Текст книги "Статьи и речи"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

Свет и воздух – первейшее условие нашего существования. Из всех доказанных физикой фактов нет более бесспорного: для нервной системы необходимо обилие солнечного света. Салат и некоторые другие овощи можно выращивать в темноте, без особого ущерба, если не считать изменения естественной окраски. Но для нервной деятельности животных нужен свет. Чем выше ступень развития животного организма, тем более насущной становится для него потребность в свободном поглощении ярких солнечных лучей. Все человеческие существа, выросшие в темноте, хиреют и вырождаются. Среди заболеваний, о которых определенно известно, что они возникают и прогрессируют в результате недостатка света и всех сопутствующих этому условий, первое место принадлежит ужасным болезням – золотухе и чахотке.

В данное время, когда усилия ревнителей гигиены и Управления здравоохранения воспитали общественное мнение в духе этих истин, нам, пожалуй, даже неудобно повторять факты, которые так же бесспорны, как то, что дерево растет или волны плещутся. Но в течение последних нескольких лет основным недостатком практической философии было ее слишком большое отстранение от повседневных дел и жизненных забот. Поэтому знакомство даже с такими истинами не было в это время исчерпывающим и касалось лишь узкого круга людей. Красная Тесьма – тот великий институт, который ставит себя куда выше Природы, – категорически отказалась принять их, задушила их, прикрепив к ним ярлык: "подлежит налогообложению", и с превеликим негодованием сунула их на полку.

Этому настолько трудно поверить, что наши читатели, естественно, спросят: когда, где, каким образом? А вот каким образом. Весной 1844 года на почетном месте канцлера Казначейства на Даунинг-стрит в Лондоне восседало воплощение Красной Тесьмы. К этому воплощению Красной Тесьмы во плоти человека прибыла депутация от Общества плотников – мастеров, и другая – от Общества усовершенствования метрополии, в которую входило несколько специалистов по натурфилософии. Эта последняя депутация взяла на себя смелость изложить вышеупомянутый факт, связанный со светом, как некое микроскопическое проявление Вечной Мудрости, утвердившейся до того, как появилась Тесьма. И поскольку налог на окна исключал свет из обихода бедняков в больших городах, где они ютились в страшной тесноте в переполненных старых домах, ибо он склонял хозяев этих домов избавляться от необходимости платить налог, закрывая ставнями окна, чем они и прославились; и поскольку все комнаты оказались лишенными света и воздуха, а бедняки набивались по нескольку человек в постель; и поскольку вследствие этого огромное и совершенно противоестественное количество их страдало золотухой, туберкулезом и постоянно скатывалось к пауперизму, – то депутаты просили достопочтенного Краснотесемщика, члена парламента, по крайней мере изменить налог с тем, чтобы уменьшить это бесчеловечное и пагубное зло. На что достопочтенный Краснотесемщик, член парламента, ответствовал, что налоги, по его мнению, не имеют ничего общего с золотухой: "ибо, – сказал он, – налог на окна не затрагивает деревенских жителей, а мне самому приходилось видеть много случаев золотухи в семьях крестьян-земледельцев моего района". Надо сказать, что заявление это было апогеем Красной Тесьмософии. Ибо, не говоря уже о том, что хорошо известно каждому, кому довелось путешествовать по Англии, – ведь дома деревенских тружеников, вообще говоря, являются совершенным образцом санитарного благоустройства и, в частности, отличаются колоссальными размерами окон (обычно венецианского или флорентийского типа, отнюдь не ниже шести футов, причем стекла, как правило, зеркальные, и окна свободно открываются), – следует еще особо отметить, что в таких домах места хоть отбавляй и особенно много его в спальне. Кроме того, ничто не может быть более чуждо обычаю деревенского жителя, чем сдавать в наем спальню одинокому человеку в целях уменьшения налога, а самому с семьей ютиться в маленькой комнате, в которой из-за дороговизны топлива он затыкает щели и не допускает притока свежего воздуха. Так как обо всем упомянутом выше ни один английский деревенский хозяин, живой или мертвый, никогда не слышал, то ясно, – так же ясно, как то, что жилище деревенского труженика всегда полно света и воздуха, – что отсутствие света и воздуха ничего общего с золотухой не имеет. Таким образом, достопочтенный Краснотесемщик, член парламента, солгал (вежливо) депутатам и, доказав правоту своих слов доводами, идущими вразрез с законами природы, привел в большой восторг всех курьеров.

