Текст книги "Семейство Доддов за границей"

Автор книги: Чарльз Ливер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

Я уныло покачалъ головою; но если ей что вздумается, съ нею, кажется, невозможно спорить.

– Это превосходная мысль, продолжала она: – вамъ нужно только смѣло записаться лордомъ Гэрви въ „книгу пріѣзжихъ“ и сказать, что вашъ паспортъ скоро будетъ привезенъ слугою, который везетъ всѣ ваши вещи и шкатулки.

– Но если лордъ здѣсь?

– О, нѣтъ, его нѣтъ здѣсь; невозможно, чтобъ онъ былъ здѣсь; я слышала бъ, еслибъ онъ былъ здѣсь.

– Но, быть-можетъ, здѣсь есть люди, его знающіе.

– Это не составитъ никакого затрудненія, возразила она: – валъ нужно только притвориться больнымъ и не выходить изъ комнаты. Я возьму всѣ предосторожности для поддержанія достовѣрности вашей болѣзни. Вы будете имѣть все, нужное для пріятной жизни, но не будете принимать къ себѣ никого.

Я разинулъ ротъ, какъ-будто мнѣ хватили дверью по лбу. Мысль, что я поскакалъ сломя голову, бросилъ семейство, презрѣлъ гнѣвъ мистриссъ Д. и все затѣмъ, чтобъ лечь въ постель въ Эмсѣ и жить на діэтѣ подъ чужимъ именемъ: эта мысль совершенно озадачивала меня. Я думалъ про-себя, что пустился въ ненадежное приключеніе, которое, быть-можетъ, и обойдется недешево. Деньги летятъ у меня изъ рукъ, какъ мякина, но по-крайней-мѣрѣ, не попусту. Фешёнэбльная спутница покажетъ мнѣ, думалъ я, свѣтскую жизнь въ самомъ блестящемъ видѣ. Я буду обѣдать съ моею прекрасною дамою въ блестящихъ салонахъ, буду сопровождать ее въ залу минеральныхъ водъ, на гулянья; буду кушать съ нею мороженое подъ „липами“ въ „аллеѣ“; мнѣ будутъ завидовать всѣ эти франты; я буду насыщаться своимъ торжествомъ. Таковы были мысли, меня поддерживавшія среди всѣхъ стѣснительныхъ страховъ о семейныхъ обстоятельствахъ; въ нихъ я находилъ вознагражденіе за громы, которые ждали меня въ будущемъ. И вотъ, вмѣсто всѣхъ надеждъ, я долженъ искать радости въ комнатѣ съ опущенными шторами, въ старыхъ газетахъ и габер-супѣ!

Гнѣвъ и озлобленіе почти отняли у меня языкъ. „Такъ вотъ зачѣмъ…“ воскликнулъ я два или три раза, не будучи въ силахъ докончить фразы; но она положила мнѣ руку на плечо и самымъ нѣжнѣйшимъ голосомъ остановила меня, говоря: „нѣтъ, не затѣмъ!“

Ахъ, Томъ, вы помните, какъ встарину пѣвали въ „Оперѣ Нищаго“:

 
Сводитъ всѣхъ мужчинъ съ ума
Милая красотка;
Съ ней и нищаго сума
Для меня находка.
 

Думаю, что это правда. Думаю, что, одаривъ насъ физическою силою, природа насъ создала нравственно-слабыми.

Я хотѣлъ быть твердымъ; оскорбленный, негодующій, я старался держать себя, какъ обиженный – хотѣлъ, но не могъ. Милые пальчики, лежавшіе на моемъ плечѣ, серебристый звукъ кроткаго голоса, нѣжный, упрекающій взглядъ темноголубыхъ глазъ разсѣяли всю мою твердость, и я почти краснѣлъ за себя, что вынудилъ столь милый упрекъ.

Съ той минуты я былъ рабомъ ея; она могла послать меня на сахарную плантацію, могла продать меня на рынкѣ, какъ негра: о сопротивленіи не было бъ во мнѣ и мысли. Не правда ли, признаніе очень приличное отцу семейства и супругу мистриссъ Доддъ? Но однакожь, милый Томъ, я могъ бы объяснить этотъ вопросъ, могъ бы даже сдѣлать болѣе – оправдать мое служеніе двумъ властямъ: мистриссъ Доддъ, которая владѣла моею доброю волею, и мистриссъ Горъ Гэмптонъ, которая владѣла мною противъ моей доброй воли. Я могъ бы представить вамъ превосходнѣйшіе резоны, которые, впрочемъ, были мною найдены ужь послѣ, явились какъ плодъ долгихъ часовъ самоиспытаній, которымъ подвергалъ я себя, лежа одинокій въ безмолвной своей комнатѣ и думая о всѣхъ странныхъ приключеніяхъ, какія бывали со мною въ жизни, и объ этомъ послѣднемъ, самомъ странномъ изъ всѣхъ.

