Текст книги "Семейство Доддов за границей"

Автор книги: Чарльз Ливер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

ПИСЬМО III

Джемсъ Доддъ къ Роберту Дулэну, Е. В., въ Trinity-College, въ Дублинѣ.

Гостинница «Лисицы» въ Лихтенталѣ.

Милый Кобъ,

Я обѣщалъ дать тебѣ немедленное увѣдомленіе о возвращеніи нашего старика, и вотъ пишу, извѣщая тебя, что это достолюбезное обстоятельство совершилось въ пятницу, сопровождаемое, однако, эпизодами, которые, если такъ выразиться, значительно укротили порывы нашего восторга при миломъ свиданьѣ. Мы, то-есть додд-мэк-кертіевская часть семейства, сочинили отличнѣйшій пикникъ, такой пикникъ, о которомъ долго стали бы говорить, какъ о замѣчательнѣйшемъ пирѣ нынѣшняго баденскаго сезона. Мы завербовали къ себѣ все знаменитѣйшее и по великосвѣтской и по кухонной части: въ цѣломъ городѣ не оставалось ни индюшки съ трюфлями, ни блестящей личности: всѣ должны были быть за нашимъ столомъ.

Мери Анна и матушка рѣшили задать этимъ окончательный шагъ для побѣжденія всѣхъ сомнѣній и недоразумѣній, для «упроченія своего положенія въ обществѣ», какъ выражаются французы.

Пикникъ въ большомъ свѣтѣ то же самое, что у насъ въ политикѣ выборы: тутъ каждый господинъ, прежде на тебя и несмотрѣвшій, становится твоимъ другомъ, нисколько тѣмъ не обязываясь отвѣчать на твой поклонъ впослѣдствіи. Натуральное слѣдствіе то, что къ тебѣ на пикникъ съѣзжаются люди, которыхъ иначе никакими судьбами не заманишь въ твою гостиную. Знатная госпожа, которая, на персидскомъ коврѣ, взглядомъ оттолкнетъ тебя съ твоею внимательностью на версту, обѣдая на открытомъ воздухѣ, позволитъ тебѣ разрѣзать для нея цыпленка, налить ей въ рюмку вина.

Представляю тебѣ отгадывать причины, заставившія насъ рѣшиться задать пикникъ, необходимый въ нашемъ общественномъ положеніи; скажу только, что вопросъ этотъ былъ зрѣло обсужденъ въ нашемъ совѣтѣ. Мы знали, что, разъ рѣшившись на такую мѣру, отступать ужь невозможно; знали также, что возвращеніе нашего старика отниметъ у насъ всякую возможность къ ея исполненію. Сейчасъ, или никогда – таково было положеніе дѣлъ. О, еслибъ никогда! Но продолжаю разсказъ. Всѣ предзнаменованія съ самаго начала были мрачны: дождь съ утра лилъ ручьями; мы отправились въ дурномъ расположеніи духа «пріятно провести время за городомъ»; это было въ родѣ того, какъ еслибъ человѣкъ, вывихнувшій ногу, намѣревался вальсировать. Въ замокъ Эберштейнъ, гдѣ мы думали расположиться на обѣдъ, насъ не пустили; «прежде пускали, сказалъ намъ въ утѣшеніе привратникъ:– но многіе туристы часто вели себя неприлично, потому и вышло приказаніе не пускать». Воротъ не отпиралъ онъ; что жь намъ было дѣлать? Поднялся горячій споръ. Явились между нами такіе, которые говорили «воротимся назадъ!» Но одержали побѣду тѣ, которые желали ѣхать далѣе.

И мы поѣхали далѣе. Достигли наконецъ новой цѣли нашего странствія – маленькаго трактира на проселочной дорогѣ; но, по прибытіи нашемъ, оказалось, что онъ биткомъ набитъ путешествующими ремесленниками. Городскіе уставы въ Германіи требуютъ, чтобъ каждый мастеровой странствовалъ годъ или два по разнымъ городамъ; тогда только ему позволяется открыть свое заведеніе на родинѣ. Никакія убѣжденія, никакія просьбы не склонили этихъ молодцовъ уступить трактиръ въ наше владѣніе, тѣмъ болѣе, что шелъ проливной дождь.

