Текст книги "Семейство Доддов за границей"

Автор книги: Чарльз Ливер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

ПИСЬМО V

Мери Анна Доддъ къ миссъ Дулэнъ, въ Боллидулэнъ.

Раштадтъ, гостинница «Золотого Быка».

Милая, несравненная Китти,

Мнѣ остается только четверть часа, чтобъ торопливо, дрожащею отъ біенія сердца рукою, написать тебѣ нѣсколько строкъ. Да, мой другъ, роковая минута настала, настало страшное мгновенье, когда должна рѣшиться моя судьба. Вчера вечеромъ, когда я дѣлала чай для папа, прискакалъ къ нашему отелю лакей съ письмомъ къ «достопочтенному и достоуважаемому лорду Додду-Додсборо.» Разумѣется, такимъ титуломъ означался папа, потому онъ распечаталъ и прочиталъ письмо, которое было на англійскомъ языкѣ или по-крайней-мѣрѣ нарѣчіи, похожемъ на англійскій языкъ.

Не стану приводить тебѣ подлинныхъ его выраженій, чтобъ мимолетно-вѣтренная улыбка не пробѣжала въ этотъ серьёзный часъ по лицу, выражающему глубокое участіе въ судьбѣ твоей Мери Анны. Письмо было отъ Адольфа фон-Вольфеншефера, который предлагаетъ мнѣ свою руку, санъ и богатство. Я упала въ обморокъ, услышавъ это, и очнулась только благодаря усиліямъ папа отгадать странные звуки, выражаемые странною фразеологіею письма.

Лучше было бы ему писать не поанглійски, Китти. Ужасно-оскорбительно, что сюжетъ, столь важный по своей сущности, обезображенъ грамматическими нелѣпостями и, кромѣ-того, нашъ грубый языкъ неспособенъ къ деликатнымъ, полуяснымъ, полутемнымъ намекамъ о будущемъ блаженствѣ. Папа и даже Джемсъ нашли въ письмѣ недостатокъ тонкаго уваженія къ моей скромности, недостатокъ нѣжной симпатіи, которой бы я должна ждать въ подобную минуту. Они хохотали самымъ грубымъ образомъ надъ нѣсколькими орѳографическими ошибками, хотя предметъ письма могъ бы вызвать въ нихъ чувства совершенно-другаго рода.

– Вотъ такъ штука: свадебное предложеніе! а я думалъ, что это требованіе отъ полиціи! вскричалъ папа.

– Да, да, кричалъ Джемсъ, предложеніе тебѣ, Мери Анна. Слушай:

«Баронъ Адольфъ фонъ Вольфеншеферъ, не меньше, какъ съ впредьтекущевременность будущей испытыванной любовемъ, смирнѣйшее и пріятельнѣйшее предложеніе себя зимъ дѣлаетъ; со всѣми какъ поименовуемыми, такъ начисляющими принадъ лежностями, въ имѣньяхъ и майорствахъ, любезной и хорошенькой, очень хорошенькой дѣвѣ, первой дочери весьма почитающаго и достоуважающагося лорда Додда фонъ Додсъ-боровъ».

– Пожалуйста, перестань, Джемсъ, сказала я: – грубыя шутки здѣсь рѣшительно неумѣстны; сердце мое не должно служить для васъ забавою.

– Нѣтъ, это письмо – драгоцѣнность! кричалъ Джемсъ и продолжалъ.

«Такъ выше называющій Адольфъ фонъ Вольфеншеферъ, нѣжно-небесною, неземноживущею любовью восхищаясь во всѣхъ волновующихся вострепетаніяхъ безъотчаянноуповающейся приверженности»…

– Папа, я прошу и желаю, чтобъ со мною не шутили такъ грубо. Намѣренія барона довольно-ясны, и мы не имѣемъ обязанности поправлять слогъ его англійскихъ писемъ.

Я сказала это гордо, Китти, и мистеръ Джемсъ увидѣлъ себя принужденнымъ сохранять по-крайней-мѣрѣ наружное уваженіе къ моимъ чувствамъ.

– Ну, я не думалъ, что ты пріймешь это серьёзно, милая Мери Анна, сказалъ онъ. Еслибъ я думалъ…

– Почему же вы не думали, Джемсъ? Я увѣрена, что древній родъ барона, его санъ, его состояніе, его положеніе достаточно…

– Мы не знаемъ его рода и состоянія, прервалъ папа.

– Но вы могли бъ знать, сказала я. Здѣсь, въ концѣ письма, онъ приглашаетъ насъ провесть нѣсколько недѣль въ его фамильномъ замкѣ, въ Шварцвальдѣ.

– Да, онъ именно предлагаетъ, въ слѣдующихъ выраженіяхъ – дерзко закричалъ оцягь Джемсъ:

«Необыкновенно древеный замокъ, гдѣ многіе вѣки его благорожденные и высокопоставленные предки сидѣли» и гдѣ теперь его «лѣтопрестарѣлый, но староблагопроницательный урожденный отецъ сидитъ».

