Текст книги "Лавка древностей"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)

И все же, несмотря на такую надежную защиту, она то и дело просыпалась и вновь засыпала и не могла забыть Квилпа, который каким-то образом сливался в ее тревожных снах с музеем восковых фигур и сам был то восковой фигурой, то одновременно и миссис Джарли и восковой фигурой, то шарманкой, то самим собой. Наконец, уже на рассвете, она забылась тем крепким сном, что побеждает всякую усталость, всякую тревогу и дарует нам лишь чувство беспредельного и всепоглощающего наслаждения.

Глава XXVIII

Сон так долго не слетал с ресниц девочки, что, когда она, наконец, проснулась, миссис Джарли, успевшая надеть свой огромный капор, уже была занята приготовлением завтрака. Она приняла извинения Нелли весьма милостиво, простила ей опоздание и сказала, что не собиралась будить ее до самого полудня.

– Что может быть лучше сна! – добавила хозяйка фургона. – Когда устанешь, надо спать сколько спится, и всю усталость как рукой снимет. Крепкий сон это еще одно из благ молодости.

– А вы плохо провели ночь, сударыня? – спросила Нелл.

– У меня, девочка, все ночи такие, – с видом мученицы ответила миссис Джарли. – Иной раз сама диву даешься, откуда в тебе еще силы берутся.

Вспомнив храп, доносившийся из той теснины в фургоне, где почивала владелица паноптикума, Нелл подумала: «Уж не приснилась ли миссис Джарли собственная бессонница?» Однако она выразила хозяйке свое сочувствие по поводу столь плачевного состояния ее здоровья и села завтракать вместе с ней и дедом. После завтрака посуда была перемыта и убрана, и миссис Джарли, накинув на себя чрезвычайно пеструю шаль, стала готовиться к торжественному шествию по городским улицам.

– Джордж повезет ящики в зал, – сказала она, и ты поезжай с ним, я волей-неволей должна идти пешком, потому что от меня этого ждут. Мы, видные общественные деятели, не принадлежим самим себе. Посмотри, девочка, у меня все в порядке?

Нелл ответила утвердительно, однако миссис Джарли воткнула еще множество булавок в различные части своей фигуры, сделала несколько безуспешных попыток осмотреть через плечо собственную спину и, оставшись довольна собой, величественно выплыла на улицу.

Фургон, подскакивая по мостовой, тронулся следом за ней. Нелл, глядя в окошко, с интересом рассматривала город и в то же время ожидала, что из-за каждого угла перед ней может появиться страшное лицо Квилпа. Городок оказался довольно большой, и они медленно пересекали его широкую площадь, посреди которой возвышалась городская ратуша с башенными часами и флюгером на крыше. Дома здесь были и каменные, и красные кирпичные, и желтые кирпичные, и оштукатуренные, попадались и деревянные, большей частью очень старые, с темными резными ликами, сурово смотревшими с карнизов. Окна в этих домах были крошечные, подслеповатые, притолоки низкие, а в узких переулках крыши их почти смыкались над мостовой. Улицы, залитые солнцем, поражали чистотой, безлюдьем и скукой. Бездельники по двое, по трое торчали у двух здешних трактиров, у дверей лавок, слонялись по пустому рынку; возле богадельни дремали на стульях старики и старухи, но прохожие, которые шли бы куда-нибудь по делу, были здесь редкостью, и если один такой и попадался, – его шаги по раскаленной на солнце мостовой долго будили эхо в закоулках. Казалось, кто и что может ходить здесь, кроме часов? Но циферблаты у них были такие сонные, стрелки такие тяжелые и ленивые, бой такой скрипучий, что они, наверно, вечно отставали. Собаки и те спали мертвым сном, а мухи, до одури объевшиеся постным сахаром в бакалейной лавке, сгорали заживо на самом пекле в пыльных уголках ее окна, забыв и о своих крыльях и о своем былом проворстве.

Громко стуча колесами по булыжнику, фургон подъехал к снятому под выставку помещению, и Нелл сразу же очутилась в толпе восхищенных ребятишек, которые, наверно, приняли ее за одну из главных диковинок паноптикума, а при виде старика твердо уверились, что это какая-то хитрая штуковина, слепленная из воска. Ящики со всей возможной поспешностью вынесли из фургона и втащили в зал, где миссис Джарли вместе с Джорджем и его помощником в плисовых штанах и коричневой шляпе с заткнутыми за ленточку подорожными квитанциями тут же пустили в дело содержимое этих ящиков (а именно, фестоны из красной материи и другую драпировку) для придания нарядного вида залу.

