Текст книги "Семейство Доддов за границей"

Автор книги: Чарльз Ливер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

ПИСЬМО IX

Мистриссъ Доддъ къ Мистриссъ Мери Галларъ, въ Броффѣ.

Колико, въ Италіи.

Милая Молли,

Послѣ утомительнаго и безпокойнаго путешествія, которое разстроило бы нервы носорога, мы наконецъ отдыхаемъ въ Италіи. Двои сутки мы провели среди снѣговыхъ горъ, при пятнадцати градусахъ мороза выше замерзательнаго нуля, который означается на бодрометрѣ, такъ-что, можно сказать, лишались всякой бодрости и всякой надежды на спасеніе; и во всемъ этомъ была виновата непредусмотрительность К. Дж. Вообразите себѣ разсказы путешественниковъ объ ужасахъ Шпицбергена и вы получите нѣкоторое понятіе о нашемъ положеніи. Это удовольствіе стоило намъ осьмнадцати фунтовъ. – Ужели? спросите вы. – Да; К. Дж. и не думаетъ исправляться. Я надѣялась, что урокъ, недавно имъ полученный въ Германіи, когда о его похожденіяхъ было напечатано во всѣхъ газетахъ, принесетъ ему пользу – ни мало! Я вамъ разскажу случай, вполнѣ-обнаруживающій его прекрасныя качества. Послѣ мучительнаго переѣзда по альпамъ, достигли мы такъ-называемаго «Дома для убѣжища застигнутыхъ бурею». Изнуренная опасностями пути, я бросилась на постель и заснула. Поутру, когда я встала, Мери Анна сказала мнѣ, что въ «Домѣ убѣжища» вмѣстѣ съ нами нашли пріютъ какіе-то англійскіе путешественники, взявшіе съ собою на дорогу хорошій запасъ провизіи. Дѣйствительно, лакей поставилъ на столѣ кофе и завтракъ; отворилась дверь и путешественники, мужчина и дама, вошли. Я не вѣрила своимъ глазамъ; но она преспокойно сѣла за столъ, не обращая на меня вниманія, нимало не смутившись. Я наблюдала за нею, не сводя испытующаго взгляда съ ея наглаго лица. Я все еще не могла опомниться, думала, что мои глаза меня обманываютъ, боролась съ недоумѣніемъ, какъ вошелъ въ комнату К. Дж. «Я объискалъ всѣ углы, милая Джемима, допрашивалъ всѣхъ: нигдѣ, ни у кого нельзя купить куска. Но говорятъ, что у англичанъ, которые»… онъ не могъ договорить фразы, потому-что въ эту минуту взглянулъ на завтракающихъ.

– Что за чудо, мистриссъ Д.? сказалъ онъ: – вѣдь это наша добрая мистриссъ Горъ-Гэмптонъ; это она, она!..

– Я увѣрена, что для васъ встрѣча съ нею неожиданна, отвѣчала я, взглянувъ на него съ горькою укоризною.

– Еще бы! сказалъ онъ, стараясь улыбнуться: – я думаю, что и не воображалъ этого страннаго столкновенія. Но во всякомъ случаѣ, очень-радъ ему: теперь мы по-крайней-мѣрѣ не умремъ съ голоду.

Вы поймете, Молли, что я скорѣе перенесла бы всѣ мученія безводныхъ пустынь, нежели дотронулась бы до куска, принадлежащаго ей. Но не успѣла я сказать слова, какъ ужь мой К. Дж. идетъ къ столу, раскланиваясь, улыбаясь, ухмыляясь и, вѣроятно, воображая себя очаровательнымъ. Она и не подняла на него взгляда отъ чашки съ чаемъ, которую пила, но спутникъ ея вставилъ въ глазъ стеклышко и безстыдно глядѣлъ прямо въ лицо К. Дж.

– Если не ошибаюсь, сказалъ К. Дж.: – имѣю честь и удовольствіе видѣть…

– Ошибаетесь, почтеннѣйшій, жестоко ошибаетесь: съ-роду васъ не видывалъ.

– Я имѣлъ удовольствіе говорить, что узнаю не васъ, сэръ, а миледи, мистриссъ Горъ-Гэмптонъ.