– Повтори, Джемсъ, сказалъ батюшка.

– Позвольте мнѣ взять это, сказала я и взяла письмо:– онъ самымъ любезнымъ и радушнымъ образомъ приглашаетъ насъ провести нѣсколько времени въ его замкѣ и увѣдомить его, когда наши планы позволятъ намъ осчастливить его посѣщеніемъ.

– Онъ говорилъ, что тамъ отличныя мѣста для охоты и множество какихъ-то тетеревовъ, которые называются Auerhahn.

– Помнится, онъ говорилъ также, что у него отличное штейнбергское, разлитое въ бочки ужь двѣсти лѣтъ.

Я желала бы, милая Китти, чтобъ они разсуждали о моей судьбѣ, не принимая въ соображеніе ни вина, ни куликовъ; но они были такъ увлечены этими удовольствіями, приходившимися имъ по характеру, что оба въ одинъ голосъ закричали: «Такъ писать ему: „согласны“, писать сейчасъ же!»

– Вы соглашаетесь на его предложеніе, папа? спросила я.

– Ахъ, канальство! объ этомъ-то я и позабылъ! сказалъ онъ. – объ этомъ надобно подумать; надобно спросить совѣта и у твоей матери. Отнеси ей письмо или, лучше, скажи, что я хочу переговорить съ нею.

Папа и мама, съ самаго возвращенія папа, еще не видѣлись, не говорили ни слова другъ съ другомъ; потому меня очень обрадовалъ этотъ случай къ возстановленію между ними согласія.

– Не уходи, Мери Анна, сказалъ Джемсъ, когда я хотѣла удалитьсе въ свою комнату, боясь его грубыхъ насмѣшекъ, если останусь наединѣ съ нимъ: – мнѣ нужно съ тобой поговорить. Онъ сказалъ это съ нѣжностью и участіемъ, такъ-что я осталась. Его лицо было серьёзно, чего я прежде почти никогда не видала; онъ говорилъ тономъ, совершенно для меня новымъ.

– Позволь мнѣ быть твоимъ другомъ, Мери Анна, сказалъ онъ, – а чтобъ быть твоимъ другомъ, позволь мнѣ говорить со всею прямотою и откровенностью. Если я скажу что-нибудь непріятное для твоихъ чувствъ, пойми такія слова въ настоящемъ ихъ смыслѣ, то-есть, что лучше я хочу сказать тебѣ непріятное, нежели видѣть, что ты дѣлаешь важнѣйшій шагъ въ цѣлой жизни, не обдумавъ его послѣдствій. Отвѣчай же мнѣ на два или на три вопроса, которые предложу я тебѣ, но отвѣчай по чистой правдѣ, безъ всякой утайки, все, какъ чувствуешь.

Я сѣла подлѣ него; онъ взялъ мою руку.

– Скажи же, Мери Анна, прежде всего: ты любишь этого барона фонъ-Вольфеншефера?

Могла ли я отвѣчать на такой вопросъ однимъ словомъ? Какъ рѣдко случается въ жизни, Китти, что личныя достоинства, общественное положеніе человѣка во всѣхъ отношеніяхъ соотвѣтствуютъ честолюбивымъ мечтамъ дѣвическаго сердца! Иной хорошъ собою, но бѣденъ; другой богатъ, но не знатнаго рода; тотъ уменъ, но его дарованія затемняются недостатками характера; другой холоденъ, скрытенъ, несообщителенъ, имѣетъ сто непріятныхъ качествъ, а между-тѣмъ все-таки долженъ назваться «прекрасною партіею».

Мнѣ кажется, что очень-немногія дѣвушки выходятъ за человѣка, за котораго хотѣли бы выйдти; я думаю, что такіе случаи принадлежатъ къ числу самыхъ рѣдкихъ въ мірѣ; обыкновенно бракъ – разсчетъ такого рода: выбираю мужа за одно качество, несмотря на другое, непріятное качество; примиряюсь съ однимъ качествомъ, потому-что нравится мнѣ другое. Таковы-то, мой другъ, соображенія, которыми руководствуется при выборѣ мужа свѣтская дѣвушка, знающая требованія свѣта и способная цѣнить всѣ условія, нужныя для хорошаго положенія въ обществѣ.

Это небольшое отступленіе показываетъ тебѣ, что происходило въ моемъ умѣ, пока Джемсъ ожидалъ отвѣта на свои слова.

– Слѣдовательно, сказалъ онъ наконецъ: – на вопросъ этотъ не такъ легко отвѣчать, какъ я думалъ. Перейдемъ же къ слѣдующему. Не отдано ли ужь кому-нибудь другому твое сердце?

Что могла я отвѣчать на это? Конечно, «нѣтъ, рѣшительно нѣтъ!» Но подобные разспросы такъ затруднительны, милая Катти, что я покраснѣла и смѣшалась. Замѣтя это, Джемсъ сказалъ:

– Бѣдняжка! какой тяжелый ударъ для него! Вѣдь я знаю, онъ любилъ тебя.

