Текст книги "Лавка древностей"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 40 страниц)

Глава IV

Мистер и миссис Квилп проживали на Тауэр-Хилле [10]10
  Тауэр-Хилл-улица, на которой расположен замок Тауэр, тюрьма для государственных преступников. В настоящее время замок Тауэр является историческим музеем.


[Закрыть], и в своей скромной келье на Тауэр-Хилле миссис Квилп коротала часы разлуки, изнывая от тоски по супругу, покинувшему ее ради той деловой операции, которая, как мы уже видели, привела его в лавку древностей.

Определить род занятий или ремесло мистера Квилпа было бы трудно, хотя его интересы отличались крайней разносторонностью и дел ему всегда хватало. Он собирал дань в виде квартирной платы с целой армии обитателей трущоб на грязных улочках и в грязных закоулках возле набережной, ссужал деньгами матросов и младших офицеров торговых судов, участвовал в рискованных операциях многих штурманов Ост-Индской компании [11]11
  …участвовал в рискованных операциях многих штурманов Ост-Индской компании.– Ост-Индская компания – торговая компания, основанная в 1600 году. В 1602 году она получила от королевы Елизаветы монопольное право на торговлю с Индией, и до середины XIX века обладала в Индии всей полнотой государственной власти. Ликвидирована в 1858 году. Ост-Индская компания жестоко грабила и угнетала Индию, а ее служащие были известны как взяточники, контрабандисты и темные дельцы.


[Закрыть], курил контрабандные сигары под самым носом у таможни и чуть ли не ежедневно встречался на бирже с господами в цилиндрах и в кургузых пиджачках. На правом берегу Темзы ютился небольшой, кишащий крысами и весьма мрачный двор, именовавшийся «Пристанью Квилпа», где взгляду представлялось следующее: дощатая контора, покосившаяся на один бок, словно ее сбросили сюда с облаков и она зарылась в землю, ржавые лапы якорей, несколько чугунных колец, гнилые доски и груды побитой, покореженной листовой меди. На «Пристани Квилпа» Дэниел Квилп выступал в роли подрядчика по слому старых кораблей, но, судя по всему, он был либо совсем мелкой сошкой в этой области, либо ломал корабли на совсем мелкие части. Нельзя также сказать, чтобы здесь кипела жизнь и замечались следы бурной деятельности, ибо единственным обитателем этих мест был мальчишка в парусиновой куртке (существо, по-видимому, земноводное), весь круг занятий которого заключался в том, что он либо сидел на сваях и бросал камни в тину во время отлива, либо стоял, засунув руки в карманы, и с полной безучастностью взирал на оживленную в часы прилива реку.

В доме карлика на Тауэр-Хилле, кроме помещения, занимаемого им самим и миссис Квилп, имелась крохотная каморка, отведенная ее матушке, которая проживала совместно с супружеской четой и находилась в состоянии непрекращающейся войны с Дэниелом, что не мешало ей сильно его побаиваться. Да и вообще это чудовище Квилп повергал в трепет почти всех, кто сталкивался с ним в повседневной жизни, действуя на окружающих то ли своим уродством, то ли крутостью нрава, то ли коварством, – чем именно, в конце концов не так уж важно. Но никого не держал он в таком полном подчинении, как миссис Квилп – хорошенькую, голубоглазую, бессловесную женщину, которая, связавшись с ним узами брака в явном ослеплении чувств (что случается не так уж редко), каждодневно и полной мерой расплачивалась теперь за содеянное ею безумие.

Мы сказали, что миссис Квилп коротала часы разлуки в своей скромной келье на Тауэр-Хилле. Коротать-то она коротала, но только не одна, ибо, кроме ее почтенной матушки, о которой уже упоминалось раньше, компанию ей составляли несколько соседок, по странной случайности (а также по взаимному сговору) явившихся в гости одна за другой как раз к чаю. Обстоятельства встречи вполне благоприятствовали беседе, в комнате стояла приятная полутьма и прохлада; цветы на раскрытом настежь окне, не пропуская с улицы пыли, в то же время заслоняли от глаз древний Тауэр, и дамы были не прочь поболтать и поблагодушествовать за чайным столом, чему немало способствовали такие соблазнительные вещи, как сливочное масло, мягкие булочки, креветки и кресс-салат.

