Текст книги "Семейство Доддов за границей"

Автор книги: Чарльз Ливер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)

ПИСЬМО XXV

Джемсъ Доддъ Роберту Дулэну, Е. В., въ Trinity College, въ Дублинъ.

Флоренція.

Милый Бобъ,

Еслибъ ты зналъ, какъ трудно найдти часъ свободнаго времени въ шумной Флоренціи, ты не сердился бы на мое долгое молчаніе. Съ утра до утра мы веселимся, кутимъ, волочимся. Какъ очаровательна флорентинская жизнь, ты поймешь, если я скажу тебѣ, что даже нашъ старикъ увлекся, пустился въ развлеченія и даже не морщится отъ нашихъ расходовъ. Они очень-велики, но что жь дѣлать? Жить хорошо и беречь деньги – вещи несовмѣстныя.

Между-тѣмъ знай, мой другъ, я влюбленъ! Она мила неописанно, невообразимо. Ты знаешь, я не могу противиться нѣжному, томному взгляду – у ней именно такой взглядъ.

Она сидѣла въ ложѣ № 19, надъ оркестромъ; мнѣ сначала было видно только ослѣпительно-прекрасное плечо ея, но вотъ она обернулась – какой дивный профиль. Такъ прошло нѣсколько спектаклей. Я употреблялъ всѣ усилія, чтобъ попасть въ сосѣднюю ложу, но она принадлежала прусскому посланнику; я подкупилъ одного изъ музыкантовъ и усѣлся съ гобоемъ на его мѣсто въ оркестрѣ, но оттуда былъ видѣнъ только барьеръ ложи. Я сталъ волочиться за танцовщицею, чтобъ видѣть ее изъ-за кулисъ – достигъ своей цѣли; но моя красавица помѣнялась мѣстомъ съ другою дамою и сидѣла спиною къ сценѣ! Однимъ словомъ, судьба меня преслѣдовала, но я упорно боролся – и восторжествовалъ! Я сѣлъ опять въ кресла; я видѣлъ иногда ея профиль. Однажды даже – о восторгъ! она взглянула на меня въ лорнетъ! Она замѣтила меня! Я не вѣрилъ своему счастію. Такъ продолжалось три спектакля. Въ третій вечеръ она смотрѣла на меня долго и пристально, и въ антрактѣ мнѣ подали записку: «Если вы зайдете въ ложу № 19, вы тамъ найдете стараго друга, который будетъ очень-радъ васъ видѣть». Я стремглавъ бросился къ завѣтной ложѣ: «Кому принадлежитъ № 19?» спросилъ я капельдинера. – «Madame de Goranton», отвѣчалъ онъ съ французскимъ выговоромъ; я не могъ догадываться, кто эта madame de Goranlon; вообрази жь мое удивленіе и радость, когда, отворивъ дверь ложи, я былъ встрѣченъ дружескимъ пожатіемъ руки и знакомымъ хохотомъ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ!

– Вы, кажется, располагались обожать издалека, мистеръ Доддъ? сказала она, улыбаясь. – Аделина, позволь тебѣ представить моего друга, мистера Додда. Холодный, ледяной поклонъ былъ отвѣтомъ на эти слова; потомъ Аделина развернула свой вѣеръ и, прикрывшись имъ, шепнула что-то почтенному джентльмену, сидѣвшему подлѣ нея; онъ улыбнулся и сказалъ; «Parfaitement, ma foi».

Я началъ говорить съ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ; она сказала, что очень-рада видѣть меня, несмотря на нѣкоторыя неудовольствія съ нашимъ семействомъ; спрашивала, здорова ли мама, попрежнему ли очаровательны Мери Анна и Кери; говоря о нихъ, она старалась вовлечь въ разговоръ свою подругу; но Аделина отвѣчала только взглядомъ или легкимъ наклоненіемъ головы на ея слова. Она была со мною не просто застѣнчива или холодна – нѣтъ, милый Бобъ, въ ея манерѣ выражалось совершенное презрѣніе; а между-тѣмъ, ея красота такъ очаровала меня, что я готовъ былъ на колѣняхъ умолять ее объ одномъ благосклонномъ взглядѣ. Конечно, она замѣчала это. Мистриссъ Горъ-Гэмптонъ также замѣчала и пригласила меня къ себѣ ужинать. Ей хотѣлось, чтобъ и Аделина высказала хоть одно ободрительное слово; но Аделина была непреклонна; и когда я сказалъ, что принимаю приглашеніе, капризно замѣтила, что у нея болитъ голова, и что она думаетъ лечь въ постель тотчасъ но пріѣздѣ домой. Передаю тебѣ, милый Бобъ, эти мелочныя подробности, чтобъ ты могъ судить, какъ сильно я влюбился, если меня не оттолкнули такіе явные знаки холодности