Вот так-то! Но закулисная сторона этого случая таила еще больше Красной Тесьмы, припасенной для того, чтобы, выражаясь морским языком, отдать концы. Депутатам, которые довольно настойчиво выступали с заявлениями об убийственных последствиях запрещения вентиляции в густонаселенных жилищах бедняков, тот же чин ответствовал: "Вы можете проветривать их, если вам угодно. Вот рядом со мной заместитель главного Краснотесемщика из министерства печатей. И он говорит вам, что в наружные стены домов можно вставлять цинковые пластинки, с пробуравленными в них дырочками, чтобы избежать обложения налогом". Депутаты просияли от счастья, услышав эти слова, ибо знали, что в число совершенств несравненной мудрости парламентских актов, установивших налог на окна, входило требование, чтобы все замурованные окна были замурованы тем же материалом, из которого сделаны наружные стены домов, и что во многих случаях, когда эти стены были построены, например, из камня, а окна забраны деревянными досками, считалось, что окна подлежат обложению, несмотря на то обстоятельство, что сквозь доски – этот по своей природе светонепроницаемый материал – не проникало ни луча света. Кроме того, депутаты знали из правительственных отчетов, что в соответствии с теми же парламентскими актами крошечное незастекленное отверстие, сделанное для того, чтобы в него могла пролезть кошка, так же как и маленький люк для сбрасывания угля в погреб, были торжественно объявлены окнами. Поэтому они были настолько довольны открытием продырявленного цинка, что добрейший и неутомимый доктор Саутвуд Смит* (один из членов депутации) упал на грудь господина Тойнби (другого члена депутации), обливая слезами радости Парламентскую улицу; свидетелем каковой сцены был Джон Таулер, рядовой лейб-гвардии второго гренадерского полка, стоявший на часах в Казначействе. Но председатель Общества плотников, человек линейки и циркуля, у которого орган почтения (к Красной Тесьме), видимо, оказался недостаточно развитым, усумнился. И, обратившись письменно по этому поводу в министерство печатей, он содействовал тому, что еще некоторое количество Красной Тесьмы было вплетено в следующую информацию: "продырявленные цинковые пластинки подлежат обложению налогом, если они продырявлены так, что пропускают свет; и не подлежат, если служат только целям вентиляции!" Поскольку Общество плотников (являющееся чисто деловой организацией) не осведомлено о том, каким образом следует производить перфорацию такого своеобразною двухствольного действия, чтобы отверстия одновременно пропускали воздух и закрывали свет, оно обратилось за объяснениями к самому достопочтенном) Краснотесемщику, члену парламента. Объяснение было представлено в виде столь запутанного клубка. что мы по справедливости сочли его высочайшим образцом тесьмопроизводства: "Указание о том, что могут быть сделаны отверстия для вентиляции, которые не облагаются налогом, как окна, не содержит ошибки, вопреки предположению сторон, а по сему я отнюдь не считаю несовместимым с законом право решать в каждом отдельном случае вопрос о том, будут или не будут определенные просверленные отверстия считаться окнами и будут ли они подлежать обложению налогом".

Чтобы понять этот венец налогового законодательства, сплетенный из самой красной казенной тесьмы, следует напомнить, что ни одни из существующих парламентских актов не допускал подобных исключений и что ни один из ник не мог существовать без Тесьмы. Ибо местный акт, касающийся одного Ливерпуля, был проведен после циркуляра о налоге на окна и исключал круглые отверстия для вентиляции, диаметр которых не превышает семи дюймов: однако при том условии, что, если они идут по прямой линии, их должна защищать чугунная решетка, причем промежутки между перекладинами не должны превышать четверти дюйма.

В бесславной истории налога на окна найдется еще один прекрасный образец Красной Тесьмы. В июле того же года, лорд Отторн – имя которого должно всегда пользоваться почтением, ибо оно, пожалуй, меньше связано с Красной Тесьмой, чем имя любого другого министра, – выступил с краткой речью в палате общин и дал описание статьи закона, представленной им с целью как-то ослабить негодование, вызванное установлением этого налога. Это была, – сказал он, – "статья, давшая людям право пробивать новые окна в уже существующих домах без всякой дополнительной оплаты. Единственная цель ее помешать увеличению налогообложения в уже существующих домах". На основании этого заявления многие арендаторы домов пробили новые окна. В ту же секунду, когда статья попала в правительственные учреждения, она запуталась в сетях из Красной Тесьмы.