Вполне естественно, что в такой компании и в такой обстановке разговор зашел о склонности мужчин тиранствовать над слабым полом и о вытекающей отсюда необходимости для слабого пола оказывать отпор их тиранству и отстаивать свои права и свое достоинство. Это было, естественно, по следующим четырем причинам: во-первых, миссис Квилп, как женщину молодую и явно изнывающую под пятой супруга, следовало подстрекнуть к бунту; во-вторых, родительница миссис Квилп была известна строптивостью нрава (качеством весьма похвальным) и стремлением всячески противодействовать мужскому самовластию; в-третьих, каждой гостье хотелось выказать свое превосходство в этом смысле перед всеми другими существами одного с нею пола; и, в-четвертых, привыкнув сплетничать друг про дружку с глазу на глаз, дамы не могли предаваться этому занятию в тесном приятельском кружке, и, следовательно, им ничего не оставалось, как ополчиться на общего врага.

Учтя все это, одна из присутствующих – дебелая матрона – первая открыла обмен мнениями, осведомившись с весьма озабоченным и участливым видом, как себя чувствует мистер Квилп, на что матушка жены мистера Квилпа отрезала: – Прекрасно! А что ему сделается? Худой траве все впрок!

Дамы дружно вздохнули, сокрушенно покачали головой и так посмотрели на миссис Квилп, словно перед ними сидела мученица.

– Ах! – воскликнула все та же дебелая матрона. – Хоть бы вы ей что-нибудь присоветовали, миссис Джинивин! (Следует отметить, что в девичестве миссис Квилп была мисс Джинивин.) Ведь все зависит от того, как женщина себя поставит. Впрочем, что зря говорить, сударыня! Вам это лучше всех известно.

– Еще бы неизвестно! – ответила миссис Джинивин. – Да если б мой покойный муж, а ее дражайший родитель, осмелился сказать мне хоть одно непочтительное слово, я бы… – И почтенная старушка с яростью свернула шейку креветке, видимо заменяя недосказанное этим красноречивым действием. B таком смысле оно и было понято, и ее собеседница не замедлила подхватить с величайшим воодушевлением: – Мы с вами будто сговорились, сударыня! Я бы сама сделала то же самое!

– Да вам-то какая нужда! – сказала миссис Джинивин. – Вы можете обойтись и без этого. Я, слава богу, тоже обходилась.

– Достоинство свое надо блюсти, тогда и нужды такой не будет, – провозгласила дебелая матрона.

– Слышишь, Бетси? – наставительным тоном обратилась к дочери миссис Джинивин. – Сколько раз я твердила тебе то же самое, заклинала тебя, чуть ли не на колени перед тобой становилась!

Бедная миссис Квилп, беспомощно взиравшая на сочувственные лица гостей, вспыхнула, улыбнулась и недоверчиво покачала головой. Это немедленно послужило сигналом ко всеобщему возмущению. Начавшись с невнятного бормотанья, оно мало-помалу перешло в крик, причем все кричали хором, уверяя миссис Квилп, что, будучи женщиной молодой, она не имеет права спорить с теми, кто умудрен опытом; что нехорошо пренебрегать советами людей, пекущихся только о ее благе; что такое поведение граничит с черной неблагодарностью; что вольно ей не уважать самое себя, но пусть подумает о других женщинах; что, если она откажется уважать других женщин, настанет время, когда другие женщины откажутся уважать ее, о чем ей придется очень и очень пожалеть. Облегчив таким образом душу, дамы с новыми силами набросились на крепкий чай, мягкие булочки, сливочное масло, креветки и кресс-салат и заявили, что от расстройства чувств им просто кусок в горло не идет.

– Это все одни разговоры, – простодушно сказала миссис Квилп, – а случись мне завтра умереть, Квилп женится на ком захочет, и ни одна женщина ему не откажет – вот не откажет и не откажет!

Ее слова были встречены негодующими возгласами. Женится на ком захочет! Посмел бы он только присвататься к кому-нибудь из них! Посмел бы только заикнуться об этом! Одна дама (вдова) твердо заявила, что она зарезала бы его, если б он решился хоть намекнуть ей о своих намерениях.