Не теряя времени, все принялись за работу, а ее хватало на каждого. Так как грандиозное собрание восковых фигур все еще держали в чехлах, чтобы завистливая пыль не испортила им цвета лица, Нелл тоже занялась украшением зала, в чем ей усердно помогал дед. Для Джорджа и его подручного такая работа была не в новинку, и они быстро управлялись с ней, а миссис Джарли выдавала им гвоздики из висевшей у нее через плечо холщовой сумки, похожей на сумку сборщика у заставы, и всячески поощряла их старания.

В самый разгар этих приготовлений в дверях зала с приветливой улыбкой на устах появился высокий горбоносый брюнет в старом военном мундире, который был узок и короток ему в рукавах, носил на себе – увы! лишь следы украшавших его когда-то кистей и шнуров и вполне соответствовал столь же потрепанным панталонам серого цвета, плотно облегавшим ляжки, и легким туфлям, явно клонившимся к концу своего земного существования. Миссис Джарли стояла спиной к дверям, и, погрозив пальцем ее приспешникам, чтобы они не выдавали его присутствия, джентльмен в мундире подкрался к ней сзади, щелкнул ее по шее и шутливо крикнул: «У-у!».

– Мистер Сдам! – воскликнула владелица паноптикума. – И вы здесь! Господи, ну кто бы мог это подумать!

– Клянусь честью, здорово сказано! – в свою очередь воскликнул мистер Сдам. – Клянусь честью, умно сказано! В самом деле, кто бы мог это подумать! Джордж, мой верный друг! Как поживаешь!

Джордж выслушал это приветствие с полным равнодушием и, не переставая стучать молотком, грубовато ответил, что поживает неплохо.

– Меня привело сюда… – продолжал джентльмен в мундире. – Клянусь честью, я сам толком не знаю, что меня сюда привело. Черт возьми! Просто теряюсь, не придумаю, как объяснить! Я искал вдохновения, искал случая немножко рассеяться, немножко проветриться и… клянусь честью!.. – Джентльмен прервал себя на полуслове и осмотрелся по сторонам. – Черт возьми, какое классическое зрелище! Храм Минервы, да и только!

– Да, когда все будет готово, получится недурно, – согласилась миссис Джарли.

– Недурно? – воскликнул мистер Сдам. – Не сочтите меня лжецом, но, клянусь честью, я благословляю тот миг, когда мое скромное перо воспевало все эти красоты! Кстати – заказы будут? Не могу ли я услужить вам какой-нибудь безделицей?

– Они очень дорого обходятся, сэр, – ответила миссис Джарли, – а пользы от них мало.

– Ни слова больше! – вскричал мистер Слам, взмахнув рукой. – Нет! Вздор, вздор! Слышать ничего не желаю! Не говорите, что от них мало пользы! Не говорите этого! Я все равно вам не поверю!

– Во всяком случае, маловато, – сказала миссис Джарли.

– Ага! Сдаетесь! Идете на попятный! Спросите парфюмеров, спросите продавцов ваксы, спросите шапочников, спросите лотерейщиков – спросите кого угодно, приносят ли пользу мои стихи, и вы услышите, что мое имя благословляют! Если вы спросите честного человека, сударыня, он возденет очи к небесам и пошлет благословение Сламу. Верьте мне, миссис Джарли! Вам случалось посещать Вестминстерское аббатство [39]39
  Вестминстерское аббатство– старинная церковь в Лондоне.


[Закрыть], сударыня?

– Ну, еще бы!

– Так вот, клянусь честью, что под его мрачными сводами есть некий Уголок Поэтов [40]40
  Уголок Поэтов– один из приделов Вестминстерского аббатства, который является усыпальницей великих английских писателей.


[Закрыть], где вы увидите немало имен, значительно уступающих имени Слама. И джентльмен в мундире весьма выразительно постучал себя пальцем по лбу, давая понять, что там у него кое-что имеется. – Я захватил с собой одну вещицу, – продолжал он, сняв шляпу, набитую какими-то бумажонками. – Так, пустячок, написанный за один присест, в порыве вдохновения; по-моему, эго как раз то, что вам нужно, – публика будет валом валить. Это акростих. Правда, он составлен для Уоррена [41]41
  Правда, он составлен для Уоррена…– Уоррен, владелец фабрики ваксы, на которой мальчиком работал Диккенс, действительно заказывал стихотворные рекламы. Об этом Диккенс также упоминает в «Очерках Боза» (глава «Сэвен-Дайелс»).