Воображаю, какъ ужасно занемочь на-самомъ-дѣлѣ въ городѣ, подобномъ Эмсу. Здѣсь, кажется, не бываетъ ночи, по-крайней-мѣрѣ не бываетъ часовъ покоя. Точно такъ же, какъ днемъ, продолжается стукъ ножей, тарелокъ, стакановъ, такъ же звонятъ колокольчики, топаютъ поспѣшно-идущія ноги; вальсы и польки, фуры и телеги, ревъ скрипокъ и ословъ, присвистыванье лакеевъ и крики всякаго рода заражаютъ воздухъ и все вмѣстѣ составляетъ такой шумъ, отъ котораго зажметъ уши глухонѣмой.

Долго, безконечно тянулись часы, когда я лежалъ, слушая все это, изливая свою жолчь на штраусову музыку и поздніе ужины, и желая погибели всему племена мучителей, пишущихъ оперы, откуда берутъ начало всѣ пѣснопѣнія людей, которымъ ночью нѣтъ покоя. Ни одинъ злодѣй не пройдетъ по лѣстницѣ домой въ четыре часа утра, не напѣвая Casta diva или Еcсо ridenle il cielo; тѣ, у которыхъ сильнѣе шумитъ въ головѣ, бываютъ обыкновенно сантиментальны и стараются мычать Tu ehe al cielo, изъ Лучіи. За пѣвцами слѣдуютъ молодцы, засидѣвшіеся у карточныхъ столовъ – порода, къ чести которой надобно замѣтить, что она никогда не поетъ. Игра – страсть солидная; проигрышъ и выигрышъ одинаково отнимаютъ у человѣка всякую охоту балагурствовать. Глухое проклятіе неудачѣ, ложная клятва никогда больше не играть – вотъ единственные монологи той партіи поклонниковъ фортуны, которая позже всѣхъ ложится спать.

Пробовали ль вы, Томъ, когда-нибудь, заткнувъ уши, смотрѣть на танцующихъ? эффектъ бываетъ очень-странный. Что за минуту казалось граціозно, представляется уродливымъ. Пластичное изящество движеній становится кривляньемъ. Дама, порхавшая съ легкостью мотылька, кавалеръ, носившійся съ сановитостью лебедя, начинаютъ, кажется вамъ, двигаться безъ смысла и, что еще страннѣе, безъ граціи. Музыка давала душу ихъ движеніямъ; безъ нея стали они мертвенны, машинальны, конвульсивны. То же самое бываетъ, когда смотришь на свѣтскія развлеченія съ духомъ, ненастроеннымъ къ удовольствію.

Не буду останавливаться на утомительномъ предметѣ, потому-что таково было бъ описаніе моей жизни въ Эмсѣ. Свою милую спутницу видѣлъ я мало. Въ полдень дѣвушка сія приносила мнѣ нѣсколько строкъ, набросанныхъ карандашомъ и заключавшихъ заботливые вопросы о моемъ здоровьѣ. Потомъ я могъ слышать серебристую мелодію ея голоса, когда она сходила съ лѣстницы, уѣзжая куда-нибудь на вечеръ; потомъ опять слышалъ, какъ она проходила по корридору въ свою комнату, и наконецъ, ужь на разсвѣтѣ, подходила иногда она къ моей двери сказать нѣсколько словъ очень-милыхъ и произносившихся самымъ нѣжнѣйшихъ голосомъ, но изъ нихъ не припомню я ни одного – съ такимъ увлеченіемъ я засматривался на нее въ блескѣ бальнаго туалета.

Когда свѣтлый метеоръ проносится передъ вами, на секунду онъ оставляетъ какой-то отблескъ, за которымъ опять слѣдуетъ черная ночь мрачной тоски. Отъ сонныхъ припадковъ унынія пробуждали меня иногда внезапные вопросы: „что ты здѣсь дѣлаешь, Кенни Доддъ? Такую ли роль долженъ играть отецъ семейства? Что это за глупое дурачество? Поучителенъ ли, разуменъ ли, пріятенъ ли, приличенъ ли почтенному человѣку такой образъ жизни? Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ! Долго ли это будетъ продолжаться и чѣмъ кончится? Или я сойду въ гробъ подъ чужимъ именемъ, и семейство Доддовъ надѣнетъ трауръ по лордѣ Гэрви Брукѣ?“

Однажды (это было ночью) такія мысли довели меня до сильнаго припадка раздраженія; я быстро ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, проклиная дикую глупость, которая надоумила меня ввязаться въ эту поѣздку. Злоба такъ овладѣла моимъ разсудкомъ, что я началъ сомнѣваться во всѣхъ и во всемъ. Я началъ подозрѣвать, что нѣтъ на свѣтѣ такихъ людей, которыхъ зовутъ мистеръ Горъ Гэмптонъ и лордъ Гэрви Брукъ, и въ душѣ своей рѣшительно отвергъ существованіе „герцогини“. До-сихъ-поръ я довольствовался ненавистью къ ней, какъ первой причинѣ всѣхъ моихъ злоключеній; но теперь я отнялъ у нея жизнь и существованіе. Сначала я не постигалъ, къ чему поведетъ отверженіе этого фундаментальнаго камня, и какъ неизбѣжно обрушится на меня съ трескомъ все зданіе, на немъ воздвигнутое. Но теперь страшная истина ослѣпила меня, и я сѣлъ, чтобъ съ трепетомъ разсмотрѣть ее.