Она при этихъ словахъ приподняла голову и посмотрѣла на К. Дж. такъ спокойно, будто-бы онъ восковая кукла, какія выставляются въ окнахъ у парикмахеровъ.

– Узнаёте меня, madame, говоритъ онъ нѣжнымъ голосомъ: – или я долженъ напомнить вамъ свое имя?

– Я опасаюсь, что оно мнѣ ничего не напомнитъ, отвѣчаетъ она съ самою оскорбительною улыбкою сожалѣнія.

– Но вѣдь вы – мистриссъ Горъ-Гэмптонъ? спрашиваетъ онъ, дрожа отъ любви и отъ изумленія.

– Пожалуйста, Аугустъ, избавь меня отъ него, говоритъ она, прихлебывая свой чай.

– Не-уже-ли вы не понимаете, милостивый государь… не-уже-ли вы не видите… что вы ошиблись… что вы въ заблужденіи?

– Говорю, что видятъ глаза мои, милостивый государь, отвѣчалъ К. Дж.:– передо мою сидитъ дама, которая со мною… наединѣ со мною проѣхала двѣсти семьдесятъ миль; она жила со мною въ гостинницѣ на одной квартирѣ, обѣдала за однимъ столомъ и, скажу болѣе, она…

Но терпѣніе мое истощилось, милая Молли. Человѣческое сердце не можетъ выносить такихъ оскорбленій. Онъ хвалился при мнѣ своею низкою интригою и она не противорѣчила его словамъ. У меня вырвался крикъ, раздавшійся на весь домъ; я упала въ сильнѣйшемъ истерическомъ припадкѣ, какой только могла вынесть моя натура. Я изорвала въ клочки свой чепецъ, растрепала на себѣ волоса и, если правду мнѣ говорили, мои конвульсіи были ужасны. Я успокоилась только черезъ четыре часа. Но могу сказать, что страдала не я одна: К. Дж. изгибался, какъ нитка: съ нимъ были спазмы. Между-тѣмъ, она и ея спутникъ удалились, не сказавъ ни слова никому изъ насъ.

Ахъ, Молли, каково было выносить это? – не говорю ужь о той непріятности, что, при своемъ слабомъ сложеніи, должна я была кушать черный хлѣбъ съ лукомъ: другаго ничего не нашлось. Вотъ каковы были наши удовольствія на пути черезъ Альпы въ прекрасную Италію! Утѣшаюсь однако тѣмъ, что дала потомъ К. Дж. понять всю низость его поведенія.

Мы спустились къ подошвѣ горъ въ полночь; тутъ ждала насъ новая пріятность. Я вамъ говорила, что когда нашу карету ставили на сани, съ нея сняли колеса. Что же съ ними сдѣлали эти безумные проводники, какъ вы думаете? – отправили ихъ впередъ на другихъ саняхъ! И вотъ мы въ своей каретѣ очутились на грязной дорогѣ безъ колесъ, съ однѣми осями. У кого достало бы тутъ терпѣнія? Еще больше меня раздражило, что К. Дж., преспокойно усѣвшись на камень, хохоталъ до слезъ, глядя на насъ.

– Прекрасно! отлично! говорилъ онъ, съ лицомъ, обезображеннымъ отъ смѣха. – Теперь не жалѣю, что заѣхалъ сюда! Этотъ смѣхъ вознаграждаетъ меня за всю дорогу! Вотъ первое утѣшеніе, какое получаю отъ путешествія! Очень-радъ, очень-радъ!

Но у меня ужь не остается на листѣ мѣста, чтобъ передать вамъ отвѣтъ мой ему на эти слова; потому отлагаю его до слѣдующаго письма и остаюсь

вашею преданнѣйшею слугою

несчастная Джемима Доддъ.

ПИСЬМО X

Джемсъ Доддъ къ лорду Джорджу Тайвертону, въ Брегенцъ.

Общеевропейскій Отель, въ Гомбургѣ.

Милый Тайвертонъ,

Ты часто говаривалъ, что я проложу себѣ хорошую дорогу въ свѣтѣ – и твои предсказанія начинаютъ оправдываться. Когда мы съ гобою разставались, я твердо намѣревался идти по слѣдамъ Меттерниха и Пальмерстона. Жизнь представлялась мнѣ рядомъ блестящихъ дипломатическихъ успѣховъ; я ужь воображалъ, какъ Лондонъ подноситъ мнѣ дипломъ на титло своего гражданина [38]38
  Чрезвычайно-почетный знакъ сочувствія и благодарности англійской націи какому-нибудь государственному человѣку – поднесеніе городскими обществами титла гражданина. Этой почести удостаивались, напримѣръ, герцогъ Веллингтонъ, Робертъ Пиль, лордъ Брумъ.