– Ну и хорошо, – сказала миссис Квилп, покачивая головой, – а все-таки это одни разговоры, и я знаю, прекрасно знаю: Квилп такой, что стоит только ему захотеть, и ни одна из вас перед ним не устоит, даже самая красивая, если она будет свободна, а я умру, и он начнет за ней ухаживать. Вот!

Дамы горделиво вскинули головы, точно говоря: «Вы, конечно, имеете в виду меня. Ну что ж, пусть попробует – посмотрим!» И тем не менее все они по какой-то им одним ведомой причине взъелись на вдову и стали шептать, каждая на ухо своей соседке: пусть, дескать, эта вдова не воображает, будто намек относится, к ней! Подумайте, какая вертихвостка!

– Это все правда, – продолжала миссис Квилп. – Спросите хоть маму. Она сама так говорила до того, как мы поженились. Ведь говорили, мама?

Такой вопрос поставил почтенную старушку в весьма затруднительное положение, ибо в свое время она немало потрудилась, чтобы ее дочка стала миссис Квилп; кроме того, ей не хотелось ронять честь семьи, внушая посторонним мысль, будто бы у них в доме обрадовались жениху, на которого никто больше не позарился. С другой стороны, преувеличивать неотразимость зятя тоже не следовало, так как это умалило бы самую идею бунта, которой она отдавала все свои силы. Раздираемая такими противоречивыми соображениями, миссис Джинивин признала за Квилпом уменье подольститься, но в праве властвовать над кем-либо отказала ему наотрез и, весьма кстати ввернув комплимент дебелой матроне, обратила беседу на прежнюю тему.

– Миссис Джордж так права, так права! – воскликнула она. – Если бы только женщины умели блюсти свое достоинство! Но в том-то и беда, что Бетси этого совершенно не умеет!

– Допустить, чтобы мужчина так мною помыкал, как Квилп ею помыкает! – подхватила миссис Джордж. – Трепетать перед мужчиной, как она перед ним трепещет! Да я… да я лучше руки бы на себя наложила, а в письме написала бы, что это он меня уморил.

Все громогласно одобрили ее слова, после чего заговорила другая дама, с улицы Майнорис [12]12
  Майнорис– улица в Лондоне, выводящая к Тауэру. Эта улица, как и несколько прилегающих к ней, была населена старьевщиками, мелкими биржевыми маклерами и комиссионерами.


[Закрыть].

– Что ж, может быть, мистер Квилп и очень приятный мужчина, – начала она. – Да какие тут могут быть споры, когда сама миссис Квилп так говорит и миссис Джинивин так говорит, – ведь им-то лучше знать. Но… будь он покрасивее да помоложе, ему еще можно было бы найти оправдание. Супруга же его молода, красива, и к тому же она женщина, а этим все сказано!

Последнее замечание, произнесенное с необычайным подъемом, исторгло сочувственный отклик из уст слушательниц, и, подбодренная этим, дама с улицы Майнорис заявила далее, что если такой муж грубиян и плохо обращается с такой женой, то…

– Да какое там «если»! – Матушка миссис Квилп поставила чашку на стол и стряхнула с колен крошки, видимо готовясь сообщить нечто весьма важное. – Да какое там «если», когда второго такого тирана свет не видывал! Она сама не своя стала, дрожит от каждого его взгляда, от каждого его слова, пикнуть при нем не смеет! Он ее насмерть запугал!