В министерстве печатей, при толковании статьи, заменили "существующие дома" "существующими арендаторами". В самый текст статьи, до того как она стала законом, были введены слова, ограничивающие привилегию кругом лиц, которые "уже облагались соответствующим годовым налогом до 5 апреля 1835 года". Что за этим последовало? Красная Тесьма открыла, что ни один из тех, кто извлек пользу из этой статьи и пробил новые окна, не был должным образом подвергнут обложению в 1835 году. Не следует забывать, что порядок обложения, авторами которого были правительственные чиновники, был установлен без должной тщательности. Со всех пробивателей новых окон, сделавших это, основываясь на заявлении джентльмена, был взыскан дополнительный налог, что способствовало увеличению дохода государства, запятнало честь нашей страны и привело к канонизации Красной Тесьмы.

Тем, что все эти факты собраны и освещены, мы обязаны превосходной брошюре, в свое время составленной из статей "Вестминстерского обозрения". Значение этих фактов трудно переоценить.

Предоставьте же нашему чиновнику, который упивается Красной Тесьмой, подготовить социальную реформу, преследующую благую цель. Пусть он вновь обретет свои тесемочные мозги – после того как они на некоторое время были вышиблены из него ужасами чумы. И высчитайте, если можете, сколькими милями Красной Тесьмы он обовьет барьеры против, скажем, билля о погребении в общих могилах или закона о борьбе с инфекционными болезнями. О эти жгуты из толстенной Красной Тесьмы, которыми он заполнит почтовые ящики; эти наручники, которые он сделает из Красной Тесьмы, чтобы надеть их на руки, могущие принести пользу: эти бесконечные заросли департамента "Финансов", или "Лесов и Рощ", или чего угодно, увешанные и заплетенные Красной Тесьмой, по которым он будет не спеша бродить, изводя тех, кому выпала печальная доля следовать за ним.

Но дайте ему что-нибудь, с чем он мог бы поиграть, – парк, который можно вырубить, страшное чучело, которое он водрузит в публичном месте на устрашение цивилизованного человечества, мраморную арку, которую можно передвинуть на другое место – и откуда только возьмется в нем прыть! С помощью Красной Тесьмы он будет весело подтягивать вас на эшафот и опускать с него. Вот в каких забавах он находит себе утешение после огорчений, которые приносят ему злосчастные парламентские акты, предусматривающие еще более беспокойные улучшения, нежели предполагалось раньше. Он может еще и еще раз оплетать их тоненькими паутинками Красной Тесьмы и летом ловить с их помощью мух; или устроить рядом с ними официальные места отдыха и, завернувшись в Красную Тесьму, кататься по полу, наподобие гиппопотама, резвящегося во время купания.

Когда-то давным-давно в Лондоне на Лонг Энкр была старая, забитая пылью лавка, окна которой были уставлены высокими узкими бутылками с многочисленными экспонатами, с первого взгляда походившими на тухлые макароны. При ближайшем рассмотрении они оказывались солитерами, или "тесьмочервями", как их называют в Англии, извлеченными из внутренних механизмов неких леди и джентльменов, о чем деликатно сообщали ярлыки с инициалами на бутылках. То были результаты замечательного метода, применявшегося доктором Гарднером, но (видимо, опасаясь, что его пациенты будут краснеть со стыда, узнав, что они прославились таким путем) он поместил червей в музей, окутав тонкой пеленой тайны. Мы живо припоминаем белый таз, который во времена нашего детства стоял восемь или десять лет на видном месте в музее; предполагалось, что в нем хранятся экспонаты настолько новые, что о более тщательном их хранении еще не успели позаботиться. Насколько мне помнится, на нем была наклейка, гласившая: "Это единственное в своем роде существо, обладающее мышиными ушами, на прошлой неделе разрушало внутренности господина О., проживающего на Сити-роуд". Это было, однако, посягательством на область законного проживания тесьмочервей. Существа эти были чрезвычайно похожи друг на друга во всем, за исключением длины. Как гласила наклейка, длина самого маленького из них была, если можно положиться на нашу память, около двухсот ярдов.

