Текст книги "Лавка древностей"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 40 страниц)

Он снова приложился к кружке, а потом забормотал, сгорбившись перед печкой и не сводя свирепого взгляда с углей: – Кто же причина и этой и всех прочих неприятностей и бед, которые постигли меня за последнее время? Выживший из ума старик и его дражайшая внучка двое жалких, бездомных бродяг! Но все равно им несдобровать! Берегись и ты, славный Кит, честный Кит, добропорядочный, ни в чем не повинный Кит! Уж к кому я воспылаю ненавистью, тот берегись. А тебя, Кит, я ненавижу неспроста, и хоть сегодня ты торжествуешь, наши счеты с тобой не кончены… Что это?

Кто-то стучит в запертые ворота. Стучит громко, настойчиво. Вот перестали, наверно прислушиваются. И снова стук, еще более дерзкий, властный.

– Так скоро? – сказал карлик. – Вам не терпится? Увы, вас постигнет разочарование. Хорошо, что я успел приготовиться. Салли, спасибо тебе!

С этими словами он задул свечу. Потом бросился тушить яркий огонь в печке, второпях задел ее, она с грохотом повалилась на высыпавшиеся из топки раскаленные угли, и контора догрузилась в полную тьму. В ворота снова застучали. Он ощупью добрался до двери и выскочил во двор.

Стук сразу прекратился. Было около восьми часов, но самая темная ночь показалась бы яснее дня по сравнению с тем непроницаемым мраком, который окутывал Землю в тот вечер, скрывая от глаз все вокруг. Квилп сделал несколько быстрых шагов, точно устремляясь в разверстую пасть черной пещеры, потом сообразил, что ошибся, повернул в другую сторону, потом остановился как вкопанный, не зная, куда идти.

– Если сейчас постучат, – сказал он, вглядываясь в окружающую его тьму, – тогда я определю направление по звуку. Ну же! Колотите что есть мочи!

Он весь превратился в слух, но стучать перестали. Тишину этого безлюдного места нарушал только глухой собачий лай. Собаки лаяли где-то далеко – то справа, то слева, перекликались между собой, и полагаться на их голоса было нельзя, потому что лай мог долетать до пристани и с речных судов.

– Хоть бы на стену наткнуться или на забор, – бормотал карлик, протягивая руки в темноту и осторожно двигаясь вперед. – Тогда я знал бы, куда повернуть! Ни зги не видно, черно, как в преисподней! В такую ночь нам бы самый раз встретиться с тобой, любезный дружок. А там, была не была, пусть даже мне больше не видать дневного света! – И лишь только эти слова сорвались у него с языка, он оступился, упал и через секунду уже барахтался в холодной темной реке.

Вода шумела, заливала ему уши, и все же он услышал стук в ворота, услышал громкий окрик, узнал, чей это голос. Он бил руками и ногами, но это не помешало ему сообразить, что те люди тоже плутают в темноте и теперь снова вернулись к воротам, что он тонет чуть ли не у них на виду, что они совсем близко, а спасти его не смогут, так как он сам преградил им путь сюда. Он ответил на окрик, ответил отчаянным воплем, и бесчисленные огни, от которых у него зарябило в глазах, заплясали, словно на них налетел ветер. Но все было тщетно. Набежавшая волна обрушилась на него и стремительно повлекла за собой.

Судорожным рывком всего тела он снова вынырнул из воды и, поведя по сторонам дико сверкающими глазами, увидел какую-то черную громадину, мимо которой его несло. Корпус судна! И так близко, что этой гладкой, скользкой поверхности можно коснуться пальцами! Теперь только крикнуть… Но он не успел издать ни звука, волна залила его с головой и, протащив под судном, понесла дальше уже труп.

Она играла и забавлялась своей страшной ношей, то швыряя ее с размаху об осклизлые сваи, то пряча среди длинных водорослей на тинистом дне, то тяжело волоча по камням и песку, то будто отпускала и в тот же миг снова несла дальше, и, наскучив, наконец, этой чудовищной игрушкой, выбросила ее на болотистую равнину унылую пустошь, где в былые времена ветер раскачивал на виселицах пиратов, скованных цепями. Выбросила и оставила там – пусть выбелит солнце!