– Можно войдти? прошепталъ тихій, но хорошо-знакомый голосъ:– можно войдти?

Первою моей мыслью было притвориться спящимъ и не отвѣчать; но я видѣлъ, что въ ея волѣ видѣть меня была твердость, которая не могла покориться отказу, потому отвѣчалъ: – кто это?

– Это я, другъ мой, сказала мистриссъ Горъ Гэмптонъ, входя и затворяя за собою дверь. Она подошла къ кровати, на которой сидѣлъ я въ уныніи, и сѣла на стулъ прямо противъ меня.

– Что такое? Не-уже-ли вы на-самомъ-дѣлѣ нездоровы? Этого быть не можетъ! спросила она нѣжнымъ голосомъ.

– Кажется, на-самомъ-дѣлѣ нездоровъ. У насъ, въ Ирландіи, есть поговорка: „скажешь въ шутку, а выйдетъ не шутка“, и, кажется, мнѣ приходится не въ шутку поплатиться за то, что вздумалъ притворяться больнымъ.

– Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! вы говорите это только, чтобъ испугать меня. Вы будете совершенно-здоровы, когда оставите эту комнату: сидячая жизнь вредна вамъ.

– Вѣроятно, сказалъ я: – по когда же все это кончится?

– Очень-скоро; мы выѣзжаемъ ныньче же, если будетъ возможно. Я сейчасъ получила отъ милой моей герцогини записку…

– Охъ, эта герцогиня! невольно вскрикнулъ я съ легкимъ стономъ.

– Какъ? что вы хотите сказать? живо спросила она.

– Ничего, ничего; продолжайте.

– Но прежде скажите мнѣ, отчего вы какъ-будто простонали, когда я начала говорить о герцогинѣ?

– Не у меня объ этомъ спрашивайте, сказалъ я: – моя голова кружится.

– Бѣдненькая головка! сказала она, слегка лаская меня рукою, какъ вѣрную датскую собаку: – ей будетъ лучше на свѣжемъ воздухѣ.

– Герцогиня пишетъ мнѣ, продолжала она: – что мы должны пріѣзжать къ ней въ Эйзенахъ, такъ-какъ она сама нездорова и не можетъ ѣхать сюда. Она проситъ насъ не терять времени, потому-что она должна будетъ на-дняхъ спѣшить въ Виндзоръ, гдѣ королева Викторія ждетъ ее съ нетерпѣніемъ. Герцогиня справедливо пишетъ, что неловко было бы не отвѣчать на ея расположеніе, и потому торопится ѣхать, чтобъ соблюсти деликатность въ отношеніяхъ.

Имя королевы Викторіи заставило меня тяжело вздохнуть, и мистриссъ Г. Г., казалось, прочитала всѣ мои помышленія.

– Я понимаю, что значитъ вашъ вздохъ, сказала она съ грустною живостью: – вы утомляетесь мною. Вы начинаете сожалѣть о рыцарскомъ благородствѣ, о возвышенной преданности, которую показали въ моей безпомощности. Вы спрашиваете себя: „какое дѣло мнѣ до нея?“ – жестокій вопросъ! и вы хотите на него дать еще болѣе жестокій отвѣтъ! Да, возвратитесь къ своему семейству, покиньте меня, вы въ-правѣ сдѣлать это. Но прежде, нежели мы разстанемся, позвольте мнѣ здѣсь, на колѣняхъ, благодарить и благословить…

Нѣтъ, не могу, милый Томъ, не могу описывать этой сцены; конфужусь и теряюсь какъ тогда, когда она произошла. Голубые глаза, на которыхъ сверкаютъ слезы, шелковистые черные локоны и голосъ, прерывающійся отъ рыданій!.. нѣтъ, нѣтъ! это безчеловѣчное, вѣроломное оружіе противъ ирландскаго джентльмена, особенно джентльмена пожилыхъ лѣтъ.

Очень-хорошо вамъ, сидя спокойно у камина, не видя вокругъ себя никого моложе мистриссъ Ши, тётушки вашей покойной жены – хорошо вамъ говорить, милый Томъ, о „моихъ лѣтахъ“, о „взрослыхъ дочеряхъ“, и всемъ тому подобномъ. Отъ кого далека опасность, тому легко храбриться. Вы сами знаете, что я нисколько не впечатлительнѣе; думаю даже, что я не такъ податливъ, уступчивъ, какъ другіе – это безспорно. Самыя убѣдительнѣйшія просьбы и резоны сборщика податей не смягчали никогда моего сердца. Сколько знаю себя, я человѣкъ тугой, непреклонный, совершенная противоположность нѣжнымъ, покорнымъ, увлекающимся господамъ. Не думаю, что убѣдить меня въ чемъ бы то ни было дѣло легкое для кого бы то ни было, кромѣ, конечно, мистриссъ Д.; но и относительно этого исключенія надобно сказать, что она дѣйствуетъ не посредствомъ убѣжденія – нѣтъ, другими средствами.

Мнѣ кажется, этой защиты достаточно; не хочу дѣлать такой промахъ, какимъ часто портятъ все дѣло адвокаты; не хочу оправдываться черезчуръ. Надобно же имѣть къ Кенни Додду нѣкоторую снисходительность, какъ имѣютъ ее ко всѣмъ другимъ людямъ.

