Текст книги "Статьи и речи"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

В конце концов, мои дорогие друзья и братья, даже лунная Свинья Целиком (и полностью) может оказаться лишь малой толикой высшей и более великой задачи, именуемой Образованием!

23 августа 1851 г.

БУКМЕКЕРСКИЕ КОНТОРЫ

Перевод М. Беккер

В одной спортивной газете от воскресенья 14 июня помещено двадцать девять объявлений Пророков, которые сулят – за вознаграждение от одного фунта и одного шиллинга до двух с половиною фунтов – точнейшею информацию касательно всех "событий", долженствующих произойти на ипподроме. Каждый из этих Пророков располагает исключительными и неоспоримыми секретами, основанными на поразительных сведениях, сообщенных ему знаменитыми незнакомцами (они, разумеется, предатели, но до этого никому нет дела) из всех скаковых конюшен. Каждому из этих Пророков совершенно ясно, что его просвещенные клиенты и корреспонденты непременно должны победить, и каждый почтительнейше предостерегает чрезмерно доверчивую публику, чтобы она не полагалась на других Пророков. Все они филантропы. Один мудрец пишет, что "когда он окидывает своим опытным взором широкую поверхность борющегося общества и наблюдает терпение и стойкость немногих и стремительный натиск многих, которые вступили в схватку с житейскими невзгодами, его охватывает непреодолимое желание ярким светильником осветить путь всем". Он, сверх того, чрезвычайно обеспокоен тем, что "не проходит дня, когда бы публика не швыряла свои деньги на ветер, ставя на всякую дрянь". Второй извещает о своем появлении среди менее блестящих звезд небосклона следующим образом: "Пророк-Победитель грядет!" Третий пересыпает свой секретный список фаворитов цитатами из Нового завета. Четвертый признается, что недавно совершил небольшую ошибку, которая "привела к печальным последствиям", и, принеся десяток извинений, заявляет, что в извинениях нет необходимости, ибо "после беспрецедентного успеха недавно приведенных им доказательств его способности выуживать тайное тайных ипподрома, ему, безусловно, можно простить одну ошибку". Все Пророки пишут в торопливой манере, словно вдохновение осеняет их, когда они едут верхом, и они, сидя в седле, записывают свои новости прямо на лету ради просвещения человечества и возвращения золотого века.

Это процветающее ремесло являет собою прискорбное свидетельство того, как непомерно велик список пасущихся везде и всюду двуногих ослов. Заслуживает также упоминания то обстоятельство, что великое множество учеников и последователей Пророков вначале, без сомнения, можно было найти среди лихих юнцов, которые твердо уверены, что их никоим образом не проведет ни Шекспир, ни другой подобный ему сентиментальный враль. Страшно подумать, что существует целая порода людей, которые возомнили себя всезнайками и которых грабят все Пророки Книги Ставок. Это кажется нам одной из величайших нелепостей, какие только можно себе представить; впрочем, эта мысль могла бы возбудить в нас все, что угодно, кроме вражды к Пророкам, если бы зло этим ограничивалось.

Однако зло это имеет тот недостаток, что оно этим не ограничивается. Раз есть возможность выведать столько секретов, способных сделать их счастливых обладателей баловнями судьбы, каждый уважающий себя мальчик из мясной лавки или рассыльный считает своим долгом немедленно приобрести парочку из тех, что подешевле, сделать ставку и выиграть. После того, как благородный спортсмен приобрел талисман у Пророка-Победителя, ему необходимо удобное место, где имеются списки скаковых лошадей, где следят за последним положением со ставками и где он может поставить свои (или чужие) деньги на счастливых лошадей, которых многоопытный Пророк ему украдкой указал. Presto! {Быстрей! (Ит.).}Конторы вырастают на всех улицах! Во всех маклерских конторах появляется спрос на старые, засиженные мухами цветные гравюры с изображением скаковых лошадей и на любые увесистые фолианты, напоминающие гроссбухи. Две такие гравюры в витрине любой лавчонки и одна такая книга на любом прилавке – вот вам и вся букмекерская контора, да еще и с банком в придачу.