Если бы можно было в любой подходящей части Соединенного Королевства (мы бы предложили для этого столицу, как наиболее посещаемое место) организовать подобный музей на предмет обозрения и уничтожения Красных Тесьмочервей, которые причиняют такие тяжелые страдания английскому народу, нет никакого сомнения, что это немедленно принесло бы огромную пользу в национальном масштабе и одновременно явилось бы любопытнейшим национальным зрелищем. Не приходится сомневаться также и в том, что все население было бы радо оказать поддержку организации такого музея. На наклейках должны быть аккуратные, четкие надписи, подобно образцам, которые мы упоминали. "Достопочтенный господин Икс из министерства финансов. Семь тысяч ярдов". "Граф Игрек – из министерства колоний – половина этой длины". "Лорд Зет – из министерства лесных богатств – самый длинный, какой когда-либо существовал". "Это единственное в своем роде существо – без упоминания об ушах – было застигнуто в то время, как оно жестоко испытывало терпение господина Джона Буля в палате общин". Если бы открытие такого института было практически осуществимо и это можно было бы сделать до отплытия "Всех Наций" (на что вряд ли можно надеяться), было бы желательно перевести эти таблички на разные языки, для того чтобы дать возможность посетителю получить более широкое представление об одном из наших наиболее приятных и поучительных зрелищ.

15 февраля 1851 г.

СВИНЬИ ЦЕЛИКОМ *

Перевод И. Гавриловой

Торговля по американскому образцу: "Свиньи Целиком (и полностью)", стала в последнее время еще более характерной чертой нашего общественного рынка. Торговля шла вяло – нигде ни малейших признаков оживления, а сделки касались исключительно Свиней Целиком. Лицам с мелкорозничной склонностью к покупке краев, грудинки, передних ножек, щечек, головы, задних ножек, рыла, ушек или хвоста не оставалось ничего другого, как брать Свинью Целиком, без скидки на требуху, а наоборот, с обязательством забрать ее всю без остатка, хотя требухи было немало.

Вот какое открытие было сделано: человечество в широком смысле этого слова может возродиться только благодаря Обществу умеренности или только благодаря Обществу мира, или питаясь только овощами. Следует особо отметить, что любое из этих верных средств возрождения полностью теряет свою силу, если отступить от предлагаемой сделки хотя бы на волосок свиного ушка данной Свиньи. Разбавь абсолютную чистоту воды хотя бы чанной ложкой вина или бренди – то есть, простите, алкоголя, – и Добродетель Возрождения бесследно исчезнет. Поставь одного часового у ворот дворца Королевы, и о твоем миролюбии не может быть и речи. Положи тушиться в кастрюльку с овощами хотя бы косточку от бараньей отбивной, и никакой Огород не станет для тебя Райским Садом.

Берите Свинью Целиком, сэр, до последней щетинки, или вы, как и все человечество, никогда не возродитесь для новой жизни.

Не задаваясь пока вопросом о том, не напоминает ли столь легко портящееся средство возрождения ту пару туфелек из сказки, которую молодая леди погубила, пройдясь в них разок по комнате, мы рассмотрим вопрос о Свиньях Целиком с иной точки зрения.

Прежде всего, посторонитесь! – мимо нас проходит процессия Трезвенников. Ее называют процессией умеренности, хотя называть ее так значит злоупотреблять этим простым добрым словом. Но, впрочем, неважно. Ура! Ура! Голубые стяги, золотые письмена. Ура! Ура! Вот шествует великое множество прекрасных, честных, благонамеренных, образцовых граждан, по восемь и по четыре в ряд. Ура! Ура! А сколько детей! Тоже по восемь и по четыре в ряд. Кто они? – это, сэр, Отряды Надежды Малолетних Трезвенников. Помилуйте! Что это значит: Отряды Надежды Малолетних Трезвенников? – Что это значит? Детская Бригада Возрождения Человечества. – Ах, вот как? Ура! Ура! Раз эти молодые граждане дали обет полного воздержания от алкогольных напитков, причем они вполне правомочны давать обеты на всю жизнь; раз у родителей этих молодых граждан, при ныне существующем невозрожденном состоянии общества, заведено в обычае поить их горячительными напитками и крепким пивом (каковые обычно держат в бочке за дверью во всех больших семьях для потребления детьми распивочно, дабы семилетние и восьмилетние шли спать в пьяном виде)... – Словом, ясно, перед нами великолепное зрелище. Еще раз: Ура! Ура!