Мы покинули, какъ воры, ночью Эмсъ; но грабительство совершено было содержателемъ гостинницы, который въ пять дней насчиталъ на насъ до двадцати семи фунтовъ стерлинговъ. Все ли шампанское, показанное въ счетѣ, выпили Грегуаръ и мамзель Виржини – не знаю; но если выпили, то совершили трудный подвигъ. Были и другія занимательныя статьи, напримѣръ, мараскинъ, данцигская водка и нѣсколько ящиковъ „настоящихъ гаванскихъ сигаръ“. Кто выпилъ и выкурилъ это – неизвѣстно.

Что касается выѣздовъ, мистриссъ Горъ Гэмптонъ скакала, вѣроятно, на четырехъ верховыхъ лошадяхъ разомъ; не говорю ужъ о каретахъ и портшезахъ.

Увѣряю васъ, что, выѣзжая изъ Эмса, я чувствовалъ на сердцѣ у себя еще легче, нежели въ кошелькѣ. Сидя тамъ въ темной комнатѣ, я начиналъ ужь впадать въ меланхолію, которая могла бы кончиться самоубійствомъ.

Въ Эмсѣ мы жили неподвижно, но теперь спѣшили какъ угорѣлые. Въ легкій свой экипажъ мы брали четырехъ лошадей по гладкой дорогѣ; шесть лошадей, когда дорога была нѣсколько-тяжела. Это было смѣшно – согласенъ; должно прибавить: и очень-убыточно. Цѣлыя сутки скакали мы безъ отдыху, скакали сломя голову. Я чрезвычайно утомился, тѣмъ болѣе, что лежанье въ постели довольно разслабило меня. Но мистриссъ Г. Г., казалось, не чувствовала ни малѣйшей усталости, и я стыдился жаловаться. Она только твердила: „мы должны спѣшить, мистеръ Доддъ; вы знаете, какъ дорого намъ время; скорѣе, скорѣе!“ Я долженъ былъ соглашаться, торопить и торопиться, не зная зачѣмъ.

Ночь эта казалась мнѣ безконечною. Едва начиналъ я дремать, какъ мнѣ каждый разъ представлялись суды, аукціоны и мистриссъ Д; потомъ чудилось мнѣ, что я приговоренъ за какое-то преступленіе къ вѣчному путешествію до самой смерти – бредъ, произведенный, вѣроятно, тѣмъ, что сквозь сонъ безпрестанно мнѣ слышалось, какъ мы переѣзжаемъ изъ одного государства въ другое. То Гессен-Кассель интересовался изслѣдовать наши ящики, то Баварія желала заглянуть въ наши паспорты. Зигмарингенъ хотѣлъ, во что бы ни стало, удостовѣриться, что съ нами нѣтъ потаеннаго оружія; Гох-Гехингенъ отъискивалъ, нѣтъ ли у насъ контрабанднаго табаку. Наконецъ въ Гейфельдѣ, городкѣ одного изъ саксонскихъ герцогствъ, я былъ пробужденъ отъ крѣпкаго сна – который, какъ открылось, вкушалъ, склонившись на плечо моей прекрасной спутницы – былъ пробужденъ барабаннымъ боемъ. Наша карета въ шесть лошадей заставила горожанъ видѣть во мнѣ какую-то необыкновенную особу; но я отвѣчалъ имъ, что путешествую инкогнито, и насъ отпустили безъ дальнѣйшихъ проволочекъ.

Вечеромъ пріѣхали мы въ Эйзенахъ и остановились въ Rautenkranz, лучшей изъ городскихъ гостинницъ. Я тотчасъ же заперъ свою дверь, повалился на постель и проспалъ до глубокой ночи. Когда проснулся, въ домѣ всѣ ужь спали, и въ этомъ уединеніи началъ я повѣсть о странномъ событіи, которую вы теперь читаете. Я чувствовалъ то же, что гонимый бурями морякъ, на далекомъ и невѣдомомъ океанѣ ввѣряющій бумагѣ свои страданія и потомъ бросающій бутылку съ повѣстью о нихъ на произволъ морей. Не знаю, дойдутъ ли до васъ эти строки; не знаю, кто прочтетъ ихъ. Быть-можетъ, моя судьба, подобно ла-перузовой, останется загадкою для будущихъ вѣковъ. Вообще, я очень упалъ духомъ.

Я не могъ продолжать; но теперь чувствую себя лучше. Мы живемъ здѣсь ужь два дня и городокъ мнѣ очень-нравится. Онъ лежитъ среди живописной цѣпи горъ; онѣ называются Тюрингенскими; кругомъ густые лѣса. До-сихъ-поръ еще не получали мы никакихъ извѣстій о герцогинѣ; но проводимъ время довольно-пріятно, посѣщая замѣчательныя мѣста въ окрестностяхъ, между-прочимъ, Вартбургъ, гдѣ Лютеръ скрывался около года.

Хочу отправить это письмо ныньче, съ „джентльменомъ еврейскаго происхожденія“, какъ онъ себя титулуетъ, разъѣзжающимъ по Европѣ „по занятію смягчающимъ мыломъ“; онъ хочетъ быть въ Англіи черезъ двѣ недѣли. Гдѣ я тогда буду – не можетъ предугадать смертный!