Несмотря на то, что наши чаевницы были немало наслышаны об этом обстоятельстве и уже год судили и рядили о нем за чаепитиями во всех соседних домах, стоило им только услышать официальное сообщение миссис Джинивин, как все они затараторили разом, стараясь перещеголять одна другую в пылкости чувств и красноречии. Людям рта не зажмешь, провозгласила миссис Джордж, и люди не раз твердили ей обо всем этом, да вот и присутствующая здесь миссис Саймонс сама ей это рассказывала раз двадцать, на что она всякий раз неизменно отвечала: «Нет, Генриетта Саймонс, пока я не увижу этого собственными глазами и не услышу собственными ушами, не поверю, ни за что не поверю». Миссис Саймонс подтвердила свидетельство миссис Джордж и подкрепила его собственными, столь же неопровержимыми показаниями. Дама с улицы Майнорис поведала обществу, какому курсу леченья она подвергла своего мужа, который спустя месяц после свадьбы обнаружил повадки тигра, но был укрощен и превратился в совершеннейшего ягненка. Другая соседка тоже рассказала о своей борьбе, завершившейся полной победой после того, как она водворила в дом матушку и двух теток и проплакала шесть недель подряд, не осушая глаз ни днем, ни ночью. Третья, не найдя в общем гаме более подходящей слушательницы, насела на молодую незамужнюю женщину, оказавшуюся среди гостей, и стала заклинать ее ради ее же собственного душевного покоя и счастья принять все это к сведению и, почерпнув урок из безволия миссис Квилп, посвятить себя отныне усмирению и укрощению мятежного духа мужчин. Шум за столом достиг предела, дамы старались перекричать одна другую, как вдруг миссис Джинивин побледнела и стала исподтишка грозить гостьям пальцем, призывая их к молчанию. Тогда и только тогда они заметили в комнате причину и виновника всего этого волнения – самого Дэниела Квилпа, который пристально взирал на них и с величайшей сосредоточенностью слушал их разговоры.

– Продолжайте, сударыни, продолжайте! – сказал Дэниел. – Миссис Квилп, уж вы бы, кстати, пригласили дам отужинать, подали бы им омаров да еще чего-нибудь, что полегче и повкуснее.

– Я… я не звала их к чаю, Квилп, – пролепетала его жена. – Это получилось совершенно случайно.

– Тем лучше, миссис Квилп. Что может быть приятнее таких случайных вечеринок! – продолжал карлик, яростно потирая руки, словно он задался целью скатать из покрывавшей их грязи пули для духового ружья. – Как! Неужели вы уходите, сударыни? Неужели вы уходите?

Его очаровательные противницы только вскинули головки и принялись спешно разыскивать свои чепцы и шали, а словесную перепалку с ним предоставили миссис Джинивин, которая, очутившись в роли поборницы женских прав, сделала слабую попытку постоять за себя.

– А что ж тут такого, Квилп? – огрызнулась она. – Вот возьмут и останутся к ужину, если моя дочь захочет их пригласить!

– Разумеется! – воскликнул Дэниел. – Что ж тут такого – возьмут и останутся!

– Уж будто и поужинать людям нельзя! Что же в этом неприличного или зазорного? – продолжала миссис Джинивин.

– Решительно ничего, – ответил карлик. – Откуда у вас такие мысли? А уж для здоровья как хорошо! Особенно если обойтись без салата из омаров и без креветок, которые, как я слышал, вызывают засорение желудка.

– Вы, разумеется, не захотите, чтобы с вашей женой приключилась такая болезнь или какая-нибудь другая неприятность? – не унималась миссис Джинивин.

– Да ни за какие блага в мире! – воскликнул карлик и ухмыльнулся. – Даже если мне посулят такое благо, как двадцать тещ. А я был бы так счастлив с ними!

– Да, мистер Квилп! Моя дочь приходится вам супругой, – продолжала старушка с язвительным смешком, который должен был подчеркнуть, что карлику полезно лишний раз напомнить об этом обстоятельстве. – Она приходится вам законной супругой!

– Справедливо! Совершенно справедливо! – согласился он.

– И надеюсь, Квилп, она вправе поступать по собственному усмотрению, – продолжала миссис Джинивин, дрожа всем телом не то от гнева, не то от затаенного страха перед своим зловредным зятем.

– Я тоже надеюсь, – ответил он. – Да разве вы сами этого не знаете? Так-таки и не знаете, миссис Джинивин?

– Знаю, Квилп, и она воспользовалась бы своим правом, если бы придерживалась моих взглядов.

– Почему же, голубушка, вы не придерживаетесь взглядов вашей матушки? – сказал карлик, круто поворачиваясь к жене. – Почему, голубушка, вы не берете с нее примера? Ведь она служит украшением своего пола, – ваш батюшка, наверно, не уставал твердить это изо дня в день всю свою жизнь!

– Ее отец был счастливейшим человеком, Квилп, и один стоил двадцати тысяч некоторых других, – сказала миссис Джинивин, – двадцати миллионов тысяч!

– А я его не знал! Какая жалость! – воскликнул карлик. – Но если он был счастливцем, то что же сказать о нем теперь! Вот кому повезло! Зато при жизни он, надо думать, очень мучился?