[Закрыть], какъ меня приглашаютъ на обѣдъ къ королевѣ, какъ меня возводятъ въ перы. А теперь – что ты скажешь на это? – теперь мнѣ не до почестей и я бы не согласился быть министромъ иностранныхъ дѣлъ, еслибъ мнѣ предложили это мѣсто.

Чтобъ ты не вообразилъ меня сумасшедшимъ, объясню тебѣ причину переворота въ моихъ мысляхъ. Я скакалъ изъ Швейцаріи въ Англію съ посланническими мечтами, почти не обращая вниманія ни на дорогу, ни на спутниковъ, сидѣвшихъ рядомъ со мной въ дилижансѣ. Но когда мы доѣхали до Франкфурта, въ глаза мнѣ бросились объявленія, которыми были покрыты всѣ стѣны гостинницы: «Гамбургскія минеральныя воды. Послѣдняя и самая блестящая недѣля сезона» [39]39
  Содержатели игорныхъ заведеній, открывающихся въ Гомбургѣ, Баденъ-Баденѣ и пр. на время сезона, наполняютъ всѣ французскія, нѣмецкія, англійскія газеты объявленіями о веселостяхъ и блескѣ этихъ городовъ; стѣны гостинницъ въ главныхъ европейскихъ городахъ также бываютъ покрыты ихъ афишами.


[Закрыть]. Затѣмъ слѣдовало великолѣпное описаніе гамбургскихъ удовольствій, длинный списокъ знатныхъ посѣтителей, скандалёзные намеки, анекдоты о лицахъ, сорвавшихъ банкъ и покупающихъ теперь замки и помѣстья на выигранныя сотни тысячъ. Я хотѣлъ посмѣяться этимъ пуфамъ… но, что дѣлать? – противъ воли мечталъ всю ночь объ игрѣ, воображалъ, что привожу въ отчаяніе банкира и т. д. Въ довершеніе всего, лакей поутру вошелъ ко мнѣ съ докладомъ, что коляска, которую вчера велѣлъ я приготовить, чтобъ ѣхать въ Гомбургъ, готова [40]40
  Слуги въ гостинницахъ также бываютъ подкуплены, и всѣми хитростями стараются завлекать на воды, гдѣ ведется игра.


[Закрыть]. Я старался доказать ему, что вовсе не требовалъ коляски; но онъ твердо стоялъ на-своемъ, и видя, что судьба влечетъ меня въ Гомбургъ, чтобъ дать мнѣ мильйоны, я всталъ съ постели, одѣлся и сѣлъ въ коляску.

Видъ Гомбурга, представляющій очень-мало живописнаго, нѣсколько охладилъ меня; самое мѣстоположеніе этого городка говоритъ, что туда съѣзжаются только затѣмъ, чтобъ играть. «Ничего, подумалъ я: я ужь не новичокъ за зеленымъ столомъ. Закину удочку, попробую счастія: будетъ удача – хорошо; не будетъ – поищемъ рыбы въ другихъ водахъ». Старикъ наградилъ меня на дорогу, какъ ты знаешь, неочень-богато: у меня было всего сто-тридцать фунтовъ; потому я долженъ былъ соблюдать разсчетливость и могъ рискнуть развѣ какимъ-нибудь десяткомъ наполеондоровъ. Силою необыкновеннаго терпѣнія и вниманія удалось мнѣ въ то же утро составить изъ нихъ шестьдесятъ. Долго жить въ Гомбургѣ мнѣ было некогда, потому я сѣлъ играть и вечеромъ. На свои фонды въ три часа пріобрѣлъ я тридцать-двѣ тысячи франковъ. На слѣдующее утро, выигралъ еще столько же съ небольшою прибавкою, а вечеромъ – двадцать тысячъ, и видя, что фортуна начинаетъ шалить, пошелъ ужинать.