Я старалась выказать изумленіе, досаду, старалась показать, что не понимаю словъ его; но съ недогадливостью, какою отличаются только братья, онъ продолжалъ:

– Послѣднія слова его при нашемъ прощаньѣ были: «Не дай ей забыть меня!»

– Могу ли я спросить, сказала я гордо: о комъ ты говоришь?

Эти простыя, незаключающія въ себѣ ничего обиднаго слова ужасно раздражили его, милая Китти: онъ вскочилъ, топнулъ ногою, и началъ осыпать меня грубою бранью; онъ называлъ меня «бездушною кокеткою», «гадкою тварью» и другими столь же пріятными и столь же заслуженными именами.

Осыпаемая оскорбленіями, я спокойно подвинула къ себѣ пяльцы и стала вышивать начатую картину «Вѣрный пастушокъ», напѣвая про-себя романсъ.

– Не-уже-ли ты въ-самомъ-дѣлѣ бездушное существо, Мери Анна? спросилъ онъ.

– Милый братецъ, сказала я:– если не ошибаюсь, вамъ необыкновенно хотѣлось сдѣлаться гвардейскимъ гусарскимъ или уланскимъ офицеромъ? Но если вашихъ достоинствъ не хотятъ оцѣнить въ конной гвардіи, откажетесь ли вы отъ армейской пѣхоты?

– Какую связь это имѣетъ съ предметомъ нашего разговора? закричалъ онъ съ досадою.

– Самую тѣсную; но такъ-какъ вы не можете отъискать ея, то позвольте и мнѣ уклониться отъ этой обязанности.

– Такъ ты хочешь быть баронессою? сказалъ онъ грубо.

Я ему низко поклонилась; онъ бросился изъ комнаты и хлопнулъ дверью такъ, что она чуть не сорвалась съ петель. Черезъ минуту въ моихъ объятіяхъ была мама, растроганная, изнемогающая отъ волненія нѣжной радости.

– Я побѣдила, мой другъ, сказала она:– мы принимаемъ приглашеніе и отправляемся завтра же.

Здѣсь я должна остановиться, милая Китти, потому-что надобно готовиться къ отъѣзду. Какая судьба ждетъ меня – не знаю; не могу даже отгадывать, что готовитъ будущее для твоей вѣрной и преданной

Мери Анны Доддъ.

ПИСЬМО VI

Мистриссъ Доддъ къ мистриссъ Мери Галларъ, въ Додсборо.

Замокъ Вольфенфельзъ.

Милая Молли,

Только по прибытіи нашемъ въ прекрасное жилище, мудреное имя котораго выставлено надъ моимъ письмомъ, я почувствовала себя успокоившеюся на столько, чтобъ продолжать корреспонденцію съ вами. Со дня, въ который возвратился К. Дж., жизнь моя была параллаксомъ болѣзни! Въ К. Дж. никогда не было и слѣда возвышенныхъ, или деликатныхъ чувствъ; но эта женщина, эта мистриссъ Г. Г.– не могу писать полнаго ея прозванія, хотя бы давали мнѣ за то двадцать фунтовъ – она сдѣлала его еще хуже, еще суетнѣе, надменнѣе. Еслибъ вы знали, какъ я должна съ нимъ мучиться, вразумляя его, доказывая ему, какъ онъ смѣшонъ, какъ всѣ хохочутъ надъ нимъ, вы пожалѣли бы меня. О благодарности за то, мой другъ, онъ и не думаетъ: за всѣ мои тяжелыя заботы о его исправленіи онъ платитъ такою же безчувственностью, какъ бы я смотрѣла сквозь пальцы на всѣ его постыдныя наклонности. Да, тяжелъ мой долгъ и надобно дивиться, какъ у меня достаетъ силы исполнять его.

– Не кончили еще, мистриссъ Д.? говоритъ онъ однажды: – не кажется еще вамъ, что можно было бы дать мнѣ немного отдыха?

– О, я желала бъ отдохнуть! сказала я: – это сводить меня въ гробъ! Но я должна исполнять свой долгъ, и пока еще владѣю языкомъ, буду исполнять его! Когда меня не будетъ на свѣтѣ, К. Дж., когда не будетъ меня, вы не будете имѣть права сказать: «что жь, она виновата, она мнѣ не говорила, она меня не останавливала». – Клянусь вамъ, Молли, все, что только можетъ сказать женщина мужчинѣ, было мною сказано ему, и правду я вчера говорила ему: «если я не изгнала изъ васъ надменности, то потому только, что этотъ порокъ неизгладимо вкоренился въ вашей гадкой натурѣ».

Оставивъ Баденъ, мы переѣхали въ городъ, который называется Раштадтомъ; это большая крѣпость, которую строятъ, говорятъ, чтобъ она защищала Рейнъ; но это смѣшно: отъ нея до рѣки столько же, какъ отъ нашего Додсборо до Кёллевой мельницы. Тамъ держалъ насъ К. Дж. три недѣли, вѣроятно, въ той надеждѣ, что меня убьетъ невыносимый шумъ. Подъ нашими окнами учили солдатъ, дрессировали лошадей, стрѣляли изъ пушекъ съ утра до ночи; сначала, по новости, это было занимательно; но потомъ стукъ и громъ надоѣли, измучили такъ, что у меня болѣла голова.