Старушка открыла рот, но тем дело и ограничилось. Квилп продолжал, так же злобно сверкая глазами и тем же издевательски-вежливым тоном: – Вам нездоровится, миссис Джинивин. Вы, должно быть, переутомились – болтаете много, я же знаю вашу слабость. В постель ложитесь, в постель! Прошу вас!

– Я лягу, когда сочту нужным, Квилп, и ни минутой раньше.

– Вот сейчас и ложитесь. Будьте так добры, ложитесь! – сказал карлик.

Старушка смерила его гневным взглядом, но отступила и, пятясь все дальше и дальше, очутилась, наконец, за дверью, мгновенно закрытой на щеколду, вместе с гостями, запрудившими всю лестницу.

Оставшись наедине с женой, которая сидела в углу, дрожа всем телом и не поднимая глаз от пола, карлик стал в нескольких шагах от нее, сложил руки на груди и молча уставился ей в лицо.

– Сладость души моей! – воскликнул он, наконец, и громко причмокнул, точно эти слова относились не к жене, а к какому-то лакомству. – Прелестное создание! Очаровательница!

Миссис Квилп всхлипнула, зная по опыту, что комплименты ее милейшего супруга не менее страшны, чем самые яростные угрозы.

– Она… она такое сокровище! – с дьявольской ухмылкой продолжал карлик. – Она бриллиант, рубин, жемчужина! Она золоченый ларчик, усыпанный драгоценными каменьями! Как я люблю ее!

Несчастная женщина затрепетала всем телом и, обратив к нему умоляющий взгляд, тотчас же опустила глаза долу и заплакала.

– Но больше всего, – снова заговорил карлик, приближаясь к жене вприпрыжку, что окончательно придало этому кривоногому уроду сходство с разыгравшимся бесом, – больше всего мне мила в ней кротость характера, безропотная покорность, и то, что у нее такая матушка, которая всюду сует свой нос.

Вложив в эти последние слова всю ту язвительную злобу, на какую был способен только он и больше никто, мистер Квилп широко расставил ноги, уперся руками в колени и начал медленно, медленно нагибаться и, наконец, склонив голову набок, заглянул снизу в опущенные глаза жены.

– Миссис Квилп?

– Да, Квилп.

– Я вам нравлюсь? Ах, если бы мне еще бакенбарды! Был бы я первым красавцем в мире? Впрочем, я хорош и без них! Покоритель женских сердец, да и только! Правда, миссис Квилп?

Миссис Квилп с должным смирением ответила: «Да, Квилп». Словно околдованная, она не сводила испуганного взгляда с карлика, а он корчил ей такие гримасы, какие могут присниться лишь в страшном сне. Эта комедия, затянувшаяся довольно надолго, проходила в полном молчании, и его нарушали только сдавленные крики несчастной женщины, когда карлик неожиданным прыжком заставлял ее в ужасе откидываться на спинку стула.

Но вот Квилп фыркнул.

– Миссис Квилп, – сказал он, наконец.

– Да, Квилп, – покорно отозвалась она. Вместо того чтобы продолжать, Квилп снова сложил руки на груди и устремил на жену еще более свирепый взгляд, а она, все так же потупившись, смотрела себе под ноги.

– Миссис Квилп.

– Да, Квилп.

– Если вы вздумаете еще хоть раз в жизни слушать вздор, какой несут эти ведьмы, я вас укушу.

Сопроводив для пущей убедительности свою лаконическую угрозу злобным рычанием, мистер Квилп приказал жене убрать со стола и принести ему рому. Когда же этот напиток был поставлен перед ним в объемистой фляге, вероятно извлеченной в свое время из недр какого-нибудь корабельного рундука, он потребовал холодной воды и коробку сигар, незамедлительно получил все это и, усевшись в кресло, откинулся своей огромной головой на его спинку, а ноги задрал на стол.

– Ну-с, миссис Квилп, – сказал он, – мне вдруг припала охота покурить, и я, вероятно, буду дымить всю ночь. Но вы извольте оставаться на своем месте, так как ваши услуги могут потребоваться.