[Закрыть], но мысль, которая в нем содержится, подойдет и для Джарли. Приспособить его – дело одной минуты. Купите акростих.

– Наверно, дорого? – сказала миссис Джарли.

– Пять шиллингов, – ответил мистер Сдам, ковыряя карандашом в зубах. – Дешевле всякой прозы.

– Нет, я могу дать только три, – сказала миссис Джарли.

– …и шесть пенсов, – подхватил Слам. – Ну, сговорились. Три шиллинга шесть пенсов.

Миссис Джарли не могла устоять перед въедливым поэтом, и мистер Слам внес заказ в маленькую памятною книжечку и поставил рядом и сумму – три шиллинга шесть пенсов. Вслед за тем он удалился переделывать акростих, весьма сердечно простившись со своей заказчицей и пообещав ей вернуться в самом непродолжительном времени с готовым для типографщика чистовиком.

Присутствие мистера Слама нисколько не мешало работе, она сильно двинулась вперед за это время и вскоре после его ухода подошла к концу. Драпировка была со вкусом развешена по стенам, с грандиозной коллекции сняли чехлы, и вот вдоль стен зала, на подмостках, возвышающихся фута на два над полом и отгороженных от бесцеремонной публики малиновым шнуром на уровне человеческой груди, перед Нелл предстала расположившаяся группами и поодиночке в более или менее неустойчивых позах, разодетая в костюмы всех времен и народов, пестрая компания знаменитых исторических личностей с чрезвычайно развитой мускулатурой рук и ног, с вытаращенными глазами и широко раздутыми ноздрями, что придавало им крайне изумленный вид. У всех джентльменов были иссиня-черные бороды и куриная грудь, все леди блистали идеальным телосложением, и все леди и все джентльмены устремляли напряженный взгляд в никуда и с потрясающей сосредоточенностью смотрели неизвестно на что.

Как только первые восторги Нелл утихли, миссис Джарли распорядилась, чтобы их оставили вдвоем, села в кресло посреди зала и, торжественно вручив своей приемнице ивовый прут, которым она долгие годы сама указывала зрителям фигуры, принялась обстоятельно разъяснять ей ее новые обязанности.

– Вы видите перед собой, – словно обращаясь к публике, начала миссис Джарли, когда Нелл коснулась прутом фигуры, стоявшей на краю подмостков, – вы видите перед собой несчастную фрейлину двора королевы Елизаветы [42]42
  Королева Елизавета(1533—1603) – английская королева с 1558 по 1603.


[Закрыть], каковую фрейлину от укола пальца иглой постигла смерть вследствие того, что она занималась рукодельем в воскресный день. Обратите внимание на кровь, капающую у нее с пальца, а также на старинную иголку с золотым ушком, которой она шьет.

Нелл повторила это два-три раза, показывая, когда следовало, на палец и на иглу, после чего перешла к следующей фигуре.

– А теперь, леди и джентльмены, – сказала миссис Джарли, – вы видите перед собой недоброй памяти Джеспера Пэклмертона, у которого было четырнадцать жен, скончавшихся одна за другой, потому что он щекотал им пятки в то время, как они спали сном невинности и добродетели. Будучи спрошен уже на эшафоте, сожалеет ли он о содеянном, этот злодей ответил: «Да, жалею, что они так дешево отделались, и надеюсь, что все добропорядочные мужья простят мне мою оплошность». Пусть это послужит предостережением для всех молодых девиц при выборе супруга. Обратите внимание, что пальцы у него скрючены, будто он щекочет, а один глаз изображен прищуренным, потому что так он и делал, совершая свои чудовищные злодеяния.

Когда Нелл запомнила все подробности, касающиеся мистера Пэклмертона, и могла повторить их без запинки, миссис Джарли перешла к толстяку, от толстяка к обтянутому кожей скелету, к великану, карлику, затем к престарелой леди, которая отплясывала на балу в возрасте ста тридцати двух лет, вследствие чего и скончалась, от нее к одичавшему мальчику, найденному в лесу, к женщине, отравившей маринованными орехами четырнадцать семейств, и к другим историческим персонам, а также к разным, весьма занятным, хоть и погрязшим в пороках личностям. Нелл так хорошо усвоила наставления своей учительницы и так быстро их запомнила, что спустя каких-нибудь два часа история каждой фигуры была известна ей вдоль и поперек и она могла смело браться за просвещение публики.