– Удивительно еще, сказала я ему однажды: – что вы не остановились въ казармахъ:– это было бы совершенно по вашему вкусу.

– Очень вѣроятно, мадамъ, сказалъ онъ, что я окончу жизнь по близости отъ казармъ; рядомъ съ ними долговая тюрьма.

– Я намекала на ваши рыцарскіе вкусы. Вы рождены завоевателемъ, сказала я.

– Завоевателемъ? Не знаю; но едва-ли какой герой былъ столько разъ подъ огнемъ самыхъ несносныхъ и ежеминутныхъ атакъ.

– Да, да, и она сжалилась надъ вашею беззащитностью, то-есть, Молли, я продолжала намекать о мистриссъ Г. Г.: – она избавила васъ наконецъ отъ своихъ нападеній.

– Послушайте же, мистриссъ Д., сказалъ онъ, стукнувъ кулакомъ но столу: – если еще скажете слово… если хоть заикнетесь объ этомъ, не зовите меня Кенни Доддомъ, когда не отправимся мы съ вами въ Додсборо. Въ дурной часъ мы его покинули, но не веселымъ часомъ будетъ и наше возвращеніе!

Когда онъ становится такъ грубъ, Молли, я не произношу ни слова. Не привыкать мнѣ быть страдалицею; потому оставалось только подождать молча минуты двѣ, и потомъ подвергнуться сильному истерическому припадку: это лучшее средство противъ К. Дж. и бѣситъ его до сумасшествія.

Я представила вамъ легкій образецъ того, какъ мы жили; такія пріятности разнообразились варіаціями о нашихъ издержкахъ, о мотовствѣ и шалостяхъ Джемса и тому подобномъ. Очень-милые, истинно-семейные разговоры! Да, Молли, стыжусь признаться, но мой характеръ начиналъ изнемогать подъ ихъ бременемъ. Я чувствовала, что даже дочь Мек-Керти не въ силахъ устоять противъ такого безчеловѣчнаго варварства. И не знаю почему, быть-можетъ, здѣсь такой климатъ, даже слезы не помогали мнѣ, какъ, бывало, прежде. Мнѣ кажется, что наконецъ самыя крѣпкія силы истощаются; но вѣдь мнѣ еще не столько лѣтъ, чтобъ рыданія ужъ не могли облегчать меня.

Таковы были дѣла, когда, съ недѣлю назадъ, прискакалъ посланный съ письмомъ къ К. Дж. Сидя въ своей комнатѣ у окна съ опущенною шторою, я увидѣла, что у нашего подъѣзда слѣзаетъ съ лошади человѣкъ и идетъ въ отель. Первая мысль, меня поразившая, была, что это агентъ мистриссъ Г. Г. «Поймаю же васъ, милый другъ», сказала я себѣ и, надѣвъ пеньюаръ, тихо подкралась къ дверямъ залы. Тамъ разсуждали К. Дж. съ Джемсомъ; я остановилась на минуту у дверей прислушаться. «Еслибъ я имѣлъ въ семействѣ голосъ (это говорилъ К. Дж.), еслибъ я имѣлъ въ семействѣ голосъ (говорилъ онъ), я отказалъ бы. Такія дѣла всегда кончаются дурно. Поступать такъ, какъ мы хотимъ, это все-равно, что покупать парусинныя брюки на цѣлый годъ. Лѣтомъ они очень-хороши, но въ холодную ненастную пору, а тѣмъ болѣе зимою, они только насмѣшатъ людей».

– Но партія кажется очень-лестною, сказалъ Джемсъ.

– А быть-можетъ и вздорная. Не вѣрю ныньче, милый мой, никому. Но, пожалуйста, ни полслова объ этомъ матери, пока я немножко пообдумаю дѣло.

– А почему же не говорить матери? сказала я, врываясь въ комнату:– или ужь я ничего не значу въ семействѣ?

– Фу ты, пропасть! сказалъ К. Дж. съ тяжелымъ вздохомъ.

– Развѣ я уже не имѣю голоса въ семействѣ? Не имѣю;– а?

– Имѣете, да еще какой! сказалъ онъ.

– Развѣ я не могу возвышать его? а, Кенни Доддъ, не могу?…

– Этого не скажетъ про васъ и злѣйшій клеветникъ, сказалъ онъ, покачивая головой.

– О чемъ же идетъ у васъ дѣло? сказала я, выхватывая письмо у него изъ рукъ. Но какъ я ни смотрѣла на него въ свои лорнетъ, разобрать не могла ничего, потому-что писано было оно нѣмецкимъ почеркомъ и не знаю на какомъ языкѣ.