И утопленник лежал в этом безлюдье один. В небе занялось зарево, его мрачные блики окрасили воды, выкинувшие сюда труп. Лачуга, которую он так недавно покинул живым, превратилась теперь в пылающий костер. Слабые отсветы огня перебегали по мертвому лицу, сырой ночной ветер пошевеливал волосы, вздувал пузырем одежду, точно в насмешку над смертью, – и вряд ли кто мог бы оценить такую насмешку лучше, чем этот человек, будь в нем сейчас хоть капля жизни.

Глава LXVIII

Освещенные комнаты, пылающие камины, веселые лица, музыка радостных голосов, слова привета и любви, горячие сердца и слезы восторга – верить ли такой перемене? Но она предстоит Киту в самом недалеком будущем. Он знает, что за ним уже приехали. Он боится, как бы не умереть от счастья, не дождавшись свидания с родными и близкими.

Подготовка к этому велась с самого утра. Сначала ему сказали, что его не отправят завтра с партией арестантов. Потом постепенно дали понять, что возникли какие-то сомнения и надо еще кое-что расследовать и, может быть, он будет оправдан. Наконец, уже под вечера его вводят в комнату, где сидят несколько джентльменов?! Он видит среди них своего доброго хозяина, и тот подходит к нему с протянутой рукой. Он слышит, что невиновность его установлена, что ему вынесли оправдательный приговор. Он не видит того, кто говорит что, поворачивается только на звук голоса, хочет ответить что-то – и без сознания падает на пол. Его приводят в чувство, убеждают: успокойся, возьми себя в руки, будь мужчиной. Кто-то добавляет: подумай о своей бедной матери. Но радостное известие потому и сразило его, что он полон мыслей о ней. Джентльмены рассказывают наперебой, как слухи о его злоключениях распространились по всему городу, по всей стране, и какое это вызвало сочувствие к нему. Но он не внемлет им. Его помыслы еще не вышли за пределы родного дома. Знает ли она? Что она сказала? Кто сообщил ей? Он не способен думать ни о чем другом.

Его заставляют выпить немного вина, ласково беседуют с ним; и, наконец, он успокаивается, понимает, что ему говорят, и благодарит всех. А теперь можно уходить. Мистер Гарленд спрашивает, как он себя чувствует, – если лучше, пора ехать домой. Джентльмены снова окружают его и жмут ему руку. Он признателен им всем за участие, за добрые пожелания и, снова лишившись дара речи, крепко опирается на руку хозяина с одной лишь мыслью – как бы не упасть!

Когда они идут мрачными тюремными коридорами, служители с грубоватым добродушием поздравляют его. Им попадается и любитель газет, но в поздравлениях этого должностного лица чувствуется холодок, вид у него суровый. Он считает, что Кит втерся в тюрьму обманным путем, не имея на то никаких прав. Может, он и порядочный юноша, но здесь ему не место, и чем скорее его отсюда уберут, тем лучше.

Последняя дверь затворяется за ними. Они огибают угол и останавливаются под открытым небом – на улице, которую Кит так часто видел во сне, так часто представлял себе, сидя за этими каменными стенами. Она словно стала шире и оживленнее, чем раньше. Вечер хмурый, но каким веселым, погожим кажется он Киту! Один из джентльменов, прощаясь с ним, сует ему деньги. Он не смотрит сколько, а теперь, когда они с мистером Гарлендом проходят мимо кружки для бедных арестантов, быстро возвращается назад и опускает в нее обе монеты.

На соседней улице мистера Гарленда ждет карета, и, усадив Кита рядом с собой, он велит кучеру ехать в Финчли. Сначала они еле-еле плетутся, да и то с факелами – все из-за тумана. Но лишь река и узкие улицы остаются позади, предосторожности становятся излишними и можно ехать быстрее. За городом Киту и галоп показался бы черепашьим шагом, но когда они уже совсем близко от цели своего путешествия, он просит сдержать лошадей, а когда впереди возникает коттедж, молит остановиться хоть минутки на две, чтобы у него было время собраться с духом.