Миссис Джарли не поскупилась на похвалы своей маленькой приятельнице и ученице, достигшей такого блестящего успеха, и повела ее осматривать убранство соседнего с залом коридора, который уже был превращен в кущу из зеленого сукна, увешанную знакомыми Нелл надписями (творениями мистера Слама). У входа в эту кущу стоял пышно разукрашенный стол, и за ним миссис Джарли должна была собирать деньги с публики, восседая в обществе его величества короля Георга III [43]43
  Король Георг III(1738—1820) – английский король с 1760 по 1820 год.


[Закрыть], мистера Гримальди [44]44
  Гримальди Джозеф(1779—1837) – знаменитый актер английской пантомимы, выступавший по преимуществу в ролях Арлекина. Диккенс был редактором его мемуаров, вышедших в 1838 году, и написал к ним предисловие.


[Закрыть]в клоунском костюме, Марии Стюарт [45]45
  Мария Стюарт(1542—1587) – королева Шотландии. Отрекшись от шотландского престола в результате заговора вельмож, Мария Стюарт бежала в Англию, но была там арестована и некоторое время спустя казнена. История Марии Стюарт послужила основой для многих литературных произведений, самое известное из которых – «Мария Стюарт» Шиллера.


[Закрыть], неизвестного джентльмена квакерских убеждений и мистера Питта, который держал в руке точную копию парламентского билля о взимании оконного налога [46]46
  …и мистера Питта, который держал в руке точную копию парламентского билля о взимании оконного налога.– Вильям Питт Младший (1759—1806) – английский реакционный государственный деятель, премьер-министр в 1783-1801 и 1804-1806 годах. Питт, в частности, увеличил в стране налоги. Оконный налог (отменен в 1851 году) – налог, который домовладелец уплачивал за каждое окно, если в доме их было больше восьми.


[Закрыть]. Подготовка к открытию паноптикума этим не ограничилась: на маленьком балкончике над входом стояла чрезвычайно миловидная монахиня, перебиравшая четки, а по городским улицам уже разъезжал в тележке корсиканский бандит с черной как смоль копной волос и с белоснежным цветом лица, не сводивший глаз с миниатюры, на которой была изображена какая-то красавица.

Теперь оставалось только должным образом распространить сочинения мистера Слама – так, чтобы трогательные строки нашли путь к семейным очагам и на прилавки, а пародия, начинавшаяся словами «Ослик, стой!», разошлась по трактирам, как предназначенная исключительно для писцов, конторщиков и других избранных умов этого города. После того как все было сделано и миссис Джарли самолично посетила пансионы для девиц со специально заготовленными для них афишами, в которых доказывалось, что созерцание восковых фигур возвышает ум, утончает вкусы и вообще расширяет горизонты, эта неутомимая леди села обедать и, приложившись к подозрительной бутылке, мысленно пожелала успеха своей выставке.

Глава XXIX

Изобретательность миссис Джарли поистине граничила с гениальностью. Придумывая всяческие способы, как бы завлечь публику в музей, она не забыла и Нелл. Тележку, в которой корсиканский бандит совершал поездки по городу, любуясь портретом своей дамы сердца, разукрасили флажками и лентами, Нелл посадили рядом с ним, среди искусственных цветов, и она каждое утро торжественно разъезжала в его обществе, разбрасывая афиши из корзинки, под звуки барабана и трубы. Красота девочки, так мило сочетавшаяся с ее скромной, застенчивой манерой держаться, произвела большое впечатление в этом захолустном местечке. Корсиканский бандит, привлекавший раньше к себе все взоры, отступил на второй план и стал только частью зрелища, главной персоной которого была Нелл. Взрослые заинтересовались этой большеглазой девочкой, а мальчишки влюбились в нес поголовно и то и дело оставляли у дверей выставки кульки с орехами и яблоками и записки при них, адресованные ей без заглавных букв.