– Прекрасно, мадамъ! съ усмѣшкою сказалъ К. Дж.: – надѣюсь, что содержаніе для васъ пріятно. – Я еще не успѣла отвѣчать ему, какъ насъ перебилъ Джемсъ: «это предложеніе Мери Аннѣ, матушка. Молодой баронъ, котораго мы встрѣчали въ Боннѣ, предлагаетъ ей свою руку и сердце, и приглашаетъ насъ всѣхъ въ свой Шварцвальденскій Замокъ, что и будетъ первымъ шагомъ къ дальнѣйшему».

– Неправда ли, это блюдо по вашему вкусу, мистриссъ Д.? съ новою усмѣшкою сказалъ К. Дж.: – знатный родъ, аристократическія связи, великолѣпное родство – какъ вамъ нравится?

– Не думаю, сказала я, чтобъ, вспомнивъ, какую партію сдѣлала я сама, кто-нибудь могъ упрекнуть меня такими предразсудками. Слова: «какую партію сдѣлала я» произнесла я такъ язвительно, что онъ побагровѣлъ.

– Какъ велико его состояніе, Джемсъ? спросила я.

– А кто жь его знаетъ! но, вѣроятно, огромно. Виды его Вольфенфельзскаго Замка вывѣшены здѣсь въ окнахъ всѣхъ магазиновъ гравюръ. Онъ величиною съ Виндзоръ, и паркъ кругомъ его тянется на нѣсколько миль.

– Бѣдное дитя мое! а всегда знала, что ты будешь счастлива! Не даромъ третьяго дня видѣла я во снѣ, что вывожу сальное пятно изъ своего желтаго атласнаго платья. Я терла и вытирала его изъ всей силы.

– Что это предзнаменуетъ, мадамъ? сказалъ К. Дж. съ обыкновенною насмѣшкою.

– Вы не можете догадаться? между-тѣмъ это очень-ясно: не могло ли, напримѣръ, это значить, что я старалась стереть пятно, которымъ замарала насъ низкая партія?

Не правда ли, Молли, щелчокъ былъ довольно-мѣтокъ? Да, онъ его почувствовалъ.

– Мистриссъ Д., сказалъ онъ важнымъ тономъ и какъ-будто послѣ глубокаго размышленія: – дѣло идетъ о судьбѣ нашей дочери на всю жизнь; и если обсуждать его, то будемъ обсуждать не вставляя шпилекъ.

– Кто же началъ? сказала я.

– Вы, мой другъ.

– Нѣтъ, не я начала; и я вовсе не «мой другъ» вамъ, мистеръ Доддъ. Не вздыхайте же такъ горько: ваша судьба далеко не такъ печальна, какъ вы думаете; но, подобно всѣмъ мужчинамъ, вы воображаете, что васъ обижаютъ, когда поставляютъ хоть малѣйшую преграду вашимъ низкимъ страстямъ. Вы думаете, что, не предаваясь имъ, нельзя и жить на свѣтѣ.

– Кончили вы? сказалъ онъ.

– Нѣтъ еще, сказала я, садясь прямо противъ него.

– Такъ когда кончите, пришлите позвать меня: я выйду, посижу на крыльцѣ, сказалъ онъ. Но я притворила дверь и стала у нея такъ, что ему нечего было дѣлать, какъ только сѣсть опять на свое мѣсто. «Такъ начнемъ-те же дѣло, какъ заведенъ порядокъ въ парламентѣ» – сказалъ онъ. – «Подаются голоса о дѣлѣ Мери Анны. Мое мнѣніе кратко: несходныя партіи рѣдко бываютъ счастливы. Еслибъ даже мы знали другъ друга хорошо, еслибъ состояніе и положеніе въ обществѣ жениха и невѣсты были равны, одно то, что они разныхъ націй, будетъ ужь источникомъ тысячи несогласій во вкусахъ, понятія…

– Довольно, довольно! сказала я: мы видимъ то же, хотя мужъ и жена одной націи.

– Бываетъ иногда, сказалъ онъ со вздохомъ.

– Вотъ что онъ говоритъ, матушка, сказалъ Джемсъ и прочиталъ письмо, которое, признаюсь, Молли, было антикомъ въ своемъ родѣ, потому-что, хоть было ужасно-чудно написано, но оказывалось англійскимъ; но-крайней-мѣрѣ видно было, что баронъ хотѣлъ писать поанглійски. Къ-счастію, смыслъ его былъ понятенъ. Такъ я и сказала К. Дж.: „одно, по-крайней-мѣрѣ, говоритъ въ пользу барона тутъ нѣтъ ни обмана, ни уловокъ. Онъ дѣлаетъ предложеніе какъ благородный человѣкъ“. А вѣдь мы живемъ въ такомъ вѣкѣ, милая Молли, что ужь и это– большое достоинство.

Иныя матери ничего не хотятъ замѣчать, но это можетъ завести иногда слишкомъ-далеко, особенно за границею; другія не хотятъ имѣть никакой снисходительности, но этимъ отталкиваютъ мужчинъ. Зачѣмъ и ставить сѣти, если кричать и отпугивать птицъ!