Букмекерская контора может быть табачной лавкой, внезапно преображенной таким образом, или она может быть букмекерской конторой и ничем иным. Устройство конторы может обойтись дешево – в этом случае просто убирают законно находящийся там прилавок и устанавливают в одном углу загородку н конторку; ее можно, напротив, роскошно обставить мебелью красного дерева. Иногда через окошко можно лицезреть управляющего конторой субъекта в сильно потрепанном костюме – сидя в своем тайное тайных, он, прежде чем приступить к делу, попивает джин в обществе исполненною благоговения клиента, наблюдая в это окошко за паломниками, стремящимися в храм. Порой эту должность исполняет джентльмен, напоминающий государственного чиновника, который с безмятежной снисходительностью делает записки в конторской книге, вставив в глаз монокль. Букмекерское заведение может снизойти до ставок в один шиллинг; оно может отвергать ставки меньше чем в полкроны, может провести демаркационную линию между собой и снобами на уровне пяти шиллингов, семи с половиной шиллингов, полсоверена или даже (правда, очень редко) фунта стерлингов. Расписка о заключенной сделке может представлять собой жалкий обрывок мягкого картона с неразборчиво напечатанной и еще более неразборчиво заполненной формой, или, напротив, окрашенную в мягкие тона визитную карточку, адресованную "Кассиру Аристократического Клуба" и уполномочивающую эту важную особу выплатить подателю сего два фунта пятнадцать шиллингов в случае, если Новичок выиграет кубок Фортуната *, причем обязательно выдать эту сумму на следующий день после скачек. Но какова бы ни была контора, ей нужно только одно – помещаться где-нибудь, в любом месте, где ходят люди, и стремительные молодые англичане, которые всегда держат ухо востро и всегда смотрят в оба, явятся туда и отдадут свои деньги, как и подобает этим беззащитным невинным существам.

Резвится, радуясь, что выигрыш велик,

И лижет руку, что его обчистит вмиг *.

Мы не можем утверждать, будто редакция "Домашнего чтения" расположена в средоточии этих заведений, ибо они кишмя кишат по всему Лондону и его предместьям. Однако в нашей местности развелось множество букмекерских контор, и не надо далеко ходить, чтобы с ними познакомиться. На днях, проходя по одной грязной и шумной улице близ театра Друри-Лейн, мы увидели, что к числу контор, находящихся под покровительством мистера Весельчака, прибавилась еще одна.

Маленькое заведение мистера Весельчака до такой степени напоминало лавку аптекаря из "Ромео и Джульетты", из которой вынесли всю мебель и наскоро приспособили для целей надежного и выгодного вложения капитала, что оно особенно привлекло наше внимание. Кроме того, оно расцвело чуть ли не накануне скачек в Аскоте, и потому у нас мелькнуло подозрение – уж не изобрел ли мистер Весельчак хитроумный способ собирать ежедневно вплоть до самого открытия скачек как можно больше денег, после чет – если нам позволено будет употребить столь грубое выражение – дать тягу. Мы не сомневались, что в контору мистера Весельчака будут приносить вклады, несмотря на крайне неутешительный вид его заведения (возможно, что оно открылось в то самое утро), ибо даже за то время, что мы изучали его с противоположной стороны улицы, мы увидели, как два газетчика, один начинающий пекарь, один клерк и одни юный мясник вошли туда и весьма доверчиво заключили сделки с мистером Весельчаком.

Мы решили сделать ставку у мистера Весельчака и посмотреть, что из этого выйдет. Поэтому мы пересекли улицу, вошли в контору мистера Весельчака и, взглянув на висящие в ней списки (в это время другой благородный спортсмен – мальчик с синей сумкой – тоже делал ставку у мистера Весельчака), высказали желание поставить на Топану в Западном Гандикапе смелую сумму в полкроны. Когда мы сделали это предложение мистеру Весельчаку, мы постарались изобразить все так, будто как свои пять пальцев знаем Топану и Западный Гандикап, тогда как унизительная правда заключалась в том, что мы не имели и не имеем ни малейшего понятия о смысле этих слов, если не считать того, что, по нашему мнению, Топана – это лошадь, а Западный Гандикап – заезд. Поскольку обязанности мистера Весельчака состояли в тол, чтобы сохранять серьезный вид и не задавать вопросов, он принял нашу ставку, занес ее в книгу и через перила своей конторки вручил нам грязный обрывок картона, который давал нам право требовать – на следующий день после скачек, о чем нам ни в коем случае не следовало забывать, – семь с половиною шиллингов, если Топана победит. Какой-то демон шепнул нам, что это отличный случаи узнать, имеется ли в кассе мистера Весельчака запас серебра, и потому мы протянули ему соверен. Голова мистера Весельчака мгновенно нырнула за загородку – он исследовал воображаемые ящики, – после чего мы услышали произнесенное сдавленным голосом мистера Весельчака замечание о том, что все серебро сегодня утром обменяли на золото. Затем, в мгновение ока появившись снова, мистер Весельчак вызвал из задней комнаты самого продувного мальчишку, какого когда-либо видел свет, и послал его разменять соверен. Мы сказали мистеру Весельчаку, что если он будет так любезен дать нам полсоверена (ведь у него так много золота), мы увеличим свою ставку и избавим его от хлопот. Однако мистер Весельчак, снова скользнув за загородку, отвечал, что мальчик уже ушел – так оно и было, ибо он исчез, едва дослушав хозяина, – и что никаких хлопот это не составляет. Итак, до возвращения мальчика мы оставались в обществе мистера Весельчака и невозмутимой особы женского пола, которая с решительным видом смотрела на улицу и, очевидно, была не кто иная, как миссис Весельчак. Когда мальчик вернулся, нам показалось, будто в то время, пока мы получали сдачу, у него слегка дергался нос, словно он насмехался над своею жертвой, но это была такая продувная бестия, что мы ни в чем не могли быть уверены.