А кто эти джентльмены, шагающие по четыре в ряд, с медалями, свисающими до живота, и бутоньерками в петлицах? – Это, сэр, комитет. – Неужели? Ура! Ура! Еще раз ура в честь комитета! Ура-а-а! Ура в честь его преподобия Джабеза Файеруэркса – любителя поговорить; ура в честь джентльмена со стоячим воротником, м-ра Глосса, – любителя поговорить; ура в честь джентльмена, на котором красуется тяжелая цепь от часов и который столь приятно улыбается при виде окружающей его Ярмарки Жизни, м-ра Глиба, любителя поговорить; ура в честь неопрятного, низкорослого джентльмена, похожего на обращенную гиену, м-ра Скрэджера, – любителя поговорить; ура в честь темноглазого смуглого джентльмена, делегата Общества голубя мира из Америки, – любителя поговорить; ура в честь толпы, которая роится, как черное облако вокруг процессии, – в честь Возрождающих человечество, прибывших решительно отовсюду, – все они прекрасные люди, все – любители поговорить, и все они намерены говорить.

Я не вправе возражать против всего этого, никак не вправе. Ура! Ура!

Преподобный Джабез Файеруэркс, великий м-р Глосс, народный любимец м-р Глиб, высокочтимый м-р Скрэджер, голубиный делегат из Америки и почтенная роящаяся толпа прибывших отовсюду получат полнейшую возможность (и они воспользуются ею) наговориться вдосталь. Разве сегодня не Торжественный Слет Демонстрации Сил; а завтра – другой Торжественный Слет Демонстрации Сил; * а послезавтра – Торжественное Объединенное Возрождающее Посещение Зоологического Сада: а на следующий день – Торжественная Объединенная Общая Демонстрация; а день спустя – Великий Объединенный Возрождающий Завтрак; а еще через день – Великий Объединенный Возрождающий Чай; а на следующий день – Заключительная Торжественная Совместная, Совокупная, Объединенная и Соединенная Прогулка на Речном Пароходе; а разве Возрождающие человечество отправляются куда-нибудь без того, чтобы не наговориться вдоволь? Впрочем, мне-то что за вред от этого? Совершенно никакого вреда. Извольте, я готов кричать ура. Ура! Даже если Возрождающие человечество – самые скучные (как ораторы) люди на свете: даже если их самые искренние и лучшие последователи не могут, по слабости человеческой, выносить бич их ораторского искусства, а предпочитают вместо этого заниматься чаем и булочками, или утешаться менее страшным обществом львов, слонов и медведей, или заглушать Возрождающее красноречие громом труб и литавр; все равно я считаю все это разумным и правильным, и все равно я восклицаю: ура!

Но что, если я обнаружу, при более близком рассмотрении, что я имею некоторое отношение ко всему этому красноречию, если кто-нибудь вообще слышит оное, и если оно не оказывается редкостным составом выдержек из Библии вперемежку с избранными местами из Джо Миллера? * Вдруг я обнаружу, что почтенная толпа отнюдь не принадлежит к тому разряду тихих джентльменов, которых м-р Карлейль * называет поглотителями собственного дыма; наоборот, окажется, что эти джентльмены изрыгают неимоверное количество дыма и весьма сильно коптит своим соседям? В таком случае, как сосед, я, возможно, имею право говорить.

В Бедламе и во многих других домах для умалишенных, общество проклинают, как состоящее в злодейском заговоре против больного. В Ньюгете и во всех других тюрьмах общество проклинают, как состоящее в злодейском заговоре против преступника. В речах преподобного Джабеза и других Возрождающих общество проклинают, как состоящее в подлом и злодейском заговоре против данной Свиньи Целиком, и да будет она проглочена до последнего волоска, или свинья – не свинья.

Доказательство? Общество не желает прийти и подписать обет; общество не желает прийти и заручиться поддержкой Отрядов Надежды Малолетних Трезвенников, следовательно, общество любит пьянство, не видит в нем никакого вреда, одобряет его, пьянствует, как самым низкий, ничтожный, распущенный негодяй. Отцы и матери, сыновья и дочери, братья и сестры, священники, врачи, законоведы, издатели, писатели, художники, поэты, музыканты, королева, лорды, леди, общины – все они в заговоре против Возрождающих человечество, все одержимы пагубной страстью к пьянству, и все они тем более опасны, что иногда являются по чистой случайности примером умеренности в подлинном значении слова – этот последний довод стал мощным паровым катком, которым размалываются все возражения.

