не поздно? не поздно еще?

– Нѣтъ, отвѣчалъ я: – ваша записка предостерегла меня.

Между-тѣмъ вышелъ изъ экипажа другой джентльменъ, незнакомый мнѣ.

– Прежде всего, сказалъ Моррисъ. – позвольте представить вамъ моего друга, графа Адельберга, который, что для васъ будетъ пріятно, говоритъ поанглійски.

Мы поклонились и пожали руки.

– По необыкновенно-счастливому случаю, продолжалъ Моррисъ:– графъ сидѣлъ у меня, когда принесли ваше письмо. Взглянувъ на почтовый штемпель, онъ сказалъ: „а, у васъ есть корреспондентъ въ моемъ уголкѣ: кто жь это?“ Желая разузнать отъ графа о женихѣ, я сказалъ ему, что вы пишете; онъ съ изумленіемъ вскрикнулъ: „ужели? Дѣйствительно ли это правда?“

Но, милый Порсель, я не могу пересказывать сцены, которая поразила меня тогда, о которой почти невыносимо и вспоминать. Не буду возобновлять въ себѣ мученія и униженія, какія испыталъ я въ ту минуту. Скажу все въ двухъ словахъ. Графъ Адельбергъ – владѣлецъ Вольтентельзскаго Замка; Вольтеншетеры – его управители. Мнимый баронъ – пройдоха, который отправился въ Боннъ искать счастья, а не учиться. Обыкновенная нѣмецкая идея, что каждый англичанинъ – мильйонеръ и даетъ за дочерью горы золота, пробудила въ немъ мысль выдавать себя за богатаго аристократа и, посредствомъ этого, найдти невѣсту съ хорошимъ приданымъ, обольщающуюся иностранными титулами. Много представлялось ему затрудненій при исполненіи такой мысли, но онъ умѣлъ преодолѣть, или избѣжать ихъ. Такъ, напримѣръ, онъ не поѣхалъ за нами въ Баденъ, гдѣ обманъ не могъ скрыться; точно-такъ же спряталъ отъ насъ своего отца, мужиковатость котораго изобличила бы самозванство. Изъ служителей замка, хитрыхъ онъ завлекъ въ свои сообщники, недогадливыхъ умѣлъ провесть. Однимъ словомъ: была придумана и удачно исполнена хитрая затѣя обмануть людей, которые, по своей недальновидности и пошлымъ претензіямъ, могли бы поддаться гораздо-менѣе ловкому обману.

Я выходилъ изъ себя, выслушавъ это объясненіе. Они раза два или три должны были силою удерживать меня, чтобъ я не бросился въ домъ и не кинулся, въ бѣшенствѣ, на негодяя. Моррисъ урезонивалъ меня болѣе часа. И графъ доказывалъ, что мы теперь всѣми силами должны стараться объ одномъ: чтобъ исторія наша не разгласилась, не разнеслась повсюду. Онъ съ необыкновенною деликатностью объяснялъ нашъ промахъ незнаніемъ Германіи, и изъявлялъ свое сожалѣніе о нашей непріятности съ удивительнымъ тактомъ истинно-свѣтскаго человѣка. Всѣ слабые упреки совѣсти за участіе въ обманѣ съ нашей стороны совершенно заглушены были во мнѣ чувствомъ обиды, и я рѣшительно позабылъ тогда воображаемыя земли и графства, которыми такъ щедро надѣлялъ невѣсту.

Первымъ нашимъ вопросомъ было: что теперь дѣлать? Графъ съ большою любезностью и гостепріимствомъ говорилъ, что мы должны остаться въ замкѣ по-крайней-мѣрѣ на нѣсколько дней; онъ убѣждалъ меня, что это единственное средство уничтожить всякіе слухи и толки, могущіе возникнуть о нашемъ приключеніи. Онъ доказывалъ свое мнѣніе множествомъ основательныхъ и деликатныхъ соображеній; но Моррисъ совершенно согласился со мною, что лучше всего намъ уѣхать; что намъ въ замкѣ невозможно оставаться ни на одинъ день.

Вслѣдъ затѣмъ надобно было сообщить пріятную новость мистриссъ Д. Быть-можетъ, вы, милый Томъ, несмотря на старую нашу дружбу, назовете меня человѣкомъ съ дурнымъ сердцемъ, но все-таки скажу вамъ чистую правду: для меня было бы достаточною отрадою за все униженіе, за весь позоръ мой, еслибъ мнѣ позволили лично изложить сущность дѣла мистриссъ Д., прославить ея геніальное умѣнье отдавать дочерей замужъ и поздравить ее съ великолѣпными успѣхами. Я сердечно убѣжденъ, что, при тогдашнемъ расположеніи духа, говоря на такую прекрасную тэму, я довелъ бы ее до бѣшенства, отчаянія, стыда. Но Моррисъ объявилъ рѣшительное свое несогласіе. Онъ принялъ исключительно на себя обязанность объясниться, даже взялъ съ меня торжественное обѣщаніе не вмѣшиваться въ переговоры; этого мало: онъ уговаривалъ меня бросить планы мщенія молодому плуту, который такъ жестоко оскорбилъ насъ.