Я былъ совершенно-чужой въ Гомбургѣ, ни одного знакомаго лица не встрѣтилъ я тамъ, потому велѣлъ подать себѣ ужинъ въ отдѣльную комнату и, будучи въ духѣ, принялся пить тосты за собственное здоровье. Потомъ, почувствовавъ наклонность къ пѣнію, началъ удовлетворять ей съ такою ревностью, что возбудилъ общее вниманіе, и наконецъ лакей, съ учтивымъ поклономъ, попросилъ меня укротить мои музыкальные восторги, потому-что дама, занимающая сосѣднюю комнату, страдаетъ головною болью.

– Пожалуй, готовъ замолчать, если могу этимъ оказать ей услугу, сказалъ я, проникнутый веселымъ и добрымъ расположеніемъ духа, и, единственно для-того, чтобъ спросить что-нибудь, прибавилъ: – А что эта дама – молода?

– Молода и чрезвычайно-хороша собою, сэръ.

– Хороша?

– Необыкновенно-хороша; можно сказать, неземной красоты, сэръ.

– А какъ ея фамилія?

– Графиня де Сент-Оберъ, вдова знаменитаго графа де Сент-Обера, котораго имя, конечно, извѣстно господину лорду по газетамъ.

Но оно не было извѣстно по газетамъ господину лорду, который потому и продолжалъ разспросы. Изъ нихъ оказалось, что графъ, но несчастной неосторожности, застрѣлился на другой день послѣ свадьбы, и лакей чрезвычайно расчувствовался, описывая скорбь молодой супруги, такъ-что два раза сморкался и утиралъ глаза.

– Но теперь она ужь утѣшилась? спросилъ я.

– Не умѣю ничего сказать на это господину лорду, отвѣчалъ онъ, пожимая плечами: – она не выѣзжаетъ въ свѣтъ и, кажется, жизнь потеряла для нея прелесть. Единственное развлеченіе графини – уединенная прогулка въ паркѣ.

– Часто она прогуливается?

– Каждый день, въ опредѣленный насъ, ѣдетъ она въ паркъ за милю отсюда, въ уединенное мѣсто. Тамъ ждетъ ее верховая лошадь, и она ѣздитъ одна, иногда до поздняго вечера.

Это меня заинтересовало. Ты знаешь, я имѣю слабость къ хорошенькимъ наѣздницамъ. Оканчивая бутылку шампанскаго, я размечтался о прекрасной вдовѣ; потомъ легъ спать, намѣреваясь видѣть ее во снѣ; но, къ величайшему негодованію своему, проспалъ до утра, какъ тюлень.

Однако первою моею заботою поутру было послать черезъ лакея извиненіе въ томъ, что я имѣлъ несчастье побезпокоить графиню вчера вечеромъ, хотя льщу себя надеждою, что не былъ причиною усиленія боли.

Лакей принесъ мнѣ отвѣтъ, что «графиня благодаритъ меня за деликатную внимательность и чувствуетъ себя совершенно-хорошо».

– И даже можетъ ѣхать на прогулку, по обыкновенію?

– Точно такъ, сэръ.

– Почему ты это знаешь?

– Она приказала заложить карету, сэръ.

– Послушай, мой милый: не найдешь ли ты для меня экипажа, или, что еще лучше, хорошей верховой лошади?

– У Лагранжа есть пара отличныхъ верховыхъ лошадей, сэръ; князь Джучателли оставилъ ихъ вмѣстѣ съ грумомъ въ уплату тридцати тысячъ франковъ долга.

Черезъ четверть часа я ужь былъ у Лагранжа и осматривалъ лошадей: онѣ были превосходны. Тотчасъ же, я купилъ ихъ за шесть тысячъ франковъ и выбралъ собственно для себя «Боба», отличнаго гнѣдаго жеребца. Замѣть въ скобкахъ, милый Тайвертонъ, что, по прежнему маршруту, въ это самое утро долженъ былъ я представляться въ Лондонѣ тузамъ министерства иностранныхъ дѣлъ.

– Желаю всякаго удовольствія вамъ, господа! сказалъ я, усаживаясь въ сѣдлѣ: – а я здѣсь болѣе на своемъ мѣстѣ, нежели на казенномъ стулѣ, за вашими скучными столами.