Мое мнѣніе, Молли, таково: лучше всего умѣренная сурвельянцъ, какъ говорятъ французы; такой надзоръ, который говоритъ молодымъ людямъ: „я смотрю за вами; я не противъ невинныхъ развлеченій и прочее, но не позволю дѣлать глупостей, любви не должно быть“. Иначе нельзя; часто случается, что хорошій женихъ пугается кокетствомъ, въ-сущности невиннымъ: „она заходитъ далеко“, думаетъ онъ, „эти взгляды, эти нѣжности, эти… мнѣ не нравятся“.

– Да любитъ ли она его? сказалъ К. Дж.: – любитъ ли его Мери Анна? Это главное.

– Разумѣется, любитъ, сказала я. – Если дѣвушка сохранила свое сердце, она всегда полюбитъ приличнаго жениха. Вѣдь онъ хорошій женихъ?

– По его же увѣренію, хорошій.

– И баронъ?

– Баронъ.

– И у него прекрасный замокъ съ огромнымъ паркомъ?

– Да, по его увѣренію.

– Итакъ я увѣрена, что ей нѣтъ никакихъ препятствій любить его.

– Во всякомъ случаѣ, надобно переговорить съ нею, сказалъ онъ, и послалъ Джемса позвать ее.

Джемсъ возвратился чрезъ минуту; но этого краткаго времени было для К. Дж. достаточно, чтобъ предаться порыву своего бѣшенаго характера по поводу моего дружескаго предостереженія, чтобъ онъ былъ деликатнѣе при сообщеніи Мери Аннѣ этого извѣстія.

– Развѣ не дочь она мнѣ? сказалъ онъ, топнувъ ногой, и я, на зло ему, промолчала, не сказала „да“, на его наглый вопросъ.

– Я васъ спрашиваю, дочь она мнѣ, или нѣтъ? закричалъ онъ снова.

Я не отвѣчала ему ни полслова.

– Хорошо, пусть она и не моя дочь, сказалъ онъ: – отцовская власть надъ нею все-таки принадлежитъ мнѣ.

– Да, вы можете выказать надъ нею все ваше варварство и тиранство.

– Послушайте же, мистриссъ Д., началъ онъ, но, къ-счастью, въ этотъ самый мигъ вошли Джемсъ и Мери Анна, и онъ остановился.

– Ахъ, милый папа! вскричала Мери Анна, падая къ его ногамъ и скрывая свое лицо на груди его. – Могу ли я разстаться съ вами и милою мама.

– Объ этомъ-то мы и поговоримъ, другъ мой, сказалъ онъ сухо, раскрывая табакерку и нюхая табакъ.

– Вашъ батюшка не можетъ владѣть собою отъ волненія, душа моя, сказала я.

– Покинуть счастливую семью мою! рыдая, сказала Мери Анна (бѣдная! сердце ея разрывалось): – о! и самая мысль о томъ мучительна.

– Разумѣется, сказалъ К. Дж. тѣмъ же самымъ сухимъ, холоднымъ голосомъ. – Но мы видимъ, что это дѣлается каждый день. Спроси у матери…

– Нѣтъ, не ссылайтесь на мой примѣръ, сказала я: – мой удѣлъ неободрителенъ.

– Ну, каковъ бы тамъ ни былъ вашъ удѣлъ, а все-таки вы рѣшились попробовать его, сказалъ онъ съ усмѣшкою.

Потомъ, обратившись къ Мери Аннѣ, продолжалъ:

– Я вижу, что Джемсъ разсказалъ тебѣ все; мнѣ остается только спросить о твоихъ чувствахъ…

– Ахъ, бѣдное мое сердце! сказала она, прижимая руку къ груди – могу ли я измѣнить привязанности…

– Тебя и не заставятъ измѣнять, сказалъ онъ. – Если твоя любовь искренна, то, хоть я и не считаю для тебя выгодной партіею Петра Бельтона…

– Ахъ, не о немъ говорю я, папа.

– Разумѣется, не о немъ… этого никогда не было… это невозможно, сказала я.

– Ну, тѣмъ лучше, сказалъ онъ. – Теперь будетъ рѣчь объ этомъ баронѣ фонъ… не могу припомнить его имени: – какъ ты думаешь, можешь ли ты съ нимъ быть счастлива? Знаешь ли его характеръ, его привычки на столько, чтобъ отвѣчать рѣшительно?

– Ахъ, онъ чрезвычайно любезенъ, милъ, блестящъ…

– Это все еще рѣшительно ничего не значитъ; самый отличный паркетный шаркунъ можетъ быть дурнымъ мужемъ.

– Позвольте мнѣ говорить съ Мери Анною, сказала я. – Только женское сердце понимаетъ эти вещи, Молли; мужчины разсуждаютъ о нихъ, какъ-будто судьею долженъ быть разсудокъ. И съ этими словами я увела ее въ свою комнату.