Надобно было войдти съ ними въ переговоры; они уступили намъ переднюю комнату и удалились на кухню, а мы купили эту уступку разными съѣстными пожертвованіями: птицею, ветчиною, пирожными и пастетомъ; все это добро было предоставлено имъ на съѣденіе. Раздѣлъ, производившійся повѣренными, выбранными отъ обѣихъ сторонъ, представлялъ интересное, хотя и продолжительное зрѣлище. Наконецъ, всѣ условія договора были исполнены, и мы сѣли за столъ. Тутъ представилась намъ новая неожиданность, впрочемъ, на этотъ разъ, забавная. Въ оркестрѣ, набранномъ наскоро, оказались одни литавры и тромбоны. Можешь вообразить, каковъ былъ успѣхъ попытки исполнить на этихъ инструментахъ увертюру изъ «Вильгельма Теля». Едва одни изъ насъ опомнились отъ смѣха, другіе отъ досады, какъ страшный шумъ за дверьми привлекъ наше вниманіе. Когда же дверь отворилась – о несказанный стыдъ! – впереди хлынувшей къ намъ толпы находился батюшка, съ огромною кастрюлею въ одной рукѣ, съ поварскимъ ножомъ въ другой!

Оказалось, что какая-то проклятая надпись на пастетѣ измѣнила намъ, обнаружила ему, что всей блестящей нашей компаніи задаетъ пиръ не кто иной, какъ мистриссъ Д., и что онъ съ товарищами питается подачкою со стола своей супруги! Взбѣшенный унизительностью своего положенія, раздраженный нашего расточительностью, онъ выбѣжалъ изъ кухни и внезапно предсталъ предъ нами какъ грозное привидѣніе. Его сопровождала огромная толпа любопытныхъ. Сцена произошла неописанная. Не жди отъ меня и разсказа о ней – перо мое слишкомъ-слабо. Постарайся ее вообразить, если можешь, и вотъ нѣкоторые матеріалы для твоей фантазіи. Представь себѣ три десятка дамъ, всѣхъ возрастовъ, отъ шестнадцати до шестидесяти лѣтъ, и всѣхъ европейскихъ породъ; столько же такихъ же кавалеровъ; они и онѣ дрожатъ, хохочутъ, въ ужасѣ, въ стыдѣ, въ восторгѣ отъ «дивной штуки»; столъ опрокинутъ, кушанье и посуда разлетѣлись по всѣмъ угламъ; суматоха страшная; и, среди всего и всѣхъ Dodd-père, въ патетическомъ духѣ, который изливается устами его въ отрывочныхъ восклицаніяхъ: «Spitzbuben!» – «Coquins!» – «Canaille!» – «Негодные!» – «Объѣдалы!» и тому подобное – фразы, очень-понятныя и безъ объяснительныхъ жестовъ. Въ одинъ мигъ никого не осталось изъ блестящихъ гостей; не думаю, чтобъ когда-нибудь свѣтское общество расходилось такъ поспѣшно и безэтикетно. Всѣ бѣжали, всѣ исчезли въ мгновеніе ока и на аренѣ остались члены семейства Доддовъ предъ лицомъ Додда-отца – группа, достойная кисти живописца. Если когда-нибудь вздумаешь расписывать свою залу фресками, рекомендую этотъ сюжетъ:

На первомъ планѣ и главная фигура картины Dodd-père, возсѣдающій, какъ Марій, на развалинахъ; въ лицѣ недоумѣніе, какой-то скептицизмъ; господствующее выраженіе фигуры – могущество, но могущество, ослабленное сомнѣніемъ.

На второмъ планѣ Мери Анна Доддъ, рыдающая, но граціозно – драпированная и въ живописной позѣ.

Въ дальнемъ углу – Dodd-mère, сидящая на полу; на ея тюрбанѣ фуражка; она поражена ужасомъ, глаза ея блуждаютъ, ротъ раскрытъ, какъ-будто она не въ своемъ умѣ. Доддъ-сынъ, едва-замѣтный въ полумракѣ лѣваго угла, приготовляетъ пуншъ.