Касса моя очень истощилась, Томъ. Не думаю, чтобъ, за уплатою здѣшнихъ издержекъ, осталось у меня двѣнадцать фунтовъ; и, по внимательномъ изслѣдованіи мѣстныхъ обстоятельствъ, не нахожу ни одной души, которая согласилась бы „открыть кредитъ подъ обезпеченіе распискою“. Вы должны, нимало не медля, переслать его или полтораста фунтовъ на мои текущіе „непредвидѣнные расходы“. Ужасно, унизительно будетъ, если надобно будетъ говорить о денежныхъ дѣлахъ съ очаровательною моею спутницею; и, какъ я ужь писалъ, ни того, сколько времени мы здѣсь пробудемъ, ни того, куда отправимся отсюда – я рѣшительно не знаю.

Я начиналъ четыре письма къ мистриссъ Д., но ни разу не могъ попасть въ настоящій тактъ. Писать къ домашнимъ, когда ничего не слышишь о нихъ, такъ же трудно, какъ вести переговоры съ кафрами изъ Лондона. Мои отношенія къ мистриссъ Д. походятъ на кафрскую войну и въ томъ отношеніи, что самыя непріятныя вещи готовятся именно тогда, когда ничего не слышно о непріятелѣ; и нѣтъ между кафрами ни одного, равнаго мистриссъ Д. въ талантѣ устроивать засады.

Напишите къ ней, Томъ; скажите, что „я очень грущу, не получая отвѣта на мои письма“, которыхъ писалъ четыре, что и справедливо, хотя ни одно изъ нихъ не было послано. Сочините, изъ матеріаловъ, представляемыхъ мною здѣсь, хорошія извиненія моему отсутствію; выразите опасенія за мое здоровье: она знаетъ, что хотя жизнь моя застрахована, но я давно ужь не взносилъ денегъ въ общество, и очень боится, когда я занемогаю.

Еслибъ самъ я не былъ въ такой крайности, безпокоился бы о своихъ домашнихъ, которыхъ оставилъ въ Боннѣ почти безъ копейки денегъ. Когда человѣкъ безнадежно-боленъ, онъ перестаетъ тратить много денегъ на лекарство; такъ и намъ нечего много хлопотать: мы ужь безвозвратно разорились. Кромѣ-того, человѣкъ тонетъ именно потому, что вертится, стараясь выплыть: лежи спокойно на спинѣ, не шевели ни рукою, ни ногою, и навѣрное дождешься, что кто-нибудь тебя вытащитъ, хоть, быть-можетъ, и за волосы – нужды нѣтъ. Въ жизни то же самое, что въ рѣкѣ.

Часто я думалъ также, милый Томъ, что жизнь наша похожа на шахматную игру. Двигать шашки впередъ очень-полезно, когда умѣешь хорошо играть; а если не умѣешь, повѣрьте моему слову, гораздо-лучше стоять смирно, не трогаясь съ мѣста. Вотъ вамъ ключъ къ моей системѣ; и если когда-нибудь займусь я политикою, въ такомъ духѣ напишу „Руководство для членовъ парламента, соч. Додда.“

Теперь я окончилъ письмо и, вѣрно, вы скажете: „давно пора было“; но я скажу вамъ, что, запечатавъ и отправивъ его, я почувствую себя въ совершенной пустынѣ. Для меня было отрадою впродолженіе нѣсколькихъ дней отъ времени до времени садиться къ столу и прибавлять нѣсколько строкъ; это отвлекало меня отъ мыслей – большое облегченіе для меня! Вы знаете, какъ тосковалъ Гиббонъ, дописавъ послѣднюю фразу своей „Исторіи паденія Рима“; и хотя „Паденіе Кенни Додда“ будетъ маловажнымъ событіемъ для потомства, но самъ Кенни Доддъ сильно и очень-сильно озабоченъ своими дѣлами.

Мнѣ хотѣлось поговорить съ вами о нашихъ новостяхъ, но приходится отложить сужденія о нихъ до слѣдующаго письма. Я не видѣлъ газетъ, какъ выѣхалъ изъ Бонна; не знаю, о чемъ онѣ толкуютъ. Итакъ объ этомъ послѣ, и еще разъ прощайте. Адресуйте письма ко мнѣ „въ улицѣ Galant“, и вѣрьте, что остаюсь

искреннимъ вашимъ другомъ

Кенни Дж. Доддъ.

PS. Если будете говорить сосѣдямъ, что получили отъ меня письмо, лучше всего будетъ не сказывать о моемъ небольшомъ приключеніи. Скажите, что Додды всѣ живы, здоровы, проводятъ время пріятно, или, что-нибудь въ этомъ родѣ. Если мистриссъ Д. писала къ своей старухѣ Молли, постарайтесь перехватить это письмо; иначе меня повсюду разславятъ и опозорятъ. Но я не знаю, почему вамъ не перехватывать ея писемъ въ броффскомъ почтамтѣ?

ПИСЬМО III

Мистриссъ Доддъ къ мистриссъ Мери Галларъ, въ Додсборо.