Я поѣхалъ ужинать къ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ. Аделина сдержала свое слово и удалилась почивать. Съ нами ужинали нѣсколько знатныхъ иностранцевъ, но хозяйка оказывала мнѣ явное предпочтеніе. Оно не утѣшало меня, и въ три часа утра съ досадою возвратился я домой, проигравъ (скажу мимоходомъ) шестьдесятъ наполеондоровъ въ ланскне. Съ нетерпѣніемъ ждалъ я возвращенія лорда Джорджа, который ѣздилъ въ Маремму стрѣлять бекасовъ. Я хотѣлъ сдѣлать его своимъ повѣреннымъ, узнать отъ него, кто прелестная Аделина, о которой мистриссъ Горъ-Гэмптонъ не сказала ни одного слова, сколько-нибудь опредѣлительнаго, вообще только превознося похвалами ея умъ, сердце и красоту. Но, вообрази мое отчаяніе! послѣ этого вечера ложа № 19-й опустѣла, а вечеромъ, въ разсѣяніи, не припомнилъ я, по какимъ улицамъ ѣхали мы на квартиру мистриссъ Г. Г. и Аделины. Предметъ моей страсти исчезъ отъ меня. Я впалъ въ меланхолическое расположеніе духа, былъ недоволенъ всѣми и всѣмъ.

Но одинъ человѣкъ во Флоренціи особенно былъ для меня несносенъ, это – Моррисъ. Я чувствовалъ потребность выместить на немъ свою досаду. Однажды мнѣ попался нашъ лакей, отправленный къ нему съ письмомъ отъ моего старика. Разспросивъ лакея, узналъ я, что батюшка съ Моррисомъ ужь три дня о чемъ-то толкуютъ; я тотчасъ же заключилъ, что предметомъ ихъ бесѣдъ служу я, и, въ порывѣ досады, поскакалъ къ Моррису. Мнѣ отвѣчали, что онъ не принимаетъ. Я спросилъ перо и бумаги и написалъ ему самую оскорбительную записку. Мнѣ отвѣчали, что «отвѣтъ будетъ въ скоромъ времени» и я долженъ былъ удалиться, внѣ себя отъ бѣшенства.

Я чувствовалъ, что нанесъ ему смертельную обиду и долженъ пріискать себѣ секунданта. Тайвертонъ еще не пріѣзжалъ съ охоты; я пошелъ по кофейнымъ и не встрѣтилъ ни одного человѣка, на котораго могъ бы положиться въ дѣлѣ, касающемся чести. Въ раздумьѣ, шелъ я по улицѣ, какъ вдругъ мимо пронеслась карета, изъ окна которой глядѣло на меня чье-то лицо, какъ-будто знакомое. Карета остановилась – и ты можешь вообразить мое изумленіе, когда я увидѣлъ передъ собою доктора Бельтона. Онъ, какъ ты знаешь, уѣхалъ въ Мадридъ, медикомъ при нашемъ посланникѣ; счастье тамъ ему послужило: посланникъ сдѣлалъ его своимъ секретаремъ, и теперь посылалъ его въ Берлинъ и Лондонъ съ какими-то важными депешами, относительно которыхъ надобно было объясниться съ министромъ иностранныхъ дѣлъ.

Перемѣна въ общественномъ его положеніи была незначительна по сравненіи съ тѣмъ, какъ измѣнился онъ самъ. Деревенскій докторъ, застѣнчивый и неловкій, прикрывающій чувство собственнаго превосходства молчаливостью, сдѣлался вполнѣ свѣтскимъ человѣкомъ. Даже наружность его подверглась измѣненію: онъ держался прямѣе, казался выше и красивѣе. Вотъ первое впечатлѣніе! Но, поговоривъ съ нимъ, я нашелъ въ немъ того же добродушнаго, благороднаго человѣка, какимъ былъ онъ всегда, нимало-невозгордившагося своимъ возвышеніемъ.