Нѣтъ надобности пересказывать вамъ все, что я говорила ей, что она отвѣчала мнѣ; скажу только, что никогда я не видала такой разсудительной дѣвушки. Она съ перваго раза поняла какъ-нельзя-лучше наше положеніе. Она видѣла, что невозможно ручаться, долго ли мы удержимъ К. Дж. въ Европѣ; что, быть-можетъ, завтра, послѣзавтра онъ вздумаетъ возвратиться въ Ирландію. Каково будетъ тогда наше положеніе? „Я не сомнѣваюсь, говоритъ она, что еслибъ мнѣ дали жить въ Европѣ, я могла бъ найдти себѣ нѣчто-лучшее. Зная теперь жизнь, я увѣрена въ себѣ; но если мы удалимся съ поля битвы до начала кампаніи, гдѣ мы пожнемъ лавры, мама?“ Это ея слова, и они прекрасно выражаютъ мысль.

Наконецъ мы согласились, что лучше всего принять приглашеніе барона посѣтить его замокъ: увидѣвъ его помѣстья и образъ жизни, можно будетъ рѣшить, принимать ли его сватовство.

Еслибъ я передала вамъ всѣ замѣчанія, высказанныя Мери Анною, вы увидѣли бы, что это за дѣвушка, какимъ удивительнымъ соображеніемъ она одарена. Даже тотъ пунктъ, который заставлялъ колебаться самого К. Дж., именно, различіе національностей и языка, она обсудила и рѣшила въ нѣсколькихъ словахъ. Она замѣтила, что это обстоятельство скорѣе выгодно, нежели невыгодно, „потому-что поставитъ преграду излишней интимности и фамильярности, которая можетъ назваться язвою супружеской жизни“.

„Люди, говорила она: – рѣдко бываютъ сходны по характеру, мама; а когда приходится имъ жить въ интимныхъ отношеніяхъ, они должны держать себя, какъ-бы характеры ихъ были сходны; поэтому они дѣлаются лицемѣрами, на сколько то позволяютъ каждому его дарованія. Но, выйдя за иностранца, женщина не бываетъ поставлена въ необходимость показывать видъ, что приняла его вкусы и привычки; она всегда можетъ слѣдовать собственнымъ, и каковы бы ни были они, приписывать ихъ своей иноземной національности“.

Да, Молли, она удивительная дѣвушка; во всемъ, что касается жизни и знанія людей, я не встрѣчала ей равныхъ. Каролина никогда не могла бы сдѣлать подобнаго замѣчанія; она не умѣла воспользоваться выгодами заграничной жизни; свѣтъ она знаетъ столько же, сколько знала въ Додсборо. Иногда я жалѣю, что мы не оставили ее дома, потому-что, какъ я замѣтила, въ комъ путешествіе не развиваетъ свѣтскости, въ томъ оно только усиливаетъ привязанность къ обычаямъ родины. А если родина, по-несчастію, Ирландія, то нѣтъ надобности прибавлять, какъ пагубно такое направленіе мыслей.

Мы въ этомъ согласны съ Мери Анною. У насъ выйдти за пэра можно только дочери банкира или танцовщицѣ; на мелкихъ помѣщиковъ наши аристократы не хотятъ и смотрѣть. Слѣдовательно, дѣвушка, желающая найдти жениха съ титуломъ графа или герцога, должна ѣхать за границу.

Мери Анна не одинъ разъ положительно объявляла, что лучше умереть, нежели сдѣлаться просто „мистриссъ NN“. Она говоритъ: „Вся жизнь пройдетъ въ тяжкой борьбѣ, если не будетъ защищена аристократическимъ именемъ“. Я лучшая свидѣтельница тому. Сколько лѣтъ отравляло мою жизнь ненавистное наше имя!

– Выходи же за него, милое дитя мое, сказала я:– выходи за него – и будь счастлива въ выборѣ. Для меня, среди всѣхъ моихъ непріятностей и страданій, будетъ отрадою знать, что по-крайней-мѣрѣ одна изъ моихъ дочерей поддерживаетъ честь материнской фамиліи! Что ни выйдетъ изъ этого брака, но ты будешь баронесса.

Она горячо пожала мою руку, Молли, но не сказала ничего. Я знала, что предполагаемый шагъ сопряженъ для нея съ жертвами, но остереглась спрашивать. Разузнавать и изслѣдовать раны сердца, по моему мнѣнію, чрезвычайно-опасно: это неизбѣжно ведетъ къ тому, что онѣ раскрываются и становятся неисцѣлимыми; потому я молчала о нихъ и продолжала говорить исключительно о баронѣ.

– Это убьетъ Дэвисовъ, сказала я: – онѣ будутъ задыхаться съ зависти.

– Да, это убьетъ ихъ и онѣ будутъ спорить, что слухи о моемъ замужствѣ ложны, пока не перепечатаютъ наши провиціалыіыя газеты изъ „Morning Post“ описаніе свадьбы. Тогда-то припомнятся имъ всѣ ихъ насмѣшливыя замѣчанія о путешествіяхъ по чужимъ краямъ! – Да, мой другъ Молли, въ Броффѣ нескоро найдется баронъ!