Я позволю себе подать робкий протест против этого огульного и ложного обобщения. При всем моем уважении к Джабезу, Глоссу, Глибу, делегату Общества голубя и Скрэджеру я должен заметить, что, когда малаец одержим амоком, нельзя считать, что он находится в состоянии душевной умеренности; а когда термометр отмечает тропическую жару, нельзя утверждать, что он показывает умеренную погоду. Для того чтобы быть умеренным в подлинном смысле этого слова, надобно быть умеренным во многих отношениях, – в воздержании от крепких слов не меньше, чем в воздержании от крепких напитков. И я дерзну заметить, вопреки утверждениям Возрождающих человечество, что своими тяжеловесными заявлениями они подают пример крайней неумеренности. Я даже сомневаюсь в том, что такое же количество пьяниц могло бы, находясь под влиянием самых крепких напитков, подать худший пример.

И я прошу тех, кто, обладая железной выносливостью, простаивает у трибуны и внимает ораторам, спросить себя со всей строгостью, размышляют ли они достаточно об этом? Знали ли они прежде о чем-либо подобном? Есть у них сведения, почерпнутые из собственного опыта или полученные от других, о достойном деле, подвигаемом столь недостойными средствами? Слышали ли они об обществе людей, выплескивающих преднамеренно с помощью избранных ими самими сосудов мудрости всякое усилие, направленное на улучшение положения человека, кроме их собственного, при этом бессовестно пороча всех остальных тружеников нашего вертограда; клеветнически обвиняя в пособничестве ужасному пороку, который является, как им известно, предметом всеобщего отвращения и подвергается всеобщему осуждению, великую сердцевину общества – его разум, его нравственность, его глубокое стремление к лучшему. Если, по зрелом размышлении, они обнаружат, что не знают ничего подобного, тогда, возможно, в их умах возникнет сомнение, являются ли они, поддерживая дело, так подвигаемое, подлинными поборниками Умеренности, употребляя слова, которые должны быть знаками Правды, в них заключенной.

Человечество может возродиться лишь с помощью Общества мира, возвещают Свиньи Целиком Номер Один. Хорошо. Я вызываю из ближайшего Общества мира моего почтенного друга Джона Бейтса, прекрасного работника и хорошего человека, чья родословная восходит к бравому солдату, носившему то же имя и говорившего с королем Генрихом Пятым в ночь перед битвой при Азенкуре *, "Бейтс, – говорю я. – как там насчет этого самого Возрождения? Почему оно может прийти только через посредство Общества мира?" А Бейтс мне в ответ: "Потому что война ужасна, разрушительна и противна духу христианства, потому что стоит вам побывать хотя бы в одной битве, и вы на всю жизнь разучитесь смеяться. Потому что человек не был создан по образу Создателя для того, чтобы его уничтожали в пороховых взрывах, пронзали штыками, или разрубали саблями, или давили копытами лошадей, пока он не превратится в кровавое месиво. Потому что война – это безумие, которое стоит нам так дорого. Потому что она расточает наши богатства, ожесточает сердца, парализует промышленность, подрывает торговлю, ведет к потерям, бедам и сатанинским преступлениям, чудовищным и бесчисленным". Тогда я говорю с грустью в голосе: "Но разве я не знал все это, о Бейтс, еще много-много лет назад?" – "Если так, – отвечает Бейтс, – тогда вступайте в наше Общество мира". – "Но почему же, о Бейтс?" – "А потому, что мы провозглашаем: "Мы не потерпим войны или проповеди войны. Мы не потерпим армии, флота, бивуаков или кораблей. Англия разоружена, – мы говорим, – и все эти ужасы кончатся". – "Каким же образом, Бейтс?" – говорю я. "С помощью третейского суда. У нас есть делегат Общества голубя из Америки и делегат Общества мыши из Франции; мы установим Союз Братства, и дело с концом". – "Увы, это невозможно, Бейтс. Я тоже размышляю об ужасах войны и благодати мира, о пагубном отвращении умов человеческих от сей благодати с помощью барабанного боя и грома безжалостных орудий. Однако, Бейтс, мир еще не так далеко продвинулся по стезе совершенства и есть еще на земле тираны и угнетатели, которые только и ждут, чтобы свобода ослабла, ибо тогда они смогут нанести ей удар с помощью своих огромных армий. О Джон Бейтс, посмотри-ка на Австрию, посмотри на Россию, посмотри на Германию, посмотри в сторону Моря, распростершегося во всей своей красоте за грязными темницами Неаполя! Ты ничего там не видишь?" – А Бейтс отвечает (как сестра в "Синей Бороде", но с большим ликованием): "Ничего – только пыль клубится". В том-то и заключается одно из неудобств откормленной Свиньи Целиком (и полностью), что эта Свинья лежит в дверях и свиноводы не могут ничего разглядеть за ней. "Только пыль!" – отвечает Бейтс. Говорю я Бейтсу: "Все дело в том, что за пылью – угнетатели и угнетаемые стоят, ополчившись друг против друга, в том, что за делегатом Общества голубя и Общества мыши рыскают дикие звери, в том, что я страшусь и ненавижу несчастья тирании и войны, в том, что я не хочу быть под пятой у солдата и не хочу, чтобы другие были у него под пятой; – и вот поэтому я не за разоружение Англии и не могу быть членом Общества мира: все посылки я признаю, но вывод я отвергаю. После чего Бейтс, вообще говоря человек справедливый и рассудительный, мрачно заключает, что раз я не за его Свинью Целиком (и полностью), значит, я не имею ничего общего ни с какой частью его Свиньи; и, значит, я никогда не ощущал ничего подобного, не размышлял о том, что Общество, и только оно, считает своим открытием; и когда мне сообщают о таком открытии, мне до него нет дела!