Одно только показалось мнѣ странно: онъ не обнаруживалъ никакого желанія увидѣться съ нашимъ семействомъ, которое встарину такъ хорошо принимало его. А когда я предложилъ ему отправиться къ намъ, онъ, нѣсколько смѣшавшись, отвѣчалъ, что не можетъ ѣхать, потому-что очень утомленъ. Я зналъ, что когда-то у нихъ съ Мери-Анною была взаимная страстишка, и предположилъ, что, вѣроятно, произошелъ какой-нибудь разладъ, дѣлавшій свиданіе тяжелымъ для него, потому, не настаивая на своемъ предложеніи, перемѣнилъ разговоръ и согласился идти въ гостинницу обѣдать съ нимъ.

Тутъ я откровенно объяснилъ ему свои обстоятельства, особенно столкновеніе съ Моррисомъ. Онъ очевидно смотрѣлъ на это дѣло не съ моей точки зрѣнія, но согласился остаться на сутки во Флоренціи и принять на себя переговоры съ моимъ противникомъ. Устроивъ такимъ-образомъ вопросъ о дуэли, я отправился въ Каррару, за тосканскую границу, гдѣ не помѣшаютъ нашему дѣлу.

Вотъ тебѣ подробный разсказъ, который, быть-можетъ, будетъ доконченъ ужь не моею рукою. Теперь живу съ столицѣ скульптуры, нетерпѣливо ожидая Бельтона.

Говорятъ, что умирающій припоминаетъ всю свою жизнь, произнося ей приговоръ. Подобное теперь испытываю я. Стыдъ, печаль и раскаяніе – вотъ мои чувства. Я позорно осужденъ собственною совѣстью. Въ чемъ мои достоинства? Они ограничиваются привычкою играть въ карты. Но сомнительно, хорошо ли это для жизни, почетно ли для характера.

Я слишкомъ расположенъ теперь къ откровенности и могу насказать много признаній, которыми не очень буду доволенъ впослѣдствіи. Потому не хочу писать больше и остаюсь твоимъ

искреннѣйшимъ другомъ

Джемсъ Доддъ.

ПИСЬМО XXVI

Мери Анна Доддъ къ миссъ Дулэнъ, въ Боллидулэнѣ.

Флоренція, Casa Dodd.

Милая Китти,

Семнадцать мелкоисписанныхъ страницъ, на которыхъ изливались передъ тобою чувства моего сердца, брошены въ огонь. За что, почему постигла ихъ такая судьба? Потому, другъ мой, что чувства, волненія, надежды, ихъ породившія – все исчезло, и мое бѣдное, растерзанное, убитое сердце имѣетъ столько же общаго съ прежнимъ страстнымъ сердцемъ, какъ пепелъ, лежащій теперь передо мною, съ тѣми листами, отъ которыхъ остался единственнымъ слѣдомъ. Пожалѣй меня, милая Китти. Какой свѣтлый, полный блеска и торжествъ міръ открывался мнѣ! Мы вошли въ самое аристократическое общество; нашъ корабль смѣло и величественно плылъ по лазуревому морю – теперь, Китти, онъ разбился, погибъ!

Не ожидай отъ меня подробнаго разсказа о несчастіяхъ: это выше моихъ силъ. Моя рука дрожитъ отъ рыданій, и эти строки будутъ носить отпечатокъ состоянія моей души.

Онъ обманулъ, Китти! обманулъ сердце, имъ побѣжденное, страсть, имъ внушенную! Да, самымъ чернымъ коварствомъ онъ заплатилъ за мою безграничную привязанность. Мое сердце замираетъ, когда я спрашиваю: «Ужели онъ не любилъ меня? ужели такова была эта страсть, которая казалась мнѣ вѣчною?» О, съ какою грустью прощалась я съ нимъ, когда онъ уѣхалъ изъ Флоренціи на нѣсколько дней! И какъ онъ умѣлъ казаться печальнымъ! Но, войдя на другой день въ комнату Джемса, я нашла на столѣ его записку:

«Милый Джемсъ,

„Дичь здѣсь напугана, да и той мало; за-то можно охотиться на кабановъ и попадается пропасть зайцевъ.