– Я думаю, что мистеръ Бельтонъ пойметъ наконецъ оскорбительную безразсудность своихъ притязаній, продолжала она: – онъ увидитъ различіе между замкомъ Вольфенфельзъ и квартирою въ сельской лечебницѣ!

Однимъ словомъ, другъ мой Молли, мы разсмотрѣли вопросъ со всѣхъ сторонъ и согласились, что хотя лучше было бъ, еслибъ Вольфеншеферъ былъ англійскій виконтъ съ огромными помѣстьями въ Beликобританіи, но и въ настоящемъ своемъ положеніи замужство это хорошо. „Я займу довольно-блестящее положеніе“, сказала Мери Анна: – „и постараюсь его возвысить“. Мы согласились, что для Кери очень-пріятно гостить у мистриссъ Моррисъ и не надобно пока ее лишать этого удовольствія; потому-что, какъ справедливо замѣтила Мери Анна, „Кери очень-проста и откровенна; если ее взять намъ съ собою, она разболтаетъ наше состояніе и погубитъ насъ“. Это правда, Молли: Кери рѣшительно не понимаетъ, какой осторожности, какихъ пожертвованій стоитъ намъ удерживаться въ настоящемъ положеніи. Она истинная Доддъ – этимъ все сказано.

Слѣдующій день прошелъ у насъ въ хлопотахъ. Надобно было увязывать вещи, купить новую ливрею для Патрика Бирна, нанять дорожную карету, чтобъ явиться въ приличномъ видѣ. Бетти также мы старались выучить, какъ ей держать себя среди многочисленной прислуги замка, чтобъ не компрометировать насъ своими ирландскими выходками. Мери Анна заставляла ее при себѣ ѣсть, раскланиваться и пр.; но не знаю, воспользуется ли она этими уроками.

Мы отправились изъ Раштадта съ великолѣпіемъ: въ каретѣ шестеркою, съ курьеромъ, который скакалъ впереди, приготовляя лошадей. Одинъ этотъ видъ, топотъ и храпѣнье лихихъ коней, звяканье колокольчиковъ и бубенчиковъ на сбруѣ – все это такъ меня растрогало – вы знаете, Молли, какъ я впечатлительна – такъ меня растрогало, что, подъ вліяніемъ своихъ настоящихъ ощущеній и мыслей о будущемъ, я первыя двѣ станціи проплакала.

– Если вы такъ волнуетесь, сказалъ К. Дж.:– то не лучше ли намъ воротиться?

Можно ли представить себѣ болѣе грубую неделикатность, Молли? Встрѣчался ли вамъ въ жизни человѣкъ, умѣющій такъ возбуждать къ себѣ отвращеніе? Ужь конечно послѣ его словъ я перестала плакать; я начала съ нимъ за нихъ такъ расплачиваться, что онъ радъ былъ помѣняться мѣстами съ Бетти, и всю остальную дорогу сидѣлъ на лакейскомъ мѣстѣ.

Впрочемъ, и Бетти была въ-сердцахъ за то, что Мери Анна не позволила ей натыкать на шляпку всѣхъ ея старыхъ цвѣтовъ, которые были безпощадно выброшены. Мери Анна говорила ей, что она съ своими цвѣтами была совершенная рождественская ёлка; недоставало только свѣчей и фонариковъ. И вотъ наша Бетти изволила ревѣть и ворчать до самаго обѣда, а потомъ уснула и начала невыносимо храпѣть. Въ довершеніе пріятностей, Патрикъ напился пьянъ такъ, что его надобно было привязать къ козламъ; на каждой станціи онъ потѣшался на своей привязи и вокругъ кареты собиралась толпа народа. Впрочемъ, путешествіе наше было очень-пріятно.

Мы ужинали въ городкѣ, называющемся Оффёнбургь, и оставались тамъ ужасно-долго. Видите ли, К. Дж. открылъ, что трактирщикъ умѣетъ говорить поанглійски и знаетъ толкъ въ сельскомъ хозяйствѣ: несмотря на все наше противорѣчіе, онъ посадилъ его съ нами ужинать, и они, куря свой отвратительный табакъ и пьянствуя, просидѣли далеко за-полночь, толкуя о хлѣбахъ, травахъ, льнѣ и тому подобныхъ предметахъ. Впрочемъ, это принесло свою пользу: развеселило К. Дж. на всю остальную дорогу. Да, Молли, натура К. Дж. не измѣнилась и, кажется, неисправима. Дѣлайте, что угодно, вывозите его куда угодно, знакомьте его со всѣми пріятностями аристократизма и свѣтскаго общества – сердце его все наполнено телятами и ягнятами; ему все попрежнему скотный дворъ нравится больше бальнаго салона.

Мы могли бы ночевать въ Фрейбургѣ, а благодаря бесѣдѣ К. Дж. пріѣхали туда только къ завтраку. Я, какъ видите, стараюсь отмѣчать вамъ всѣ имена городовъ. Возьмите въ школѣ небесный глобусъ, и прослѣдите наше путешествіе вокругъ свѣта: это очень-займетъ васъ.