На следующий день после скачек мы вернулись со своим документом к мистеру Весельчаку и обнаружили там страшное смятение. Контора была битком набита молодыми людьми, по большей части грязными, засаленными и подвыпившими, и все они громко требовали мистера Весельчака. На месте мистера Весельчака сидел чудо-мальчик, совершенно одинокий, беззащитный, но нимало не смущенный. Мистер Весельчак, сказал он, ушел "по важному делу" в десять часов утра и не вернется до позднего вечера. Миссис Весельчак уехала за город для поправления здоровья и не вернется до зимы. "Вернется ли мистер Весельчак завтра?" – возопила толпа. "Нет, завтра его здесь не будет, отвечал чудо-мальчик. – Потому что завтра воскресенье, а по воскресеньям он всегда ходит в церковь". При этих словах рассмеялись даже те, кто проиграл. "Значит, он будет в понедельник?" – в отчаянии спросил молодой зеленщик. "В понедельник? – задумчиво повторил чудо-мальчик. – Нет, не думаю, что он будет здесь, потому что в понедельник он идет на распродажу". На это один из молодых людей насмешливо заметил: "Уж не знаю, что он будет продавать там, а только тут он продал нас", – остальные же принялись слоняться по конторе, причем одни смеялись, другие бранились, а какой-то рассыльный, обнаружив книгу – единственное, что осталось от мистера Весельчака, – заявил, что книга – "первый сорт". Мы взяли на себя смелость просмотреть ее и убедились, что так оно и есть. Мистер Весельчак получил около семнадцати фунтов, и если бы он даже оплатил свои потери, чистая прибыль составила бы фунтов одиннадцать или двенадцать. Едва ли есть необходимость добавлять, что мистер Весельчак столь долго оставался на распродаже, что так до сих пор и не вернулся. В последний раз, когда мы проходили мимо его бывшего заведения (на котором красуется вывеска "Сапожных дел мастер"), уже сгущались вечерние тени, и некий джентльмен из Нью-Инна подробно расспрашивал о нем бестолкового и запыленного человека, который разговаривал через щелку двери и не знал ничего ни о ком и еще меньше, чем ничего (если это возможно), о мистере Весельчаке. Ручку звонка у двери нижнего этажа весьма выразительно вытащили наружу до отказа и оставили в таком положении – вроде того, как вытягивают рычаг органа. Надо надеяться, что несчастный простак, который так яростно звонил в контору мистера Весельчака, получил некоторое удовлетворение от этой затраты сил. Никакого другого удовлетворения за свои деньги он не получит.

Однако публика не должна становиться жертвой людей, подобных Весельчаку. О нет, ни в коем случае! По соседству с нами имеются более респектабельные букмекерские конторы. Специально для искоренения этого зла у нас имеется Объединенный Нравственный Торгово-ремесленный Букмекерский клуб. Проспект этого учреждения, созданного для пользы лавочников и ремесленников (в оригинале имеется заставка – гравюра с изображением скачек), мы приводим здесь точно и дословно.