Но останавливаться здесь никто не намерен. Мистер Гарленд говорит с Китом весьма решительным тоном, лошади бегут рысью, и вот экипаж въезжает в ворота. Еще минута, и они у подъезда. За дверью слышны голоса, быстрые шаги. Ее распахивают настежь. Кит пулей врывается в дом и попадает прямо в объятия матери.

А вот и верный друг – мать Барбары, по-прежнему с малышом на руках, словно она не расставалась с ним с того самого печального дня, когда они и не помышляли о такой радости. Вот она – да благословит ее бог! плачет-разливается и так громко всхлипывает, как еще никто никогда до нее не всхлипывал. А вот и маленькая Барбара – бедная маленькая Барбара, похудевшая, ни кровинки в лице, и все же такая хорошенькая! Она трепещет, точно листок на ветру, и стоит, прислонившись к стене. А вот и миссис Гарленд! Свет не видывал такой уютной, милой старушки! Но с чего это она вдруг падает замертво, и хоть бы кто помог ей! А вот и мистер Авель, который оглушительно сморкается и обнимает всех по очереди. А вот и одинокий джентльмен – суетится, минутки не постоит спокойно. А вот и наш славный, серьезный маленький Джейкоб – сидит себе в сторонке на лестнице, сложив руки на коленках, точно старичок, и ревет ревмя, никому не доставляя никаких хлопот. Все они здесь, и все они вместе и каждый в отдельности, начисто потеряли голову, совершают поступки один безумнее другого! И надо же так случиться, что, когда остальные более или менее приходят в себя, обретают дар речи и способность улыбаться, Барбара – нежная, кроткая, глупенькая Барбара вдруг куда-то исчезает. Ее ищут и находят в гостиной – в обмороке. А очнувшись от обморока, она бьется в истерике, а после истерики снова падает в обморок, – и бедняжке так плохо, что ни уксус, ни холодная вода (в дозах, которые могут отправить человека на тот свет) не оказывают на нее никакого действия. Тогда мать Кита возвращается обратно и просит Кита пойти поговорить с ней; и Кит отвечает: «Хорошо», и уходит в гостиную, и ласково говорит: «Барбара!» А мать Барбары поясняет дочке: «Это Кит». И Барбара лепечет с закрытыми глазами: «Неужто правда?» И мать Барбары говорит: «Не сомневайся, душенька! Теперь все дурное позади». И, желая окончательно убедить Барбару, что он жив и здоров, Кит снова заговаривает с ней, и Барбара снова заливается истерическим смехом, а после смеха слезами; и тогда обе матушки, переглянувшись, принимаются отчитывать ее – не подумайте, что всерьез, боже вас упаси, нет, – лишь бы только она поскорее успокоилась! – и, будучи женщинами опытными в такого рода делах, сразу подмечают первые признаки улучшения, уверяют Кита, что теперь «все обойдется», и отсылают его обратно, в соседнюю комнату.

А там, в соседней комнате, на столе уже выставлены графины с вином и прочее угощение! И все так пышно, будто Кит, и его родные, и друзья невесть какие знатные гости. Маленький Джейкоб уже сидит за столом и с поразительной быстротой уписывает за обе щеки кекс с изюмом, не сводя глаз с винных ягод и апельсинов, которые у него на очереди, так как будьте уверены, что он даром время терять не собирается. Лишь только Кит входит в комнату, одинокий джентльмен (вот хлопотун, второго такого днем с огнем не сыщешь!) наполняет рюмки – какие там рюмки – бокалы! – и провозглашает тост за его здоровье и говорит, что, пока он жив, у Кита недостатка в друзьях не будет; и то же самое говорит мистер Гарленд; и то же самое говорит миссис Гарленд; и то же самое говорит мистер Авель. Но мало того, что Киту оказан такой почет и, уважение, – это еще не все, ибо одинокий джентльмен вынимает из кармана массивные серебряные часы, которые тикают на всю комнату и показывают. время с точностью до одной секунды, а на задней крышке этих часов выгравированы имя и фамилия Кита с разными завитушками и росчерком, – короче говоря, часы предназначаются Киту, для него и куплены, и он сразу же получает их. А тут и мистер и миссис Гарленд, не удержавшись, намекают, что и они припасли подарок Киту, и мистер Авель признается в том же самом, – и счастливее Кита сейчас, пожалуй, не найдешь никого на всем белом свете.