Сопровождаемый грумомъ, я направился въ паркъ; скоро насъ опередилъ экипажъ графини, съ опущенными сторами. Паркъ пересѣченъ аллеями, и мнѣ было легко, держась боковыхъ дорожекъ, незамѣтно слѣдить за каретою. Черезъ полчаса ѣзды экипажъ остановился и графиня вышла.

Даже ты соглашаешься, что я знатокъ въ дѣлѣ амазонскаго костюма. Въ настоящемъ случаѣ шляпа, платье, перчатки, хлыстъ – все выдерживало строжайшую критику. Едва я успѣлъ осмотрѣть костюмъ графини и поймать на-лету взглядъ ея черныхъ глазъ, какъ она была ужь въ сѣдлѣ и черезъ минуту исчезла между деревьевъ. Она держалась восхитительно. До того времени я не имѣлъ понятія объ истинной наѣздницѣ

«Жалѣлъ, я думаю, бѣдный графъ, что застрѣлился!» подумалъ я, очарованный ловкостью амазонки, отъ которой не могъ оторвать мыслей, проѣзжая аллеи парка; вдругъ на перекресткѣ она промелькнула предо мною. Она скакала одна; грума не было за нею. «Онъ потерялъ свою госпожу; быть-можетъ, лошадь ее понесла, быть-можетъ, она въ опасности», подумалъ я и поскакалъ за нею; черезъ четверть часа я настигъ графиню; она неслась быстрымъ, по правильнымъ галопомъ; вдругъ остановилась: у нея упалъ хлыстъ; она указала мнѣ на него рукою. Я стремглавъ соскочилъ съ лошади, поднялъ его; она, краснѣя, извинялась въ своемъ повелительномъ жестѣ: она думала, что за нею скачетъ ея грумъ, отсутствіе котораго не было ею замѣчено. Не могу дать тебѣ понятія о восхитительности ея голоса, ея акцента; никогда я не слыхивалъ ничего столь очаровательнаго. О, чего не отдалъ бы я въ ту минуту за твой французскій прононсъ, милый Тайвертонъ! Тысячу франковъ заплатилъ бы я за одинъ изъ тѣхъ комплиментовъ, которые такъ эффектно ты говоришь опернымъ сиренамъ. Но языкъ плохо слушался меня на чуждомъ нарѣчіи; я однако высказалъ все, что только могъ придумать, недостаточность фразъ дополняя выраженіемъ глазъ, и довольно успѣшно, судя по тому, что она покраснѣла, благосклонно улыбаясь. Одну пользу принесла моя неопытность во французскомъ языкѣ: я не понималъ, позволяетъ она мнѣ сопровождать ее, или нѣтъ; потому смѣло и неотступно слѣдовалъ за нею въ прогулкѣ и даже рѣшился проводить ее до города.

Прельстивъ меня верховою ѣздою, она довершила очарованіе своимъ разговоромъ. Когда прошло первое смущеніе неожиданной встрѣчи, ея слова зазвучали съ такого невинною безискусственностью, что я положительно былъ плѣненъ. Она – осуществленный идеалъ свѣтской француженки, этого прелестнѣйшаго въ мірѣ существа, по твоимъ собственнымъ словамъ. Какъ мнѣ хотѣлось продлить нашу прогулку! Не знаю, замѣтила ли она, что, нарочно выбравъ окольную дорогу на возвратномъ пути, я достигъ счастья быть съ нею нѣсколько лишнихъ минутъ; но если замѣтила, то была такъ мила, что простила эту невинную хитрость, не обнаруживъ, что догадалась о ней. Недолго былъ я подлѣ нея, но она приковала меня къ себѣ на-вѣки. Ты смѣешься надъ влюбленными; но я скажу тебѣ, что моя графиня гораздо-лучше сицилійской княгини, которою ты восхищался въ Эмсѣ; она также брюнетка; но какимъ восхитительнымъ румянцемъ оживлено ея смуглое личико! Кромѣ-того, замѣть, моей графинѣ не больше двадцати двухъ лѣтъ. А еслибъ не исторія вдовства, ей нельзя было бы дать и девятнадцати.

Какое блаженство! и этимъ блаженствомъ я обязанъ себѣ одному: никто не помогалъ мнѣ; не было у меня ни общихъ съ нею друзей, ни рекомендательныхъ писемъ. «Я самъ нашелъ и побѣдилъ ее!» эта мысль можетъ внушать нѣкоторую гордость.