Не имѣю терпѣнія повторять его доказательства. Сущность ихъ состояла въ томъ, что настоятельнѣйшая необходимость требовала потушить дѣло и удалиться оттуда, гдѣ оно загорѣлось. Мнѣ кажется, что никогда не прощу я себѣ за то, что уступилъ въ этомъ Моррису. Много у меня долговъ, уплата которыхъ не безпокоитъ мою совѣсть; но не уплатить хлыстомъ долга своего этому молодцу, сознавать, что далъ слово не производить этой уплаты – это чувство невыразимо-унизительно. Я объяснялъ это Моррису; доказывалъ, что, принимая его систему, готовлю себѣ надолго тайныя душевныя мученія; предлагалъ даже удовольствоваться десятиминутнымъ сеансомъ съ Вольфеншеферомъ наединѣ при посредничествѣ кнута: содержаніе бесѣды осталось бы извѣстно только мнѣ и ему. Но Моррисъ не хотѣлъ о томъ и слышать. И если приключеніе наше разгласится въ обществѣ, то, признаюсь, этотъ пунктъ будетъ самымъ прискорбнѣйшимъ для меня.

Не умѣю сказать вамъ, какъ я далъ уговорить себя, какъ рѣшился дать обѣщаніе, столь противное моей натурѣ и правиламъ моей родины. Единственное возможное объясненіе – вліяніе заграничнаго климата. Что же выигралъ я своею слабостью? одно утѣшеніе: не могу покойно спать съ того времени, потерялъ аппетитъ, чувствую мученіе въ душѣ; всѣ эти обстоятельства, хотя и непріятныя, убѣждаютъ меня, что, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, К. Дж. могъ бы быть прежнимъ К. Дж., и что хотя заграничная жизнь ослабила, но еще не совершенно погубила мой природный темпераментъ.

Однимъ словомъ: планъ нашъ былъ таковъ: я останусь съ графомъ въ его комнатѣ, а Моррисъ отправится объясняться къ мистриссъ Д.; послѣ того мы уѣдемъ въ каретѣ графа въ Констанцъ, гдѣ проживемъ недѣлю или двѣ, пока рѣшимъ, куда ѣхать далѣе и дадимъ время Каролинѣ, которая все еще гоститъ у старухи мистриссъ Моррисъ, возвратиться къ семейству.

Я сказалъ М., что не могу уѣхать далеко, дожидаясь денегъ (отъ васъ, милый Томъ) и М. сказалъ (славный человѣкъ!), что если двѣсти или триста фунтовъ будутъ для меня нелишними, то они готовы къ моимъ услугамъ. Конечно, Томъ, я отвѣчалъ, что не имѣю нималѣйшей нужды въ деньгахъ. Въ первый разъ въ жизни я отказался занять; но деликатность рѣшительно требовала того. Моррисъ покраснѣлъ, когда я отказался, и пробормоталъ какое-то извиненіе, что, быть-можетъ, оскорбилъ меня; и дѣйствительно, не могу сказать, чтобъ я не былъ сконфуженъ его предложеніемъ.

Хотя весь разговоръ этотъ происходилъ у воротъ, но едва мы съ графомъ Адельбергомъ вошли въ комнаты, какъ я увидѣлъ, что прибытіе графа уже извѣстно всему дому. Толпы служителей вышли встрѣчать его; но въ числѣ ихъ не было ни управителя, ни его сына.

– Пришлите Вольфеншеферовъ въ библіотеку, сказалъ графъ одному изъ лакеевъ и потомъ повелъ меня въ свою маленькую любимую комнату, ключъ отъ которой всегда бралъ съ собою. Онъ взялъ съ меня слово сидѣть тутъ до его возвращенія, и оставилъ наединѣ углубляться въ думы, неслишкомъ-пріятныя. Моррисъ ушелъ отправлять свою дипломатическую обязанность.

Я былъ погруженъ въ размышленіе о различныхъ впечатлѣніяхъ, которыя произведетъ на каждаго изъ насъ эта катастрофа, какъ въ комнату ко мнѣ вошелъ Моррисъ, необыкновенно-взволнованный, что вовсе не въ его характерѣ.

– Ну, что вы сказали ей? Какъ она приняла извѣстіе? спросилъ я.

– Удивительно! Мистриссъ Доддъ, кажется, мало вѣритъ моимъ словамъ, отвѣчалъ онъ, запинаясь:– то есть, не придаетъ имъ такого положительнаго значенія, внутренно не довѣряетъ справедливости открытія.