Но с одним своим дружком Кит еще не успел повидаться, а так как этого дружка нельзя ввести в круг семьи, потому что он существо четвероногое и подкован на все четыре ноги, Кит, улучив свободную минутку, бежит к конюшне. Лишь только его рука ложится на щеколду, пони шлет ему приветствие – то есть разражается громким ржанием; не успевает он переступить порог, как пони, обезумев от восторга, начинает скакать по стойлу (ведь недоуздок несовместим, с его достоинством), а когда Кит протягивает руку погладить его и потрепать по холке, он трется носом о куртку Кита и так ласкается, как еще ни один пони не ласкался к человеку. Этот порыв венчает их радостную, теплую встречу, и, обняв Вьюнка за шею, Кит крепко прижимает его голову к груди.

Но что понадобилось здесь Барбаре? И как она прибралась! Вероятно, успела посмотреться в зеркало после обморока. Уж, кажется, где-где, а в конюшне ей совсем не место. Но видите ли, в чем дело: пока Кита не было дома, пони соглашался принимать корм только из рук Барбары, и сейчас она – разумеется, не подозревая, что Кит в конюшне, – просто решила проверить, все ли здесь в порядке, – и случайно натолкнулась на него. Застенчивая маленькая Барбара!

Весьма возможно, что Кит успел налюбоваться своим пони; весьма возможно, что на свете есть и кое-что другое, более заслуживающее любования. Как бы то ни было, но Кит оставляет Вьюнка, подходит к Барбаре и выражает надежду, что ей лучше. Да, теперь Барбара чувствует себя гораздо лучше. Только, – и тут Барбара опускает глаза и краснеет еще сильнее, – только ей очень неприятно, он, наверно, считает ее такой дурочкой! «Вот уж нет!» – говорит Кит. Барбара очень рада это слышать и кашляет – так, самую малость – кха, и все.

А пони! Каким он может быть скромником, если захочет. Стоит, не шелохнется, точно мраморное изваяние, но взгляд хитрый-прехитрый; впрочем, это всегда за ним водилось.

– Барбара, мы с вами и поздороваться-то как следует не успели, – говорит Кит.

Барбара протягивает ему руку. Что такое? Почему она дрожит? Глупенькая, пугливая Барбара!

Вы скажете, что они стоят на почтительном расстоянии друг от друга? Но такое ли оно почтительное? Рука у Барбары не длинная, к тому же она не вытянула ее, а чуть согнула в локте. Кит совсем близко от Барбары и видит крохотную слезинку, все еще дрожащую у нее на ресницах. И нет ничего удивительного в том, что он уставился на эту слезинку незаметно для Барбары. И нет ничего удивительного в том, что Барбара подняла глаза и застигла его на месте преступления. А разве удивительно, что Кит, сам того не ожидая, вдруг поцеловал Барбару? Поцеловал – и все тут! Барбара сказала: «Как не стыдно!», но позволила ему поцеловать себя и во второй раз. Он не прочь бы и в третий, но тут пони ударил задом и замотал головой, видимо не в силах сдержать восхищение, и Барбара в испуге убежала из стойла – однако не туда, где были обе матушки, и ее и Кита, потому что они могли заметить, как она разрумянилась, и, пожалуй, стали бы расспрашивать – почему. Хитрая маленькая Барбара!

Когда всеобщее ликование немного улеглось и Кит с матерью, и Барбара с матерью, и, разумеется, Джейкоб с малышом поужинали, на что у них было вполне достаточно времени, так как они всей компанией оставались ночевать в коттедже, мистер Гарденд позвал Кита к себе и сказал: – Сейчас ты услышишь одну новость и будешь поражен ею.