Все это не ускользнуло от внимания миссис Джарли, и, решив, что Нелл может примелькаться на улицах, она снова стала посылать в поездки по городу одного бандита, тогда как девочка, к великому удовольствию восторгавшихся ею зрителей, каждые полчаса водила по музею очередную партию. А зрители в паноптикуме были самые избранные и поставлялись даже здешними пансионами, снискать благоволение коих миссис Джарли стоило немалых трудов, так как для этого ей пришлось подправить выражение лица мистеру Гримальди и сменить ему костюм, вследствие чего он превратился из клоуна в составителя «Английской грамматики» мистера Линдли Мэррея [47]47
  Мэррей Линдли(1745—1826) – американский богослов, переселившийся в Англию, автор «Английской грамматики».


[Закрыть], а также переодеть одну знаменитую женщину убийцу в автора назидательных стихов, миссис Ханну Мор [48]48
  Мор Ханна(1745—1833) – английская писательница, автор стихов на моральные и религиозные темы.


[Закрыть]. Разительное сходство этих фигур с оригиналами было подтверждено мисс Монфлэтере, почтенной директрисой почтеннейшего здешнего пансиона для молодых девиц, которая удостоила выставку своим посещением вместе с восемью лучшими ученицами, обусловив заранее, что, кроме них, в эти часы никаких других посетителей не будет. Мистер Питт, в ночном колпаке, шлафроке и без сапог, являл собой точный портрет поэта Каупера [49]49
  Каупер Вильям(1731—1800) – известный английский поэт.


[Закрыть], а Мария Стюарт в черном парике и в мужском костюме с белым отложным воротничком была до такой степени похожа на лорда Байрона, что при виде ее девицы дружно эаахали от восторга. Однако мисс Монфлэтере сразу же пожурила их за излишний пыл и указала миссис Джарли на необходимость подвергать фигуры более строгому отбору, поскольку, например, сиятельный лорд проповедовал некоторые вольные мысли, совершенно неуместные в таких добропорядочных заведениях, как паноптикумы, а также добавила еще что-то насчет церковных властей, чего миссис Джарли просто не поняла.

Хотя работы у Нелл было много, хозяйка ее оказалась женщиной доброй, ласковой и любившей окружать заботами не только собственную персону, но и всех, с кем ей приходилось иметь дело; а следует заметить, что эта вторая склонность не так часто встречается даже среди обитателей жилищ более комфортабельных, чем фургоны, и что она отнюдь не вытекает из первой. Публика тоже благоволила к Нелл и часто одаривала ее деньгами, но миссис Джарли никогда не посягала на них. Работа в паноптикуме находилась и для старика, и жилось ему теперь хорошо, – следовательно, девочка могла бы ни о чем не беспокоиться, если бы не воспоминания о Квилпе, если бы не вечный страх, что он вернется сюда и в один прекрасный день встретит их где-нибудь на улице.

Мысль о Квилпе, словно кошмар, преследовала Нелл, и страшное лицо, уродливая фигура этого карлика неотступно стояли у нее перед глазами. Она спала в паноптикуме, чтобы выставка не оставалась без охраны по ночам, но страх не покидал ее и здесь: в темноте ей вдруг начинало мерещиться в безжизненных восковых лицах сходство с Квилпом, иной раз это переходило почти в галлюцинацию, и вот уже карлик стоял на месте одной из фигур, в ее костюме. А фигур здесь было так много, и они толпились у изголовья Нелл, так пристально глядя на нее круглыми стекляшками глаз, – совсем как живые и вместе с тем непохожие на живых своей суровой неподвижностью и немотой, – что она начинала бояться этих кукол и часто лежала без сна, глядя на них в темноте, а потом, не выдержав, зажигала свечу или садилась у открытого окна, радуясь ярким звездам. И тут ей вспоминалось окошко, у которого она подолгу сиживала совсем одна, вспоминался их дом и, конечно, бедный добрый Кит, и она улыбалась, хотя из глаз у нее текли слезы.

В эти безмолвные часы тревожные мысли Нелл часто обращались к деду, и она думала: «Помнит ли он их былую жизнь, замечает ли, что теперь все изменилось, что они стали беззащитными, несчастными бедняками». Раньше, бродя со стариком по дорогам, Нелл редко задумывалась над этим, но теперь она не могла не спрашивать себя: а что будет, если дед заболеет или у нее самой иссякнут силы? Он стал терпеливым и тихим, охотно брался за всякую мелкую работу, радовался, что тоже может помочь, но разум его спал без всякой надежды на пробуждение. Это было несчастное жалкое существо с опустевшей душой, это был впавший в детство старик, по-прежнему любивший свою внучку, но чуждый всему остальному, кроме самых простых ощущений. Нелл больно было сознавать это, больно было смотреть на него, когда он сидел молча, улыбками и кивками отвечая на ее взгляды, или брал на руки какого-нибудь малыша и подолгу ходил с ним взад и вперед, теряясь от незамысловатых ребяческих вопросов, чувствуя, как ему далеко даже до ребенка, и безропотно мирясь с этим. Нелл так больно было видеть все это, что она убегала от него в слезах и, спрятавшись где-нибудь, падала на колени и молилась, чтобы разум вернулся к нему.