Вотъ живая картина. Аксессуары: разбитая посуда, разбросанныя въ дивномъ разнообразіи и множествѣ произведенія парикмахеровъ, портныхъ и модистокъ: гребенки, наколки, локоны, парики, обрывки пелеринокъ, браслеты, запонки, галстухи и чья-то фальшивая икра. Еслибъ этими только сувенирами наградили насъ разбѣжавшіеся гости, бѣда была бъ еще не такъ велика: но осталась намъ отъ нихъ еще одна вещь, милый Бобъ – стыдъ и позоръ, невыносимый позоръ! О ужасъ! Что теперь будутъ о насъ думать?

Хуже всего въ этомъ несчастномъ приключеніи то, что произошло оно въ Баденѣ: что случилось въ Баденѣ, то припомнится человѣку вездѣ.

Таковы были горькія мысли, которыми терзался каждый изъ насъ, ломая голову надъ придумываніемъ хоть какого-нибудь спасенія изъ этой гибели. Старикъ нашъ очнулся первый. Онъ наконецъ повернулся къ столу, очистилъ небольшое мѣстечко для своихъ распоряженій, взялъ кусокъ пастета и началъ ѣсть съ апетитомъ человѣка, давно ужь неприкасавшагося къ подобнымъ прелестямъ.

– Могу ли предложить вамъ стаканъ шампанскаго, сэръ? сказалъ я, видя его усердіе.

– Очень-пріятно, отвѣчалъ онъ; но, пожалуйста, откупорьте новую бутылку. – Я откупорилъ бутылку, потомъ другую, въ которой принялъ и самъ участіе.

– На кухнѣ сидятъ у меня пріятели, отличные люди, сказалъ мой старикъ: – одинъ, портной изъ Аншпаха, другой, токарь изъ Липдау; оба въ дорогѣ такіе милые товарищи, какъ-нельзя-лучше. Отнеси имъ этотъ пастетъ, Джемсъ, да прикажи слугѣ передать имъ полдюжины бутылокъ этого краснаго вина. Заплати Якобу (такъ зовутъ портнаго) четыре флорина, которые занималъ я у него; а Германа, этого жидёнка въ пестрой фуражкѣ, попроси, чтобъ онъ оставилъ себѣ на память мой кисетъ. Скажи всей компаніи, что скоро я съ ними постараюсь увидѣться, когда покончу кое-какія семейныя дѣлишки. Будь съ ними вѣжливъ и любезенъ, Джемсъ: они сами были ко мнѣ очень-добры.

Я съ охотою отправился исполнить порученіе. Я былъ радъ чѣмъ-нибудь доставить своему старику удовольствіе, и отдохнулъ душой, замѣтивъ, какимъ спокойнымъ и тихимъ тономъ сталъ онъ говорить.

Путешествующіе мастера приняли меня съ самою почтительною вѣжливостью. Я увидѣлъ, что они дѣйствительно привязаны къ моему старику, который шелъ съ ними пѣшкомъ девять дней, пока вмѣстѣ добрели до Моргталя. Его прямой и живой характеръ очень имъ понравился. Я просидѣлъ съ ними до глубокой ночи: дѣйствительно я радъ былъ разогнать тоску хоть какою-нибудь бесѣдою. Остальные Додды ночевали въ той же гостинницѣ.

На разсвѣтѣ мы выѣхали изъ Моргталя; матушка и Мери Анна въ въ каретѣ, батюшка со мною въ открытой коляскѣ. Онъ говорилъ мало и, казалось, былъ глубоко погруженъ въ свои мысли. Одно выраженіе, вырвавшееся у меня, заставило меня бояться, не рѣшился ли онъ возвратиться въ Ирландію. Съ необыкновенною горечью сказалъ онъ: «если мы будемъ этакъ продолжать, намъ нельзя будетъ показаться ни въ одномъ европейскомъ городѣ. Брюссель мы оставили со стыдомъ; теперь со стыдомъ оставляемъ Баденъ: чѣмъ скорѣе это кончится, тѣмъ лучше».

Не доѣзжая около мили до Бадена, мы остановились въ селѣ Лихтенталь, гдѣ нашли спокойную и недорогую гостинницу. Оттуда, когда смерклось, я былъ посланъ въ нашъ отель, чтобъ расплатиться, взять наши вещи и сдѣлать всѣ приготовленія къ отъѣзду.