Кит заволновался, побледнел, и старичок поспешил добавить, что новость эта приятная, а следом за тем спросил, успеет ли Кит собраться в дорогу к завтрашнему утру.

– В дорогу, сэр? – воскликнул Кит.

– Да, вместе со мной и с моим другом, который сидит в соседней комнате. Ты не догадываешься о цели нашего путешествия?

Кит побледнел еще больше и отрицательно покачал головой.

– А по-моему, догадываешься, – сказал его хозяин. – Ну-ка, подумай как следует.

Кит пробормотал что-то бессвязное и нечленораздельное, однако слова «мисс Нелл» выговорил совершенно явственно не то три, не то четыре раза и при этом безнадежно покачал головой – дескать, на это даже надеяться нечего.

Но мистер Гарленд, вместо того чтобы повторить: «Подумай как следует», сверх всякого ожидания проговорил очень серьезно: «Ты отгадал».

– Мы наконец-то узнали, где они скрываются, – добавил он, – и решили поехать туда.

Кит срывающимся голосом стал задавать ему вопрос за вопросом: где это, и как об этом узнали, и давно ли узнали, и здорова ли она, и хорошо ли ей там?

– В том, что ей живется хорошо, не может быть никаких сомнений, – ответил мистер Гарленд. – А здоровье… думаю, наладится. Она очень слаба и последнее время прихварывала, но в письме, которое я получил сегодня утром, мне пишут, что ей лучше и что надежда на выздоровление есть. Садись и слушай внимательно.

Затаив дыхание, Кит опустился на стул. И тогда мистер Гарленд стал рассказывать ему о своем брате (Кит слышал о нем и раньше и видел его юношеский портрет в парадной гостиной коттеджа «Авель»). Брат, говорил мистер Гарленд, живет в одной далекой деревушке у тамошнего священника, с которым его связывают тесные узы еще с молодых лет. Нежно любя друг друга, братья тем не менее не виделись долгие годы, но изредка переписывались и все тешили себя надеждой на встречу, а время бежало, и они, как это свойственно людям, позволяли будущему незаметно переходить в прошлое. Брат мистера Гарленда, человек мягкий, спокойный и скромный – совсем как мистер Авель, – пользуется большим уважением среди жителей той деревушки, так как им всем хорошо знакома отзывчивость и щедрость их «бакалавра», как его там зовут. Однако мистеру Гарленду понадобился не один год, чтобы разузнать это, так как брат его принадлежит к числу тех, кто предпочитает восхищаться благими деяниями других людей, а не трубить о своих собственных, хоть и достойных всяческих похвал. Вот почему бакалавр почти никогда не распространялся о своих деревенских друзьях и только недавно изменил этому обыкновению ради старика и девочки, которые, видимо, поглощают все его мысли, ибо он целиком посвятил им письмо, (оно получено несколько дней назад), – причем так описал их злоключения и взаимную любовь, что его невозможно читать без слез. Мистер Гарленд сразу подумал, уж не те ли это странники, которых столько времени разыскивают? Неужели же они очутились на попечении его брата? И он тут же потребовал подробные сведения о них, а сегодня утром получил ответ, окончательно рассеявший все его сомнения и послуживший причиной их теперешних сборов в дорогу.

– А тебе тем временем нужно отдохнуть, – сказал старичок, вставая и кладя Киту руку на плечо. – Такой у тебя выдался день, что самому крепкому человеку и то не под силу. Спокойной ночи! Даст бог, и наше путешествие окончится удачей!

Глава LXIX

На следующее утро Кит не залежался в постели и, вскочив затемно, начал собираться в путь-дорогу. Вчерашние треволнения и неожиданная весть, услышанная от мистера Гарленда вечером, не давали ему покоя всю долгую, темную ночь и насылали такие тяжелые сны к его изголовью, что, встав, он почувствовал: вот теперь я отдохну по-настоящему.