"Учредители Объединенного Нравственного Торгово-ремесленного Букмекерского клуба, возвещая о пополнении числа букмекерских контор нашей столицы, имеют честь заявить, что они движимы отнюдь не чувством соперничества по отношению к издавна существующим почтенным заведениям подобного рода, а напротив, духом честного соревнования и просят поддержки публики, гарантируя ей более надежное обеспечение капитала, нежели то, которое предлагалось ей до сих пор.

Объединенный Нравственный Торгово-ремесленный Букмекерский клуб, как и следует из его названия, представляет собой Объединение торговцев и ремесленников, деловых людей, которые, наблюдая, как любители спорта, принадлежащие к низшим сословиям, ежечасно подвергаются ограблению со стороны лиц, несостоятельных как с точки зрения их репутации, так и с точки зрения собственности, пришли к выводу, что публика сочтет достойным поддержки учреждение клуба, в который их собратья-торговцы и ремесленники, желающие рискнуть несколькими шиллингами, могли бы вложить свои деньги с полной уверенностью, что дело ведется честно и справедливо.

Дирекция Клуба чувствует, что отвращение, которое вызывают букмекерские конторы (действующие в ущерб тем, кто изо всех сил стремится честным путем заслужить доверие публики), в большой степени объясняется тем обстоятельством, что многие конторы были обставлены с претенциозной пышностью, сопровождавшейся за тратами, на покрытие которых, безусловно, не хватило бы прибылей ни одного честного предприятия. С другой стороны, разительная нищета других заведений с очевидностью свидетельствовала о намерении их хозяев брать деньги у _всех_ и не платить _никому_.

Избегая этих крайностей во внешнем виде, мы преисполнены твердой решимости никогда не пускаться в спекуляции в таких масштабах, которые могут привести к тому, что мы не будем в состоянии "платить на следующий день после скачек".

Клуб будет вести свои дела в доме известного глубоко уважаемого торговца, расположенном в центре города, причем соглашение директоров с этим лицом дает наиболее солидную из всех возможных гарантий нашего намерения честно выполнять свои обязательства перед публикой.

Все ставки будут обеспечены и все выпущенные билеты на вложенные деньги будут подписаны только директором", и т. д. и т. п.

После этого торговцы и ремесленники могут совершенно спокойно ставить деньги на своих фаворитов. А их семьи, подобно персонажам из старинных скалок, будут жить счастливо до самой смерти.

Между тем не подлежит сомнению, что это зло приняло широкие размеры и что оно влечет за собою весьма серьезные социальные последствия. Однако, при всем нашем уважении к взглядам, которых мы не разделяем, мм считаем ошибкой требовать в этом случае вмешательства законодательной власти. Во-первых, мы не считаем разумным, чтобы законодатели, которые всегда так мало заботились о развлечениях народа, принимали одни только меры пресечения. Если бы законодательная власть заботилась о воспитании и увеселениях народа и искренне желала содействовать и покровительствовать им в течение всего того времени, когда она поступала как раз наоборот, дело могло бы обернуться иначе, хотя даже и в этом случае мы сильно сомневались бы в том, не является ли такое требование попыткой снять с себя ответственность. Во-вторых, хотя почтенные, достопочтенные и ученые члены парламента, которые, сидя на своих местах, распространяются о том, что хорошо и что плохо, что правда и что неправда для народа – представляют собой весьма поучительное зрелище, мы в дерзости своей не восхищаемся тем, как нынешний парламент решает подобные вопросы, и мы уверены, что, если они не будут решены по всей справедливости, парламент не может пользоваться большим моральным авторитетом. Без сомнения, вся страна знает, что некоторые благородные общественные Пророки уже довольно долгое время рекламировали свои секреты направо и налево, указывая на лошадь, которая должна разорить всех, кто на нее ставит, и клялись, что другая лошадь должна всех обогатить! Без сомнения, все мы, несмотря на различие наших политических взглядов, знаем, что ни один из них, "окидывая своим опытным взором", точь-в-точь как Пророк из спортивной газеты, "широкую поверхность борющегося общества", был одержим тем же "непреодолимым желанием ярким светильником осветить путь всем" и при свете этого яркого светильника проникся глубокой уверенностью в том, что выиграет Вороной, – он верит в это до тех пор, пока не купят его предсказания, посте чего ему внезапно приходит в голову, что выиграть может Белый, или даже Гнедой, или, весьма возможно, Серый в яблоках. Без сомнения, все мы знаем, хоть нам и не хочется в том признаться, что это портит и пятнает репутацию политических деятелей, что выборы, которые нам предстоят, и все правительство страны в настоящее время представляют собой большую бесшабашную букмекерскую контору, где Пророки спрятали в карман свои собственные предсказания после того, как они до последней возможности водили за нос своих клиентов, и где теперь, окидывая своим опытным взором весь мир вообще, они ставят на кого и на что угодно, лишь бы только выиграть!