– Но вѣдь вы объяснили ей, что мы безчестно обмануты, нагло оскорблены?

– Я старался объяснить, сказалъ онъ, недоумѣвая:– старался самымъ деликатнѣйшимъ образомъ растолковать ей, какими низкими хитростями васъ обманывали; сказалъ, что, открывъ плутовство, я прискакалъ сюда изъ Бадена – къ счастью, еще во-время, чтобъ разоблачить его; но она почти не хотѣла и слушать меня: не обращая никакого вниманія на мои доказательства, она гнѣвалась на мою привычку мѣшаться въ чужія дѣла, на то, что я, не будучи никѣмъ прошенъ, занимаюсь тѣмъ, что до меня вовсе не касается; однимъ словомъ: она рѣшительно не хотѣла вѣрить мнѣ, приписывала участіе, принимаемое мною въ вашемъ семействѣ, низкимъ побужденіямъ, и сдѣлала нѣсколько невыгодныхъ замѣчаній о моемъ характерѣ.

– А дочь была тутъ?

– Миссъ Доддъ удалилась въ свою комнату вскорѣ послѣ того, какъ я началъ говорить; но мистриссъ Доддъ послала за нею, когда я уходилъ.

Я не могъ болѣе вытерпѣть и, не разспрашивая далѣе, бросился въ комнату жены. Одинъ взглядъ убѣдилъ меня, что убѣжденіе наконецъ овладѣло ею; жена лежала въ креслахъ, будто-бы съ нею обморокъ, а Мери Анна и Бетти растирали ей виски и давали нюхать разные спирты.

Мнѣ было довольно времени наблюдать за Мери Анною въ продолженіе этихъ процедуръ; я увидѣлъ, къ величайшему изумленію, что она такъ спокойна, такъ холодна, какъ нельзя болѣе. Проницательнѣйшій глазъ не могъ бы подмѣтить на ея лицѣ ни малѣйшаго слѣда тоски или разстройства. Потому, видя, что мать ея совершенно постигла истину, я не могъ угадать, слышала ли что-нибудь Мери Анна, или не знаетъ еще ничего. Но мнѣ вздумалось, что можно вывѣдать это съ помощью уловки, и я сказалъ:

– Если твою мать можно теперь снести по лѣстницѣ и посадить въ экипажъ, мы сейчасъ это сдѣлаемъ, Мери Анна. Намъ надобно ѣхать отсюда, какъ можно скорѣе.

– Разумѣется, папа, отвѣчала она очень-спокойнымъ тономъ.

– Послѣ того, что случилось, каждая минута, проводимая нами здѣсь – униженіе.

– Совершенная правда, папа, сказала она хладнокровно.

Ахъ, милый Томъ, эти женщины – непостижимая загадка. Ни физіологи, ни романисты, не знаютъ ихъ ни на-волосъ. Главнѣйшія тэмы у этихъ умныхъ людей – нѣжная впечатлительность, слабонервность и тому подобное. Но, повѣрьте моему слову: силою характера, невѣроятною переносливостью женщины превосходятъ насъ. Онѣ выдерживаютъ жесточайшіе удары съ истиннымъ геройствомъ и могутъ выносить разочарованіе въ гордыхъ надеждахъ, самое униженіе, съ непонятною для насъ энергіею.

Мнѣ оставалось, не утѣшать Мери Анну, не соболѣзновать ей, а только подражать, но мѣрѣ силъ, ея величественному спокойствію.

– Какъ ты думаешь, сказалъ я: можно будетъ намъ успѣть уѣхать на разсвѣтѣ?

– Очень-можно, отвѣчала она:– Августина укладываетъ наши вещи; а когда мама будетъ лучше, и я пойду помогать ей.

– Она знаетъ все? сказалъ я, показывая на жену.

– Все.

– И наконецъ убѣдилась?

Наклоненіе головы замѣнило отвѣтъ.

Такое хладнокровіе рѣшительно поразило меня. Я только могъ съ изумленіемъ смотрѣть на дочь, не сводя глазъ, и думать: „неужели же она знаетъ все?“ Не обращая никакого вниманія на мое удивленіе, она продолжала ухаживать за матерью, отъ времени до времени отдавая шопотомъ приказанія Бетти Коббъ.

– Папа, не распорядитесь ли вы укладкою вещей? сказала она.

Это заставило меня опомниться, и я поспѣшилъ исполнить совѣтъ.