Ты, быть-можетъ, подумаешь, что я слишкомъ-самоувѣренъ, что минутный успѣхъ я называю побѣдою. Если такъ, ты ошибаешься, мой милый. Она ужь призналась, что твой покорнѣйшій слуга произвелъ въ ея чувствахъ переворотъ, который за двѣ недѣли она назвала бы невозможнымъ. Ирландская смѣлость одерживаетъ и въ любви такія же невѣроятныя побѣды, какъ на нолѣ битвы. Она сама говорила мнѣ, что не ожидала такой быстроты. Она, конечно думала, что я, покоряясь пошлой рутинѣ, цѣлый мѣсяцъ буду вести осаду букетами и другими приготовительными средствами – нѣтъ; я прямо сказалъ ей, что она – восхитительнѣйшее существо въ мірѣ; что было бы преступленіемъ оставлять ее въ одиночествѣ; что только ирландецъ способенъ любить ее достойнымъ образомъ, то-есть всею душою; что она должна выйдти за ирландца, который умѣетъ быть только героемъ и любовникомъ. Недѣлю она хохотала надъ этими словами; теперь, вотъ ужь три дня, не называетъ меня «monsieur le Sauvage», какъ прежде, а спрашиваетъ моего совѣта во всемъ; не дѣлаетъ шага безъ моего одобренія. Съ тобою, Тайвертонъ, всегда былъ я откровененъ, потому признаюсь, что употребилъ съ нею стратегему: безъ стратегемъ нельзя побѣдить ни въ битвѣ, ни въ любви. Такъ, напримѣръ, я сказалъ ей, что у отца моего огромныя богатства; что мать моя изъ княжеской фамиліи – что подтвердитъ и сама матушка, какъ ты знаешь; о себѣ я намекнулъ только, что предпочту дипломатическимъ почестямъ скромное семейное счастье, насколько оно возможно съ четырьмя тысячами фунтовъ дохода и очаровательною женою.

Я сказалъ: «четыре тысячи фунтовъ», потому-что больше ненужно. У насъ съ нею часто споры по поводу моихъ расходовъ. Я бросаю деньги горстями; я отбиваю у богатѣйшихъ иностранцевъ все, что только есть блестящаго въ магазинахъ; мои комнаты наполнены картинами, японскими вазами, хрусталемъ – все для-того только, чтобъ придать себѣ славу богача. И еслибъ ты слышалъ, какъ она бранитъ меня за мотовство, какъ умоляетъ меня вспомнить, что le prince (такъ называетъ она батюшку) можетъ быть недоволенъ моею расточительностью!

Я едва удерживаюсь отъ хохота при этомъ; и еслибъ не зналъ, что буду примѣрнымъ мужемъ и сдѣлаю ее вполнѣ счастливою, то стыдился бы, что такъ ее обманываю. Но цѣль у меня благородная и потому я спокоенъ совѣстью.

Я упомянулъ тебѣ о нашей свадьбѣ: она рѣшена. Препятствіе только одно: она дала обѣщаніе не вступать во второй бракъ и хочетъ просить разрѣшенія у своего дяди, кардинала (страшнаго богача, прибавлю мимоходомъ; она его наслѣдница; и ты увидишь, какія лошади, какое вино, какія сигары будутъ у меня, когда онъ покинетъ бренный міръ, чего надобно ждать въ скоромъ времени). А пока, ты долженъ мнѣ помочь кое въ чемъ, именно: подобно всѣмъ иностранкамъ, моя графиня знаетъ какъ-нельзя-лучше нашу аристократію; она постоянно меня спрашиваетъ, знакомъ ли я съ маркизомъ такимъ-то, съ герцогинею такою-то, и мнѣ чрезвычайно-затруднительно пріискивать причины, почему я незнакомъ ни съ однимъ титулованнымъ лицомъ. Пожалуйста, пришли мнѣ рекомендательныя письма къ троимъ или четверымъ изъ нашихъ аристократовъ, живущихъ теперь въ Гамбургѣ. Списокъ ихъ посылаю тебѣ, и ты вѣрно найдешь въ немъ нѣсколько добрыхъ пріятелей, которые не откажутся хоть на улицѣ раскланиваться съ твоимъ другомъ. А большаго я и не требую.