Нет. Если бы наши законодатели взялись за это дело, это, без сомнения, было бы добродетельной демонстрацией, но отнюдь не поучительным зрелищем. Родители и хозяева должны позаботиться о себе сами. Каждому следует кое-что знать о привычках и пристрастиях своих подчиненных, а когда появляются новые искушения, следует знать о них побольше. Согласно условиям договора, подмастерья подлежат наказанию за азартные игры, и было бы чрезвычайно полезно, если бы несколько десятков этих благородных спортсменов были осуждены и заключены в исправительный дом щипать пеньку и набивать кашей свои глупые желудки. Играющих на скачках клерков и слуг, которые, несмотря на строгое предупреждение, продолжают играть, следует решительно увольнять со службы. Есть много трудолюбивых и порядочные молодых людей, которые могут занять их места. Полицейским следует дать указание ни в коем случае не оставлять безнаказанным ни одного джентльмена, пользующегося дурной репутацией, – независимо от того, разыскивает его полиция или нет, – о котором станет известно, что он связан с какой-либо букмекерской конторой. Мы убеждены, что таким образом можно будет обнаружить множество выдающихся личностей. Этих предосторожностей, вероятно, будет достаточно, – в том случае, если родители и хозяева станут неукоснительно выполнять свои обязанности, вместо того чтобы взваливать их на законодательную власть, на которую они сами не полагаются. Иные дураки, за которыми никто не следит, всегда будут катиться по наклонной плоскости, но за большей частью этого многочисленного разряда людей все же кто-то следит, и крайне необходимо следить за ними более строго.

26 июня 1852 г.

ПРЕДЛОЖЕНИЯ ПО ПОВОДУ ТОГО, КАК ПОЗАБАВИТЬ ПОТОМСТВО

Время от времени я предаюсь размышлениям о Потомстве, этом древнем, хотя и не родившемся еще персонаже. Я рассматриваю его под различными углами зрения и представляю его себе во всевозможных настроениях, но главным образом думаю о том, как он должен смотреть на наш век. Я особенно люблю задаваться вопросом, способствуем ли мы тому, чтобы развлечь и позабавить этого старого джентльмена. Последнее совершенно необходимо, ибо если не мешать дело с бездельем, то даже Потомство может отупеть,

А ведь подумать только, какая ему предстоит уйма дел. Только прочесть все книги, посмотреть все картины и статуи, послушать всю музыку, которую так щедро оставляют ему в наследство толпы восхищенных предков в течение многих поколений, и то будет нелегкой задачей. Я убежден, что даже стихов, написанных специально для него, было бы достаточно, чтобы заморочить голову кому угодно. Сколько времени займут его приемы, просто невозможно себе представить – ибо как еще сможет он принять полчища леди и джентльменов, которые преисполнены твердой решимости творить для Потомства! А огромное количество хитроумных изобретений, начиная от вечного двигателя и кончая дальнобойными орудиями, которые ему придется испытать, оценить и принять, ведь это неизбежно займет лучшие годы его жизни. Чтобы выслушать все просьбы, хотя бы требования просителей были всякий раз ясны как божий день, ему пришлось бы просидеть столько же времени, сколько просидели двадцать лорд-канцлеров, хотя каждый из них сидел на мешке с шерстью в течение двадцати лет. Только для того, чтобы отвергнуть тех шарлатанов от наук и искусств, которые умеют ловко набить себе цену, а также для того, чтобы прижать к своей груди тех знаменитостей, которых все человечество готово за ненадобностью выбросить вон, – только для одного этого потребуется уйма времени. Совершенно ясно, что по своим свершениям в труде Потомству суждено превзойти любого будущего Геркулеса.

Исходя из всего вышеизложенного, было бы лишь уместно позаботиться о развлечениях этого трудолюбивого персонажа. Если уж он непременно должен так сильно переутомляться, давайте по крайней мере сделаем что-нибудь, чтобы его развлечь – что-нибудь сверх тех томов поэзии и прозы, тех картин и статуй и тех музыкальных пьес, которые доставят ему бесконечное наслаждение; попытаемся доставить ему наслаждение (осмелюсь заметить) не буйного, а скорее мечтательного свойства.