Жена ответила ему своим неизменным «да, Квилп», а ее коротконогий повелитель закурил первую сигару и приготовил себе первый стакан грога. Солнце зашло, на небе выглянули звезды; Тауэр сменил свой обычный цвет на серый, из серого стал черным; в комнате совсем стемнело; кончик сигары зардел угольком, а мистер Квилп все курил, все потягивал грог, не меняя позы, устремив отсутствующий взгляд в окно и показывая зубы в собачьем оскале, переходившем в ликующую улыбку всякий раз, как миссис Квилп, изнемогая от усталости, начинала ерзать на стуле.

Глава V

Спал ли Квилп урывками, по нескольку коротких минут, не смыкал ли глаз всю ночь – неизвестно, во всяком случае сигары у него не потухали, и он прикуривал их одна о другую, обходясь без свечки. Даже башенные куранты, отбивавшие час за часом, не вызывали в нем сонливости, а наоборот – побуждали к бодрствованию, о чем можно было судить хотя бы по тому, что, прислушиваясь к их бою, отмечавшему течение ночи, он негромко хихикал и поводил плечами, точно потешаясь над чем-то, правда, украдкой, но зато уж от всей души.

Наконец стало светать. Несчастная миссис Квилп, совершенно истомленная бессонной ночью, продрогшая от утреннего холода, по-прежнему сидела на стуле и лишь время от времени поднимала глаза на своего повелителя, без слов моля о сострадании и милосердии и осторожным покашливанием напоминая ему, что она все еще не прощена и что наложенная на нее эпитимия слишком уж сурова. Но карлик как ни в чем не бывало курил сигару за сигарой, потягивал грог и лишь тогда удостоил свою благоверную словом и взглядом, когда солнце взошло и город возвестил о начале дня уличной суетой и шумом. Впрочем, Квилп соизволил сделать это только потому, что услышал, как в дверь нетерпеливо постучали чьи-то костлявые пальцы.

– Творец небесный! – воскликнул мистер Квилп, со злорадной усмешкой оглядываясь на жену. – Ночь-то миновала! Радость моя, миссис Квилп, откройте дверь!

Покорная жена откинула щеколду и впустила свою матушку.

Миссис Джинивин ворвалась в комнату пулей, ибо она никак не думала наткнуться здесь на зятя и явилась облегчить душу откровенными излияниями по поводу его нрава и поведения. Убедившись, что он здесь и что супружеская чета не покидала комнаты со вчерашнего вечера, старушка остановилась в полном замешательстве.

Ничто не могло ускользнуть от ястребиного взора уродливого карлика. Угадав мысли своей тещи, он так и взыграл от радости и, с торжествующим видом выпучив на нее глаза, отчего физиономия у него стала еще страшнее, пожелал ей доброго утра.

– Бетси! – сказала старушка. – Ты что же это?.. Неужели ты…

– …не ложилась всю ночь? – договорил за нее Квилп. – Да, не ложилась!

– Всю ночь! – воскликнула миссис Джинивин.

– Да, всю ночь! Наша бесценная старушка, кажется, стала туга на ухо? – Квилп улыбнулся и в то же время устрашающе насупил брови. – Кто посмеет сказать, что муж и жена могут соскучиться, оставшись с глазу на глаз! Ха-ха! Время пробежало совершенно незаметно.

– Зверь! – возопила миссис Джинивин.

– Ну, что вы, что вы! – сказал Квилп, притворясь, будто не понимает ее. – Не надо бранить дочку! Она ведь замужняя женщина. Правда, я не спал всю ночь по ее милости, но нежные заботы о зяте не должны ссорить вас с дочерью. Ах, добрая душа! Пью ваше здоровье!

– Премного благодарна, – ответила миссис Джинивин, имевшая, судя по беспокойным движениям ее рук, сильное желание погрозить зятю кулаком. – Премного вам благодарна!

– Святая душа! – воскликнул карлик. – Миссис Квилп!

– Да, Квилп, – отозвалась безответная страдалица.

– Помогите вашей матушке подать завтрак, миссис Квилп. Мне надо с самого утра быть на пристани. И чем раньше я там буду, тем лучше, так что поторапливайтесь.

Миссис Джинивин сделала жалкую попытку изобразить бунтовщицу: она уселась на стул возле двери и скрестила руки на груди, выражая этим твердое решение пребывать в полном бездействии. Но несколько слов, шепотом сказанных дочерью, а также участливый вопрос зятя, не дурно ли ей, сопровождавшийся намеком на изобилие холодной воды рядом в комнате, образумили старушку, и она с мрачным усердием принялась выполнять полученное приказание.