Признаюсь тебѣ, что такое порученіе было для меня несовсѣмъ пріятно. Я зналъ, что наша исторія уже успѣла распространиться по всему городу и, отъ лордовъ до лакеевъ, всѣ тамъ толкуютъ теперь о Доддахъ. Подобная слава небольшая находка, и мнѣ кажется, милый Бобъ, легче было бы протянуть руку подъ ножъ, нежели къ звонку нашего отеля.

Готовясь подвергнуться ожидаемымъ оскорбленіямъ, человѣкъ обыкновенно принимаетъ самый грозный, оборонительный видъ. Моя воинственность, вѣроятно, была необычайно-грозна, потому-что никто не осмѣлился подвергнуть ее испытанію. Хозяинъ отеля былъ раболѣпенъ, прислуга почтительна. Я не зналъ тогда, чему обязанъ такой необыкновенной и неожиданной любезностью; но она происходила ни болѣе, ни менѣе, какъ отъ радостнаго изумленія, что мы еще въ-состояніи расплатиться чистыми деньгами. Всѣ въ отелѣ считали ужь «семейство Доддовъ» окончательно-промотавшимся, и предавались различнымъ соображеніямъ относительно цѣнности нашихъ ящиковъ и чемодановъ.

Матушка, въ бѣдственномъ своемъ злосчастіи, отдала мнѣ даже свои деньги и векселя, чтобъ расплатиться по ея счетамъ – можешь изъ этого видѣть, какъ она была сокрушена духомъ. И дѣйствительно она такъ трепетала встрѣчи съ кѣмъ-нибудь изъ прежнихъ знакомыхъ, что, кажется, скорѣе поѣхала бы въ ссылку, нежели на недѣлю въ Баденъ. Счетъ нашъ былъ ужасенъ. Несмотря на всю внѣшнюю учтивость, хозяинъ воспользовался возможностью ограбить насъ. За шесть недѣль пришлось намъ заплатить до трехъ сотъ фунтовъ.

Окончивъ пріятныя дѣла съ нимъ, я увидѣлъ, что до отправленія почты мнѣ остается только время написать тебѣ это письмо. Въ слѣдующій разъ буду отвѣчать на всѣ твои вопросы о моихъ намѣреніяхъ относительно своей будущности, если только буду умѣть отвѣчать что-нибудь.

Хотя мнѣ совершенно-неизвѣстно, что мы предполагаемъ теперь дѣлать, но не пиши мнѣ, пока я не сообщу тебѣ своего новаго адреса; потому-что, конечно, мы должны уѣхать отсюда; покуда? – вотъ вопросъ. Какъ бы ни былъ онъ рѣшенъ и что бъ еще ни случилось съ нами, остаюсь твоимъ преданнымъ другомъ

Джемсъ Доддъ.

ПИСЬМО IV

Кенни Джемсъ Доддъ мистеру Порселю, въ Броффѣ.

Милый Томъ,

Я не расположенъ писать, да и не знаю, расположенъ ли я къ чему-нибудь. Я боленъ, мраченъ, печаленъ; мнѣ сталъ немилъ свѣтъ; у меня болятъ ноги; у меня разломило отъ мыслей голову; слѣдовательно мнѣ не до того, чтобъ описывать свою рыцарскую экспедицію, каждая миля, каждый шагъ которой ознаменованъ какимъ-нибудь злоключеніемъ. Я воротился къ семейству въ пятницу. Всю дорогу прошелъ я пѣшкомъ, расходуя по четыре съ-половиною пенса въ сутки, и пришелъ – къ чему-жь? къ пикнику на весь Баденъ, съ музыкою и рѣками шампанскаго. Пиръ такой дѣлала моя супруга на свой счетъ.

Я разогналъ это сходбище и увидѣлъ себя, какъ выражаются газеты, «полнымъ властелиномъ текущаго положенія дѣлъ»; а дѣла, признаюсь, были въ отличномъ положеніи!