Таков ход моих размышлений, когда я рассматриваю настоящее время в его отношении к Потомству. Увы! Я должен сказать, что, по-моему, мы недостаточно стараемся вызвать у него улыбку. Мне кажется, мы могли бы позабавить его немножко больше. Я хотел бы внести одно или два предложения – правда, они несколько неожиданные и фантастические, но вполне подходят для этой цели, ибо принадлежат к тому типу шуток, которые могут показаться забавными Потомству.

Если бы у нас сейчас было два великих военачальника – скажем, один в армии, а другой во флоте, причем один из них погиб бы в бою (то есть погибло то, что от него осталось, ибо мы предположим, что еще раньше он потерял руку и глаз или еще что-то в этом роде), а второй дожил до старости – то Потомство сочло бы за шутку, если бы мы заполнили свои города скверными статуями одного и предали полному забвению другого. Мы можем развить этот план и дальше. Если бы мы положили обоих воображаемых великих люден рядом в соборе св. Павла, а затем в отделе объявлений наших газет поместили бы рядом два воззвания о пожертвованиях на памятники тому и другому; и если бы мы, продолжая шутить, заявили, что памятник одному должен быть неслыханно роскошным, а памятник другому невероятно жалким, причем в списке лиц, пожертвовавших средства на один памятник, значились бы имена трех четвертей знатных сановников страны, тогда как в списке лиц, пожертвовавших на второй, жалкая горсточка простых людей, и таким образом сумма подписки на один памятник с легкостью подскочила бы до огромной цифры, а сумма подписки на второй с трудом дотянулась бы до размеров нищенского пособия дочери умершего адмирала, – если бы нам только удалось довести эту шутку, как говорил Отелло

до этой степени, не больше *,

мне кажется, она изрядно насмешила бы Потомство.

Упоминание о знатных сановниках подводит меня к моему следующему предложению. Оно потребует изменения существующего ныне в Англии способа удостаивать почетных званий и титулов; но, воодушевленные многочисленными примерами бескорыстного служения Потомству, мы, быть может, осмелимся его испробовать.

Я буду исходить из предположения, что среди книг той весьма обширной библиотеки (большая ее часть в нынешние непросвещенные времена совершенно неизвестна), которая неизбежно станет богатым наследием Потомства, найдется история Англии. Из этой летописи Потомство узнает о происхождении многих благородных фамилий и титулов. Так вот – шутка, которую я имею в виду, состоит в следующем. Если бы мы могли устроить дело так, чтобы этот привилегированный класс всегда заботливо охраняли, окружив его барьером из зеленого сукна, барьером, через который было бы разрешено переступить лишь нескольким генералам, нескольким крупным капиталистам и нескольким законникам (заметим, что последние еще при жизни многих предыдущих поколений переступали через него так, что это не делало им особой чести, – в чем наш любезный друг Потомство убедится, вернувшись к тем временам, когда судьями и младшими судьями стали люди, несомненно обладающие свободой, честью и независимостью); если бы такой привилегированный класс всегда охраняли и ограждали, оберегали и ограничивали, как это делалось несколько сот лет назад, если бы его никогда не приспосабливали к обстоятельствам эпохи, и если бы его действительно учредили и поддерживали, как нечто, со дня творения и поныне одаренное выдающейся врожденной способностью благородно править и управлять и формировать кабинеты министров (о чем блестяще свидетельствует превосходное состояние всего правительственного механизма, всех общественных учреждений, всех верфей, всех кораблей, всех дипломатических связей и в особенности всех колоний), – мне кажется, самоочевидный комизм этой ситуации заставил бы Потомство захихикать. Поскольку все мы знаем, что в настоящее время дела в Англии обстоят совсем по-другому, нам придется совершить множество изменений, прежде чем мы сможем передать Потомству существующий забвенный порядок. Например, пришлось бы постановить, что после благородного и ученого герцога, который, без сомнения (в один прекрасный день), будет призван давать советы ее величеству по поводу формирования кабинета министров, никому уже не следует присваивать титул великого герцога Дженнера или Прививки (в настоящее время столь достойно представленный в палате общин). Пэрское звание Уатта или Паровоза также придется постепенно отменить. То же самое должно произойти с графами Железных Дорог, с баронетами Трубчатых Мостов, с Фарадеевским * орденом "За заслуги", с орденом Подвязки за Электрический Телеграф, с титулами, присвоенными в настоящее время выдающимся писателям исключительно за литературную деятельность, и с подобными же титулами, присвоенными художникам, – хотя можно было бы придать остроту шутке, приравняв звание нескольких академиков званию олдермена. Однако, раз сыграв злую шутку и совершенно отделив возведенный в дворянское достоинство класс от людей всевозможных званий, которые добиваются общественных отличий тем, что делают свою страну более счастливой, славной и богатой, мы можем проникнуться приятной уверенностью в том, что, – как мне кажется и как я теперь почтительно замечаю, – мы сделали кое-что для увеселения Потомства.