„Скажи, пріѣхала ль во Флоренцію моя жена? Если пріѣхала, пожалуйста, повидайся съ нею, и напиши, каково она поживаетъ.

«Твой

Джорджъ Тайвертонъ.»

Я упала на стулъ и залилась слезами. Теперь снова глаза мои наполняются ими. Я не могу писать.

Я нѣсколько успокоилась; но блѣдныя щеки, впалые глаза – все говоритъ о моихъ страданіяхъ. Нѣтъ, не хочу болѣе говорить о немъ; не хочу говорить и о себѣ – это слишкомъ-грустно.

Въ пятницу… что было въ пятницу? я забываю числа, смѣшиваю дни, въ пятницу Джемсъ хотѣлъ драться на дуэли съ Моррисомъ. Не знаю, въ чемъ состояла обида, и кто изъ нихъ былъ оскорбленъ; знаю только, что Джемсъ искалъ секунданта, и въ эту минуту случайно ѣхалъ мимо него, въ дорожной каретѣ – кто, ты думаешь? Нашъ старый другъ и сосѣдъ, докторъ Бельтонъ. Онъ ѣхалъ съ депешами въ Лондонъ; но по телеграфу ему было приказано дождаться во Флоренціи новыхъ депешъ. Онъ согласился быть секундантомъ брата, который тотчасъ же поскакалъ за границу.

Мы не знаемъ причинъ ссоры; но каковы бъ ни были онѣ, благоразуміе доктора Бельтона и неизмѣнное благородство сэра Морриса Пенрайна успѣли отстранить всѣ поводы къ дуэли. Нынѣ утромъ Моррисъ и Бельтонъ пріѣхали къ паркъ и долго съ нимъ говорили о чемъ-то. Я не могла разслушать ихъ бесѣды, но подъ конецъ они весело смѣялись и хохотъ папа громко раздавался по комнатамъ.

Я одѣлась и вышла въ гостиную. На мнѣ было темносинее платье муаре (оно очень къ лицу мнѣ) съ гремя воланами на юбкѣ и тремя оборками изъ валансьенскаго кружева на рукавахъ. Я была очень-интересна, и съ удовольствіемъ смотрѣла на себя въ зеркало, противъ котораго сидѣла, ожидая ихъ появленія. Признаться ли, Китти? Мнѣ хотѣлось поразить Бельтона перемѣною, какой обязана я своему путешествію. Мнѣ хотѣлось насладиться его изумленіемъ, его замѣшательствомъ. Я думала о томъ, какую систему принять съ нимъ: быть внимательною или гордою, дѣйствовать на него воспоминаніями прошедшаго или блескомъ настоящаго? Я почти стыдилась своихъ приготовленій къ борьбѣ съ такимъ слабымъ противникомъ; но послышался голосъ папа: «Прошу васъ въ гостиную; я сейчасъ пріиду къ вамъ» – и вошелъ докторъ Бельтонъ.

Я ожидала, если не покорности, то по-крайней-мѣрѣ удивленія и смущенія. Но, повѣришь ли? онъ остался такъ спокоенъ, какъ бы увидѣлъ не меня, а Кери! Едва могла я подавить въ себѣ горькое чувство гнѣва. Въ его манерахъ невыразимая самоувѣренность; онъ сталъ свѣтскимъ человѣкомъ! Онъ говорилъ о высшемъ обществѣ, какъ о своемъ кружкѣ; онъ даже не намекнулъ о нашихъ прежнихъ отношеніяхъ.