Пока собирали на стол, мистер Квилп удалился в соседнюю комнату и, отогнув воротник сюртука, начал вытирать физиономию мокрым полотенцем далеко не первой свежести, после чего цвет лица у него стал еще более тусклым. Впрочем, настороженность и любопытство не изменяли ему даже во время этой короткой процедуры: он то и дело отрывался от своего занятия и, бросая через плечо пронзительные, хитрые взгляды, прислушивался, не говорят ли о нем за дверью. – Ага, – сказал он в одну из таких пауз. – Я думал: вытираю уши полотенцем, вот и ослышался. Ан нет! Значит, я мерзкий горбун и чудовище, миссис Джинивин? Так, так, так!

От радости, которую доставило ему это открытие, собачья улыбка так и заиграла на его физиономии. Потом он встряхнулся всем телом, тоже по-собачьи, и присоединился к дамам.

Увидев, что Квилп подошел к зеркалу повязать шейный платок, миссис Джинивин, случившаяся как раз за спиной у своего деспотического зятя, не устояла перед соблазном и погрозила ему кулаком, сопроводив это минутное движение угрожающей миной; и тут взгляды их встретились: из зеркала на нее глядела перекошенная чудовищной гримасой физиономия с высунутым языком. Еще секунда, и карлик как ни в чем не бывало повернулся на каблуках и спросил ласковым голосом: – Ну, как вы себя чувствуете, милая моя старушка? Случай этот, сам по себе пустяковый и нелепый, выказал его таким злобным, коварным бесом, что миссис Джинивин с перепугу онемела, приняла руку, поданную ей с величайшей галантностью, и позволила подвести себя к столу. 3а завтраком страх обеих женщин перед Квилпом не ослабел ни на йоту, ибо он пожирал крутые яйца со скорлупой, проглатывал целиком огромных креветок, с необычайной жадностью жевал сразу табак и кресс-салат, не морщась хлебал кипящий чай, сгибал зубами вилку и ложку – короче говоря, вытворял нечто такое несуразное и страшное, что обе женщины были сами не свои от ужаса и начали сомневаться в его принадлежности к роду человеческому. Проделав эти и многие другие подобные же штуки, входившие в его воспитательную систему, мистер Квилп оставил жену и тещу совершенно притихшими, укрощенными и отправился к набережной, где нанял лодку до пристани, носившей его имя.

Когда Дэниел Квилп уселся в ялик и велел доставить себя к противоположному берегу, был час прилива. Множество барж лениво ползли вверх по реке – которая боком, которая носом вперед, которая кормой, как придется, – и настойчиво, упрямо, все вперемешку лезли на большие суда, перерезали путь пароходам, забирались всюду, где им совершенно нечего было делать и, потрескивая, точно грецкие орехи, от ударов и справа и слева, шлепали по воде длинными кормовыми веслами – ни дать ни взять огромные неуклюжие рыбины при последнем издыхании. На некоторых судах, стоявших на якоре, команда укладывала в бунты канаты, сушила паруса, принимала новый груз или сгружала доставленный. На других же не было и признаков жизни, если не считать двух-трех матросов да собаки, которая то с лаем носилась по палубе, то вдруг начинала карабкаться вверх по борту и заливаться еще пуще, глядя на открывавшийся перед ней вид. Большой пароход медленно прокладывал себе путь сквозь лес мачт и тяжело, словно в одышке, рассекал воду короткими нетерпеливыми ударами своих тяжелых лопастей, возвышаясь эдаким левиафаном над мелкой плотичкой Темзы. По правую и по левую руку чернели длинные вереницы угольщиков; шхуны не спеша пробирались между ними к выходу из гавани, сверкая парусами на солнце, и поскрипыванье их снастей отдавалось на воде стократным эхом. Река со всем, что она несла на себе, была в непрерывном движении – играла, плясала, искрилась; а древний сумрачный Тауэр, окруженный строениями и церковными шпилями, там и сям взлетавшими ввысь, холодно посматривал с берега на свою соседку, презирая ее за беспокойный, суетливый нрав.