Баденъ-Баденъ, Cour de Bade.

Милая Молли,

Во вторникъ исполнится пять недѣль съ того времени, какъ бѣжалъ К. Дж., и кромѣ записки, о которой буду говорить ниже, не извѣстилъ насъ онъ о себѣ ни одною строкою! Я увѣрена, что отъ сотворенія міра еще не бывало примѣровъ такого поведенія. Скрыться, опозорить себя и, что еще важнѣе, опозорить насъ, въ его лѣта, имѣя двухъ взрослыхъ дочерей и сына, которые вступаютъ въ общество – это глубина порочности, непостижимая уму!

Они (эта счастливая парочка) ускакали въ Германію! О, желала бы я отъискать его! Хотѣла бы только пять минутъ быть въ одной комнатѣ съ нимъ! О! я увѣрена, что послѣ того надолго лишился бы онъ своей очаровательности и обворожительности. Съ перваго же дня, Молли, я знала, чѣмъ кончится исторія; хотя Джемсъ и Мери Анна упорно твердили, что онъ уѣхалъ только на день или на два; но я осмотрѣла его гардеробъ и увидѣла, что онъ забралъ съ собою все, что только было порядочнаго. Это удостовѣрило меня въ его намѣреніяхъ.

Еслибъ онъ уѣхалъ на два дня, зачѣмъ ему было брать четырнадцать рубашекъ, новую фрачную пару и прочее? Я перебрала и перерыла все; едва-ли что-нибудь ускользнуло отъ меня. Итакъ ясно, Молли, все у нихъ было обдумано заранѣе, все было приготовлено съ хладнокровнымъ коварствомъ, отъ одной мысли о которомъ кипитъ во мнѣ кровь. Но это еще не все: онъ написалъ нашему хозяину вексель во сто-двадцать фунтовъ, и не обращая вниманія на долги наши, даже не оставляя намъ ни шиллинга, мой любезный мистеръ Доддъ улетаетъ, думая только о любви и наслажденіи!

Половина мэк-кертіевскаго наслѣдства ужь израсходована на уплату боннскихъ долговъ и переѣздъ сюда; и этого было бы мало, еслибъ не добрый лордъ Джорджъ, потому-что онъ удивительно-хорошо знаетъ вексельныя дѣла; онъ знаетъ, когда промѣнъ выгоденъ, когда слѣдуетъ писать вексель на Лондонъ, на какого банкира нужно писать, такъ-что, но его словамъ, «умѣючи можно съ однимъ фунтомъ сдѣлать, на что другому мало пяти».

Оставаться въ Боннѣ было невозможно: весь городъ говорилъ о К. Дж.; всякій встрѣчный останавливалъ насъ и спрашивалъ съ траурнымъ видомъ: не получали ль мы извѣстій о мистерѣ Доддѣ?

Потому переѣхали мы въ Баденъ-Баденъ, городъ, который безъ преувеличенія можно назвать очаровательнымъ; относительно удовольствій, вѣроятно, нѣтъ ему равнаго во всей Европѣ. Но самая отличительная черта его – милая снисходительность, которая господствуетъ въ обществѣ. Каждый можетъ дѣлать, что ему угодно, одѣваться какъ угодно, бывать гдѣ угодно. Сначала я нѣсколько опасалась, что исторія съ К. Дж. разойдется по городу и повредитъ намъ въ обществѣ; но лордъ Джорджъ сказалъ: «вы не понимаете Бадена, мистриссъ Доддъ; если къ чему-нибудь особенно-снисходительны здѣсь, то именно къ этому. Здѣсь нѣтъ ни лицемѣрія, ни ханжества; никто не терпитъ пересудовъ; каждый знаетъ, что на землѣ живутъ люди, а люди не могутъ не имѣть слабостей. Англія единственная страна, гдѣ этого не хотятъ понимать. Здѣсь всѣ натуральны, искренни, чистосердечны». Это его слова и, увѣряю васъ, Молли, они совершенно-справедливы. Поступокъ К. Дж. не только не заставилъ смотрѣть на насъ неблагопріятными глазами, напротивъ, я увѣрена, что именно онъ доставитъ намъ очень-много деликатнаго, истинно-свѣтскаго участія. Лордъ Джорджъ замѣчаетъ: «это обстоятельство тотчасъ же показало всѣмъ, что вы не принадлежите къ разряду натянутыхъ шарлатановъ, которые имѣютъ претензію смотрѣть на все косо; оно показало, что вы имѣете обычаи свѣта, инстинкты хорошаго общества; что вы пріѣхали сюда не затѣмъ, чтобъ судить или осуждать, а затѣмъ, чтобъ искать и доставлять удовольствія». Я держусь, Молли, именно его выраженій, потому-что, несмотря на всѣ свои шалости, онъ всегда понимаетъ вещи превосходно, держитъ себя прекрасно и, надобно прибавить, отъ него никогда нельзя услышать ни малѣйшаго непріятнаго слова. Дѣйствительно, онъ отличается удивительнымъ тактомъ; онъ чудно доказалъ это въ первое время по нашемъ прибытіи сюда. «Надобно, чтобъ у насъ все было превосходно, сказалъ онъ, или мы услышимъ, что причиною отсутствія мистера Д. денежныя затрудненія». И сообразно такому замѣчанію, онъ купилъ для насъ пару сѣрыхъ лошадей и очень-миленькій фаэтонъ, принадлежавшій одному молодому венгерцу, недавно-проигравшемуся. Все это намъ досталось за половину настоящей цѣны и «тигръ» (такъ называютъ здѣсь маленькаго грума съ пуговицами) также перешелъ къ намъ.