Я сказала ему, что ненавижу Ирландію. Онъ холодно замѣтилъ, что послѣ этого, конечно, лучше жить въ чужихъ краяхъ. Онъ даже сдѣлалъ намекъ о неудачномъ подражаніи высшему обществу. Я начала съ энтузіазмомъ говорить объ искусствѣ, картинахъ и статуяхъ. Онъ съ холодною дерзостью отвѣчалъ, что не изучалъ искусствъ такъ глубоко, чтобъ быть краснорѣчивымъ судьею въ этомъ дѣлѣ. Однимъ словомъ, Китти, никогда еще не видѣла я такой дерзости, самоувѣренности, холодности. Такъ измѣнился въ нѣсколько мѣсяцовъ скромный докторъ Бельтонъ! Я была очень-рада, что скоро вошелъ папа; но, къ досадѣ моей, началъ онъ говорить Бельтону комплименты о «перемѣнѣ къ лучшему, въ немъ происшедшей», и даже спрашивалъ у меня подтвержденія своимъ словамъ. Разумѣется, я отвѣчала очень-недвусмысленной насмѣшливой улыбкой. Однако докторъ Бельтонъ имѣлъ дерзость принять приглашеніе къ обѣду; сначала онъ отказался, но, по настоянію папа, согласился, очень холодно и равнодушно. Я желала бы только, чтобъ лордъ Дж. былъ съ нами: тогда я показала бы этому Бельтону, какъ привѣтлива умѣю быть съ людьми, достойными моего вниманія.

Суббота. Утро.

Вообще говоря, Китти, нашъ вчерашній обѣдъ прошелъ довольно-весело, гораздо-лучше нежели я ожидала. Сэръ Моррисъ Пенрайнъ также былъ у насъ и, не смотря на непріятныя отношенія, въ которыя мама поставила себя съ нимъ, держалъ себя очень-сносно, можно сказать, любезно. Вѣроятно, папа объяснился съ нимъ удовлетворительнымъ образомъ, потому-что онъ возобновилъ свою внимательность къ сестрѣ.

Тебѣ конечно интересно знать, какъ показался мнѣ мистеръ Бельтонъ при тѣснѣйшемъ знакомствѣ. Я должна признаться, что ему удалось разсѣять неблагопріятное впечатлѣніе, оставленное во мнѣ его утреннимъ визитомъ. Онъ дѣйствительно воспользовался своимъ положеніемъ въ обществѣ, и его можно назвать свѣтскимъ человѣкомъ. Вообще, онъ очень-пріятный молодой человѣкъ. Они кажется, завели большую дружбу съ Моррисомъ.

Джемсъ возвратился во время ужина и, нѣсколько смѣшавшись сначала при видѣ Морриса, скоро оправился и былъ съ нимъ очень-любезенъ. Моррисъ, несмотря на свою угрюмость, дѣйствительно хорошій человѣкъ, и я не вижу причинъ отказывать ему, если онъ вздумаетъ возобновить свое предложеніе Кери. Я разслышала, между-прочимъ, что онъ шепнулъ Бельтону: «если вы хотите сдѣлать предложеніе. я увѣренъ, что леди Луиза будетъ согласна». Уже ли Бельтонъ смѣетъ мечтать о какой-то леди Луизѣ? Это дерзко, это несносно!

Надобно тебѣ сказать еще, что передъ самымъ ихъ отъѣздомъ произошло очень непріятное объясненіе. Моррись звалъ Бельтона къ себѣ назавтра. Онъ вынулъ свою записную книжку, чтобъ удостовѣриться, можетъ ли располагать временемъ, и, взглянувъ, сказалъ:

– Да, кстати. Этого нельзя упускать изъ виду. Не можете ли вы отъискать господина, съ которымъ поручено мнѣ видѣться. Здѣсь находится теперь родственникъ лорда Дервута, моего посланника. Этотъ изобрѣтательный господинъ давно живетъ плутовскими продѣлками; но теперь вздумалъ расширить кругъ своихъ изобрѣтеній за предѣлы простаго плутовства, и сочинилъ фальшивый вексель на имя своего родственника. Графъ уплатилъ по векселю, но далъ мнѣ непріятное порученіе сообщить племяннику, что его преступленіе извѣстно дядѣ, который не намѣренъ избавлять его отъ уголовнаго наказанія во второй разъ. Скажите же мнѣ, не знаете ли вы, гдѣ найдти лорда Джорджа Тайвертона.

Ахъ, Китти! я и безъ прибавленія имени съ каждымъ словомъ яснѣе убѣждалась о комъ идетъ дѣло. Я едва не умерла отъ стыда и ужаса.