Человечество может возродиться, питаясь только овощами. Почему? Некоторые достойные джентльмены, возможно, питались овощами много лет без всякого ущерба для себя. Незамедлительно эти прекрасные люди, доведя себя до состояния крайнего возбуждения, предстают в объявлениях как почтенные вегетарианцы, взбираются на трибуну, устраивают вегетарианский пир и затем доказывают, не без многословия и весьма посредственных шуток, что вегетарианский стол – это единственно истинная мера и что, питаясь мясом, человечество пребывает в глубочайшем заблуждении и отчасти – разврате. Почтенные вегетарианцы! С таким же успехом те, кто носят нанковые панталоны, могли бы устроить такое же собрание и стать почтенными нанковьянцами. Да неужели нельзя есть мяса? Ну ни вот столько нельзя? Если я дам обет есть три кочана цветной капусты ежедневно в сезон, немножко гороху, когда самое время на горох, тарелку широких виндзорских бобов, когда бобы "пошли", и кочанок молодой капустки каждое утро перед завтраком, запивая все это, быть может, лимонадом (тоже своего рода вегетарианская ниша – в виде целебной добавки к этим яствам, от которых пучит), не будет ли мне позволено вкусить ложечку мясной подливки, чтобы придать вкус картофелю? Ложечку? Ни капельки! Почтенные вегетарианцы не прощают несовершенное животное. Их Свинья должна быть Свиньей Целиком.

Право, нам хочется возродить обычай жертвоприношения животных и даже посоветовать воздвигнуть алтарь в честь Нашей Страны, приютившей такое множество этих неудобных и неуклюжих Свиней, с тем чтобы наиболее тяжеловесные части "сгорели и очистились". Свинья Целиком Общества умеренности, освобожденная от своего неумеренного притязания на непогрешимость и неумеренной решимости нестись с хрюканьем по пятам всего населения Империи, была бы гораздо более чистым и удобным животным. Свинья Целиком Общества мира, признав духовную общность между собой и многими другими, кто испытывает не менее сильное отвращение к войне, но кто тем не менее верит, что в настоящую эпоху подготовка на случай войны является хранителем мира и уздой деспотизму, станет столь же образованной, как ученый предшественник этой свиньи Тоби, вечная ему память. И если почтенные вегетарианцы всех видов разрешили бы употреблять в пищу немножко мяса: и если бы почтенные мясоеды всех родов уступили бы самую малость в смысле овощей; и если бы первые, вкушая плоды земли в неограниченной степени, допустили бы, что есть пюре с мясом не так уж, возможно, безнравственно, а последние согласились бы на шпинат с окороком; и если бы и те и другие смогли немного меньше ораторствовать – поскольку в настоящее время наблюдается неумеренное преобладание слов над делом; словом, если бы каждый из нас пожертвовал хоть кусочек из туши Целиком и Полностью, это оказалось бы в итоге лишь полезным и для нас, и для других.