Мы взяли лучшую квартиру въ Cour de Bade и надѣли на Патрика Бирна зеленую съ золотомъ ливрею, которая напоминаетъ мнѣ о бѣдной Даніелѣ О'Коннелѣ. Лордъ Дж. каждый день ѣздитъ со мною въ паркъ, и я слышу, какъ всѣ прохожіе говорятъ: «это лордъ Тайвертонъ и мистриссъ Доддъ», такъ-что, очевидно, мы всѣмъ извѣстны, какъ одно изъ первыхъ семействъ баденскаго общества. Лорда здѣсь всѣ знаютъ, и когда ѣдемъ, ежеминутно слышится: «Какъ поживаете, Тайвертопъ?» «Каково дѣлишки, Тайвертонъ?» «По-старому грѣшите, Тайвертонъ?» это меня очень забавляетъ. И не только знаетъ онъ всѣхъ, но знаетъ о каждомъ всѣ его приключенія. Вышла бы цѣлая книга – и какая книга! – еслибъ написать вамъ половину исторій, которыя разсказалъ онъ мнѣ вчера, когда мы ѣхали въ Лихтенталь. Но я вѣчно спутываюсь въ именахъ, и не понимаю, какъ онъ всѣхъ ихъ помнитъ.

Вечеромъ отправляемся мы въ «салоны», въ бальныхъ костюмахъ, разодѣтыя самымъ пышнымъ образомъ; и еслибъ видѣли вы, какъ всѣ бросаются намъ на встрѣчу, какъ мило обходятся съ нами первѣйшія лица въ здѣшнемъ обществѣ, вамъ показалось бы, что мы здѣсь всѣмъ родня. Такой знатности, богатства и красоты я никогда не видывала, а тонъ въ этихъ «салонахъ», по выраженію лорда Дж., совершенно-непринужденный. Мери Анна обыкновенно танцуетъ всю ночь, я танцую только кадрили, хотя лордъ Дж. неотступно проситъ меня полькировать съ нимъ. Джемсъ не отходитъ отъ рулетки: въ ней каждый выигрываетъ въ тридцать-шесть разъ болѣе того, что поставитъ, хотя можно проиграть всѣ деньги, потому-что удача зависитъ, какъ и во всемъ на свѣтѣ, отъ капризнаго счастія.

Я опасаюсь, что Джемсъ не понимаетъ игры, или забываетъ брать свои выигрыши, потому-что, присоединяясь къ намъ за ужиномъ, онъ бываетъ всегда унылъ и разстроенъ, пока не выпьетъ двухъ или трехъ стакановъ шампанскаго. Каролина, какъ и можно ожидать отъ нея, все сидитъ дома. Эта дѣвочка дѣлаетъ мнѣ много огорченій. Мы живемъ въ лучшемъ обществѣ, тратимъ деньги, можно сказать разоряемся, и вмѣсто того, чтобъ пользоваться этимъ, пока можно, она сидитъ въ своей комнатѣ и портитъ себѣ глаза надъ книгами, занимаясь тѣмъ, что нисколько ненужно для женщины. Я говорю ей: «на что тебѣ всѣ твои книги? Развѣ мужъ спроситъ у тебя, знаешь ли ты, что Александръ Македонскій побѣдилъ Ксеркса при Мараѳонѣ? Или, ты думаешь, кто-нибудь влюбится въ твою химію и разныя глупости? И кромѣ того, всѣмъ этимъ ты могла бы заниматься дома, въ Додсборо: почему знать, быть-можегъ, намъ прійдется воротиться туда и на-вѣкъ похоронить себя въ Ирландіи!» И я совершенно увѣрена, что ей хотѣлось бы того.

Да, Молли, истинно-огорчительно видѣть, когда дѣти не берутъ съ васъ примѣра! Это жесточайшее прискорбіе въ жизни! Заботишься, не щадишь себя, чтобъ воспитать ихъ въ прекрасныхъ правилахъ, вложить въ нихъ презрѣніе ко всему низкому, неблагородному, удалять отъ нихъ видъ бѣдности даже въ родственникахъ и вообще все неприличное, и потомъ видишь, что они не забываютъ своего низкаго происхожденія и думаютъ, что будутъ счастливѣе, если будутъ унижать себя!

Быть-можетъ, я обязана этимъ мэк-кертіевской крови; но я дышу тѣмъ легче, чѣмъ выше поднимаюсь, и точно то же могу сказать о Мери Аннѣ. Я вижу по лицу ея, съ кѣмъ она танцуетъ – съ графомъ или просто «джентльменомъ изъ Соединенныхъ Штатовъ». Даже взглядъ у ней совершенно перемѣняется. Если кавалеръ изъ хорошей фамиліи, ея глаза сіяютъ, голова поднята, щеки горятъ одушевленіемъ; съ кавалеромъ, котораго не считаетъ равнымъ себѣ, она кажется полусонною, не соблюдаетъ каданса и, вѣроятно, почти не отвѣчаетъ на его вопросы.