Мама приняла это не такъ: она ужасно разгнѣвалась, осыпала лорда Дервуда самыми жесткими именами и не пощадила его агента; къ-счастію, гнѣвъ ея былъ такъ великъ, что никто не разобралъ ея словъ. Съ нею сдѣлалась истерика, и я должна была идти ухаживать за нею въ ея комнату, потому не слышала, чѣмъ кончился разговоръ. Но я слышала ужь довольно, чтобъ возненавидѣть жизнь и людей!

Потомъ пришелъ ко мнѣ Джемсъ и разсказалъ множество ужасныхъ вещей о лордѣ Джорджѣ; онъ узналъ ихъ отъ Морриса. Я боялась, что нѣжное мое сердце не вынесетъ всѣхъ этихъ ударовъ. Джемсъ говоритъ, что его ссора съ женою – хитрая выдумка, для-того, чтобъ она могла возбуждать состраданіе и вымаливать деньги у богатыхъ людей, а онъ потомъ, грозя ея жертвамъ дуэлью и уголовнымъ судомъ, получалъ съ нихъ еще болѣе; что самъ Джемсъ былъ назначенъ сдѣлаться ихъ жертвою… ужасно, ужасно, Китти!

Не могу писать: слезы, какъ дождь, падаютъ на бумагу. Пожалѣй о твоей несчастной

Мери Аннъ Доддъ.

ПИСЬМО XXVII

Кенни Доддъ Томасу Порселю, Е. В., въ Броффъ, въ Ирландіи.

Флоренція.

Милый Томъ,

Вся эта недѣля прошла у меня въ хлопотахъ и только нынѣ могу я отдохнуть. Впрочемъ, другъ мой, если много было мнѣ непріятностей, то было кое-что и пріятное, но неожиданнаго открылось мнѣ столько, что я боюсь запутаться въ своемъ разсказѣ, несмотря на всѣ свои усилія изложить все попорядку.

Итакъ, вопервыхъ, о Моррисѣ, или сэръ Моррисѣ Пенрайнѣ, какъ нынѣ онъ титулуется. Я ужь писалъ вамъ, съ какимъ горячимъ участіемъ хлопоталъ онъ по дѣлу мистриссъ Д., и какъ странно мнѣ казалось послѣ того, что онъ не хочетъ возобновлять нашего знакомства. Еслибъ я былъ моложе, я просто обидѣлся бы и разошелся съ нимъ навсегда; но въ наши лѣта, милый Томъ, человѣкъ дѣлается осмотрительнѣе, лучше научается цѣнить благородство и искреннее участіе, которое встрѣчается такъ рѣдко. Потому я, подумавъ, рѣшился разспросить его, чѣмъ могли мы его оттолкнуть отъ себя?

Я поѣхалъ прямо къ нему въ квартиру и попросилъ прямо объяснить, чѣмъ онъ недоволенъ. Онъ молча посмотрѣлъ на меня и сказалъ что-то о недавнихъ обстоятельствахъ, о моей забывчивости и тому подобное; я ничего тутъ не понималъ. Видя это, онъ, казалось, разсердился и выдвинулъ свои письменный ящикъ, съ жаромъ говоря:

– Я постараюсь помочь вашей памяти; взглянувъ на письмо, вы… Но вдругъ онъ остановился, ударилъ себя рукою по лбу и быстро сказалъ: «извините меня, если я предложу вамъ вопросъ. Въ Генуѣ вы были нездоровы – правда ли?»

– Совершенная правда.

– Вы получили отъ меня письмо въ то время?

– Никакого письма я не получалъ.

– Не получали?

– Нѣтъ.

– О, въ такомъ случаѣ… онъ не договорилъ и быстрыми шагами началъ ходить по комнатѣ, какъ-бы еще болѣе разсердившись.

– Мистеръ Доддъ, сказалъ онъ черезъ нѣсколько минутъ, схвативъ горячо мою руку. – прошу у васъ извиненія за мое предположеніе, которое заставило меня быть холоднымъ относительно васъ, и, быть можетъ, совершенно отдалило бы насъ другъ отъ друга, еслибъ не ваша благородная прямота, которая теперь объясняетъ для меня все. Я думалъ, что вы получили мое письмо. Теперь вижу, что ошибался и выражаю искреннее сожалѣніе о томъ, что дѣйствовалъ подъ вліяніемъ этого ошибочнаго предположенія.