Если бы Киту предстояли жестокие испытания, если бы сейчас, в такое суровое время года, он готовился к нелегкому путешествию пешком, предвидя впереди одни лишь тяготы, усталость, муки и беды, если бы Кита ожидал трудный подвиг, требующий от человека напряжения всех душевных сил, величайшей выносливости и мужества, но зато сулящий в случае удачи благополучие и счастье для Нелл, – пыл его нисколько бы не уменьшился, лихорадка нисколько бы не утихла.

Но волнение охватило не одного Кита. Он встал, а через четверть часа весь дом уже был на ногах. Все старались принять участие в приготовлениях к отъезду. От одинокого джентльмена, правда, помощь была небольшая, зато он командовал всеми и суетился больше всех. Сборы шли быстро и к рассвету закончились. И вот тогда-то Кит пожалел, что все они проявили такую расторопность, так как дорожную карету, нанятую для этого случая, ждали не раньше девяти, а оставшиеся полтора часа можно было заполнить только завтраком.

Впрочем, нет! А Барбара? Барбара, разумеется, хлопочет по хозяйству, но тем лучше – Кит поможет ей, а более приятного способа убить время, пожалуй, не придумаешь. Барбара не противилась этому, и Кит, у которого не выходило из ума одно событие вчерашнего дня, теперь окончательно пришел к выводу, что Барбара полюбила его и что сам он полюбил Барбару.

Но Барбара (если уж говорить правду, а утаивать ее никто не намерен), Барбара, единственная из всех обитателей коттеджа, не испытывала удовольствия от этих сборов в дорогу, и когда Кит в порыве чувств признался ей, как он счастлив, что хозяин берет его с собой, Барбара приуныла еще больше и окончательно потеряла интерес к их отъезду.

– Вы и дня не побыли дома, Кристофер, – сказала Барбара (и как сказала, с какой небрежностью), – вы и дня не побыли дома, а рады, что уезжаете!

– Но ведь за кем мы едем! – воскликнул Кит. – 3а мисс Нелл! Я снова с ней увижусь! И мне так будет приятно, когда и вы ее узнаете!

Барбара не сказала вслух, что радоваться тут, собственно, нечему, но это было ясно по тому, как она мотнула годовой, я Кит огорчился, не донимая в простоте душевной, что такое нашло на Барбару.

– Вы только увидите ее и сразу скажете: вот красавица! – продолжал Кит, потирая руки. – непременно скажете!

Барбара вскинула голову.

– Барбара, что случилось? – спросил Кит.

– Ничего! – воскликнула Барбара и надулась – не сердито, и капризно, а так, самую малость, отчего губки у нее стали езде больше похожи на спелые вишни.

В какой другой школе так быстро постигают науку, как не в той порог которой переступил Кит, исцеловав Барбару? Теперь Кит все понял, усвоил все сразу, как по открытой книге, – и этой книгой была сама Барбара.

– Барбара! – сказал Кит, – Вы сердитесь на меня? Ах, боже мой! С чего бы это Барбаре сердиться на него? И какое она имеет на это право? И кому до нее какое дело? И не все ли равно, сердится ода или нет?

– Мне не все равно, – ответил Кит. – Далеко не все равно.

Барбара не понимала, почему ему не все равно.

Должна понять. Может, она подумает как следует? Что ж, Барбара подумает. Нет! Она так и не догадывается, почему Кристоферу не все равно. Она не понимает, о чем он говорит. И кроме того, ее давно ждут наверху, и ей в самом деде пора идти.

– Нет, Барбара, – сказал Кит, нежно удерживая ее за руку. – Давайте расстанемся друзьями. В эти трудные для меня дни я все время думал о вас. И если бы не вы, мне было бы еще тяжелее.

Бог мой! Какая Барбара стала хорошенькая, когда на щеках у нее вспыхнул румянец и она затрепетала, словно испуганная птичка!

– Верьте, Барбара, это все чистая правда, только выразить я ее толком не умею. Мне хочется, чтобы встреча с мисс Нелл доставила одинаковую радость нам обеим – вот и все. А про мисс Нелл скажу одно: я, может, жизни не пожалел бы ради нее! И вы бы поняли меня, Барбара, если бы знали мою хозяйку так, как я ее знаю!