Изъ всего этого я вывожу, Молли: ничто въ мірѣ такъ не облагороживаетъ человѣка, какъ жизнь въ обществѣ, которое выше его. И ужь конечно, я не забываю своего достоинства, когда обращаюсь съ людьми, равными мнѣ. Мнѣ кажется, что Джемсъ менѣе Доддъ и болѣе Мэк-Керти, нежели его сестры. Онъ такъ натурально входитъ въ кругъ аристократовъ, зоветъ ихъ за-просто по именамъ, обращается съ ними такъ свободно, что рѣшительно восхищаетъ меня; они зовутъ его такъ же дружески, просто «Джемсъ», какъ онъ ихъ. Роптать безполезно; но я часто думаю, Молли, что еслибъ случилось мнѣ остаться вдовою, то я скоро увидѣла бы своихъ дѣтей на высокой ступени въ обществѣ.

Это напоминаетъ мнѣ о К. Дж., и вотъ вамъ его письма, слово въ, слово, безъ всякихъ замѣчаній съ моей стороны.

«Милая Джеми,

„Мы ждемъ здѣсь герцогиню, которая не прибыла еще, но должна пріѣхать ныньче – завтра. Васъ, конечно, огорчитъ извѣстіе, что я былъ нездоровъ и болѣе недѣли пролежалъ въ постели въ Эмсѣ“. – Огорчитъ! въ-самомъ-дѣлѣ?– „Со мною была горячка“ – любовная горячка, очень вѣрю. – „Теперь я сталъ гораздо-лучше“. – Никогда въ жизнь свою не былъ ты, старый лицемѣръ, такъ гадокъ! – „Я могу дѣлать небольшія прогулки верхомъ“.

„Расходы моей поѣздки, рѣшительно неизбѣжныя, очень-значительны, такъ-что я полагаюсь на ваши заботы о соблюденіи строжайшей экономіи во время моего отсутствія“.

Досада едва не задушила меня, Молли, отъ этой мудрости. Вообразите себѣ наглое безстыдство человѣка, говорящаго мнѣ, что въ то время, какъ онъ бросаетъ сотни фунтовъ на свои пороки, семейство его должно морить себя голодомъ, чтобъ дать ему средства для покрытія гнуснаго мотовства: „строжайшей экономіи во время моего отсутствія“ – о, еслибъ я была подлѣ тебя, когда ты это писалъ!

Потомъ слѣдуетъ разный вздоръ о мѣстоположеніи, о городѣ, въ которомъ они живутъ, и все описано такъ спокойно, какъ-бы дѣло шло о Броффѣ; все завершается словами: „Мистриссъ Г. Г. проситъ меня передать ея нѣжнѣйшее расположеніе“, – можетъ беречь его во всей цѣлости для К. Дж. – „вамъ и дочерямъ. Прощайте. Вашъ всею душою

„Кенни Джемсъ Доддъ“.

Каково письмецо? Ручаюсь, подобнаго не найдется въ «Полномъ Письмовникѣ!» Отецъ семейства – и какого семейства! – такъ развязно разсуждаетъ о позорнѣйшемъ паденіи, какъ-будто говоритъ о погодѣ или о цѣнѣ овецъ на прошлой ярмаркѣ. Вѣроятно, онъ льститъ себя надеждою, что его непринужденный тонъ лучше всего можетъ обмануть меня, что, говоря о своемъ поступкѣ легкомысленно, онъ и меня соблазнитъ видѣть его въ такомъ же свѣтѣ. Не-уже-ли жь онъ такъ мало знаетъ меня? Развѣ въ-теченіе послѣднихъ семнадцати лѣтъ удалось ему хоть однажды обмануть меня? Развѣ не открывала я за нимъ сотни гадкихъ проступковъ, о которыхъ и не думалъ онъ самъ? Скажу вамъ, милая Молли, что если заграничная жизнь приноситъ большую пользу нашему полу, то совершенно портитъ мужчинъ въ пожилыхъ лѣтахъ. Доживъ до пятидесяти или шестидесяти, въ Ирландіи они обращаютъ свои мысли къ вещамъ солиднымъ: посѣву, осушенію полей, къ тому, какъ бы достать денегъ въ-займы изъ Строительнаго Банка. За границею для нихъ нѣтъ такихъ занятій, потому они начинаютъ франтить, наряжаться въ лакированные сапоги, чернить бакенбарды и, подбивъ ватою здѣсь, подбивъ ватою въ другомъ мѣстѣ, воображаютъ, что стали такими же, какъ были за тридцать лѣтъ. Ахъ, милая Молли, ахъ, мой другъ! вѣдь нужно только имъ взойдти на лѣстницу, нагнуться поднять платокъ или застегнуть ботинокъ, чтобъ открыть свою ошибку, но они не хотятъ ея замѣчать и полькируютъ съ шестнадцатилѣтними дѣвушками!