Я, въ свою очередь, вышелъ изъ терпѣнія отъ этихъ туманныхъ объясненій, ничего необъясняющихъ, и готовился просить его говорить прямѣе, но онъ предупредилъ мое желаніе:

– Повѣрьте мнѣ, всѣ прискорбныя послѣдствія моей ошибки обращались исключительно на меня. Вамъ не о чемъ жалѣть. Въ письмѣ, недошедшемъ до васъ, я просилъ у васъ руки вашей младшей дочери, миссъ Кери. Теперь могу ли возобновить это предложеніе?

Онъ продолжалъ говорить съ жаромъ, но очень-разсудительно; говорилъ, что онъ много старше Кери, но тѣмъ не менѣе надѣется сдѣлать ее счастливою, и вообще разсуждалъ обо всемъ очень-основательно. Не нужно прибавлять, что мое удовольствіе равнялось моему изумленію. Однако я объяснилъ ему разстроенное положеніе своихъ дѣлъ. Онъ отвѣчалъ, что это для него все-равно, потому-что теперь у него есть независимое состояніе:

– Мистеръ Доддъ, заключилъ онъ: – согласитесь на мою просьбу, по-крайней-мѣрѣ не отказывайте мнѣ – и я буду счастливѣйшимъ человѣкомъ.

Я конечно отвѣчалъ, что съ своей стороны очень-радъ, что никогда не надѣялся для Кери такой блестящей партіи, но что надобно переговорить съ нею, и что если она не хотѣла выйдти за него прежде, когда онъ не былъ богатъ, то мой совѣтъ ей будетъ не измѣнять своихъ чувствъ по разсчсту.

Онъ ушелъ отъ меня на минуту, вѣроятно, чтобъ извѣстить свою матушку о новомъ положеніи дѣла, и потомъ возвратился вмѣстѣ съ нею. Старушка была такъ же довольна, какъ и сынъ ея, и говорила, что выборъ невѣсты совершенно соотвѣтствуетъ ея желанію. Она говорила о Кери съ такою любовью, что я расчувствовался и захныкалъ.

Счастливъ я былъ въ тотъ день, хотя, по разнымъ причинамъ, и долженъ былъ скрывать свою радость отъ домашнихъ. Моррисъ просилъ у меня позволенія сдѣлать намъ визитъ на другой день, чтобъ засвидѣтельствовать свое уваженіе мистриссъ Д. Кажется, тутъ нечему было возбуждать опасеній. Я надѣялся тишины – и ошибся, милый Томъ. Умная голова моего почтеннѣйшаго сынка, мистера Джемса, вообразила, что Моррисъ оскорбляетъ его. Въ экстазѣ отъ этого мудраго соображенія, онъ скачетъ къ Моррису, чтобъ отплатить ему обидою за обиду, къ-счастію, не видится съ нимъ, однако же сочиняетъ ему самую наглую записку.

Не знаю, какъ поступилъ бы Моррисъ, еслибъ не считалъ уже себя близкимъ къ нашему семейству; но теперь, благодаря посредничеству добраго доктора Бельтона (о счастіи котораго вы конечно знаете, и который везъ депеши черезъ Флоренцію) и еще болѣе – благоразумію самого Морриса, дѣло окончилось мирно.

Скажу кстати: вы не повѣрите, милый Томъ, какъ горько мнѣ было сравнивать Джемса съ Бельтономъ, который былъ ему товарищемъ по школѣ, не имѣлъ ни связей, ни состоянія, и такъ много выигралъ личными достоинствами! А мой Джемсъ… Что изъ него выйдетъ? а пока еще не вышло ничего хорошаго.

Эти размышленія былибъ нескончаемы, еслибъ я не получилъ сейчасъ записки отъ Бельтона, что онъ проситъ меня немедленно пожаловать къ себѣ по весьма-важному дѣлу, и для того присылаетъ за мною свою карету. Итакъ, до слѣдующей почты. Вашъ

Кенни Дж. Доддъ.