Ожидаю отъ тебя еще другаго одолженіи: сдѣлай милость, передай извѣстіе обо мнѣ моему старику. Самъ я совѣщусь писать ему, съ одной стороны, потому, что недавнее происшествіе (о которомъ напишу послѣ) сдѣлало его подозрительнымъ; съ другой, онъ будетъ сердиться за то, что я не доѣхалъ до Англіи, хотя, клянусь тебѣ, я бросилъ бы должность на другой же день по опредѣленіи, еслибъ и получилъ ее. Вѣдь меня сдѣлали бы, много-много, секретаремъ посольства въ Гагѣ, Туринѣ, или другомъ подобномъ городѣ, гдѣ можно умереть со скуки. А твой Джемсъ Доддъ мѣтитъ выше.

Тебѣ интересно знать наши планы. Сколько могу предвидѣть, мы женимся уже по пріѣздѣ въ Италію, не раньше. Кардиналъ, вѣроятно, пришлетъ намъ разрѣшеніе въ Миланъ; тогда съ ея стороны не будетъ затрудненій. Эта узкость понятій и неразрывная съ нею боязливость въ обращеніи – одно, что мнѣ въ ней ненравится. Она читала мнѣ однажды длинныя нравоученія за то, что я поцаловалъ у ней ручку! Она даже грозилась, что будетъ со мною видѣться не иначе, какъ при m-lle Pauline, своей горничной! Я чуть не обмеръ отъ страха. Впрочемъ, если такая скромность смѣшна въ невѣстѣ, то пріятна въ женѣ.

Тебѣ конечно угодно знать, какъ велико ея состояніе? Я самъ не знаю объ этомъ ничего опредѣленнаго. Образъ ея жизни великолѣпенъ: а то показываетъ большія средства – вотъ и все, что могу предполагать. Впрочемъ, я спокоенъ: цѣлый бельэтажъ въ лучшей гостинницѣ, четыре верховыя лошади, двѣ кареты, толпа лакеевъ, горничныхъ, и т. д. достаточно ручаются за полноту кошелька.

Моихъ средствъ надолго недостанетъ, потому я долженъ повозможности торопить дѣло. Теперь тебѣ извѣстно все, милый Тайвертонъ; не оставь же меня твоими благими и мудрыми совѣтами. Вообще, обсуди все хорошенько и напиши, что ты думаешь.

Она чрезвычайно безпокоится о томъ, согласятся ли мои родные на нашу свадьбу – это очень скверно. Я старался внушить ей, что я совершенно независимъ отъ нихъ въ финансовомъ отношеніи (что и справедливо, если понимать въ томъ смыслѣ, что на наслѣдство не могу много разсчитывать), но вѣроятно понадобится, чтобъ ее успокоить, нѣчто въ родѣ формальнаго согласія и благословенія. Переговоры объ этомъ поручаю тебѣ, ты не откажешь мнѣ въ своихъ услугахъ.

Сейчасъ доставили мнѣ изъ Парижа, шкатулку съ ожерельемъ и другими, бездѣлушками, которыя выписалъ я въ подарокъ ей. Она восхищена ими, но не можетъ скрыть ужаса, пробуждаемаго въ ней моимъ мотовствомъ. Впрочемъ, двадцатью тысячами франковъ, которыя заплатилъ за эти вещи, я дешево купилъ вырвавшееся у ней восклицаніе: «мои жалкія сто тысячъ дохода будутъ ничтожны для человѣка, который такъ бросаетъ десятки тысячъ». Итакъ, милый Джорджъ, у насъ будетъ четыре тысячи фунтовъ дохода – несовсѣмъ-дурно!

Ѣдемъ съ нею прогуливаться верхомъ, потому кончаю письмо. Отвѣчай мнѣ поскорѣе, какъ слѣдуетъ доброму пріятелю, и позаботься, сколько можешь, о благоустройствѣ дѣлъ твоего преданнѣйшаго

Джемса Додда,

Адресуй мнѣ въ Луцернъ, потому-что она хочетъ, чтобъ мы уѣхали изъ Гомбурга: сплетни и разные пересуды уже начались, потому оставаться здѣсь дѣйствительно непріятно.