Дэниел Квилп, который был способен оценить такое славное утро только потому, что оно избавляло его от необходимости таскаться с дождевым зонтом, сошел на берег возле своей пристани и зашагал к ней по узкой тропинке, изобилующей в равной степени и водой и тиной, – вероятно, в угоду тем земноводным существам, что мерили ее изо дня в день. Прибыв к месту своего назначения, он прежде всего увидел пару ног в далекой от совершенства обуви, болтающихся в воздухе подошвами кверху. Этот странный феномен имел несомненное касательство к мальчишке, который, видимо, сочетал эксцентричность натуры со страстью к акробатике и в данную минуту стоял на голове, созерцая реку с этой не совсем обычной позиции. Хозяйский голос живо поставил акробата на ноги, и, когда его голова заняла подобающее место, мистер Квилп (выражаясь крепко, за неимением более подходящих слов) «съездил» его по физиономии кулаком.

– Оставьте меня, чего лезете! – крикнул мальчишка, отбиваясь от Квилпа то одним, то другим локтем. – Как бы вам сдачи не получить! Небось тогда не обрадуетесь!

– Ах ты собака! – зарычал Квилп. – Он еще смеет огрызаться! Да я тебя железным прутом выпорю, ржавым гвоздем искорябаю, глаза тебе выцарапаю!

Не удовлетворяясь одними угрозами, карлик снова сжал кулаки, ловко уклонился от локтей мальчишки, схватил его за голову и, как тот ни крутил ею из стороны в сторону, дал ему три-четыре хороших затрещины. Достигнув таким образом намеченной цели и поставив на своем, он отпустил его.

– А больше не побьете! – крикнул мальчишка и попятился назад, выставив на всякий случай локти. Ну-ка!..

– Молчать, собака! – сказал Квилп. – Больше я тебя не побью по той простой причине, что ты уже битый. Держи ключ!

– С кем связываетесь! Выбрали бы себе кого-нибудь под пару! – пробормотал мальчишка, нерешительно подходя к нему.

– А где таких взять, чтоб были мне под пару? огрызнулся Квилп. – Держи ключ, собака, а то я тебе голову им размозжу. – И в подтверждение своих слов он больно щелкнул его бородкой ключа по лбу. – Поди открой контору.

Мальчишка повиновался с большой неохотой, но, уходя, буркнул что-то себе под нос, оглянулся и тут же прикусил язык, ибо карлик строго смотрел ему вслед. Здесь не мешает заметить, что этого юнца и мистера Квилпа связывала какая-то непонятная взаимная симпатия. Как она зародилась и крепла, чем питалась – колотушками ли и вечными угрозами с одной стороны, дерзостями и пренебрежением – с другой, – не столь важно. Во всяком случае, Квилп никому не позволил бы перечить себе, кроме этого мальчишки, а тот вряд ли стерпел бы побои от кого-нибудь другого, кроме Квилпа, тем более что при желании от него всегда можно было убежать.

– Присматривай тут, – сказал Квилп, входя в свою дощатую контору, – а если посмеешь опять стать на голову, я тебе одну ногу отрублю.

Мальчишка промолчал; но стоило только Квилпу запереться в конторе, как он сейчас же стал на голову перед самой дверью, потом прошелся на руках к задней стене, постоял там, а потом тем же манером проделал весь путь в обратном порядке. Контора была, разумеется, о четырех стенах, но той стороны, куда выходило окно, мальчишка избегал, опасаясь, как бы Квилп не выглянул во двор. Предусмотрительность оказалась не лишней, потому что Квилп, зная, с кем имеет дело, притаился за ставнями, вооружившись увесистой доской, которая была вся в зазубринах и гвоздях и могла причинить серьезные увечья.

Так называемая контора Квилпа представляла собой не что иное, как грязную хибарку, где все убранство составляли две табуретки, колченогий стол, вешалка для шляпы, старый календарь, чернильница без чернил, огрызок пера да часы с восьмисуточным заводом, не заводившиеся по меньшей мере восемнадцать лет и даже потерявшие минутную стрелку, так как она употреблялась в качестве зубочистки. Дэниел Квилп нахлобучил шляпу на нос, забрался на стол, вытянулся во весь свой короткий рост на этом, по-видимому привычном для него, ложе и сейчас же задремал, намереваясь вознаградить себя за прошлую ночь долгим и крепким сном.