Но девочку мучило не только слабоумие деда – ведь он был по крайней мере спокоен и доволен своей жизнью; ее угнетали не только печальные мысли о том, что его не узнать теперь, хотя детскому сердцу нелегко было переносить это, – вскоре на нее надвинулось горе еще более глубокое и тяжкое.

Как-то вечером, освободившись пораньше, старик и девочка пошли погулять. Последнее время им мало приходилось бывать на воздухе, а в тот день погода стояла теплая, и, выйдя из города, они свернули на тропинку, которая пересекала зеленый луг и должна была снова вывести их на прежнюю дорогу. Однако тропинка оказалась длинная: они долго шля по ней и только на закате, добравшись до перекрестка, сели отдохнуть.

Между тем небо мало-помалу потемнело, нахмурилось, и лишь на западе уходящее солнце зажгло пылающий золотой костер, отдельные угольки которого горели кое-где сквозь сплошную завесу туч, бросая красноватые отблески на землю. Ветер глухо завывал вслед солнцу, а оно спускалось все ниже и ниже, уводя за собой веселый день туда, откуда навстречу ему вереницей шли тучи, сулившие молнию и гром. Вот закапали крупные дождевые капли, свинцовые тучи плыли, набегая одна на другую, и скоро не оставили ни одного просвета на небе. Послышались отдаленные глухие раскаты грома, потом блеснула молния, и тьма сразу объяла все.

Боясь прятаться под деревьями и живой изгородью, старик и девочка быстро шагали по дороге, в надежде, что им попадется какое-нибудь жилье, где можно будет переждать грозу, которая разыгрывалась не на шутку и с каждой минутой становилась все сильнее и сильнее. Промокшие до нитки, оглушенные яростными ударами грома, испуганные слепящими зигзагами молний, они чуть было не прошли мимо дома, одиноко темневшего у дороги, если бы человек, который стоял там в дверях, не крикнул им зычным голосом: – Ишь какие смелые, не боитесь ослепнуть! Верно, больше на свои уши полагаетесь, чем на глаза! – Он отступил назад, заслонившись обеими руками от вспышки молнии, потом добавил: – Чего же вы мимо-то бежите? – и с этими словами затворил дверь и провел их в комнаты.

– Если бы вы не окликнули нас, сэр, мы бы не заметили вашего дома, – сказала Нелл.

– Где тут заметить! – воскликнул он. – Сверкает-то как! Ну, становитесь поближе к огню, малость обсушитесь. Если хотите что-нибудь заказать, пожалуйста. Если нет у вас такого намерения, не стесняйтесь, заказывать не обязательно. Говорю так потому, что вы находитесь в трактире «Храбрый вояка» – а это заведение, слава богу, известное.

– Ваш дом называется «Храбрый вояка», сэр? спросила Нелл.

– Неужто первый раз слышите? – удивился трактирщик. – Откуда же вы взялись? «Храброго вояку» надо знать не хуже, чем катехизис. Да! Это «Храбрый вояка», а хозяин его Джем Гровс, – Джем Гровс, честный малый Джем Гровс! Другого трактирщика с такой репутацией да с кегельбаном под навесом не сыщешь во всей округе. Если кто-нибудь вздумает сказать слово против Джема Гровса, пусть говорит ему в лицо, а Джем Гровс найдет желающих, которые поставят на Джема Гровса любую сумму – от четырех до сорока фунтов стерлингов.

Трактирщик ткнул себя пальцем в жилетку, показывая, что он и есть тот самый достохвальный Джем Гровс, потом, мастерски выставив кулаки, подскочил к Джему Гровсу номер два, который на страх всем грозил выставленными кулаками из черной рамы над очагом, после чего поднес к губам недопитый стакан джина с водой и выпил за здоровье Джема Гровса.