Барбара немедленно растрогалась, и ей стало жаль, что она выказала такую черствость. – Ведь мисс Нелл для меня почти что ангел, – продолжал Кит. – Только подумаю о встрече с ней и сразу представляю – она улыбнется, как прежде, обрадуется, протянет мне руку и скажет: «А вот и мой добрый старый Кит!», или еще что-нибудь, такое же ласковое. И я вижу ее счастливой, окруженной друзьями, они помогут ей стать настоящей леди, как она того заслуживает, как это и должно быть. А себя вижу ее верным слугой, который всегда был предан своей милой, доброй, заботливой хозяйке, да и теперь не пожалеет ради нее ничего на свете. Так я думал все время и вдруг испугался – а что, если, найдя новых друзей, она забудет меня или устыдится, что знала когда-то такого неотесанного, простого парня, и заговорит со мной холодно? И знаете, Барбара, не могу вам сказать, как мне стало больна от одной этой мысли! Но потом я понял, что так даже, думать грешно, и снова стал мечтать о встрече с мисс Нелл прежней мисс Нелл – и решил: буду всегда стараться заслужить ее похвалу, как если бы она была моей хозяйкой, и всегда буду таким, каким она хочет меня видеть. Плохого тут ничего нет, а только одно хорошее, и за это я благодарен ей, за это я еще больше люблю и уважаю ее. Вот и все, милая Барбара, и все это правда, святая правда!

Барбара, девушка отнюдь не капризная и не взбалмошная, не замедлила раскаяться в своем поведении и залилась слезами. К чему мог бы привести их дальнейший разговор, нам нет времени гадать, так как в эту минуту где-то совсем близко послышался грохот колес, за ним резкий звонок у калитки, и в притихшем было доме все снова ожило и снова пришло в движение.

Одновременно с каретой прибыл и мистер Чакстер в кэбе – с бумагами и деньгами для одинокого джентльмена, коему они и были переданы. Выполнив возложенное на него поручение, мистер Чакстер удалился в недра дома, перекусил, так сказать, на лету и, преисполненный изящного равнодушия, стал наблюдать издали за укладкой вещей в карету.

– Я вижу, пройдошливый юнец тоже едет, сэр? – заметил он, обращаясь к мистеру Авелю Гарленду. – В тот раз его как будто не взяли, из опасений, что он может разгневать старого хрыча.

– Кого, сэр? – вопросил мистер Авель.

– Старого джентльмена, – поправился мистер Чакстер, несколько смутившись.

– Да, наш клиент решил взять Кристофера с собой, – сухо ответил мистер Авель. – Теперь такие предосторожности излишни, мой отец ближайший родственник джентльмена, который пользуется безграничным доверием тех, кого мы разыскиваем, а это убедит их в том, что им желают только добра.

«Гм! Опять мне натянули нос! – подумал мистер Чакстер, глядя в окошко. – И кто? Разумеется, пройдошливый юнец! Может, он и не прикарманил тех пяти фунтов, но я не сомневаюсь, что у него всегда какие-то подлости на уме. И я всегда так считал, еще до этой истории с деньгами. Какая хорошенькая девушка! Черт побери, просто очаровательная!» Предметом восхищения мистера Чакстера оказалась Барбара, а так как она стояла возле кареты (уже готовой к отъезду), этот джентльмен, почувствовав вдруг живейший интерес ко всему происходящему у калитки, фланирующей походкой прошелся по саду и занял такую позицию, с которой можно было строить глазки. Имея большой опыт по части женского пола и зная назубок, к каким ухищрениям надо прибегать, чтобы легче всего проложить путь к женскому сердцу, мистер Чакстер подбоченился левой рукой, а правой пригладил свою пышную шевелюру. Эта излюбленная в светском обществе поза производит неотразимое впечатление, особенно если ее сопровождать мелодическим посвистыванием.