Если изъ двухъ золъ, представляющихся человѣку на выборъ, меньшее: выказать свѣту свое семейство въ самомъ пошломъ и невыгодномъ видѣ, такъ, чтобъ всѣ закричали: «эти люди были шарлатаны, обманщики!» то, вѣроятно, другая, худшая, сторона медали не очень-привлекательна. Именно таковъ былъ мой случай. «Мало пріятности – сказалъ я себѣ – подвергнуть всѣмъ пересудамъ, всѣмъ сплетнямъ злыхъ языковъ несчастную семью; но разореніе еще хуже!» Вотъ въ чемъ состояла вся сущность моихъ разсужденій: «разореніе еще хуже!» Пикникъ стоитъ болѣе ста фунтовъ; счотъ содержателя отеля въ Баденѣ доходитъ до трехъ сотъ; нѣтъ почти ни одной лавки въ городѣ, гдѣ не было бы у насъ долговъ – вотъ вамъ наша экономія! То, что у меня достаетъ силы писать яснымъ, разборчивымъ почеркомъ эти итоги, кажется мнѣ блистательнѣйшимъ примѣромъ твердости духа. Не говорите мнѣ о геройскихъ подвигахъ во время землетрясеній, кораблекрушеній: я отдаю пальму первенства человѣку, который не теряетъ головы среди неоплатныхъ долговъ. Жить въ долгъ, не имѣя возможности заплатить; пить шампанское, когда не на что купить бутылку пива – вотъ отчего можетъ дрогнуть самое безтрепетное сердце; помоему, это все-равно, что плясать на обрывѣ утеса, увлекающаго васъ въ бездну своимъ паденіемъ.

Когда читаешь о несчастіи, постигшемъ человѣка въ опасномъ предпріятіи, на которое рѣшился онъ добровольно, въ головѣ рождается вопросъ: «зачѣмъ онъ пускался въ опасность? что его принуждало?» Вообразите, что этотъ вопросъ предложенъ семейству Доддовъ. Я боюсь, что мы затруднимся отвѣтомъ. Не сомнѣваюсь, что жена моя выдержитъ длинный допросъ прежде, чѣмъ дойдетъ до правды. Знаю всѣ обольстительныя мечты, которыя будетъ она развивать; знаю, какихъ прекрасныхъ вещей наговоритъ она о воспитаніи, изящныхъ манерахъ, новыхъ языкахъ и, быть можетъ – вѣдь у нея материнское сердце – о прекрасныхъ партіяхъ для дочерей; но «истина должна открыться»: мы поѣхали за границу, желая быть чѣмъ-то такимъ, чѣмъ не могли быть на родинѣ; мы перемѣнили сцену, чтобъ выступить въ первыхъ роляхъ. Не стану смѣяться надъ свѣтскостью и высшимъ тономъ: я знаю, что людямъ, которые такъ воспитаны, эти вещи кажутся и пріятны и легки; но мы воспитаны иначе, и переучиваться намъ поздно. Тянуться въ большой свѣтъ для насъ то же, что лѣзть на Монбланъ: сколько трудовъ, утомленія, опасностей, издержекъ, вреда здоровью, разоренья карману – и все изъ-за того только, чтобъ имѣть удовольствіе сказать: «въ августѣ я былъ на самомъ верху». – «Но въ чемъ же нашли вы награду за свои труды, Кенни Доддъ? какую получили пользу? стали ль вы умнѣе?» – «Нѣтъ». – «Стали ль вы счастливѣе?» – «Нѣтъ». – «Стали ль пріятнѣе для своихъ старыхъ друзей?» – «Нѣтъ». – «Стали ль богаче?» – «Нѣтъ, по совѣсти, нѣтъ! Могу сказать только, что мы взлѣзали и опять сошли внизъ». Вотъ вамъ и все! Это напоминаетъ мнѣ, какъ я видѣлъ однажды въ звѣринцѣ большую клѣтку съ множествомъ обезьянъ: ни одна изъ нихъ не хотѣла ѣсть изъ чашки, которая стояла у нея подъ-носомъ, а хватала ѣду у сосѣдокъ. Можете представить, много ли хорошаго изъ этого выходило.