Так как вечер выдался теплый, посреди комнаты были поставлены длинные ширмы, которые загораживали жарко горевший очаг. За ними, видимо, сидел кто-то, кто сомневался в доблестях мистера Гровса и тем самым подавал ему повод к самовосхвалению, ибо, закончив свой выпад, мистер Гровс забарабанил костяшками пальцев по этим ширмам и замер в ожидании ответа с той стороны.

– Не много таких найдется, – продолжал мистер Гровс, так ничего и не дождавшись, – кто осмелится перечить Джему Гровсу под его собственной крышей. Правда, один такой смельчак есть, и за этим смельчаком далеко ходить не надо. Но он десятерых за пояс заткнет, почему я и позволяю ему говорить обо мне все, что его душе угодно.

Вместо благодарности за столь лестный отзыв чей-то весьма грубый голос попросил мистера Гровса «заткнуть глотку и подать свечу». Тот же самый голос посоветовал тому же самому джентльмену «не набивать себе цену зря, потому что он мало кого проведет своим хвастовством».

– Нелл, они… они играют в карты, – прошептал старик, сразу оживившись. – Ты слышишь?

– Поторапливайся там со свечой! – снова раздался голос из-за ширм. – Я уж мастей не различаю. И занавеску поживей задерни. В такую грозу у тебя, наверно, все пиво скиснет. Моя взятка. Шесть шиллингов семь пенсов, Айзек. Раскошеливайся, старина!

– Ты слышишь, Нелл! Ты слышишь? – еще больше заволновался старик, когда монеты со звоном упали на стол.

– Я такой грозы не припомню с той самой ночи, – проскрипел после оглушительного удара грома другой, на редкость неприятный голос, – с той самой ночи, как Льюк Уиэерс тринадцать раз подряд ставил на красный и все тринадцать раз срывал банк. Видно, на дьявола рассчитывал и, как говорится, сам не плошал. А в ту ночь дьяволу было просто раздолье. Мы хоть и не видали его, а он, наверно, заглядывал Льюку через плечо.

– Да! – сказал грубый голос. – Этому Льюку за последние годы здорово везло! А ведь я помню время, когда он в пух и прах проигрывался. Бывало, за что ни возьмется – за кости ли, за карты, нет ему счастья. Обыграют, надуют, обдерут как липку.

– Слышишь, что он говорит? – прошептал старик. – Слышишь, Нелл?

Девочка с удивлением и тревогой смотрела на совершенно преобразившегося деда. Лицо у него покрылось пятнами, взгляд стал напряженным, дыхание с хрипом вырывалось сквозь стиснутые зубы, а рука, которой он сжал ей плечо, так тряслась, что она сама задрожала.

– Будь свидетельницей, я всегда это говорил! – забормотал старик, поднимая глаза к потолку. – Я знал, что так должно быть, чувствовал это, мечтал об этом. Сколько у нас денег, Нелл? У тебя есть деньги, я сам видел вчера. Сколько? Дай их мне.

– Нет, нет, дедушка, пусть они будут у меня, – испуганно сказала Нелл. – Уйдем отсюда! Хоть дождь и не перестал, все равно пойдем. Прошу тебя!

– А я говорю, дай мне деньги, – с яростью повторил старик. – Ну-ну, не плачь, Нелл, не плачь! Не обижайся, родная. Ведь я думаю только о тебе. Я причинил зло моей маленькой Нелл, а теперь настало время исправить это, и я исправлю! Дай деньги! Где они?

– Не надо, дедушка! Умоляю тебя, не надо! Подумай о нас обоих! Пусть они будут у меня, или, позволь, я выброшу их. Да, да! Лучше выбросить, чем отдать сейчас тебе! Пойдем отсюда, пойдем!

– Дай деньги! – твердил старик. – Они нужны мне! Ну, дай!.. Умница моя! Увидишь, Нелл, я добьюсь, что ты будешь счастлива! Добьюсь! Все будет хорошо! Не бойся, родная!

Она вынула из кармана маленький кошелек. Он схватил его, и в этом стремительном движении чувствовалась та же алчность, что и в словах, – схватил и сразу пошел за ширмы. Удерживать его было бесполезно, и девочка, дрожа всем телом, последовала за ним.