Но вот что значит разница между городом и провинцией! Жалкие провинциалы будто и не видели этой обольстительной фигуры, занятые такими банальностями, как прощание с отъезжающими, воздушные поцелуи, помахивание носовыми платками и прочее тому подобное. А время для прощания наступило, так как одинокий джентльмен и мистер Гарленд уже сидели в карете, форейтор в седле, а Кит, тепло одетый и закутанный с головы до ног, – сзади, на запятках. Тут же стояли и миссис Гарленд, и мистер Авель, и мать Кита, а в отдалении и мать Барбары с вечно бодрствующим малышом на руках; и все они самозабвенно кивали, махали руками, кто кланялся, а кто приседал, и все кричали: «До свидания! До свидания!» Но вот карета скрылась за поворотом дороги, и мистер Чакстер остался у калитки один-одинешенек, весь под впечатлением того, что Кит, встав во весь рост на запятках, махал рукой Барбаре, а Барбара – на глазах у него, у него, у Чакстера, неотразимого Чакстера, на которого бросали благосклонные взгляды знатные леди, разъезжающие в воскресные дни по паркам в собственных экипажах, – махала рукой Киту.

Но не наше дело распространяться о том, как мистера Чакстера ошеломило вышеописанное зрелище, как он стоял, словно пригвожденный к месту, называя Кита королем всех жуликов и коноводом всех пройдох и мысленно возводя этот возмутительный факт к давней истории с шиллингом. Сейчас нам предстоят совсем другие задачи, ибо мы должны поспешить за быстро катящимися по дороге колесами и разделить с нашими друзьями их долгий и нелегкий путь.

День выдался холодный. Пронизывающий ветер дул с яростью, смахивая иней с изгородей и деревьев, закручивая его воронками, словно пыль, и припорашивая им дорогу. Но Киту все было нипочем. Свобода и свежесть чувствовались в этом вихре, – пусть завывает, пусть щиплет лицо – не страшно! Ветер подхватывал сухие ветки и увядшие листья, уносил их с собой в снежном облаке, и Киту казалось, будто все вокруг дышит одной мыслью с ним и торопится, торопится, так же как и он. Чем свирепее порывы ветра, тем лучше, – кажется, будто быстрее движешься вперед. А разве не приятно вступать с ними в нещадную борьбу и преодолевать их один за другим? Следить, как они заранее набираются силы и гнева и со свистом несутся мимо, нагибать голову им навстречу, а потом, оглянувшись назад, видеть, как высокие деревья склоняются перед ними, и прислушиваться к хриплым завываниям, постепенно замирающим вдали.

Дуло весь день без перерыва. Наступила ночь – ясная, звездная; однако ветер не стих, и мороз стал пробирать до костей. Минутами, к концу длинных перегонов, Кит был бы не прочь, чтобы немножко потеплело, но лишь только они останавливались менять лошадей и ему удавалось промяться как следует да еще побегать взад-вперед – ведь пока расплатишься со старым форейтором, пока поднимешь со сна нового, пока запрягут! – кровь так и закипала у него в жилах до самых кончиков пальцев, он говорил себе: «Нет! Будь теплее хоть на градус, наше путешествие потеряло бы половину своего очарования, своей прелести», – и одним прыжком вскочив на запятки, подхватывал веселую песенку колес, когда, оставив позади обывателей, мирно почивавших в теплых постелях, они снова выезжали на пустынную дорогу.

Между тем двое джентльменов, отнюдь не расположенных ко сну, коротали время в беседе. Так как оба они были взволнованы и терзались нетерпением, разговор у них, как и следовало ожидать, шел главным образом о цели этого путешествия, о том, что послужило к нему поводом, и о связанных с ним надеждах и страхах. Надежд на него возлагалось много, а страхов, может статься, совсем не было, если не считать той смутной тревоги, что всегда сопутствует внезапно вспыхнувшей надежде и затянувшемуся ожиданию.

В одну из пауз в их беседе, – дело было уже за полночь, – одинокий джентльмен, который становился все молчаливее и задумчивее, повернулся к своему спутнику и вдруг спросил: – Вы умеете слушать?