Патрикъ, по всегдашнему своему обыкновенію въ случаѣ важныхъ событій, быль пьянъ и, вслѣдствіе того, завязалъ дѣятельное состязаніе съ вольфенфельзскою прислугою. Джемса я не могъ нигдѣ отъискать; наконецъ узналъ, что онъ одинъ ускакалъ верхомъ, съ полчаса назадъ, по дорогѣ въ лѣсъ, куда, какъ открылось, за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ направился молодой баронъ. Я испугался бы результатовъ погони, еслибъ меня не увѣрили, что Джемсу не догнать бѣглеца.

Моррисъ сказалъ мнѣ, что старый управляющій замка уже прогнанъ, такъ-что я по-крайней-мѣрѣ утѣшенъ былъ скорымъ наказаніемъ ему. Графъ продолжалъ оказывать намъ всевозможную внимательность и всячески старался своею деликатностью смягчить наше униженіе. При помощи Морриса, я увязалъ всѣ вещи и передъ разсвѣтомъ стояла ужь у подъѣзда карета, готовая къ отъѣзду. Торопливость укладки произвела „ужасныя пожертвованія“ красотою элегантнаго приданаго: шляпки, чепцы, платья были безъ жалости втискиваемы въ ящики и саки. Я не щадилъ ничего.

Въ продолженіе сборовъ, мистриссъ Д. почла необходимымъ прикрыть невыгодность своей роли нѣсколькими истерическими припадками. Совершенная потеря голоса наконецъ прекратила ихъ. Тогда водворилась блаженная тишина и позволила намъ закусить передъ отъѣздомъ. Завтракъ былъ роскошенъ, и графъ сказалъ Моррису, что еслибъ его присутствіе не было для насъ стѣснительно, то онъ почелъ бы себѣ большою честью позволеніе засвидѣтельствовать свое уваженіе дамамъ. Когда я упомянулъ о томъ Мери Аннѣ, она необыкновенно озадачила меня, сказавъ: „Ахъ, мы будемъ очень-рады; его внимательность обязываетъ насъ къ тому“. Каково, милый Томъ? Прибавьте, что и супруга моя, вопіявшая всю ночь, вышла къ завтраку съ улыбками и любезностями, опираясь на руку Мери Анны, которая, сказать мимоходомъ, одѣлась самымъ очаровательнымъ образомъ и, казалось, была совершенно готова къ новой побѣдѣ. Ахъ, женщины, женщины! Разгадайте ихъ, если можете, милый Томъ. Умственныя способности бѣднаго К. Дж. оказываются тутъ совершенно-несостоятельными.

Вы, конечно, не потребуете отъ меня разсказа о завтракѣ. Возможно ли представить себѣ положеніе постыднѣе нашего? а между-тѣмъ, клянусь вамъ, кромѣ меня и Морриса никто, кажется, и не думалъ о томъ. Мистриссъ Д. кушала, пила, улыбалась, дѣлала глазки графу съ истиннымъ удовольствіемъ; Мери Анна болтала, хохотала съ графомъ, нисколько не конфузясь; онъ былъ, очевидно, пораженъ ея красотою и она съ наслажденіемъ принимала его любезности. Я старался держать себя такъ же развязно, какъ и другіе, но – увы! давился каждымъ кускомъ, плачевно запинался на каждой шуткѣ. Бѣшенство, стыдъ кипѣли во мнѣ; бойкое хладнокровіе жены и дочери усиливало мой позоръ. Я былъ бы довольнѣе, еслибъ онѣ рыдали и не скрывали своихъ страданій. Я почти увѣренъ, что Моррисъ думалъ то же; онъ смотрѣлъ на нихъ изумленными глазами. Еслибъ не онъ, то не знаю, чѣмъ кончилось бы это утро, потому-что мои дамы, казалось, рѣшились новою побѣдою загладить мысль о пораженіи, и смотрѣли на графа Адельберга какъ на „завидную добычу безъ всякой фальши“. Это заставило меня прибѣгнуть къ совѣтамъ и помощи Морриса, и – полная честь ему – онъ устроилъ нашъ отъѣздъ живо и умно.

Въ каретѣ графа не было мѣста нашей прислугѣ; ее вмѣстѣ съ багажемъ надобно было отправить вслѣдъ за нами; тутъ же надобно было посадить и Джемса. Все это было мною поручено Моррису.

Мы отправились въ восемь часовъ, хотя завтракъ кончился около шести. Лошади были готовы, но графъ упросилъ дамъ идти на главную башню замка, чтобъ посмотрѣть оттуда на восхожденіе солнца: видъ съ башни, по его увѣренію, восхитителенъ.

Наконецъ мы усѣлись въ карету; графъ, прощаясь, обнялъ и поцаловалъ меня, поцаловалъ руку мистриссъ Д., руку Мери Анны, съ такою любезностью, что обѣ мои дамы расчувствовались и принялись за платки въ первый разъ со времени достопамятной катастрофы. Но лицо Морриса напомянуло имъ о прискорбной существенности; мы пожали ему руку и поскакали въ галопъ.