Трактирщик уже принес свечу и теперь задергивал занавеску на окне. Голоса, доносившиеся из-за ширм, принадлежали двоим мужчинам; на столе перед ними лежали карты и серебро; взятки они записывали мелом на ширмах. Обладатель грубого голоса оказался широкоскулым здоровяком средних лет, с густыми черными бакенбардами, толстыми губами и бычьей шеей, выпиравшей из воротничка, небрежно повязанного красным фуляром. Он был в светло-коричневой шляпе; возле его стула стояла тяжелая сучковатая палка. Тот, кого звали Айзек, – щуплый, сутулый, узкий в плечах, производил отталкивающее впечатление своей уродливой физиономией и злобным, жульническим прищуром глаз.

– Послушайте, почтеннейший, – сказал Айзек, поворачиваясь на стуле. – Мы с вами как будто не знакомы? Эта половина предоставлена в наше полное распоряжение, сэр.

– Не почтите за дерзость… – начал было старик.

– А как же, черт возьми, прикажете это назвать, сэр, – перебил его Айзек, – когда вы врываетесь к джентльменам, занятым важным делом?

– Я не хотел вам мешать, – сказал старик, жадно глядя на карты. – Я думал…

– И напрасно вы думали, сэр, – огрызнулся Айзек. – В ваши годы это занятие бесполезное.

– Ну, ну, задира! – сказал здоровяк, впервые поднимая глаза от карт. – Дай человеку слово вымолвить!

Трактирщик, который, видимо, предпочитал сохранять нейтралитет до тех пор, пока не выяснится, чью сторону примет здоровяк, решил, что сейчас можно вмешаться.

– В самом деле, Айзек Лист! Не даешь человеку слово вымолвить!

– Не даю слово вымолвить? – повторил Айзек, передразнивая трактирщика своим скрипучим голосом. – Ну что ж, пусть вымолвит, Джемми Гровс.

– Тогда не перебивай его! – крикнул трактирщик.

Мистер Лист прищурился еще злее, что грозило продолжением перепалки, но его партнер, пристально следивший за стариком, вовремя положил ей конец.

– Почем знать, – заговорил он, хитро подмигивая. – Может, джентльмен хотел вежливо попросить нас, чтобы мы оказали ему честь и приняли его в игру?

– Да, да! – воскликнул старик. – Я за этим и пришел сюда! Я об этом и хотел сказать!

– Так я и думал. И почем знать, может, предчувствуя, что мы не охотники просто перебрасываться картишками, джентльмен со всей учтивостью предложит нам сыграть на деньги?

Вместо ответа старик тряхнул кошельком, потом бросил его на стол и, словно скупец – золото, нетерпеливыми руками схватил карты.

– Ага! Вот оно что! – сказал Айзек. – Если намерения джентльмена действительно таковы, я прошу меня извинить. Этот кошелечек принадлежит джентльмену? Прелестный кошелечек! Только малость легковат, – добавил он, подкинув кошелек кверху и ловко поймав его на лету. – Впрочем, на полчасика тут хватит. Почему джентльмену не позабавиться?

– Мы пригласим Гровса и составим партию вчетвером, – сказал здоровяк. – Садись, Джемми. Трактирщик, которому, видимо, не впервые приходилось принимать участие в такой игре, подошел к столу и занял свое место. Девочка, полная отчаяния, отошла с дедом в сторону, надеясь, что ей удастся уговорить его и увести отсюда.

– Пойдем! Мы еще можем быть так счастливы! – молила она.

– Мы будем счастливы! – торопливо проговорил старик. – Пусти меня, Нелл. Счастье нам принесут карты иди кости. Я начну с малого, а потом выигрыши пойдут все крупнее и крупнее. Здесь многого не возьмешь, но впереди нас ждет богатство. Мне надо отыграться, вернуть свое, и это только ради тебя, моя Нелл.

– Боже, смилуйся над нами! – воскликнула девочка. – Какая злая судьба привела нас сюда!

– Молчи! – шепнул старик, зажимая ей рот ладонью. – Судьба не любит упреков! Она изменит нам, если ты будешь сетовать на нее. Кому это знать, как не мне!

– Ну, сударь, – сказал здоровяк. – Если вы не будете играть, отдайте нам карты.

– Иду, иду! – крикнул старик. – Садись, Нелл, садись и следи за игрой. Не печалься, родная, все, что я выиграю, пойдет тебе… все, до последнего пенни! Мы не скажем им про это, нет, нет! Не то они побоятся принять меня в игру, побоятся, что счастье будет на моей стороне. Ты только взгляни на них! Сравни себя с ними! Кто должен выиграть? Конечно, мы!