Меня осеняет еще одна мысль. Из своей английской истории наш почтенный друг узнает, что в сравнительно варварское время, когда корона была бедна и ради денег делала все, что угодно, даровала помилование убийцам и прочим преступникам – отчасти из безумной жажды золота, а отчасти из пристрастных законов в пользу богатых феодалов, произошло самое нелепое и устарелое наказание, называемое штрафом. И вот мне кажется (ибо я все время забочусь о развлечении Потомства), что если бы, провозглашая всех правонарушителей равными перед лицом закона, мы в то же время сохранили бы это устарелое наказание штрафом (которое, разумеется, вовсе не наказание для тех, у кого есть деньги), скажем, за очень серьезные преступления, как, например, грубое насилие, мы, конечно, вызвали бы на лице Потомства широкую улыбку. В этом случае могло бы даже быть так. В полицейский участок могли бы привести "капитана", обвиняемого в том, что он избил тростью молодую женщину по совершенно дикой причине; и когда обвинение было бы доказано, то в качестве примера равенства всех перед законом (а отнюдь не но вине судьи, ибо у него нет другого выхода) "капитана" могли бы оштрафовать на 50 шиллингов, а он мог бы вытащить из кармана туго набитый кошелек и сказать, что если дело только в этом, он готов уплатить 50 фунтов. Вот это была бы поистине забавная шутка для Потомства! При свете белого дня, в первом городе мира, в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году!

Или мы могли бы заставить наши законы рассматривать это самое грубое насилие таким забавным образом, чтобы дать возможность няньке из работного дома в двух часах ходьбы от столицы подвергнуть ребенка медленной пытке огнем, а потом уйти от правосудия совершенно безнаказанной, не считая всего лишь двухнедельного тюремного заключения! Мы могли бы довести эту шутку до крайнего предела – сделать так, чтобы ребенок благополучно скончался и сгнил, а злодейку-няньку лишь тогда привлекли бы к суду; причем ее чудовищное преступление юридически определялось бы этим единственным результатом или его отсутствием, а не мучениями, которые оно причинило, и не ужасающей жестокостью, о которой оно свидетельствовало. И все это время (чтобы было еще смешнее) во всех частях королевства воздвигались бы всевозможные сторожевые башни по возможности высотою с Вавилонскую (когда ее разрушили), на верхушках которых день и ночь толпились бы люди всех званий и сословий, высматривая всевозможные правонарушения, совершаемые где-то очень далеко на Востоке, на Западе, на Севере и на Юге. Таким образом, нежная нянька, утешенная джином, вернулась бы опекать младенцев (представьте себе прошлое этой милой матроны, о матери!), и, таким образом, Потомство вынуждено было бы смеяться, хотя и горьким смехом!

Право, я думаю, что Потомство отнесется к этой последней шутке (по причине ее крайне зловредного характера) столь равнодушно, что вместо нее ему может потребоваться другая. И если бы нам удалось склонить группу джентльменов, у которых сильно развиты френологические органы воинственности и драчливости, если бы нам удалось склонить их объединиться в общество, произносящее громкие речи о Мире, сопровождаемые шумным боевым кличем против всех, кто их не произносит; и если бы только нам удалось убедить их красноречиво суммировать все невыразимые бедствия и ужасы Войны и представить их своей собственной стране в качестве исчерпывающей причины для того, чтобы быть незащищенной от Войны и стать добычей первого деспота, коему вздумалось бы ввергнуть ее в эти бедствия и ужасы, – тогда я действительно поверю, что мы добрались до самой лучшей шутки, какую только можно найти в нашем Полном Собрании Шуток для Потомства, и что мы можем сложа руки пребывать в уверенности, что сделали для увеселения этого придирчивого патриарха все, что только возможно.