Съ-тѣхъ-поръ, какъ воротился, я не сказалъ еще десяти словъ съ мистриссъ Д. Между нами вооруженное перемиріе; оба мы готовы къ битвѣ и только ждемъ атаки. Если я и соглашаюсь предать забвенію память о ея сумасбродствѣ, то единственно подъ условіемъ, чтобъ она и не заикалась о моей мнимой невѣрности. Однимъ словомъ: пикникъ и мистриссъ Г. Г. должны быть погребены въ одной могилѣ. Конечно, условія такой конвенціи не позволили мнѣ разузнать подробно о дѣяніяхъ моихъ домочадцевъ впродолженіе моего отсутствія. Если я даже спрашивалъ какихъ-нибудь бумагъ по этому предмету, мнѣ отвѣчали чистымъ отказомъ. Но не долго я наслаждался безмятежностью невѣдѣнія. На меня налетѣла такая туча счетовъ и расписокъ, какой никогда еще и не подвергался. Впрочемъ, Джемсъ, не знаю какими хитростями, успѣлъ получить отъ матери всѣ ея деньги и векселя и нѣсколько дней назадъ, расплатился. Послѣ этого я отправился за паспортомъ и попался въ новую бѣду; какъ попался, какая бѣда – не спрашивайте; довольно того, что ужь разъ я вамъ описывалъ подобное дѣло. Не знаю, сколько времени пришлось бы мнѣ сидѣть подъ замкомъ, еслибъ не капитанъ Моррисъ, который объяснилъ все дѣло и выручилъ меня. Обо всемъ этомъ непріятно и вспоминать, потому не требуйте отъ меня подробностей.

– Вы оставляете Баденъ? спросилъ Моррисъ: куда же вы думаете ѣхать?

– Рѣшительно не знаю, сказалъ я. – Теперь я жду писемъ изъ Ирландіи (преимущественно вашихъ, Томъ); слѣдовательно долженъ жить гдѣ-нибудь поблизости.

– Поѣзжайте же въ Раштадтъ, сказалъ онъ: тамъ вы осмотрите укрѣпленія; они теперь строятся, и когда окончатся, крѣпость будетъ одною изъ замѣчательнѣйшихъ въ Европѣ. Я могу дать вамъ письмо къ коменданту, который покажетъ и объяснитъ вамъ все интересное.

Раштадтъ всего двадцать миль отсюда, но сообщенія съ Баденомъ имѣетъ такъ мало, какъ-будто между этими городами двѣсти миль. Жить тамъ дешево, иностранцевъ бываетъ очень-мало, фешёнэбльностей нѣтъ никакихъ: однимъ словомъ, тамъ, можно сказать, найду я для своихъ примѣрное тюремное мѣсто жительства, что и нужно длятого, чтобъ ладить съ ними какъ слѣдуетъ.

Итакъ, мы завтра же отправляемся въ Раштадтъ, если въ промежуткѣ не случится чего-нибудь непредвидѣннаго.

Моррисъ велъ себя, какъ видите, очень-обязательно. Онъ доказалъ, судя по нѣкоторымъ замѣчаніямъ, вырвавшимся у Джемса, что принимаетъ горячее участіе и въ его дѣлахъ. Но онъ ужасно холоденъ; онъ изъ тѣхъ людей, которые дѣлаютъ хорошее дѣло не для васъ, а потому, что такъ должно. Не осуждаю этихъ превосходныхъ людей; не осуждаю твердыхъ ихъ правилъ, которыхъ недостаетъ во мнѣ. Но не правда ли, гораздо-пріятнѣе, когда услугу оказываютъ именно изъ расположенія къ вамъ, а не по холодному принципу?

Раштадтъ, гостинница Золотого Быка.

Мы выѣхали изъ Лихтенгаля ночью, украдкою, и остановились въ Раштадтѣ въ гостинницѣ «Золотаго Быка»; она очень-хороша и удобна. Мы съ Джемсомъ (мы теперь живемъ на двѣ половины: мистриссъ Д. и Мери Анна почти не видятся съ нами, а Кери все еще гоститъ у матушки капитана Морриса) отлично позавтракали: намъ подавали свѣжую форель, жареную куропатку, блюдо дичины съ каперсами, шеколадъ, бутылку славнаго бѣлаго вина и, какъ вы думаете милый Томъ, что взяли за завтракъ съ двоихъ? Меньше флорина, то-есть по десяти пенсовъ съ брата. Такъ можно жить. Поэтому считайте меня гражданиномъ Раштадта покрайней-мѣрѣ на мѣсяцъ.

Не знаю, впрочемъ, можно ли рекомендовать этотъ городъ паціэнту, страждущему головною болью, или ученому. Когда привыкну, это вѣроятно пройдетъ; но теперь я часто стою минуты двѣ, соображая, что хотѣлъ сказать, и наконецъ говорю: «нѣтъ, позабылъ». Дѣло въ томъ, что наша гостинница самое покойное мѣсто въ городѣ, а прямо подъ моею комнатою съ утра до ночи практикуются двѣнадцать барабанщиковъ. На площади, передъ окнами, учатся двѣ роты солдатъ. Недалеко плацъ, назначенный для артиллеріи, а въ саду нашемъ устроена школа верховой ѣзды; однимъ словомъ: шумъ очень-великъ и не даетъ покоя даже ночью. Я сплю какъ-будто въ литаврѣ. Въ-сравненіи съ Раштадтомъ, Люттихъ былъ тихъ, какъ могила. Джемса все это восхищаетъ. Никогда еще не видывалъ я его въ такомъ полномъ удовольствіи; онъ цѣлый день смотритъ на ученье; если не ошибаюсь, и Мери Анна также довольно-долго сидитъ за зеленою жалузи.

Но вотъ снова раздается барабанный бой, и я не могу продолжать. Взглянувъ въ окно, вижу, что косвенною причиною грома на этотъ разъ былъ я самъ: ко мнѣ идетъ съ визитомъ комендантъ крѣпости и барабанщики отдаютъ ему честь.

Четыре часа.

Наконецъ онъ ушелъ; я думалъ, что никогда не дождусь этого. У меня остается только время написать, что онъ назначилъ для осмотра крѣпости завтрашнее утро.

На почту письмо ужь опоздало, потому прибавлю еще нѣсколько строкъ. Мери Анна приходила сказать, что «голова ея матери разбита и не можетъ выносить здѣшняго шума». Я отвѣчаю: «точно такъ же и съ моею. Но я могу ли ѣхать дальше? у меня нѣтъ денегъ».

Мистриссъ Д. думаетъ, что «сойдетъ съ ума». Если опасеніе серьёзно, то въ Раштадтѣ можно сумасшествовать дешевле, нежели гдѣ-нибудь, въ Баденѣ, напримѣръ. Здѣсь мы расходуемъ въ недѣлю по два фунта на персону, а за столъ и квартиру берутъ не разбирая, кто въ своемъ умѣ, кто нѣтъ. Мысли мои жестоки, милый Томъ, но вамъ извѣстна система мистриссъ Д. Вы знаете, что не всѣ надежды, которыя она подаетъ, исполняетъ на дѣлѣ. Мери Анна настаиваетъ, чтобъ я увидѣлся съ ея матушкою; но пока еще не чувствую въ себѣ силы на это. Быть-можетъ, завтра, осмотрѣвъ крѣпость, буду воинственнѣе, а теперь подаютъ обѣдать и обольстительный запахъ влечетъ меня.

Вторникъ.

Измученъ до смерти, милый Томъ. Старый ветеранъ не избавилъ меня ни отъ одной галереи, ни отъ одного каземата, и я въ нынѣшнее несчастное утро исходилъ болѣе двадцати миль!.. Мало этого: я долженъ былъ разсматривать картечь, брать въ руки ядра, наводить мортиры, просовываться въ амбразуры, такъ-что у меня разломило спину отъ усталости. Онъ говорить, что показалъ мнѣ все – клянусь вамъ, правда! Хуже всего было ходить наклонившись по темнымъ корридорамъ, фута въ четыре вышины. Не могу писать отъ боли въ спинѣ. Вашъ

Кенни Дж. Доддъ.

Пишите мнѣ въ Раштадтъ, въ гостинницу «Золотаго Быка», потому-что я остаюсь здѣсь по-крайней-мѣрѣ на мѣсяцъ.